Текст книги "Все хорошо, мам (сборник)"

Автор книги: Елена Безсудова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Справедливое Рождество

– Выходи, мы у подъезда, – прожужжал вотсап. Вета уже стояла на пороге в светлой шубе-чебурашке, которой дизайнеры вдруг решили подарить вторую жизнь. Она нахлобучила на голову шапку крупной вязки и выскочила из своей девичьей квартирки. Мать бы шубу, конечно, не одобрила, отчеканила бы: «Дешевка. На рыбьем меху. И маркая к тому же. Купила бы лучше мутон».

Вета жила непрактично – по инстаграму. И вещи, и обои, и кофейни она выбирала, мысленно представляя себе, как это можно красиво сфотографировать и представить в «ленте». События, чувства, пейзажи, еда, города, люди – в ее воображении все немедленно трансформировалось в квадратные фрагменты. Цифровой вариант собственной жизни устраивал Вету больше, чем реальность.

После угрюмой сырости подъезда уличный воздух показался зуболомительным, как мороженое. Непременно крафтовое. Воздух, как крафтовое мороженое. Классное сравнение, надо будет запостить вместе с фоткой в шапке. Должны хорошо полайкать.

Скинув с плеча рюкзак, будто это было ружье, она плюхнулась на заднее сиденье старого «фольксвагена». Машинка принадлежал Катерине – Ветиной институтской подруге. Натретьем курсе они автостопом доехали от Москвы до Питера на «газели», в которой, помимо водителя Валеры и музыкальных дисков, полукружьями торчащих по периметру лобового стекла, оказался гроб. Как выяснилось, он принадлежал новопреставленной теще зловещего водилы. Всю дорогу крышка гроба неприятно постукивала, студентки тревожно переглядывались, а балагур Валера ржал, бросал руль и орал: «Ну девки, ну кошелки! Что, ссыте? Да пустой он, пустой!»

С тех пор они себя так и называли. Кошелки. Нелепые существа.

Рядом с Катериной застенчиво и нежно, как жасмин после дождя, сияла утренняя Янка. Специально взлохмаченная голова торчала из безумного двухметрового шарфа. В руке – бутылка какой-то дряни. То ли смузи, то ли соевое молоко, не разберешь. Янка была моложе кошелок лет на пять. В ней еще присутствовало бунинское «легкое дыхание», которое безвозвратно исчезает после тридцати. В детстве Яна делила с Катериной дачный забор и преданно прикрывала перед предками ночные похождения пубертатной соседки. Клялась, что та заигралась у них на террасе в преферанс. Со временем разница в возрасте стерлась, и уже нагулявшаяся Катерина доказывала Янкиной маме, что младшая подруга накануне откушала у них немытой черешни и вот, «представляете, теть Свет, отравилась». Хотя Яночка просто неудачно смешала «отвертку». Но это было давно, давно. Катерина с тех пор пришвартовалась к мужу, и уже он выкручивался, явившись домой в два ночи. Яна не держала во рту ничего, крепче зеленого чая.

– Деньги-то не забыла? – тревожно спросила Катерина, сворачивая на бесконечный Ленинский, который низкое зимнее солнце разрубило на два мира – света и тени.

– Взяла. На веселую вдову хватит. Хотя, чтобы ею стать, надо сначала выйти замуж, – мрачно успокоила подругу Вета. Над ее стабильным одиночеством незлобиво шутили. А в моменты Ветиного отчаяния отправляли игривые сообщения адептам тиндера и советовали сходить к экстрасенсу. Покойная Ветина мать любила повторять: «Не выйдешь замуж до двадцати пяти, все – поезд ушел». У Веты ушли все мыслимые локомотивы – ей было тридцать два. По опустевшему вокзалу скакало подбрасываемое ветром перекати-поле. На смену прыщам сразу пришли первые морщины. Качественные селфи выходили исключительно в режиме улучшения.

С другой стороны, мать утверждала, что Вета инфантильна и капризна.

– Сама-то кто есть? – громыхала она над дочерней покоренной головой, пока та лениво распиливала вилкой котлету из минтая. И сладко резюмировала: – Ноль без палочки! Работает кем? Корреспондентом. Сюжетики снимает, стыдно сказать, для какой программы! Для «Буднечка»! А запросы как у императрицы: ходить в шелках да по ресторанам!

Пять лет прошло с тех пор, как родители погибли в авиакатастрофе. Все газеты про нее тогда писали. А сейчас уже никто и не помнит. Папа решил отвезти маму на море – надеялся, что там у нее улучшится настроение. Туда довез, обратно нет. Вероятно, мама просто не могла существовать в радости. Вета продолжала клепать сюжетики и спать с котами. Добрая Катерина утверждала, что дело не в капризах, а в том, что сложный организм, как известно, развивается медленно.

Ветин как раз к сорока годам и поспеет для семейной жизни.

* * *

А ехали в гипермаркет – закупаться к Новому году. Пока нет в кассах голодных очередей, выносящих кругляши горошка зеленого и бумаги туалетной. Новый год подруги традиционно отмечали вместе – на той самой даче, наперснице разврата, которая была построена Катерининым отцом. Сваял он ее из того, что было под рукой, причем в разные исторические периоды. Дача являла собой конгломерат деревянных и кирпичных строений. Нелепица. Вета, когда туда наведывалась, мечтала выкрасить ее в белый. А в старых велосипедах развести цветы. Стильно получилось бы. А так какой-то странный фьюжн: душная вагонка, занавески, настенный ковер с оленями – никакие фильтры не преобразят.

На даче Вета фотографировала пионы.

Разжившись строптивой тележкой, у которой западало одно колесо, Катерина достала телефон, открыла папку «Заметки» и голосом конферансье стала зачитывать список под грифом «Купить на НГ».

– Девочки, – вдруг оборвала она грядущий пункт про каперсы (не то овощи, не то подобие сардин, Вета все время забывала), которые следовали за огурцом соленым. – Представляете, иду я по Кузнецкому. Смотрю – стоит бабуля, совсем дряхлая, с носками. Купила у нее эти жалкие носки, три пары даже. Бабка реально голодает. У нее есть сын, но полный козел. Не помогает совсем. Предлагаю привезти ей вкусной еды – праздник же! Адрес я записала.

– В Рождество принято делать добрые дела, – блаженно улыбаясь, вспомнила Яночка. – Мы поможем бабусе, и нам обязательно это зачтется.

– Где это, интересно? – ухмыльнулась Вета.

– В книге жизни, – серьезно ответила Яна. Впрочем, она разбиралась в вопросе: увлекалась каббалой, о чем свидетельствовала красная нить на правой руке. После медитаций Яну накрывали «инсайты». Например, что жизнь – это книга.

Вета на этот счет все же сомневалась. Ну какая книга, когда есть инстаграм? Вот, кстати, бабуля и носки – отличная история для поста. Подписчики будут умиляться, трепать по холке. Она согласилась помочь. К тому же у Веты тоже была бабушка. Полная женщина с лицом, похожим на умывальник. «Надо бы и ей конфет и мандаринов к Новому году купить», – оживилась она.

– Давайте возьмем бабуленции икры, – предложила Катерина, которой всегда были свойственны щедрые жесты.

– Ты что, бабки не едят икру. Они вообще любят простую еду. А икра так в холодильнике и останется гнить – в наследство внукам, – поделилась Вета глубокими познаниями из жизни старух.

Набрали гречки, геркулеса, сосисок, докторской. Вета ревниво прихватила «Вдохновение» и мандарины – для своей. Не забыли про каперсы (оказалось, это вообще бутоны!), икру, креветки, шампанское. Не Клико, правда, но весьма недурное.

Чувствуя себя почти американками, подруги выкатили непослушную телегу на улицу и небрежно сложили пакеты в багажник старого «фольксвагена».

– Ну, сейчас к бабуле, а потом я всех развезу, – спланировала Катерина. – С вас, кстати, по пятьсот рублей за гуманитарную помощь.

Вета безжалостно рассталась с купюрой. И подумала, что все же странно заниматься чужой бабкой, когда в уютном московском центре, на Таганке, где прошло детство, живет ее, с тяжелым характером и лицом-умывальником, такая родная бабушка Галя. «Заеду к ней завтра», – пообещала себе Вета.

Незнакомая голодающая старушка, торговавшая носками, жила у метро «Молодежная», в пятиэтажке, подлежащей уничтожению.

– А вдруг мы с бабулей подружимся, и она перепишет на меня свою квартиру, – размечталась Катерина, открывая тяжелую подъездную дверь с бутафорским домофоном. – Дом скоро снесут, а взамен ее халупы дадут что-то приличное. Случаются же чудеса.

Подруга с семейством ютилась в бездушной и безвоздушной двушке за МКАД. Дом торчал в поле, как первый младенческий зуб. Измученная шумом соседских перфораторов, стройкой под окном и таджиками, которые жили всем кишлаком в соседней квартире, она страдала жилищным комплексом.

Бабушки дома не оказалось.

– Вам Зою Ивановну? – спросила высунувшаяся из соседской двери голова в папильотках. Пахнуло человечьим жильем и щами.

– Да, мы ей продуктов привезли. К празднику, – засуетились, шурша пакетами, рождественские волхвы.

– А она умерла на прошлой неделе, – равнодушно произнесла папильоточная голова. – Опоздали вы, девочки. А зачем еду-то ей везли?

– Ну как, одинокая ведь была бабуля, – залепетали оглушенные новостью подруги. – Сын ее бросил, не помогал…

– Ага, как же, одинокая! Больная она на голову, бабка ваша. Сын у нее хороший. И дочка есть. Приезжали, помогали, только она все, что ей привозили, а там и колбаса, и шпик, и колготки, дома гнобила. Балкон забит хламом, вот-вот рухнет в палисадник. Старость – она такая. Носки вязала, по два метра длиной, ездила куда-то их продавать. Ее менты гоняли, а она опять приходила…

В «фольксваген» вернулись понурые.

– Вета, а давай все это твоей бабушке отвезем. Надо же хоть кого-то порадовать, а сами мы такую колбасу все равно есть не станем, – рассудила хозяйственная Катерина.

Город уже трещал в тисках ледяной декабрьской ночи. Глупо моргали неоновые елки. В голове была детская пустота, которую невозможно завернуть в пост. Вета достала из багажника продукты, махнула подругам рукой и похрустела к бабы-Галиному подъезду. В дверях ее квартиры, с огромными окнами в двойных старых рамах и витиеватой лепниной под пыльной люстрой с недостающими висюльками, которую Вета помнила так же долго, как себя, она столкнулась с соцработником Людмилой.

– Веточка, добрый вечер, – рабски протянула пунцовая от тепла Людмила, прикрывая усатый рот рукой. – А я как раз зубы вставляю, до Нового года уже, наверно, не успею, так и буду беззубая встречать. Ну, ничего, холодец сварю и водочки выпью, – хохотнула она, взяла сумку из лакированного кожзама и, обдав Вету запахом увядающей бабы, исчезла в белом электрическом эхе подъезда.

– Хорошая женщина Людмила Николаевна, правда, Ветусь, – робко начала Баба Галя, наливая кипяток в засаленную кружку. – Ты знаешь, я оформила с ней договор ренты. Люда каждый день ко мне приходит. То мазь для суставов принесет, то творог. Полы моет. А живет сама плохо: вчетвером в двухкомнатной квартире в Новоспасском. Невестка ее шпыняет, внук родился, разъехаться им надо. А тебе зачем моя квартира, когда от родителей такие хоромы остались? Мужа у тебя нет, детей тоже. Да и вряд ли уже будут. Лет-то уже сколько, а все одна. Надо, чтобы все по справедливости. В наше время, между прочим, был налог на бездетность. А вам как хорошо – порхаете по жизни, как стрекозы. Все, что зарабатываете, на себя тратите… Ну, что сидишь, как неродная?

Почти все события в Ветиных снах развивались в таганской сталинке. Снова и снова она возвращалась в этот старый дом, родной и теплый, как нос собаки, проходила сквозь его толстые стены, и оказывалось, что все «ее» живы и сидят за большим столом с выцветшей гобеленовой скатертью и друг над другом подтрунивают. И на столе папина курица с розмарином, нигде его не было, а он как-то доставал. И «Вдохновение», и оливье, и нарядное блюдо с зелеными бананами. Иной раз квартира начинала бесконечно расширяться в размерах, как Вселенная. Вета же, наоборот, уменьшалась до пятилетней и мчалась по сумрачному коридору на детском велосипеде «Дружок». Коридор почему-то раз – и превращался в эскалатор. Вета кричала от ужаса и летела в преисподнюю метрополитена. У подножия ее ловила молодая еще баба Галя. Наклонялась, чтобы спасти, и тяжелые янтарные бусы били внучку в лицо. Бывало и так, что, злоупотребив вином, Вета проваливалась в тревожный сон и будто продолжала жить в сталинке. Звонок в дверь – приехала мать. В руках – бутылка с водой. Вета плачет от любви и невозможности встречи, хочет обнять ее, но гостья отстраняется, протягивает воду и строго говорит:

– А ты, я смотрю, все пьешь…

Вета просыпалась, жадно глотала боржоми на кухне и клялась, что больше ни-ни. Наутро бежала в церковь, ставила свечку за упокой матери. Дома заваривала чай, открывала ноутбук, читала, что кататься во сне по эскалатору – значит испытывать сексуальный голод. Утешив себя привычным способом, засыпала мгновенно, едва понюхав пахнущие сладким нутром пальцы, и почивала до вечера, уже без сновидений.

Пока Вета мысленно прощалась с квадратными метрами, баба Галя придирчиво осматривала новогодний паек.

– Зачем конфеты эти привезла, я такие не люблю, в протезах орехи застревают, – сморщила она свой умывальный нос над «Вдохновением». – Соседке передарю. И мандарины тоже, меня от них пучит. А вот гречка пригодится. Гречка в доме должна быть.

Вета приободрилась – хоть чем-то неожиданно угодила. Бабушка продолжала разбор гостинцев:

– Люда, какая молодец, всегда нарезной приносит. По дому шуршит. Смышленая она женщина, хоть и простая. Не то что ты – два образования, работаешь на телевидении, да еще диктором, а элементарных вещей не понимаешь. Деньги тратишь на говно всякое. И как только тебя взяли, во рту – каша! Я тебя вообще не понимаю. Бубнишь что-то себе под нос. Матери твоей сколько раз говорила: Люба, куриная твоя голова, своди ты Лизавету к логопеду, ребенок половину звуков не произносит. Но разве ж мать кто слушать будет. Вот картавишь теперь.

– Баб Галь, я не диктор. Я – корреспондент, – внесла ремарку Вета.

– А, корреспондент, – разочарованно протянула бабуля. – Другая бы в твоем возрасте давно диктором стала, а не зад на съемках морозила. Ох, Лизавета, что ж ты у меня такая красивая и такая несчастная?!

В последнем Вета была с бабой Галей согласна.

* * *

Безнадежное декабрьское утро, будто бы чураясь собственного убожества, не желало наступать. Давило глухой тишиной, скрипело жалким, порошистым снегом, лениво гасило фонари. В сизом мороке Вета продрала глаза, запустила теплую руку в мурчащую кошку. Ныло колено.

Накануне баба Галя, устыдившись, что отписала сталинскую трешку соцработнику Людмиле, спохватилась и проявила великодушие. Она торжественно разложила стремянку и отправила внучку «на атресоли». Там, в сером от древности мешке, покоилась семейная реликвия – сверкающий черными боками, утопленными в деревянный постамент, немецкий Zinger. На нем никто никогда не шил. Про зингер говорили почтительным шепотом и бережно хранили. Груженная швейной машинкой, Вета попыталась было молодцевато спрыгнуть со стремянки. Однако реликвия оказалась тяжелой, и они дружно загремели на старый, вытертый до черноты паркет. На паркете валялись хлебные крошки, гвозди, нитки, скрепки и куски засохшей еды.

«Плохо Людочка убирается», – отметила про себя придавленная зингером Вета.

– Вот, будешь себе платья шить, у меня и выкройки из «Бурды» остались, сейчас поищу. – Баба Галя любовно протирала подарок тряпочкой из старых чулок. Вета прикладывала к ушибленной ноге пакет с замороженным крыжовником. Как теперь до дома ее тащить, дуру такую? Отказаться от машинки Вета не посмела. Это был самый щедрый бабы-Галин дар. Все тридцать два года она клала для внучки под серебристую елку, которая воздевала ветви к люстре, будто вопрошая – доколе?! – уродливые домашние тапки и конфеты с белесым налетом и какой-то дрянью внутри.

От ужина счастливая обладательница раритета все же отказалась. У бабы Гали она не ела после того, как пыльным июльским вечером, забежав после съемок на Таганку, обнаружила в принесенном из холодильника салате кусочек скорлупы от пасхального яйца.

Посовещавшись мысленно с зингером, домой отправились на такси. Все-таки колено. Теперь машинка грустно и таинственно поблескивала рукояткой в углу спальни. Бестолковая вещь. Нелепица.

На улице окончательно рассвело. К одиннадцати надо было быть в роддоме на другом конце Москвы. Снимали сюжет про пользу грудного вскармливания. Редактор намеревалась отправить на съемки кого-то из детных корров. Но все они дружно зашипели, что приходят на работу отдыхать от материнства. Им бы сюжет про ресторан авторской кухни. Или спа. А лучше отправить в командировку. В Магадан. Нет, в Макао. От грудного вскармливания и роддомов их выворачивает.

Поехала Вета.

Ее тело, не обезображенное еще беременностью и родами, ежедневно вставало в семь. Сама Вета просыпалась около полудня. До этого времени она ощущала себя мягким, бесхребетным коконом. Кокон, слегка шатаясь от утренней слабости и тошноты, тащился к метро по протоптанной в снегу ледяной дороге, протискивался в турникет, давился костлявыми пассажирами, задевался локтями и сумками.

Не приходя в сознание, Вета записала синхрон с седым неонатологом. Подсняли нежных младенцев с голубыми ноготками, побеспокоили матерей в казенных застиранных халатах. Вета надеялась взять интервью у какой-нибудь симпатичной, очарованной материнством роженицы. Но все они, вероятно стыдясь выцветших халатных цветуев, шарахались от камеры, как ночные куропатки, попавшие в свет автомобильных фар. На самом деле роженицы стыдились кровавых подтеков на больничных простынях, но Вета никак не могла знать об этом.

– Вот же страшные бабы, – удивлялась Вета, – жирные, старые, а рожают! А у меня секса два года не было. Даже запах появился специфический – женщины, которую давно никто, в общем, не это.

Размышляя над этим экзистенциальным парадоксом, она приехала в редакцию – расшифровываться.

В стеклянных лабиринтах царила обеденная тишина. На старом ноутбуке бодро выбивала подводки неугомонная редактор Светка. Жизнь Светки давно превратилась в эфирную сетку. Текучка в программе была страшная, платили преступно мало, «Буднечко» считалось проходной жвачкой – для сонных граждан, собирающих на рассвете пазл из растворимого кофе, хмурых детей и коробочек с ланчем. Но Светка вспоминала об этом, только когда уезжала в отпуск. Издалека все то, на что ты тратишь жизнь, отполированное морскими гребнями или горным ветром, кажется ничтожным. Вернусь – уволюсь, обещала себе просветленная редакторша. Но отпуск заканчивался, загар в северном свете серел и облуплялся. На Светку наваливались сетки, эфиры, гости, герои. Сейчас она готовила темы для сюжетов: про пользу стевии, физзарядку для офисных сотрудников и прочую тоскливую муть.

– Вета! – обрадовалась Светка появлению знакомого пальто. – Пошли кофе пить! Засыпаю!

Взяли по американо и салат.

– Фу, ну и пойло. Кофе должен быть крепким, как член. – Светка принялась выуживать мелкие неподатливые черри из «Цезаря».

Вета подозревала, что неизящная метафора была заимствована из какого-нибудь модного фем-сериала. Светка приезжала в редакцию в семь утра, а уезжала в два ночи. Сомнительно, что в этом коротком промежутке она успевала оценить крепость мужского детородного органа.

Вспомнив про страшненьких, но состоявшихся как женщин постоялиц роддома, Вета втянула голову в плечи и призналась:

– Свет, мне нужен экстрасенс. Ты говорила, что у тебя есть подруга, которая работает редактором на шоу колдунов.

– Есть такая. Целый продюсер! Я с ее подачи ходила к одному, очень крутому. Он мне помог книгу издать. Помнишь, я рассказывала, что написала книгу?

– Да, но я не предполагала, что это дело рук колдуна…

– Нет, конечно. Я написала ее сама. В отпуске. Сюжет убойный: несколько семей заселяются в недостроенный дом, в котором нет ни воды, ни света, потому что компания-застройщик разорилась. Сегодня вообще актуальны истории про выживание. И с героями начинают происходить удивительные вещи! Самое смешное, что эти люди продолжают платить деньги банку. Не дом, а наша страна в миниатюре… Стала я рассылать рукопись по редакциям, и, что ты думаешь, мне никто не просто не отказал, а даже не ответил!

– И ты отправилась к экстрасенсу? – догадалась Вета.

– Да, к колдуну. Мощный мужик! Смотрит на тебя, и такой, знаешь, холод пробирает между лопаток – это он информацию считывает. Задал мне всего один вопрос: как ты книгу свою подписываешь? Своим именем, говорю. Светлана Иванова. «Письмо от автора с такой фамилией, – заявил колдун, – ни один редактор даже не откроет. Тебе нужно придумать псевдоним. Желательно еврейский».

Так я стала Аллой Резник. Сделала новую рассылку, и мою книгу согласились опубликовать сразу три издательства. Я еще и выбирала. Сейчас над обложкой работаем. Дать его телефон?

Вета отметила смекалку экстрасенса, но от телефона отказалась.

* * *

В предновогодней вакханалии «Европейского», дышащей парфюмом и маркетинговым развратом, Вета выбирала подругам новогодние подарки. Она думала о том, как странно и хаотично жизнь преподносит нам свои дары и как исчезают в пустоте непонимания самые благородные порывы. Как соцработник Людмила, эта беззубая усатая тварь, оттяпавшая тем не менее треху в центре, заселится в бабы-Галину квартиру, собьет историческую лепнину и прилепит на потолок пластиковый кружок с вензелями. И кружку Ветину выбросит. Впрочем, кружку давно пора.

Почему мы, русские люди, такие душевные, сопереживающие горю, никогда не поддерживаем друг друга в радости? – сетовала про себя Вета, перебирая яркие палантины. Будь мы с бабой Галей, допустим, армянами, разве подарила бы она квартиру чужой Людочке? А Светкина рукопись! Так и валялась бы в неоткрытых входящих, если бы не совет смекалистого колдуна. Только в русских семьях принято гнобить друг друга с животным удовольствием. Возводить в степень милые недостатки. Уничтожать зловонным дыханием достоинства. Потешаться над неудачами. Ядом неверия убивать любые попытки встать с колен в высохшей пустыне и стать героем.

Враги человеку – домашние его.

Она положила на кассу два палантина. Розовый – Катерине, мятный – для Яны.

– Карта или наличные? – не поднимая глаз, поинтересовалась кассирша в плюшевом новогоднем колпаке.

– Наличные, – надменно сообщила Вета и полезла за кошельком. В сумке оказались квитанции за коммуналку, рецепты на бабы-Галины лекарства, колготки, помада, душки, зеркальце, китайская денежная лягушка, а кошелька не было. Украли? Потеряла? Забыла на работе?

– Девушка, отойдите и не задерживайте очередь. – Белый помпончик на праздничной шапке кассирши нервно затрепетал. На Ветиных глазах навернулись унизительные слезы.

– Позвольте, я сделаю вам подарок. – Парень в рыжей дубленке, подбитой темными каплями растаявшего снега, протянул кассиру скользкую пластиковую карту. – Русские на войне своих не бросают.

– Согласна, – кивнула Вета. – Русские бросают не на войне.

Ее спаситель торжествующе смотрел на расстроенную внезапно красивым завершением некрасивого эпизода с рассеянной покупательницей кассиршу.

«Ну вот и кошелкам прилетело, – рассмеялась про себя Вета. – Есть, значит, книга жизни-то». Она еще не знала, что главный дар ее, Ветиной, судьбы в тот самый момент берет в руки пакеты с марокканским хлопком. Крафтовые, конечно.

* * *

В феврале бабу Галю стукнул инсульт. Всю жизнь она славилась злым языком, и под ее занавес лопнувший в голове сосуд отнял у нее речь. Две недели после удара бабуля еще существовала, неузнаваемая, усохшая, жалкая, шевеля одной, еще действующей рукой. Силилась что-то сказать, но изо рта доносился только гортанный хрип. Вета сжимала ее худую, полумертвую лапку, прижимала к сухим губам. Подарок судьбы привозил памперсы. Началась пневмония. Наблюдающий бабу Галю пузатый невролог отозвал Вету к себе и, глядя в глаза, сообщил, что шансов нет.

Стали готовиться к похоронам. Вета знала, что баба Галя всегда копила – мечтала организовать себе роскошные проводы, будто они были важнее самой жизни, которую она, как и многие люди ее поколения, жила «на потом». В захламленных шкафах таганской сталинки она прятала миллионы, не потраченные на свежую говядину, брют, рестораны, шелковое белье и морские круизы. Но их не было. Соцработник Людмила, вооруженная новыми сверкающими зубами, подозревала в краже Вету. Та же, наоборот, предполагала, что похоронные скрысила во время одного из визитов хозяйственная Людочка. Положила в сумку из кожзама и была такова.

Хоронили в складчину, вышло скромно. Не сбылась бабы-Галина мечта.

Ночами осиротевшая окончательно Вета особенно ощущала ту ледяную пропасть, которая образуется за спиной человека, оставшегося в роду самым старшим. Она сиротливо вжималась, внюхивалась в пушистую грудь подарка судьбы. Подарок уже регулярно оставался в ее белой квартирке, которая тут же потребовала брутальности и даже трансформации в лофт. Вместе они изучали интерьерные журналы и одобрительно кивали то грубой столешнице из цельного куска дерева, то прозрачным стульям из пластика, то ироничному желтому дивану. Спали вместе недавно, и Вета еще не успела привыкнуть к удавьему сплетению тел, дыханию в затылок, другому существу – в ее не привыкшей к торжественному дуализму кровати. Сбившиеся простыни стыдливо прикрывали Лизаветин легкий, голый, прерывистый сон.

– Вета, куриная твоя голова, – покойная баба Галя вцепилась исхудавшей ручкой в Ветино плечо, – все валяешься, ноги кверху, тунеядка?! Иди и проверь швейную машинку! Там все мои сбережения. В деревянном основании – тайник. Или ты хочешь всю жизнь батрачить в «Будничке»? Умоляю, девочка, промотай эти деньги где-нибудь в Ялте! Или куда там молодежь сейчас ездит. Пей вино, покупай платья, занимайся любовью. Поверь мне: тут ничего нет. А желтый диван – в жопу!

Вета вздрогнула всем телом в рассветной розовой бязи. Полоска свежего апельсинового света резала серые шторы. Так и не поняв, в дырявом ли сне или наяву баба Галя привычно обозвала непутевую внучку куриной головой, Вета вскочила, чуть не упала от резкого прыжка и побежала потрошить литой, сверкающий черными боками зингер.