Текст книги "Все хорошо, мам (сборник)"

Автор книги: Елена Безсудова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Нга

Холод, холод, рваный сон, синтетическая прохлада аэровокзала – и вот она, долгожданная влажная жара. Воздух будто состоял из воды. Казалось, легкие, этот атавизм горожанина, получающего кислород через wi-fi, расправились будто впервые, как у новорожденного младенца. Глубокий вдох – и тело наполнилось особенным духом Азии с ее кассиями и плюмериями, йодистыми ветрами и дурианами.

Мы прилетели во Вьетнам пережить неприветливую московскую зиму и найти равновесие. Пройти сход-развал. Как-то, знаете, в последнее время расбалансировались. Расшатались. Мы – это я, Андрей и наши дети, Герман и Майя. Будем бесноваться в волнах, рассекать на байках, наблюдать восходы в позе лотоса и лопать морепродукты. Впрочем, как можно называть все эти хитиновые загогулины креветок, пупырчатые осьминожьи лапы, гладкие клешни и тревожные усы омаров и прочих ракообразных морепродуктами? Продукты – это то, что лежит на полках в ближайшем сельпо. Морские гады – куда более удачное название, но не совсем понятно, почему гады? Можно ли назвать человека гадом земным?

Я – писатель и люблю слова. Любое слово, если его произнести много раз, становится странным и чужим, будто иностранным. Гад, гад, гад. Чувствуете? Оно теряет свой смысл, становясь набором звуков. Как вьетнамский язык. Колонизаторы усмирили витиеватые иероглифы, заковав их в латиницу. Практически все на вьетнамском звучит как NGA. Майе восемь месяцев, и мне кажется, что она вполне сносно лопочет на местном языке: уонь, ляо, нга, нга, нга.

Герману – шесть. Он находится в таком возрасте, когда дети еще подкупают пушистой ласковостью, но чуть что – уже грозят уйти из дома.

А нам с Андреем на двоих восемьдесят.

Во Вьетнаме я намереваюсь дописать книгу. Согласитесь, писать книги приятнее, когда находишься в равновесии. Азия – это острие вращающейся юлы. Точка, которая держит мир. Даже солнце тут встает и уходит освещать другие бока земного шара ровно в шесть. Непостижимые константа и симметрия.

Зарабатываю я, конечно, другим. Я, стыдно признаться, пиарщик. Беру жадных до славы клиентов, раздуваю их скромные таланты до космических масштабов, организовываю публикации в прессе и эфиры на радио и телевидении.

«Просираю писательский дар», – как утверждает Андрей.

Но жизнь большинства людей настолько ничтожна, что они готовы хорошо платить за то, чтобы упаковать ее в нарядную обертку. Например, у одного клиента, респектабельного и неглупого человека, есть пассия – миловидная, но бездарная шлюшка. Хозяину, конечно, обидно, что его зазноба такая бессмысленная. И я веду от ее имени скандальный блог. Пристраиваю на ток-шоу, где наша краля гарцует «экспертом» – выпучивает губы в микрофон и несет инфернальную ахинею, которая, впрочем, тонет в криках дерущихся алкоголиков. Клиент бомбит приятелей ссылками на холиварные опусы и эфиры. Приятели завидуют и раскланиваются на тусовках. Кроме владельца губастой блогерши, я поднимаю самооценку директору крупной ретейл-компании, учредившей «международный социокультурный проект «Пестушки мира[2]2
  Пестушки-один из древнейших жанров русского народного фольклора для детей младенческого возраста.


[Закрыть]», психиатру, открывшему в себе экстрасенсорные способности, паре психологов без образования, но с армией подписчиков в социальных сетях и прочим перверзным нарциссам.

Но, пожалуй, пора завершать эти тягомотные рассуждения – современному читателю наплевать, что там творится в неординарной душе автора и что он думает о креветках. Современному читателю подавай захватывающую историю, в которой начало обязано цеплять, герой – пройти путь и измениться, а финал оказаться неожиданным, как дефолт. Поэтому приступаю к действию, пока вы не захлопнули, томясь от скуки, мою книжонку.

* * *

Такси с мяукающим вьетнамцем за рулем привезло нас в пригород Нячанга и остановилось у нескромной белой виллы. Над входом, оформленным с азиатской роскошью, царила вылепленная из гипса фигура беременной женщины с обнаженной грудью и огромным животом. Странный барельеф. То ли буддийское божество, то ли плод эротических фантазий архитектора. Мы вытащили чемоданы и ноющих детей из машины и поскакали к дому по горячим от солнца плиткам, рассыпанным по стриженому газону. Тени пальм трепетали на выжженной траве, как пальцы пианиста. Зеленые горы отдыхали в прозрачной дымке. Нагая беременная посматривала на нас осуждающе. Возможно, ей не нравилось, что нарядный дом отдали на растерзание всяким проходимцам. Подозреваю, что сдать в аренду такую громадину оказалось делом непростым. Поэтому виллу перекроили под апартаменты, пристроив боковую лестницу. На первом этаже располагалось кафе – владелец здания явно решил выжать из недвижимости все соки. Кафешку открыл армейский друг Андрея, которого все называли дядя Миша. Он переселился во Вьетнам со всей семьей года три назад. Это он предложил нам остановиться на вилле. Детям посулил гекконов и жаб – они жили в прохладном саду. Нам – пятнадцатипроцентную скидку в заведении. Звучало заманчиво, и мы согласились.

– Вы молодцы, что приехали, – дядя Миша одобрительно похлопывал нас по белым плечам. – Детям тут хорошо. Море, воздух, витамин D.

– Вы правда приехали из России? – восхищенно спросил сын дяди Миши Сёма. – В России круто, там снег!

– Скучает по снегу, – признался дядя Миша. – Дети неблагодарные. Совершенно не ценят то, что мы для них делаем.

Сёма с Германом убежали смотреть гекконов. Андрея атаковала хаускипер, вьетнамка, которой на вид было лет сорок, но в реальности могло оказаться как двадцать, так и семьдесят. Как почти всех вьетнамцев, ее звали Нга. На чудовищном английском Нга предупредила, что уборка апартаментов – по четвергам, а воду для кулера нужно заказывать во вторник. Мы с Майечкой решили совершить ознакомительный тур по дому. Внутреннее убранство дворца также отличалось помпезностью, переходящей в кич. Монументальные колонны венчали витиеватые пилястры, колониальная лестница скалилась золотыми перилами. Под ногами стелился прохладный каррарский мрамор. В самом центре холла блестел небольшой бассейн, который облепили странные непропорциональные человечьи фигуры. Анатомическая точность – определенно не конек вьетнамских скульпторов. Майечка протянула к уродцам пухлые ручки. Я задрала голову и увидела его.

Огромного красного дьявола, чем-то напоминающего королевского лобстера. Он раскорячился под потолком и тянул ко мне свои лапы-клешни. Лицо демона застыло в традиционной буддийской улыбке, а хвост его служил основанием богатой хрустальной люстры. Черт казался скорее нелепым, нежели зловещим.

– А фигуры эти – узнали, это же смертные грехи! – В холл ворвался сначала голос дяди Миши, а затем и он сам. – Все семь штук, или сколько их там. Вот, считайте!

Один, два, три… Семь корявых золотых скульптур обрели наконец смысл. Чревоугодие манило окороком и виноградной лозой, пьянство протягивало сосуд с вином, похоть бесстыдно раздвигала ноги, надменно и свысока смотрела гордыня. Дьявол-краб звучал объединяющим компанию аккордом.

– И кто же криэйтор всей этой чертовщины? – поинтересовался подошедший муж. В руках он держал стакан с велкам-дринком – вьетнамским ромом, в котором таяли айсберги льда.

– Мистел Сун! – почему-то обрадовался дядя Миша. – Сумасшедший вьетнамец, повернутый на библейской теме. Вы знаете, как называется эта вилла? Сейчас я вам покажу!

Дядя Миша вытащил нас на улицу и изящным жестом махнул в сторону крыши. Над строгой беременной, на которую уже опустилась густая азиатская тьма, розовым неоном мигала надпись: PALACE OF REVELATION.

– Ну как, впечатляет? – спросил Мишка, сомкнув жилистые пальцы в замок и положив на него подбородок. – А вот, смотрите, есть и на русском. – Название опоясывало дом сплошной лентой, как лишай, меняя языки.

ملاعلا ةياهن رص ق

το παλάτι της

αποκάλυψης

רעד ןופ סאַלאַפּ

עספּילאַקאָפּאַ

Istana Wahyu

Palacio del Apocalipsis

Cung điện của sự Khải huyền

И наконец: ДВОРЕЦ АПОКАЛИПСИСА.

* * *

Я была счастлива. Безумный дворец, полный бесовщины, – находка для писателя. В таком апокалиптическом местечке с героями непременно должны случиться невероятные вещи! Дядя Миша шепотом предупредил, что весь замок занят русскими с детьми.

– Детям тут хорошо, – повторил он любимую мантру. – Мы сюда переехали ради детей.

Уложив наших, мы вознамерились предаться четвертому смертному грешку. На десерт я зажарила сковородку muk[3]3
  Мик – небольшого размера кальмары.


[Закрыть]. В разгар прелюдии в дверь спальни стал ломиться Герман. Андрей завернулся поплотнее в одеяло.

– Мама, мне приснился плохой сон про телепузиков-зомби! – кричал наш малютка.

Мы заботливо свили для мальчика гнездо из подушек. Когда он заснул, эстафету переняла Майечка. Пришлось готовить смесь, кормить, носить.

– Мне сорок пять лет, – шепотом обнаружил Андрей, аккуратно пристраивая дочь в кровать. – Уже двадцать лет я не могу нормально потрахаться и поесть!

Боль мужа можно понять, у него еще двое детей от первого брака…

– А кто сказал, что это будет отдых? Мы просто приехали сюда пожить, – вздыхала я.

Где-то во дворце заплакал другой ребенок. Экран смартфона беспощадно бил в уставшие глаза – три часа ночи, дружочки.

Дети положили мне руки и ноги на лицо. Я проваливалась в морок. Андрей метался рядом и во сне повторял одно слово: «Трусы».

– Какие еще трусы, – подозрительно спросила я.

– Почтовые, – отвечал муж.

* * *

Утро встретило всепоглощающей влагой. Казалось, что мы все распухли, как утопленники. Напоенный ночным ливнем ноутбук включился на несколько секунд и умер. А там работа, книга. В ящике кухни, сколоченной из грубого дерева, мы нашли набор для варки кофе по-вьетнамски: алюминиевое блюдечко, чашка в дырах и круглый пресс с крошечной ручкой. На одной из полок – кофе, банку сгущенного молока и граненые стаканы. Я открыла сгущенку и зачерпнула ее ложкой с длинным черенком. Бежевые нити медленно укладывались на дно стакана. Определенно, за этим можно наблюдать бесконечно.

* * *

Андрей взял из моих рук, на которых от жары вспухли вены, стакан с кофе. Кинул в него кубики льда. Лед взорвался, в льдинах зазияли черные дыры. Зеленые горы множились в стеклянных гранях.

– Мы должны тут что-нибудь замутить. Какой-то бизнес. Во Вьетнаме сейчас девяностые. Полная свобода.

Андрей не привык созерцать.

– И какой же бизнес ты хочешь замутить?

– Можно открыть сад. Детская тема сегодня востребована. Тут полно неприкаянных детей сбежавших от суеты фрилансеров и дауншифтеров. Надо же их куда-то засунуть.

Герман тоже смотрел на горы, но через стакан с яблочным соком. Он спрашивал, кто создал эту красоту. И я отвечала, что Бог.

– Та-та-та, – повторяла Майечка и размазывала по личику манговое пюре.

* * *

– А вы уже были в аквапарке? Не знаете, до скольких лет там бесплатный вход? – набросились на нас русские с детьми, когда мы с коляской, ведерками, надувным бассейном, зонтом, водой, бейсболками и полотенцами выдвинулись, наконец, на пляж.

– Мы два дня уже никуда не ездим, такие ливни. Сидим в песочнице, вы тоже берите совочки, формочки. А еще есть мелки, можно рисовать классики и прыгать!

На асфальте были педантично нарисованы классики. Триста пронумерованных клеток.

– Вчера полдня рисовал, – признался счастливый автор математического безумия. – Занимает детей на полчаса!

Русские сделали несколько демонстративных прыжков. Детей рядом не обнаружилось. «Что они тут принимают?» – недоумевала я.

– А вечером мы будем играть в настолки! – не унималась соседка. – Мы привезли с собой целый чемодан настолок! Вы любите играть в настолки?

Фу, как много «настолок» в одном предложении! Играть в настолки хотелось меньше всего. Больше всего хотелось напиться, сесть на байк и уехать в неизвестность. Вместо этого я развернула коляску с Майечкой, приструнила Германа, который тыкал палкой в палочника, повесила на Андрея пляжный зонт и двинулась в сторону моря.

По набережной прохаживались сибаритствующие соотечественники, которым удалось избежать новогодних каникул на родине. Они звонили «своим» и задавали один вопрос, как нельзя лучше отражающий печальный финал десятидневного пьянства:

– Ну, как вы там? Помирились?

* * *

Через неделю наблюдения за семьями с детьми стало понятно, кто же делил с нами зловещий замок.

На первом этаже сразу две квартиры занимала семья Куркулей. Приехали в полном составе: он, она, светловолосая кудрявая девочка лет пяти и бабка с дедом. Куркули ели только дома – из их окон тянуло то гречей, то жареными яйцами. В обеденную жару представители семейства располагались у бассейна и зачитывали друг другу объявления из местного чатика под грифом «Барахолка-Ан-Вьен». А вечерами под покровительством фигуры Avaritia[4]4
  Avaritia (лат.) – алчность, шестой смертный грех.


[Закрыть], алчно сжимающей скрюченные пальцы с золотыми монетами, тащили в дом приобретенные детские стулья, гамаки и пляжные тенты.

– Ваш мальчик такой же непослушный, как наша Марианна? – зычно интересовалась бабка, поглядывая на внучку. Ежедневно она усаживала негодницу на деревянный лежак и нудно бубнила ей аккуратно подклеенную книжку про Буратино. По стенам бегали ящерки, по дорожкам сада – солнечные пятна, в листве деревьев дремали ночные птицы. Остальные дети, включая нашего непослушного мальчика, визжали в бассейне. Марианна мрачно слушала про полено, которое изволили превратить в деревянного мальчика, и ненавидела мир.

Он и она предпочитали не связываться с бабкой и скрывались в глубине квартиры.

Сладкие обезьянки, что сидели целыми днями в песочнице и рисовали классики, обитали на втором. Мы прозвали их Няшками. Они неутомимо вывозили наследников, которых было двое, в аквапарки, игровые центры и на крокодиловые фермы, пили банановые смузи и даже, кажется, сами ели банки с брокколи и прочей гастрономической скверной, видимо, для полного погружения в тему. Прекрасные родители.

На третьем этаже обитали Жиробасы. Корпулентная семья из Благовещенска. Муж, жена и снова двое детишек. Все будто какие-то надувные. У матери ячейки общества лопатки еле помещались в сарафан и скорее напоминали задницу. Старшего мальчика Жиробасы называли не иначе как «придурок». Снаряжали в сад выгуливать коляску с сестрой. А сами в это время потягивали пивко на балконе.

Четвертый этаж занимала семья Программистов. Они были ничем не примечательными, торчали в ноутбуках, и мы решили, что они занимаются там программированием. К их старшему сыну уже приходили подружки и кричали под окнами: «Платон, выходи!», а потом разводили его на сласти в местном магазине. Маленькие сучки. Младший, годовалый Тимоша, как и все дети в его возрасте, любил погрызть обувь. По этой причине Программисты выставили ее на лестничную клетку. Обувь может многое рассказать о человеке и мире в целом. Вот стоптанные мокасы – значит, мягкие, удобные. Луивиттоны в вожделенный цветочек – глупый символ роскоши, как розы в доме без повода или свежевыжатый апельсиновый сок на завтрак. Наверняка фейковые. Хотя эти Программисты могут неплохо зарабатывать. Так что, может, и оригинал. Кроссовки глубокого синего цвета. Крошечные! Какой-то мистер малые ноги. Существует гипотеза, что размер ноги у мужчин пропорционален размеру пениса. Все с Программистом понятно. Так, пляжные тапки с прилепленной жвачкой в песке. Свинтусы, не моют ноги перед входом во дворец! Висит же напоминание у калитки, и есть специальный душ. А вот чистенькие детские сандалики, будто из магазина, – очевидно, что человек делает первые шаги. Белоснежные лоферы с почерневшими пятками – значит, среда – уборка апартаментов по четвергам, ноги и запачкались.

На пятом этаже поселились мы.

Мимолетные встречи с резидентами каждого семейства случались в кафе, которое держал дядя Миша. Куркули говорили о болезнях.

– Слышали, в Нячанге бушует лихорадка Денге?! Покусали семью из Саратова. На барахолке продают москитные сетки, – вещала бабка, как радиоточка.

– Да, мы запаслись репеллентами, – успокаивала я.

– Какие репелленты?! Нужны сетки, мы купили отличные сетки на местном рынке. Хотите, вам их потом продадим?

Жиробасы переживали за лишний вес.

– Как тебе удалось похудеть после родов? – спрашивала Жиробасина.

– С двумя детьми еда редко попадает внутрь, – сокрушалась я.

– А ты их не распускай. Мы со своими строго. Ремень висит на видном месте.

Я представила огромный ремень, свисающий с холодильника, куда толстяки обычно вешают мотивирующие картинки с поджарыми журнальными телами.

Няшки в кафе не ели – они пюрировали экологически безупречные папайи и питахайи в блендере на своей кухне.

Программист был мрачен, смотрел сквозь очки в пол или на салфетницу и бурчал жене что-то неразборчивое, вероятно программистское. Она кивала, как собачка с качающейся головой, раньше таких заводили в автомобилях, чтобы не заснуть. Мне всегда было неловко встречать соседа: нейтрализовав детей, мы весьма неосторожно предавались Luxuria[5]5
  Luxuria (лат.) – прелюбодеяние, четвертый смертный грех.


[Закрыть] на балконе прямо над его курящей головой и маленьким членом. Но по отрешенному лицу Программиста сложно было понять, слышал он что-то или нет.

В один погожий январский день мы с Майечкой загорали у бассейна. Я заметила, что неестественно голубую гладь воды рассекает спортивное коричневое тело в красных плавках. Новый жилец грациозно, немного даже по-дамски вышел из воды, поиграл мускулами и присел на соседний лежак. Струи воды путались в его волосатой груди. «Дэвид Хасселхоф[6]6
  Дэвид Хасселхоф – американский актер, получивший известность благодаря роли в сериале «Спасатели Малибу».


[Закрыть]», – ахнула я про себя и втянула живот.

– Хорошая вода сегодня, освежает, – заметил Дэвид и воссиял, как свобода. Я еще больше приосанилась и пустилась в монолог о том, что, когда мы только приехали, вода была определенно хуже – шли дожди, в бассейне плавали ветки, случился даже небольшой тайфун без жертв.

Дэвид посмотрел на меня опасливо и заметил, что поселился во дворце на месяц раньше меня.

– Странно, – подивилась я, – никогда вас раньше не видела.

– Как? – поразился Дэвид. – Мы живем прямо под вами, я – папа Платона.

Черт возьми, это же наш угрюмый Программист! А я не узнала его без одежды и очков. Конфуз.

– Что ты там плаваешь как говно? – послышалось из окна четвертого этажа. – Иди заниматься детьми.

Хасселхоф сник. Мышцы его скукожились, как китайский надувной матрас после разовой эксплуатации. Он надел халат, нацепил очочки и, оставляя мокрые маленькие следы на шероховатой плитке, побрел к своим. Детям. А детям надо отдавать. Самое лучшее.

Из глубины сада показались Герман и Сёма – у них разрядился планшет. Накупавшись, они устроились на лежаках и возводили на животах пирамиды из камней.

– Герман, о чем ты мечтаешь? – поинтересовалась я.

– Спать в гамаке.

Пока я кокетничала с Хасселхофом, Майечка добралась до кадки с пальмой и наелась оттуда земли.

* * *

В феврале дожди прекратились. Меловые рисунки Няшек не смывались неделями. Куркули купили бэушный серебристый зонт и важно удалялись с ним на пляж. Возвращались ровно в полдень – потом вредное солнце. Ноутбук просох, не работало только несколько клавиш. «Б», «П» и «Ж».

– Это ничего, – утешил меня Андрей. – Пиши книгу без «б», «п» и «ж». У нас в армии был парень, который не выговаривал «р», так он исключил из лексикона все слова с этой буквой. Даже поменял имя. А потом иммигрировал в страну, где «р» не нужна.

– А как его звали?

– Рома.

– И куда он уехал?

– В Штаты.

– Не проще было обратиться к логопеду?

– Проще. Но тогда он так бы и остался Ромой из России и никогда не стал бы Биллом из Техаса.

– Если в Штатах не нужна «р», зачем он поменял имя?

– Идиот.

Программисты накупили вьетнамок. Не женщин – тапок. Пробираться в нашу квартиру стало сложнее.

Жиробасы обгорели и еще пуще округлились. Жара и совместный отдых действовали на них разрушающе. С третьего этажа слышалась нецензурная брань. На пляж и обеды стали ходить порознь. Пыхтящий старший ребенок одиноко бродил с коляской, покрытой тряпицей, а вечерами лежал у бассейна с планшетом. Жиробасина сидела на балконе с бутылкой вина и запотевшим бокалом.

– Влад! Прекращай смотреть мультики, – кричала она время от времени, впрочем, без особого эмоционального накала. – Иначе айпад отберу!

– А я у тебя вино отберу! – орал снизу Влад. Спящая в коляске сестра просыпалась и тоже вопила. Ох уже эти зависимости…

Я стала совсем худой. На запястьях кроме вен появились обтянутые смуглой кожей косточки. Все потому, что в дядь-Мишином кафе не было детского стульчика. С младенцем, бесчинствующим на материнских коленях, сложно выудить из супа фо ниточку лапши. Вняв моим мольбам, наш приятель все же раздобыл где-то высокий деревянный стул с голубыми ремешками и торжественно поставил его под фигурой Gula[7]7
  Gula (лат.) – чревоугодие, третий смертный грех.


[Закрыть]. Приобретение важной детали интерьера совпало с 23 февраля. Отмечать сели в саду. Одутловатая вьетнамка принесла воды, вина и креветок. Стол зашатался, и дядя Миша подсунул под ножку сложенную вчетверо салфетку. У входа раздался характерный для Вьетнама ропот «моторашки» – приехал Пашка, местный тренер по йоге. Два раза в неделю на рассвете он учил меня и местных йогинь держать баланс: «Курочки мои, делаем корневой замок, втягиваем мышцы промежности в себя». У Пашки было два козыря: буддийские татуировки и красивая беременная жена. Все, что попадает в Азию, начинает стремительно размножаться. Майечка любила рассматривать рисунки на его высушенных аскезой и асанами предплечьях. Пашка радовался проявленному интересу, как ребенок, и пускался объяснять, что обозначают все эти узоры, иероглифы, лотосовые лепестки и прочие сизые загогулины, защищающие от зла и сулящие процветание. Дядя Миша, правда, как-то намекнул, что буддийские рисунки набиты поверх тюремных звезд – Пашка сидел за хранение-распространение.

– У моего сына 23 февраля день рождения! – Пашка поднял бокал, и все оживленно загудели.

– Вообще, я человек очень семейный, – сообщил он, хотя непонятно, как можно быть немного семейным или слишком семейным человеком.

– Десять лет жил на Бали, два – в Тае, теперь тут. В Туле за эти годы сын вырос! Общались недавно по скайпу. Учится на дизайнера! Я говорю, что за бабская профессия?! А ему нравится. Это все мать его. Испортила парня женским воспитанием.

Легко быть мужиком и семейным человеком вдалеке от семьи.

– А здесь я стал буддистом. – Пашка расстегнул рубашку и обнажил спрятанные на груди иероглифы. – Вот это – Хах Тэу, магическое заклинание от дурного глаза. У Джоли такая же татушка на левом плече, – с придыханием сообщил он, будто лично видел и лобызал это небожительское плечико.

– Нет, не в том смысле, что я отрекся от православия. – Пашка извлек щипцами скользкие куски подтаявшего льда из алюминиевого ведерка, положил их в бокал и размашисто перекрестился. – Я жизнь полюбил и всех тварей божьих. Выхожу утром на море и говорю: здравствуй, солнышко! Иногда хочется кого-нибудь возненавидеть, а все – не могу. Сразу думаю, что у него мама где-то есть. И она плакать будет, если я ее дитя обижу, плохо про него буду говорить или даже думать. – Пашкины прозрачные глаза увлажнились.

– А в Москве вашей что? – глядя на нас, подключился растроганный дядя Миша. – Уровень агрессии зашкаливает!

Я машинально листала ленту новостей: «Внук убил бабушку из-за куска сыра», «Третьеклассницы устроили массовую драку на школьном стадионе», «Муж из ревности отрубил жене пальцы». Действительно, неспокойно, ох неспокойно на Родине. Случаются, к счастью, и хорошие вещи: «Рвота кашалота принесла рыбаку богатство». Впрочем, это произошло в Таиланде.

Пухлая юная рука в веснушках поставила перед нами большую тарелку с морским карпом в стружках чили.

– А это Таня, моя старшая дочь, – представил дядя Миша обладательницу пятнистой ручки. Дочь смущенно улыбнулась и исчезла в карамельных лучах катящегося к горизонту солнца. Белая футболка, штаны в смешных слонах, короткие волосы, неуверенная походка подростка.

– Она в последнее время как-то располнела, наверное, гормональное. – Мишка чистил креветку, вытянув руки – из морской гадины брызгала коричневая жижа. – Волосы выпадают, кожа стала скверная, – продолжал он жаловаться на дочь. – Утверждает, что у нее депрессия. Разве на солнце может быть депрессия?

– Свози ее к эндокринологу, – порекомендовал Пашка. – У моего шалопая тоже что-то было с гормонами не то, в итоге – дизайнер! А показали бы вовремя врачу, глядишь, выбрал бы нормальную профессию, – посетовал тренер по йоге.

– А чем она тут занимается? – спросила я, отнимая у Майи усатую креветку, которой она пыталась выковырять глазенки.

– Да ничем. – Дядя Миша с хрустом отделил нежное мясо от хитина. – Нынешняя молодежь ничего не хочет – зажрались! Я в Танькины годы почитал бы за счастье на море жить. Мы с родителями толкались на сорока метрах в Перово. Сижу, уроки делаю, а в окне – дома-коробки. И так десять лет. Я себе тогда еще поклялся – вырасту и буду смотреть целыми днями на океан. И стих повторял, Лермонтова: «Туда, где за тучей белеет гора, туда, где синеют морские края, туда, где гуляем лишь ветер да я…» Помните такой? Пятый класс, вторая четверть!

Все вспомнили виды из окон детства, пятый класс и ностальгически закивали.

– А на море я в двадцать лет впервые оказался. В Алуште. На билеты год копил, пластинки на Арбате продавал. Жил в палатке, в туалет в кусты ходил. А Танька моя живет на вилле. На море. И в депрессии! Скучно ей тут, видите ли. Мечтает поступить в университет, на журналиста. В Австралии. Но я решил так: она у меня поедет в Хошимин – учиться ресторанному сервису. Пусть лучше тут помогает, поддерживает семейный бизнес, разве это дело – журналистика? Только кафе ей неинтересно. Страшно, когда дети тебя разочаровывают, – опечалился наш друг.

Съев креветку, я отправилась на набережную – укатывать в коляске сонную Майечку. Она засунула ножку в рот и терла десны о розовые пальчики. Моя девочка, неужели и ты меня когда-нибудь разочаруешь? Прогулка вышла скомканной – нас атаковали китайцы. Они фотографировали Майю на смартфоны, тянули к ней свои белые короткопалые лапки и кричали: «Babyyy!»

Когда я вернулась, оказалось, что празднующие уже перешли на ром и вознамерились запустить стартап. Греховные фигуры внимали велеречивым планам компании с ироническим интересом.

– Вок, вок! – повторял окрыленный идеей дядя Миша, то и дело снимая и протирая салфеткой запотевшие очки. – В Нячанге полно китайцев, и мы будем готовить для них вок! Удон с мясом, курицей и морепродуктами!

– Будущее за китайцами! – подхватывал Андрей.

– Мы – короли Азии! – кричал Пашка, и все нестройно соглашались. Сын дяди Миши Сёма пил вино из чьего-то бокала. Герман пропадал в телефоне.

Пристроив коляску подальше от шумного столика, я села на уже облепленный москитами стул, раздавив парочку, и скептически заметила, что в городе и так полно вока. И вообще, лапша – это не бизнес. Что еда – это сертификаты качества и борьба с санитарным надзором. И семилетний ребенок у них пьет вино!

Мужчины горячо заверили, что Нячанг, как распутная женщина, только и ждет, когда в него войдет лапша. Что у хозяина Дворца Апокалипсиса мистера Суна, помимо нашей виллы, есть гостиница на севере города, в которой уже оборудована кухня, готовая производить вок в фабричных количествах. И главное – там совсем нет кафешек, и толпы голодных китайцев умирают от желания съесть удон.

– А документы? Это же общепит! – Я продолжала хаять идею.

– Какие документы, – хохотал дядя Миша. – Это Вьетнам, детка! Тут девяностые! Тут возможно все!

Вино у Сёмы отобрали. Пашка получил недовольное сообщение от красивой беременной жены и поспешил к байку, Герман заснул за столом. Груженные детьми, мы отчалили к себе.

На следующее утро вся компания отправилась закупаться лапшой – пшеничной, рисовой и стеклянной. Половину нашей кухни заняли коробки с кунжутом и терияки. Андрей встал на путь освоения ресторанного бизнеса и с деловым видом уехал на север города – осматривать кухню для вока и проводить кастинг вьетнамских поварих. Он говорил, что всю жизнь мечтал заниматься лапшой. Думаю, на самом деле мы его просто достали.

* * *

Оказалось, что писать книгу при наличии двоих детей почти так же невозможно, как заниматься long sex и копить деньги. Неудивительно, что все литературные шедевры принадлежат мужчинам. Удивительно то, что в этом круговороте зубов в природе (у Германа они начали выпадать, у Майи же, наоборот, лезли) я все же умудрилась не только создавать видимость работы перед клиентами, но и пописывать рассказик. Он назывался «Лёшик». Уже во втором абзаце герои вышли из-под контроля, и рассказ превратился в фантасмагорию. Но я ничего не могла поделать. Создав героев, автору остается только наблюдать за ними.

Однажды я так увлеклась этим занятием, что потеряла Германа. Обычно он играл с детьми и Няшками на детской площадке у пляжа. Я возлежала с ноутбуком поодаль, намотав на голову шарф, покатывала ногой коляску со спящей Майечкой и время от времени кидала в сторону площадки свой Сауронов глаз. Вот Даниэль, вот Стэфан, Кантемир тоже тут. Мигель, как всегда, дерется с Эрнестом. Няшки качают головами – у них дети не драчуны. Где же мой мальчик?

– А Герман ушел за заброшенную стройку ловить ядовитых змей, – заорал Эрнест, пиная Мигеля, который при этом махал руками, как мельница.

Шарф-чалма на моей голове приподнялся вместе с волосами. Я сняла его, привязала Майечку к себе, села на байк и поехала колесить по недостроенным виллам. Их в поселке хватало. Волосы развевались на ветру и седели на глазах. Стоп, как это – седели на глазах? Не думать о словах, не думать о словах.

На Ан-Вьен стремительно обрушилась вьетнамская ночь. Мы объехали все мыслимые стройки и кафешки, из города был вызван Андрей, Майя притихла, уткнувшись горячим личиком в мою задыхающуюся от тревоги грудь. Германа нигде не было.

Я заплакала. Я вспомнила, что детей воруют на органы. Да, мне рассказывали. Продают в рабство. А тут столько байков и машин, его запросто могли схватить и увезти. Кто откажется от такого белого и красивого раба, как мой сын? А если он упал в строительный котлован? Или его укусила ядовитая змея? А может, он просто заблудился и сидит где-нибудь совсем один и ему страшно? Майечка проводила по моим мокрым щекам ручками и засовывала их в рот – ей нравился соленый вкус.

Германа на той же площадке нашел взбудораженный мной дядя Миша. Не обнаружив на стройке ядовитых змей, он силой воображения превратил палку в посох и побрел назад, изображая магистра Йоду.

От радости я пообещала отлупить его вот этой самой палкой и даже куда-нибудь ее засунуть.

– Если ты засунешь мне в жопу палку, – Герман выбежал на середину набережной, по которой прогуливались зимующие, – то я тебя убью!

Гуляющие оглядывались на нас и цокали языками. Навстречу царственно надвигалось семейство Куркулей. Они ходили смотреть на большую луну.