Текст книги "Нуба (СИ)"

Автор книги: Елена Блонди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 17

Ночь была холодна, как и положено осенней ночи, приходящей после яркого, трогательно жалкого в своем стремлении казаться летним, дня.

Как рабыня, что рядится в отданные госпожой одежды, вертится перед маленьким зеркалом, черня глаза и наводя краской губы. Но, несмотря на богатство складок и звенящие серьги – все одно – рабыня.

Техути улыбнулся – рабыней представилась ему хитроглазая девчонка Мератос, она примерно того же роста, что и княжна и, он заметил, всякий раз старательно укладывала рыжие волосы в такую же прическу, какую делали в тот день Хаидэ.

Египтянин пошарил рукой позади себя и, потащив мягкую от старости шкуру, накрыл голые колени, укутал плечи и, сунув нос в теплое лохматое нутро, стал ровно дышать, чтоб согреться. Что ж, подделка осталась Теренцию. И судя по быстрым взглядам девчонки, она постарается заменить свою госпожу везде, куда сумеет пролезть.

Шерстинки щекотали нос, но дыхание постепенно наполняло пространство у кожи мягким живым теплом. Осень притворилась летом, яркими погожими днями. А ночью она снова – осень. Лето не досталось Теренцию. Оно здесь, рядом с Техути. Но старый торгаш спит в теплых покоях богатого дома. И может быть прижимает к боку накрашенную Мератос, окутанную шелками ночной рубашки своей госпожи. А лето-княжна сидит у костра в середине стойбища, еще не сняв походных доспехов, разве что шлем положила рядом на высохшую траву. Слушает советников и, хмуря ровные брови, вполголоса отдает повеления. А лучше бы лежала рядом, прижимаясь к его животу круглой задницей, путая свои маленькие холодные ступни с его горячими ногами. Грела его. Как жена.

Он выдохнул резко, потом набрал воздуха и замер, свернувшись, обхватывая руками колени. Перестал дышать. В тишине под пологом маленькой палатки теперь слышалось лишь тонкое посвистывание – у входа спала тоже завернутая в шкуру Фития.

Что он делает здесь, на краю палаточного круга, в плоской чаше древней бескрайней степи, наполненной травами и зверями? Рядом с женщиной, носящей чужого ребенка? С женщиной, которая по ночам шепчет чужое имя, и это имя не принадлежит ее мужу.

В голове застучала кровь, перед закрытыми глазами поплыли красные круги. Техути выдохнул и, усмехаясь вдруг затеянной детской игре, снова задышал ровно, нагревая пространство под шкурой. Когда ему было десять, он уходил за глинобитную изгородь, садился, прижимаясь спиной к стене, и переставал дышать. Думал – если я научусь, то смогу стать первым там, где отступают другие – нырну в мутные воды великой реки, и доберусь до самого дна. Или – пойду в царство мертвых и отберу все их секреты. Буду первым. Но так же, как сейчас, голова улетала, а зубы сами разжимались, и воздух врывался в грудь. Тогда он пришел к отцу и попросился в ученики к писцам. Отец удивился и обрадовался, сын хочет учиться. Он не знал, что Техути увидел обходной путь – если нет возможности сойти к мертвым и самому выведать их секреты, то нужно собрать все, что выведали другие. Он не собирался отступать. Даже там, где казалось, не было никаких возможностей победить.

Он и сейчас не отступит. Эта женщина, не самая красивая – среди множества рабынь можно было найти более прекрасную лицом и совершенную телом. И не юная, ей уже двадцать пять – возраст зрелости и начала женского увядания. Она нужна ему. Зачем?

Техути отпустил колени и, выпрямляясь, сел, придерживая шкуру на плечах. Фития все спала и рядом с палаткой стояла не тихая ночная тишина – пели сверчки, шуршали в траве мыши, протопал еж, фыркнув. Издалека, придавленные темнотой глухой ночи, слышались мужские голоса и изредка сонное конское ржание. Там горит костер, там сидит она, сводя растрепавшиеся концы веревочного узла управления племенем, которое покинул вождь отец. Ее голоса не слышно, она, скорее всего, слушает, иногда задавая вопросы. А потом, крепко забирая в маленькие руки еще один непослушный хвост и еще одну петлю – говорит негромко, отдавая краткие приказы. И большие мужчины, супя косматые черные брови и взблескивая узкими глазами, идут исполнять. Потому что время, когда они возмущенно выступали против, минуло, осталось в недалеком прошлом – она оказалась достойной дочерью Торзы непобедимого. Десять лет, проведенные в богатом доме, внезапно вернули ей долг – все пригодилось: знание языков, множество прочитанных рукописей, пергаментов и папирусов, занятия логикой и тысячи выслушанных рассказов о сражениях и других странах. Оказалось, что полусон гинекея был наполнен не только сурьмлением глаз и омовением тела душистыми травами. Все вложенное, все пролетающее мимо, все привезенное и проговоренное в доме знатного купца, сметливого и хитрого, умеющего свести множество признаков и причин, чтоб сотворить себе выгоду – все это принималось в голову, укладывалось в ней и ждало. И теперь, подстегнутое десятком набросившихся на нее обстоятельств, как стаей волков, вдруг вскинулось и пошло в рост, поражая больших мужчин, не верящих, что она – сумеет. Сумела. Сперва приказывала, выслушивала возмущенный ропот и возражения, а потом медленно, как детям, растолковывала шаг за шагом ход своих мыслей. И те, забирая в руку черные и битые сединой бороды, крякали, вынужденно соглашаясь с каждым проговоренным шагом. Оказалось, думает быстро. Очень быстро и потому решения выглядят сумасбродными. Слушая объяснения, советники кивали, дивясь – все просто, еще бы чуток времени, и сами бы решили так же. Но времени она им не давала. А в один из разов обвела небольшое собрание твердым взглядом и сказала спокойно:

– Я объясняла, чтоб знали – у меня нет для вас пустых слов. Вы мое племя – умру за вас, но лучше буду жить долго, и пока моя голова будет ясна – слова мои будут взвешены и точны.

Дождалась, когда воины закивали, соглашаясь, и добавила:

– С этого дня никаких объяснений. Я говорю – вы исполняете. А если есть свои настоящие мысли, взвесьте и скажите их. Мы подумаем вместе. Это лучше обиженных споров.

Поднялась и ушла, неся на локте шлем, украшенный конским хвостом. Верно, такой же был у ее матери, советницы в племени степных дев.

Техути встал на четвереньки и, сняв с крюка петлю, откинул заднюю стенку палатки, выполз наружу и, запахнув снова, сел, накрываясь шкурой. Небо висело над теменем, заглядывая в глаза крупными звездами, насаженными посреди звездной пыли.

Вот как, оказывается, пленяет женский ум, если он принадлежен красивой женщине. Техути тридцать пять. В эти годы вместилось многое. Девочки, живущие по соседству… Они не баловали вниманием тощего мальчика с серьезным взглядом, бегали смотреть на состязания колесниц и шептались о юных спортсменах, выступающих на празднествах. Ну что же, тщательно изучив свое тело и поняв пределы физических возможностей, он месяц ходил на рыночную площадь к старому фокуснику, который заставлял исчезать и появляться монеты, приказывал костям правильно падать и умел рассказывать о тайном. И вскоре Техути стал девочкам самым нужным и важным человеком.

Потом стал старше. Взрослые девушки – красотки из веселых кварталов – с ними было легко, если в кошеле звякали монеты. Дочери отцовских друзей, девы на выданье, что приходили с отцами на смотрины. А после бегали на тайные свидания к веселому и умному парню, который всегда выслушает и даст хороший совет. А еще он всегда ласков и нежен – не чета грубым ремесленникам и простым горожанам. Там уже не нужно было ухаживать долго. А наоборот, тщательно следить, чтоб не прибегали в неурочный час, натыкаясь на другую.

Мать всплескивала руками. А отец, посмеиваясь, успокаивал:

– Ты же не хочешь, чтоб наш сын, задрав подол, прыгал по чужим постелям от любимой жены? Пусть набегается сейчас, на то ему молодые годы до свадьбы.

Сказанное вскользь слово застряло в душе. Техути сидел в мастерской, нажимая ногой на деревянную педаль, крутил маленький точильный круг, и камень в его руках кидал по стенам цветные отблески. Одна грань, другая, следующая. Пока не станет корявый камень предметом из другого мира – совершенным. А в голове крутилось слово – любимая. Жена должна быть любимой, так проговорил отец. Проговорился. Потому что свадьбы сговаривались без молодых.

И с той поры, встречая в зарослях речной ивы очередную скромницу, которая прибежала, таща на локте корзинку, наполненную покупками, и боясь, все вздрагивала, засматривая через его голое плечо, он смотрел на девушек по-новому. Эта любимая? Или – та? Сердце молчало. И наконец, поссорившись с отцом, который все ждал внуков, Техути отказался от мастерской и ушел в город, в библиотеку – помощником младшего писца.

Там, в бесконечных коридорах, подсвеченных солнцем из щелей в сдвижной крыше и свечами в проходах…

Задумавшись, он не услышал шагов, но почуял ее запах, за миг до того, как темный силуэт скрыл от глаз меловую россыпь звезд.

Звякнул шлем, прошуршал по его открытому запястью конский волос султана. И глухо брякнул о сухую землю круглый щит. Хаидэ села рядом, поджала согнутую ногу, обхватывая ее руками, а вторую вытянула перед собой. Он не видел ее лица, но почему-то подумал – улыбается. Верно, запах ее меняется от настроения. Тут в степи он стал чуять самые тонкие запахи – трав, зверей и людских душ тоже.

– Ты знаешь, как пахнет страх, княгиня? – он говорил вполголоса, не глядя на нее, а сам думал о том, что она нырнет в палатку и заснет у стены. А ему – идти в свою, что стоит поодаль, через десяток широких шагов.

– Тебе пора надевать нашу одежду, египтянин, – ответила она о другом. Постукивала пальцами о колено, думая о чем-то, – осень пришла, и лето уже не вернется.

– Совсем? Представь, его не будет, а зима воцарится навсегда…

– Ты любишь разговоры, Техути. А я устала от них. Не время сейчас играть словами и мыслями.

– Всегда время, княгиня. Иначе твоя голова закостенеет. А тебе – думать за целое племя.

Она кивнула и передернула плечами. Воздух остывал и становился тонким, как первый ледок на лужах.

Техути приподнял край шкуры и осторожно накинул его на плечо Хаидэ. Она замерла. И запах ее, он незаметно втянул воздух, – опять изменился… Техути ждал, держа руку на весу. И, когда женщина, вздохнув, привалилась к его горячему плечу, бережно обнял, окутывая шкурой. Ее волосы касались его подбородка. И это было… Это было в тысячи раз острее и сильнее каждой из его любовных встреч, что остались в прошлом.

Он сидел неподвижно, легко обнимая ее плечи согнутой рукой и прорываясь через кружение в голове, дивился себе. Что в ней такого, в этой невысокой, упрямой, с круглым подбородком и твердыми глазами, что заставляет его ощущать себя мальчишкой двенадцати лет? Что? В какой книге он пропустил написанное об этом? Или читал, но пока не испытал сам, оно протекало мимо глаз и ушей.

– Я так сидела. Очень давно. С Ловким. Нас наказали, всех четверых. И Ловкий пришел ночью, принес мне глиняного ежика, чтоб я носила его в волосах. Он и сейчас лежит у меня в сумке, самый первый ежик. А Ловкого нет…

– Ты грустишь из-за этого? – Техути прижал ее к себе немного сильнее. И Хаидэ тут же мягко откачнулась, придерживая на своем плече край шкуры.

– Нет. Мне нет времени грустить о прошлом, советник и собеседник. Слишком много важного происходит сейчас.

– Расскажи мне. Вдруг я сумею посоветовать. Если я – советник княгини.

Она молчала. В палатке за их спинами заворочалась старая нянька, пробормотала что-то и снова затихла.

– Мой отец, – медленно сказала Хаидэ, – ночь полна призраков. Я вижу его тут, ведь я сидела не только с Ловким. Он пришел и сел рядом, так же, как я сижу сейчас, вытянул ногу, взялся рукой за колено. Говорил со мной. Рассказывал о матери.

– Это память, княгиня.

– Нет! – она тряхнула головой, рассыпая по плечам длинные волосы, – я его чувствую! Прямо сейчас! Но он как тень. Он шепчет, а я не могу услышать. Я…

Техути ждал. И она закончила, справившись с голосом:

– Я должна найти его в нижнем мире. Мне нужен Патахха, пусть приведет меня к отцу.

Степь примолкла. Только звезды висели все ниже, будто черный небесный свод опускался под их тяжестью. Засматривали в самые глаза. Техути вспомнил, как она вернулась из стойбища шаманов, молчаливая, с бледными скулами и долго шепталась с Фитией, что-то спрашивая и замолкая, когда он поворачивался к ним, сидящим у костра. Нянька громко вздыхала и горячо шептала княгине, споря с ней. А после махнула рукой и ушла, дергая подол, обиделась. В ответ на вопросительный взгляд египтянина княгиня сказала отрывисто «Патахха спит. Или – умер». И больше не говорила ничего. До этой ночи.

– Это очень опасно, Хаи. Расскажи мне больше.

– Младшие встретили нас с Ахаттой. Ее оставили у крайней землянки. А меня проводили к реке. Там в обрыве – вырыта пещера. Она как нора. Туда надо лезть на четвереньках. А внутри, за пятью поворотами – комната. С круглого потолка свисают корни. И он лежит там, посредине. Спеленутый, как мертвец. Младшие взяли с собой лучину, там негде зажечь большой факел. И его глаза – они открыты, желтые и мертвые, смотрят в потолок. А на шее – черная рана. Свет мигал, и мне показалось, что в ней до сих пор бьется кровь, черная. Я… я подползла совсем близко, хотела спросить его. Об отце. Но он даже не шевельнулся! Говорила и смотрела, приближала лицо, думая, вдруг почую дыхание. Но он не дышит!

Техути снова обнял ее плечи и прижал к себе, покачивая.

– А потом лучина погасла. Я подумала, может он скажет мне в темноте? Но младшие вцепились мне в рубаху и тащили в нору, лопотали невнятное. Ты знаешь, что они не могут говорить без него? Патахха покинул наш мир, не передав права говорения и старшинства. Как он мог? Я ушла. Потому что в темноте нащупала его руку. Она как дерево. Он совсем мертвый, только гниль не может взять его тело. Значит – он ждет. А я не знаю, как докричаться до его головы и сердца! А ты знаешь? Скажи мне!

Она говорила быстро и горячо, повышала голос и тут же переходила на сердитый шепот, чтоб не разбудить Фитию. Прижимаясь к мужскому плечу, в такт словам сжимала его руку, притискивая к своему животу. И замолчала, напряженно ожидая ответа.

Перед глазами Техути снова поплыли светлые коридоры огромной библиотеки. Полки, набитые свертками папирусов, некоторым – многие сотни лет. Они переписывали их, чтобы знания не рассыпались в прах. И снова складывали в ниши, множа и закрепляя написанное веками. А он, макая стило в чернильницу, выводил иероглифы и шевелил губами, стараясь запомнить важное. Ночью в маленькой каморке доставал из тайника свои свитки и заполнял их тысячами мелких значков. Да, он знал. И сейчас ему придется отравить этим знанием женщину, которую полюбил. Потому что он никогда не смирялся с поражением. Она ждет помощи и получит ее. И он станет ей первым и самым нужным помощником.

Глядя как медленно, незаметно для глаза, вращается звездное полотно, кинутое поперек черного неба, он ответил.

– Да. Я знаю.

И повторил:

– Но это очень опасно.

– Я не боюсь.

– И это я знаю тоже.

Он скинул с плеч нагретую шкуру и плавным движением переместился, садясь напротив княгини так, как сидят писцы, скрестив поджатые ноги. Взял ее горячие руки в свои. И притянув, сказал, глядя, как в темных глазах рассыпается звездная пыль.

– Послушай меня, смелая. Сейчас я попрошу тебя об очень важном. Самом важном. Ты готова услышать?

– Да, – она подалась к нему, сжимая пальцы.

– Я расскажу, как тебе говорить с Патаххой. И он приведет тебя к Торзе Непобедимому, где бы тот ни был. Но обещай мне. Ты всегда будешь верить мне, не задавая вопросов. И я всегда буду рядом с тобой. Ближе всех. Ближе твоей сестры и ближе старой няньки. Чтоб суметь вывести тебя из темноты в свет. Обещай.

– Я клянусь тебе чистым сердцем учителя Беслаи…

– Нет! Не нужны клятвы. Они призовут духов. Мне достаточно твоего слова.

– Я обещаю тебе. Ты будешь рядом. Всегда. Ближе любого человека на этой земле.

Ее серьезное лицо белело в темноте, поблескивали пряжки на военной рубахе. Техути, ослабев от облегчения, не шевелясь, смотрел в темные глаза. И, с трудом выплывая из-под упавшего сверху покрывала счастья, медленно наклонился и коснулся губами ее лба. Шепнул, не отодвигаясь:

– А теперь – иди спать. Завтра я расскажу тебе, что надо делать. Что мы сделаем.

Он еще сидел снаружи, слушая, как она шебуршится в палатке, позвякивая рубахой. Переговаривается с нянькой. И встал, когда рядом замаячили черные фигуры воинов с копьями. Пошел к своей палатке через ночь, огромную и глубокую, как океан, радуясь ее бесконечности. Сегодня ему больше ничего не было нужно. Только нырнуть в маленькое нутро, отгороженное от ночи шкурами, завернуться и глядя в темноту бессонными глазами, перебирать достигнутое – кусок за куском, шаг за шагом. Ее руки в его руках. Лицо напротив. И слова, которыми она, безгранично доверяя, отдала себя его воле. И снова это было сильнее и слаще тысячи любовных стонов и криков из его мужского прошлого.

– Я никогда не причиню ей боли, – сказал он, засыпая.

– Никогда, – повторил незнакомый шепчущий голос, – никогда. Если она сама не захочет испытать боль.

Перед его полузакрытыми глазами проплыло незнакомое женское лицо. Темное, с пухлыми губами, украшенными в уголке рта горстью серебряных колечек. И с длинными туго заплетенными косами, черными и блестящими, как просмоленные веревки.

Техути хотел удивиться. Раскрыть глаза, чтоб получше рассмотреть незнакомку. Но сон взял его, валя навзничь тяжелой мягкой лапой. Толкнул, пуская в спящую голову картинки яркого лета, в котором он летел, стоя в маленькой колеснице и чувствуя спиной взгляд княгини, а бедром – касание ее колена.

Глава 18

– Расскажи мне о своей сестре…

Матара сидела на лавке, поставив на колени большой горшок, начищала глиняные бока мягкой щеткой. Очень старалась. Иногда морщилась, если слишком сильно прижимала горшок к животу. Живот еще болел, и болели ноги, будто она долго прыгала через широкие канавы. Но так хотелось угодить Онторо-Аксе. Пусть горшки будут чистыми и блестящими, как зеркало.

Помощница лекаря быстро и бесшумно ходила по своему жилью, от полки, на которой выстроились ряды прозрачных и мутных флаконов, к очагу, где на поперечине висел котелок, и в нем булькало, поквакивая, вязкое варево. Отозвалась рассеянно:

– Что говорить о том, чего нет. К чему тебе знать?

– Потому что я… – девочка опустила голову и быстрее заработала щеткой.

Онторо наконец услышала тишину и отойдя от полок, приблизилась, сжимая в руке синий флакон с длинным горлом.

– Что случилось? Эй? – провела свободной рукой по пробору, присела на корточки и заглянула в опущенное лицо. Засмеялась дрожащим на черных ресницах слезам.

– Ну-ка, говори, весенний дождик!

– Я хочу быть тебе сестрой, – сипло сказала Матара и шмыгнула. Прижала руку со щеткой тыльной стороной к мокрому носу.

Онторо снова встала, легко, как делала все. Потрепала девочку по жестким косичкам, задумчиво разглядывая посветлевшие волосы и краешки горящих ушей.

– Ты и так мне сестра. Мы все друг другу сестры, потому что мы женщины, понимаешь?

Та закивала, одновременно упрямо противореча лицом. Ей хотелось быть сестрой только прекрасной и доброй Онторо, что спасла ее от ночных наказаний. Забрала к себе. И теперь Матаре не нужно целыми днями готовить свое тело к наставлениям жреца. Не нужно жить в большой пещере, где соседки следят друг за другом и делают мелкие пакости тем, у кого косы заплетены красивее и груди раскрашены ярче. Теперь Матара готовит похлебку, когда Онторо уходит по галереям осматривать недужных, прибирается в комнатах (их комнатах, так думала сначала робко, а теперь уже с радостью) и ждет старшую домой, как ждала бы отца или мужа, там в той прошлой жизни. И это – счастье.

– Ну, хорошо. Мы сестры. А теперь оставь горшок, пора заниматься делом.

Отошла к очагу, сняв котелок, зачерпнула глубокой ложкой парящей жижи, плеснула в чашку и, наклонив синий флакон, отсчитала капли, шевеля губами. Потом бережно насыпала туда же летучего белого порошка из деревянной шкатулки. Перемешивая, кивнула девочке. Та, как привыкла уже за последние дни, послушно встала на циновку в центре комнаты, сняла через голову просторную рубаху и положила на маленький табурет. Свет падал через круглое отверстие в потолке, серебрил сгибы локтей и округлости бедер.

Онторо приблизилась, осматривая обнаженное тело, окунула руку в плошку и, отжимая тряпицу, широкими плавными движениями стала умащивать кожу.

– Повернись. Руку подними. И растопырь пальцы. Вот хорошо.

Тряпка щекотала чисто выскобленные подмышки, и девочка засмеялась тихонько, пожимаясь и переступая босыми ступнями.

Закончив, Онторо нажала той на плечо. И когда Матара послушно опустилась на колени, вылила остатки зелья на волосы, растерла по каждой тонкой косичке.

– Все. Теперь постой, пусть сохнет.

Вытирая руки, она обошла девочку, внимательно разглядывая свою работу. А Матара, поколебавшись, набралась смелости и спросила о том, что ее немножко мучило:

– Я ведь больше не пойду к внешней стене?

– Ты же знаешь. Нет. Зачем снова спрашиваешь?

– А порошок? – девочка вытянула перед собой руки – светлые, золотисто-коричневые. Держа их на весу, следила глазами за старшей подругой, а та, мелькая широким полосатым подолом, ходила, прибирая у очага, расставляя на место флаконы и шкатулки. Наконец, наведя порядок, села на расстеленный тюфяк, откинулась к стене, покрытой плетеной циновкой. И вздохнув, похлопала рядом с собой по цветному покрывалу.

– Иди сюда. Расскажу.

Путаясь в рубахе, Матара заторопилась к постели. Села рядом, робко положила руку на край полосатого подола, чтоб быть к сестре поближе. Та привалилась к ней и зашептала в самое ухо.

– Большой пленник, тот, что спит в своей темнице, он мучается, понимаешь? В сердце его живет белая женщина из далекой степной страны. Она кричит ему слова своей тоски, а он не может ответить.

– Почему?

– Потому что рядом всегда сновидцы. Он не может ответить ей через горы, моря и тучи, потому что тогда он протянет нитку, по которой сновидцы войдут в ее голову. И заберут ее душу. Он защищает свою любовь. Понимаешь?

– Да, – еле слышно выдохнула девочка, захваченная историей. Ей стало очень жалко плененного великана.

Онторо нагнулась еще ближе и зашептала так тихо, что слова исчезали в воздухе почти сразу.

– Он может умереть от тоски. А ты чуть не умерла, там, куда приходит великий Огоро. Но я могу спасти вас обоих. Ты станешь такой же белой, и волосы твои будут как у нее. И даже лицо изменится от моего зелья. И тогда он увидит тебя, рядом. Ты будешь говорить с ним вместо той, дальней. А он сможет отвечать. Тоска отпустит его большое сердце. Он не умрет.

– Но это же. Это обман?

Онторо покивала, касаясь губами горящего уха.

– Да. Но это хороший обман. Он спасет пленника. И он спасает тебя. Потому что только так я могу держать тебя тут, в своем жилище. А если откажешься, то завтра же будешь учиться вместе со всеми.

– Нет!

– Тихо…

Женщина взяла в свои руки дрожащие пальцы девочки, сжала.

– Никто не должен слышать того, что лежит на самом дне. Жрец-Пастух думает, я готовлю тебя для обманного дела. Пусть думает. А ты, говоря с пленником, передашь ему слова моей любви. И мы убежим. Втроем. Я знаю, как.

Матара замерла, прислушиваясь. Но ее названная сестра смолкла. Девочка откачнулась, искоса разглядывая повернутое к ней серьезное черное лицо, блестящие в лихорадке глаза, губы с горстью серебряных колечек. Спросила дрогнувшим шепотом:

– Ты его любишь?

Та кивнула, не отводя глаз.

Сердце Матары зашлось тихой жалостью. Такая смелая, сильная, такая решительная и уверенная ее сестра. Любит пленника, отдала ему свое сердце. Он там принимает положенные мучения, неумолимо назначенные жрецами. Как же должно страдать ее сердце, ведь ничем не может помочь она любимому, если Матара не спасет их обоих.

– Я согласна, сестра. Я буду белой женщиной, если сумею.

Онторо кивнула.

– Конечно, сумеешь! Мы не будем торопиться, чтоб ничего не испортить. Я буду учить тебя. И рассказывать все, что я знаю о ней. А жрец-Пастух, – тут она снова наклонилась к уху, – он будет видеть, что ты старательна и нам ничего не придется скрывать. Никакого обмана. До самого последнего мига.

Ночью Матара лежала, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, и сердце ее полнилось жалостью, умилением и гордостью. Бедный бедный огромный пленник. Бедная любящая Онторо. Когда настанет время говорить с великаном, Матара обязательно расскажет ему о том, какая хорошая у нее сестра. Пусть он полюбит и ее тоже. Может быть, он никогда больше не увидит свою белую женщину из далеких степей, ну и что же – ведь Онторо ничуть ее не хуже. И, наверное, можно, если постараться, полюбить того, кто так сильно любит тебя… Как жаль, что пленник-великан один, а то бы Матара полюбила такого же. Можно конечно, полюбить и этого, но тогда загрустит Онторо. Лучше любить его как брата, решила Матара, поворачиваясь на бок и закрывая глаза. И они будут счастливы – великан, его прекрасная черная жена и его новая светлая сестра…

Онторо-Акса дождалась, когда тихое дыхание девочки станет ровным и сонным. И поднявшись, нащупала стоящую на лавке у выхода приготовленную корзинку с едой. Выскользнула в сумеречную галерею, плотно прикрыла тяжелую деревянную дверь и заложила засов. Сверху, со сторожевой платформы доносились говор и пьяное пение стражей, а через них далекие тоскливые крики наказанных.

Женщина шла по галерее, спускалась по ступеням на нижние уровни, все ближе к темнице пленника по имени Нуба. Шаги ее были быстры и уверенны, рука легко касалась прохладных перил.

Как хорошо, что после двух лет женской учебы ей хватило ума, чтоб обратить на себя внимание не только жреца-наставника, но и знахаря. Как хорошо, что старательно обучаясь его науке, она сумела не раз и не два, а десятки раз доказать свою преданность матери тьме. И как хорошо, что она теперь единственная на острове женщина-сновидец, и ей не нужно обращаться с просьбами провести ее по лабиринтам чужого ума и сердца. Ни к кому. Она сама может дать жрецам многое из того, что ценно для них. И потому она сама – ценность. А это значит – она почти свободна.

Дождавшись, когда страж отомкнет тяжелую круглую дверь, она ступила в еле освещенную темницу и пошла к стене, осторожно нащупывая босой ногой холодный каменный пол и поддавая ползающих многоножек. Пленник спит и морок райского сада отдыхает. Тут сыро, грязно и промозгло. Но будить его пока не нужно.

Стены мерцали потеками плесени, и в голубоватом свете Онторо видела скорченную фигуру у самой стены на грязной рваной тряпке. Поставив корзинку, она неслышно опустилась на колени, потом легла, прижимаясь к широкой спине, положила голову в изгиб мужской шеи и, касаясь лбом его затылка, замерла, вслушиваясь в чужие сны. Ее глаза плыли под веками, голова наполовину спала, не своим сном, а сном черного исхудавшего мужчины, мосластого и огромного. Онторо знала – когда его сон истончится, собираясь утекать, она узнает об этом раньше и успеет выйти в свое собственное сознание, унося крохи чужих сновидений. Но, перед тем как пуститься в медленное путешествие по чужим снам, она провела пальцами по ребрам и бедру лежащего мужчины. Такой… Такой, каким никогда не стать гибкому и тонкому жрецу, что обучал ее женской жадности к наслаждениям. И теперь желание снедает тело и надо обуздывать его. Оставляя главную сладость на потом. А пока – ее рука скользнула по впалому животу, замерла, ощущая мерное неглубокое дыхание, пробежала пальцами ниже – пока ее страсти можно кинуть лишь маленький кусок, чтоб не извелась, воя от голода.

Нубе снилась маленькая палатка, он помнил ее, и его место было там – у самого полога: когда спал, то сквозняк вечно холодил один бок и ногу. В его сне место у полога было занято, там лежала, завернувшись в шкуру, старая нянька, и его сон удивился тому, что она не изменилась, хотя прошли годы. Такое же строгое даже во сне лицо, настороженное, чуткое. Наверное, даже во сне нужно ходить на цыпочках, чтоб Фития не учуяла его и не проснулась. Нуба плавно прошел в глубину палатки, ныряя головой под низко висящие шкуры и сгибая шею, чтоб разглядеть, куда идет. Всего три небольших шага, он тысячи раз делал их раньше, еще в те времена, когда Хаидэ не знала о его существовании, и он приходил, лежа на циновке в роще маримму, следил, как она растет. Садился рядом, бесплотный, наклоняя обритую голову, прислушивался к ее снам, стараясь не потревожить.

Сейчас, сгибая колени и привычно садясь над спящей, понял – не разучился. Она не знает, что он пришел. Нет связи меж ними, и значит, нет для нее опасности. И можно побыть рядом, не отводя глаз от линии щеки над краем мягкой шкуры, от тускло блеснувшей пряди волос. Можно вслушаться и шагнуть еще дальше – в ее сон, может он покажет ему, о чем сейчас ее главные мысли.

Он сделал шаг. Из головы в голову, мягко и бережно, как степной кот. И застыл, не успев оторвать от земли вторую ногу.

Она носит ребенка. В ее голове и сердце поселилась радостная женская тревога, плещется как мелкое море, суетясь в теплых берегах. Без остановок и покоя.

Черный, будто выточенный из эбена, мужской силуэт стоял в пространстве снов, одной бесплотной ногой в светлом лице спящей, а другую отставив назад, руки свисали вдоль тела, а кулаки медленно сжимались и разжимались. Пока он брел по твердой поверхности чужих земель, не возвращаясь на ее зов, она – жила. Как живет женщина, чье время течет песком из сомкнутой горсти, всего миг во вселенной – а уже голова седа и руки сложены на мертвой груди. Она права. Чего ждать, если тело просит своего, ее тело. И если не послушаться просьбы – оно канет в прошлое, не оставив ничего после себя.

Увидев перед собой властное лицо Теренция, Нуба качнулся назад, покоряясь судьбе, уступая мужу место в женских мыслях и снах. Но не ушел, увидев еще. Увиденное заставило его замереть и раскрыть глаза, навострить уши, прислушиваясь. Сердце ударило раз, другой, и вдруг заработало часто и ровно, пока он ошеломленно оглядывался, накрытый слоями ее сознания, что падали один за другим, свивались, переплетаясь, кружились и опадали, склеивались и снова расслаивались, отваливаясь и, кажется, даже разбиваясь неслышно на острые куски, как лед под копытом коня. Тут был ребенок, мальчик, с серьезным светлым лицом и темными бровями, он держал за руку второго мальчишку, постарше, и узкие глаза того были полны бешеного яда ярости. Рядом с ними широкоплечий светловолосый мужчина, оглянувшись, ступал в сторону, и на его месте оказывалась легкая колесница, которой управлял стройный человек в иноземной одежде с темными волосами, стриженными ровно вдоль щек. Он крикнул неслышно, подхватывая сына Хаидэ, и кони рванули, перемешивая все, взвихряя куски и лоскутья. Бубен шамана, рваная серьга из серого жемчуга, лепестки алого тюльпана и венчики белых цветов. Двое мужчин, сидящих недвижно, крупный в меховой шапке и тощий, с узкими плечами подростка. Степь, гулкая, какая всегда она под копытами коней, небо – полное птичьих криков. И снова мужское лицо, серые глаза, заглядывающие в его душу с сочувствием и безмерной любовью. Не в его! Это на нее он смотрит! Сейчас она проснется и унесет из рваного сна только этот взгляд, который брала с собой в сон, чтобы согреть его в ладонях и поселить в сердце навсегда. Потому что она – дала слово…