Текст книги "Тайна черной жемчужины"

Автор книги: Елена Басманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Климушка, ты смеешься надо мной. – Полина Тихоновна обиделась.

– Если смех, то почти сквозь слезы, – возразил племянник, – сам не знаю, глядя на прогресс, радоваться или плакать? Например, эмансипация! В России еще не дошло до французских вольностей. А в Париже голые студентки пляшут на столах в ресторанах, ратуют таким манером за свободу самовыражения.

– Боюсь, Климушка, что парижская мода и до России скоро докатится. Все дурное, что придумают в Париже, в Петербурге принимают с восторгом. А правда ли, что Брунгильда Николаевна мечтает получить в подарок на день рождения электрические щипцы, которыми можно волосы завивать? Мне Мура по секрету сказала.

Доктор не смог скрыть огорчения от неожиданного сообщения.

– У нее волосы вьются от природы. – Он даже отставил чашку с недопитым чаем. – Зачем же их портить электричеством?

– Тебе не понять. – Острые темные глаза бегло сверкнули в сторону племянника. – От природы не модно.

В дальнейшие разъяснения тетушка, сожалея о своем неуместном любопытстве, пускаться не стала, ограничившись замечанием, что Брунгильда Николаевна с любой прической будет выглядеть прекрасно.

Клим Кириллович встал иа-за стола. Он поблагодарил тетушку за ужин и собирался пойти в кабинет Электрические щипцы его, конечно, огорчили, но думать долго о них он не собирался, его влекло к загадкам и тайнам русской народной медицины.

Но тут квартиру огласила резкая трель телефонного звонка. Телефонный аппарат – громоздкий, крашенный под орех ящик, похожий на тщательно изготовленный скворечник, – установили недавно, и доктор не привык к его присутствию в доме, вздрагивая всякий раз, когда кто-то ему звонил. Он не мог отделаться от ощущения, что телефонный сигнал предвещает какое-то несчастье. Он снял тяжелую трубку и приложил ее к уху.

– Доктор Коровкин у аппарата, – сказал он в закрытый медной сеточкой раструб микрофона.

– Милый Клим Кириллович, – прозвучал приглушенный голос Марии Николаевны Муромцевой, – вы не забыли, что мы завтра вас ждем? Пожалуйста, приезжайте как можно раньше.

Последнюю фразу она произнесла едва слышно, почти шепотом.

– Приеду непременно, – ответил, улавливая обострившимся слухом слабое дыхание девушки, докгор. – У вас, надеюсь, все в порядке ?

Он и не заметил, что тоже непроизвольно понизил голос.

– Да, доктор, в порядке. Но я боюсь за сестру.

– Что с ней? – Доктора охватили нехорошие предчувствия.

– С ней творится что-то невероятное, – заспешила Мура, – сегодня вечером она ни разу не подошла к роялю!

Глава 4

День своего рождения Брунгильда Николаевна Муромцева любила с детства. Ей нравились предшествующая ему радостная суета в доме, заговорщицкие перешептывания родителей и младшей сестры, тонкий, нежный аромат ванили, с вечера проникающий с кухни во все комнаты, – запах праздника. Брунгильда всегда особо остро ощущала необычность их семейного торжества еще и потому, что это был именно день ее рождения, а не традиционные именины, которые отмечают все.

Утром, еще до завтрака, она получала от родителей и от Муры подарки: долгожданные и все-таки всегда неожиданные. Родни в Петербурге Муромцевы не имели, но из Новгородской губернии, уроженцами которой были и Николай Николаевич, и Елизавета Викентьевна, обязательно шли и поздравительные послания, и подарки. С каждым годом становилось все больше друзей и знакомых в самой столице, и посыльные в течение всего дня доставляли «вещественные доказательства» невещественных симпатий в виде цветов и изящных безделушек, сопровождаемых визитными карточками. Многие являлись вслед за подарками с личными визитами. Постепенно дом наполняло упоительное благоухание цветов, приличествующих молодой девушке: махровых белых роз и розовых бутонов, белоснежных лилий, непременной для любого букета резеды. Застольного чествования новорожденной в семье Муромцевых обычно избегали, но иногда к ужину приглашали наиболее близких: людей, вот и на этот раз вечером ожидали только доктора Коровкина с Полиной Тихоновной...

Впервые за все двадцать лет знаменательный для Брунгильды сентябрьский день, хотя, как и всегда теплый и солнечный, – дар расточительно-щедрой осенней природы – начинался необычно. Впервые в своей жизни Брунгильда проспала завтрак, потому что впервые в своей жизни провела бессонную ночь, забывшись неглубокой дремой только к утру. Она встала поздно и долго бродила по пустынной квартире, стараясь избавиться от легкой дрожи, которую чувствовала во всем теле, и от прозрачного тумана, все еще обволакивающего ее сознание...

Домочадцы уже разбежались по своим делам, рассчитывая вернуться к двум часам, когда следовало ожидать первых посетителей. Отец отправился в лабораторию, мать – на заседание благотворительного университетского общества. Мура не могла пропустить организованную преподавателями Бестужевских курсов встречу с заезжим московским книжником и философом Николаем Федоровым, старым больным чудаком, мечтавшим о временах, когда воскреснут все мертвые...

Неодетая и непричесанная, Брунгильда с безучастным лицом слонялась по комнатам... Дразнящие лучи осеннего солнца прорывались сквозь раздвинутые, тяжелые шторы в гостиную. Знакомые с детства стулья и диваны, круглый стол с шелковой темной скатертью, любимое отцовское кресло, этажерка с безделушками, шестигранный столик, напольные часы, гравюры и фотографии на стенах выглядели чужими. Брунгильда равнодушно отвернулась от рояля с подсвечником, с разбросанными по его черной крышке нотными альбомами. Незримая прозрачная сфера отделяла ее от привычных предметов...

Душа ее томилась мечтой о прекрасном юноше с прекрасным удлиненным лицом, с призывным взглядом чуть раскосых, карих глаз. Прозрачный и слегка колеблющийся образ затмевал весь мир... Изредка она шевелила губами, как бы пробуя на вкус странное новое имя – Глеб... Какая музыка, какие смыслы, какие чувства звучат в этом имени?..

Молоденькая горничная Глаша с беспокойством наблюдала за маятой неприбранной барышни: в таком состоянии она не видела подтянутую и аккуратную Брунгильду ни разу за те три года, что служила в доме Муромцевых. Глаша давно унесла на кухню поднос с нетронутым завтраком: Брунгильда, просидев в столовой в странной задумчивости чуть ли не целый час над тарелками, так и не притронулась ни к фаршированным баклажанам, ни гусиному паштету, ни к пирожкам с рисом. Теперь, не услышав из гостиной звуков музыки, неизменно наполнявших квартиру в эти утренние часы, Глаша решилась туда заглянуть.

– Барышня, Брунгильда Николаевна, – кажется, уже не первый раз повторила робеющая горничная, – не желаете ли взглянугь? С посыльными подарки прибыли.

Брунгильда неохотно приблизилась к шестигранному столику, где лежало несколько коробочек, изящно перевязанных ленточками.

Пока Глаша вносила в гостиную корзины и букеты цветов, Брунгильда перебирала визитные карточки.

На лицевой стороне одной из них, прикрепленной к квадратному бархатному футляру, она прочла: «Золлоев, Заурбек Теймуразович, ротмистр Великокняжеского конвоя», на оборотной: «Готов погибнуть ради Вас». В футляре лежал тонкий кубачинский браслет с изящным растительным орнаментом. Вынимать серебряную вещицу из ее бархатного ложа Брунгильда не стала, равнодушно повертела в руках карточку и бросила ее на стол.

Потом развернула узорчатую бумагу упаковки, перевязанную шелковой ленточкой: в белоснежной продолговатой коробочке она обнаружила хрустальный флакончик с духами. Духи назывались «Хрустальный Петербург». Визитная карточка, вложенная в посылку, свидетельствовала, что подарок послан коммерсантом и президентом фонда «Хрустальный Петербург» Раймондом Шлегером. На обратной стороне визитки было написано: «Увидев Вас, не страшно умереть».

Брунгильда рассеянно понюхала горлышко флакончика – там, где притертая хрустальная пробочка закреплялась желтой шелковой нитью, поморщилась и поставила подарок на столик. Она с трудом вспомнила элегантного господина, по-европейски сдержанного и аккуратного.

К театральному биноклю от Иллионского-Третьего прилагалась аляповатая визитка со словами: «Если Вы добродетельны и прекрасны, идите в монастырь».

Конфеты «Пети-Фур» и цветы от давнего, безнадежно влюбленного поклонника Ипполита Прынцаева, молодого ассистента профессора Муромцева и присланная дачным знакомым студентом Петей Родосским книжечка с забавным названием «Баскервильская собака», напомнившая о дворняжке Пузике, жившей летом у них на даче, а зимой у местной молочницы, – порадовали Брунгильду чуть больше, чем дары незнакомых людей.

Адрес, подписанный соученицами Брунгильды и ее старым педагогом Гляссером, а вместе с адресом – портрет Есиповой, гениальной пианистки, с ее собственноручной надписью в левом углу: «Верю в то, что слава русского пианизма в Ваших руках!» в другое время вызвал бы у Брунгильды бурный восторг. Но сегодня она только жалко улыбнулась.

– Скоро и. маменька вернется, а вы все еще нежитесь. Пора одеваться. – Глаша внесла в гостиную громадную круглую картонку, занявшую едва ли не половину поверхности столешницы.

Надпись на визитной карточке Арсения Апышко, совладельца хлеботорговой компании «Апышко и сыновья», выведенная каллиграфическим почерком, гласила: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я...» Брунгильда отложила трогательное послание хлеботорговца в сторону и протянула руку к незамеченной раньше изящной коробочке, стоящей между корзинами цветов с еще не разобранными визитками.

Она осторожно развернула сложенный бумажный листок, втиснутый под крышку крошечного деревянного ларчика: «Счастье – перед смертью прошептать Ваше волшебное имя... Глеб Тугарин». Сердце Брунгильды забилось учащенно, от внезапно нахлынувшего легкого головокружения она поторопилась опуститься на стул. Под крышкой покрытого резными узорами ларчика на красной бархатной подушечке лежала одна-единственная жемчужина – крупная, продолговатая, под сизыми прожилками которой угадывался внутренний, почти черный слой...

Мура застала сестру в гостиной около шестигранного столика. Та сидела в цветной утренней блузе поверх ночной рубашки, держа в руках деревянный ларчик с черной продолговатой жемчужиной, и не отрывала глаз от бумажного листка. Мура, мельком глянув на записку, разглядела только два последних слова: Глеб Тугарин. Она удивленно хмыкнула и недоверчиво воззрилась на сестру. Брунгильда так привыкла к поклонению мужчин, что ее душевные томления поразили Муру: она не узнавала свою выдержанную, здравомыслящую сестру. С большим трудом ей удалось вывести Брунгильду из сомнамбулического состояния, и, едва прислушиваясь к возбужденным рассказам Муры о возможном воскрешении мертвых, Брунгильда с ларчиком и тугаринской запиской в руках последовала к себе в комнату, одеваться...

За хлопотами, сборами и приготовлениями, кратковременными визитами знакомых незаметно пролетел день, и в ранний вечерний час члены семейства Муромцевых и доктор Коровкин с тетушкой Полиной расположились за празднично сервированным столом. Посредине его, окруженный круглыми блюдами со сладким кушаньем, продолговатыми блюдами с жарким и более длинными с холодными рыбными и мясными закусками, стоял бронзовый канделябр на несколько свечей. В окна столовой еще вливались сизо-синие сумерки, но свечи уже были зажжены.

Время от времени в столовую входила Глаша: она приносила вазы с фруктами и забирала постепенно освобождавшиеся тарелки.

Клим Кириллович чувствовал некоторую наэлектризованность в жестах, взглядах Брунгильды, в изредка произносимых ею словах, но причины ее нервической возбужденности не понимал. Возможно, виной тому было и освещение: трепещущие язычки горящих свечей отражались и блестели в хрустале, высвечивали декоративные фарфоровые тарелки, украшавшие стены столовой, бросали неясные блики на лица.

Перед ужином Брунгильда играла им «Мелодию» Рубинштейна, но как странно, как вызывающе бравурно! Лирическая тема звучала всплеском восторга и неуемной радости...

Подарок Клима Кирилловича и Полины Тихоновны – складное зеркальце в золотой оправе, повторяющей форму скрипичного ключа, – одобрили все Муромцевы. Мура откровенно любовалось изящными изгибами удлиненного нижнего крючка и верхней петельки, она сочла, что зеркальце можно не только держать на туалетном столике, или подвешивать к стене, но и носить в сумочке. Брунгильда обещала никогда не расставаться с зеркальцем.

– Оно будет моим талисманом, – пообещала она, укладывая его в почти игрушечный кожаный ридикюль с металлическими застежками, подарок Муры...

Уже в столовой, во время праздничного ужина, профессор вновь отметил прекрасный вкус, проявленный Коровкиными при выборе подарка. Быть может, не последнюю роль в нехарактерном для него внимании к женской безделушке сыграло и недовольство, испытанное им от многозначительных подношений, присланных почти незнакомой девушке вчерашними новоиспеченными знакомыми, да еще в сопровождении выспренних фраз сомнительного вкуса. Он, конечно, обратил внимание на то, что каждый из них вчера бесстыдно таращил глаза на его дочь. Но она вела себя безупречно, отец не мог упрекнуть ее ни в чем. На наглые взгляды она не реагировала, не жеманничала, не кокетничала и, кажется, не сказала ни одного слова. И все-таки...

Если б посыльные приходили при нем, он непременно отказался бы принимать дары – тем более от тех людей, которые своими идиотскими, мошенническими фантазиями едва не довели его до сердечного приступа. Черную жемчужину он собирался снести оценщику и, если она окажется дорогой, вернуть ее Глебу Тугарину с извинениями. Славу богу, молодой человек хоть не выдвигал нелепых проектов.

Мура обратила внимание, что при упоминании имени родственника библиотекаря на бледных щеках Брунгильды проступил слабый румянец.

А профессор негодовал. Размахивая вилкой, он объяснял Климу Кирилловичу и притихшим дамам кто такой Шлегер.

– Лощеный господин, – утверждал профессор, – ловкий делец, а его фонд – дутое предприятие для выкачивания денег из простаков. А может быть, еще хуже – мошенник международного класса и под прикрытием своего безумного проекта охотится за самыми ценными научными идеями и технологиями. Рецепт сверхлегкого стекла! Да это же стратегическая разработка!

Мура, умоляюще глядя на Клима Кирилловича, пробовала защитить понравившуюся ей идею благообразного Раймонда о сверхпрочном и сверхлегком стекле, о чудесном «Хрустальном Петербурге»... Она вообще находила господина Шлегера обаятельным...

Под ласковым взглядом жены, моложавой полнеющей дамы, профессор несколько утихомирился и стал использовать вилку по назначению.

Снова взъярил профессора дар ненормального хлеботорговца Арсения Апышко. Чудовищное изделие поместили на маленький столик в столовой, так как в холодный шкаф за кухонным окном оно не влезало, да и подходящего блюда для него не нашлось.

Николай Николаевич, выйдя из-за стола и подходя к огромной коробке, съязвил:

– Я надеюсь, в ней не агрегат для выпекания блинов? А может быть, там гора машинных блинов.

Он поднял крышку, и взорам явился шедевр кулинарного искусства: овальной формы торт фунтов на десять-пятнадцать, вея поверхность его была изукрашена жирными розовыми розами – за исключением центральной части. Там, почти во всю длину бисквитного овала, разлеглась пышнотелая белоснежная красавица из крема, слегка задрапированная свежей клубничкой и зелеными клубничными листочками.

Дамы переглянулись и покраснели. Брунгильда нервно засмеялась.

– Какая ужасающая безвкусица! – воскликнул потрясенный профессор.

– Да, она, конечно, раза в два толще Брунгильды, – встряла Мура, – но лицо очень похоже. Папочка, ты напрасно обвиняешь господина Апышко в безвкусице, он просто следует античным образцам. Греческие богини такие же пышнотелые, как и эта красавица.

– Нехорошо отрезать от человеческого образа какую-то часть, – заметила неодобрительно Елизавета Викентьевна, – начинаешь чувствовать себя каннибалом.

– Я с удовольствием воткну нож в это безобразие, – резко возразил профессор. – На эту чудовищную бабу противно даже смотреть!

– В кремовой голове слишком много жиров, – не утерпела Полина Тихоновна. – Выдержит ли печень? Я читала, что кремом можно даже отравиться.

– Жиры токсинов не содержат, – возразил самоуверенно профессор. – Доктор, а что вы думаете?

– Думаю, печень выдержит. – В серых глазах Клима Кирилловича заиграли лукавые искорки. – Крон пожрал пятерых своих детей, в том числе и трех дочерей, – и ничего, не подавился и на печень не жаловался.

Николай Николаевич с наслаждением размазал кремовую красавицу по бисквиту...

И так как остальные от угощения отказались, глава семьи с внушительным куском торта на тарелке отправился к своему месту за общим столом. Расправа с кремовой красавицей побудила Полину Тихоновну вспомнить о Рафике.

– Я беспокоюсь за наших девочек, – откликнулась Елизавета Викентьевна, в ее мягком голосе звучала тревога. – Он и в правду нападает только в поездах?

– Но мы же не ездим в поездах, – в один голос поспешили успокоить мать Мура и Брунгильда.

– Быть может, вообще не стоит носить с собой золотых вещей, – обеспокоилась Полина Тихоновна. – Кто знает, что ему в голову придет? А вдруг и такой пустяк, как зеркальце, привлечет внимание преступника? Мы будем чувствовать себя виноватыми.

– Напротив, – заметил Клим Кириллович, – никогда не знаешь, что тебя спасет. Может и зеркальце, если оно лежит в нагрудном кармане. Дочь генеральши Зонберг спас серебряный портсигар. А как матушка бранила Татьяну за то, что та пристрастилась к курению.

– Девушки с папиросками мне не нравятся, – нахмурился профессор. – Мне кажется, что они более склонны к непристойностям и преступлениям, чем барышни воспитанные.

– Балерина Кшесинская, кажется, не курит, – задумчиво произнесла Полина Тихоновна, – а вступила в порочную связь, даже ребенка родила. И газеты писали об этом без осуждения!

– В артистической среде свои законы, там многое дозволено, – равнодушно откликнулся Клим Кириллович.

– А не увидите ли вы господина Фрейберга? – стремясь увести разговор от опасной темы о нравственности барышень, Мура с лукавым видом взглянула на доктора. – Интересно, помогает ли он полиции в поисках этого ужасного Рафика?

– Спрошу, если увижу, – пообещал Клим Кириллович. – Король петербургских сыщиков не может пройти мимо такого дела Во время нашей последней встречи господин Фрейберг очень увлеченно рассказывал о методах идентификации преступников по. оставляемым ими отпечаткам пальцев. У каждого человека неповторимый кожный узор на кончиках пальцев, – пояснил он, увидав живейшее любопытство в глазах своих сотрапезников. – На месте преступления злоумышленники обязательно оставляют следы, особенно на гладких и блестящих поверхностях Следы можно обнаружить с помощью лупы, да и без нее, сделать с них фотографические снимки, сравнить их с отпечатками, взятыми специальным образом у подозреваемых лиц Уже существуют целые картотеки отпечатков пальцев преступников.

Мура слушала, затаив дыхание, даже на лице Брунгильды появилась некоторая заинтересованность.

Но рассказ Клима Кирилловича прервал телефонный звонок, послышавшийся в гостиной, где год назад Муромцевы установили аппарат.

Почти тут же в дверях столовой появилась Глаша:

– Брунгильду Николаевну просят к телефону.

Брунгильда встала и после небольшой заминки быстрым шагом отправилась в гостиную, оставив дверь открытой.

– Я надеюсь, это не один из авторов безумных проектов, – проворчал профессор.

– Я почему-то волнуюсь. – Елизавета Викентьевна тревожно взглянула на мужа.

В наступившей тишине прозвучал немного взвинченный голос:

– Брунгильда Муромцева у аппарата.

Далее наступило молчание. Потом старшая дочь профессора Муромцева почти механически произнесла три ужасных слова... Потом последовал резкий звук удара трубки о столик, звук тяжело падающего тела...

Вопрос, заданный девушкой невидимому телефонному собеседнику, хорошо расслышали в столовой:

– Мой отец умирает?

Глава 5

Петербургская полиция сбилась с ног, разыскивая дерзкого грабителя, державшего в страхе не только пассажиров железной дороги, но и весь город.

Чуть ли не ежедневно производились частичные, мелкие облавы: задержали несколько человек лет тридцати, выше среднего роста, смазливых, с родинками у правого уголка рта... После пристрастной проверки в полицейских участках, вынуждены были их отпустить: они оказались вполне добропорядочными обывателями.

Надзиратели городских полицейских участков тщательно инструктировали своих постоянных агентов и многочисленных агентов-осведомителей, и те с удвоенным рвением принялись вынюхивать, выглядывать, выслушивать на вверенных им территориях, где им и без того были известны всякий переулок, всякий дом, чуть ли ни всякая квартира. Особо пристальное внимание уделяли гостиницам и меблированным комнатам, игорным притонам и питейным заведениям. Переодетые агенты сновали по рынкам, заглядывая в каждый трактир, каждую чайную, закусочную... В сыскную полицию шли ежедневные отчеты: среди подозрительных элементов никого похожего на опасного преступника не обнаружено, выйти на его след не удается.

Не помогло и обращение к полицейским архивам: антропометрическим, дактилоскопическим, фотографическим.

Из воровского мира, от проверенных доносчиков, поступали сообщения: человека с такими приметами там не знают. Это свидетельствовало, скорее всего, о том, что разыскиваемый преступник чрезвычайно опасен и воры даже говорить о Рафике боятся.

Еще раз оповестили всех ювелиров и скупщиков золотых вещей, служащих ломбардов: к полученным ими раньше спискам похищенных драгоценностей, в том числе и из Успенского собора, разослали и описание железнодорожного убийцы, предполагаемого церковного грабителя.

В полицейских кругах возникли предположения, что искать наглого злодея следует не на городском дне, а совершенно в других кругах. Из показаний потерпевшей Зонберг следовало, что налетчик хорошо одет и пользуется недешевым табаком и парфюмом. Вино в бутылке оказалось Шато-Лафитом, и не подделкой, а настоящим французским бордо.

Появлялись даже подозрения, что он связан с террористами: среди социалистов-революционеров встречается немало вполне приличных на вид людей, – внешне интеллигентных, не бедствующих. А что, если налетчик таким образом добывает деньги для антигосударственной деятельности? Впрочем, подобные догадки отнесли к необоснованным домыслам: эсеры предпочитали не холодное оружие, а бомбы и револьверы, и не за беззащитными женщинами охотились, а за государственными чинами. Да и средства они получали по другим каналам.

Полиция бросила все силы на поимку опасного убийцы, скрывавшегося, как предполагали, под кличкой Рафик...

Следователь Адмиралтейской части Карл Иванович Вирхов считал, что ему сильно повезло: на его участке нет железнодорожных вокзалов. Это не исключало, впрочем, появления преступника в плотно населенных городских кварталах, и старый сыскарь старался не упустить из виду ни одной мелочи, которая могла бы навести на след неуловимого грабителя. Да и оценщиков драгоценностей в Адмиралтейской части проживало немало, но у него давно сложились с ними доверительные отношения, и он не сомневался в их добросовестности: случись что подозрительное, сообщат непременно.

Сегодня ему даже удалось выкроить время, чтобы заглянуть на заседание Международного конгресса криминалистов. И теперь, вернувшись оттуда к себе в участок, он перебирал накопившиеся за последние дни бумаги. Остроумное и красивое высказывание амстердамского профессора ван Гамме ля о том, что мировая наука уголовного права обязана русским тем, что русские перенесли центр исследования с факта на личность, – вызвало у Карла Ивановича некоторое недовольство. Он боялся, что его начальство, воодушевленное авторитетным мнением заезжего ученого, заставит заниматься своих подчиненных не сбором фактов и улик, а сочинением психологических портретов преступников. Вирхов и так считал, что российские адвокаты в своих защитных речах склонны чрезмерно обелять обвиняемых, списывая самые мерзостные деяния на тяжелые условия жизни своих подзащитных.

Карл Иванович сердито сдвинул плоские белесые брови. В его ушах еще звучал ехидный намек ревельского коллеги, встреченного им в аудитории Университета: «Не пора ли петербургской полиции начать ловить мышей»?.. Дело Рафика действительно неприятно затягивалось, сведения о неуловимом преступнике благодаря бойким газетчикам, неуклонно посещавшим заседания, будоражили международное собрание ученых-теоретиков.

Тут дверь его кабинета приоткрылась, и на пороге появился письмоводитель, сообщивший, что в приемной находится доктор Коровкин.

– Зови, зови, – радушно пророкотал Вирхов, отодвигая на край дубового, массивного стола дела с пронумерованными обложками.

Он встал и пошел навстречу неожиданному посетителю.

– Вот решил заглянуть на минуту. Не отвлекаю ли вас от важных забот?

– На лице Клима Кирилловича расцветала добродушная улыбка.

– Для вас найду и поболее минуты, – заверил гостя Вирхов, подводя его к покойному кожаному креслу. Сам же устроился напротив, на другом, подчеркивая этим неофициальность и дружеский характер предстоящего разговора.

– Исполняя свой профессиональный долг, задаю первый вопрос, медицинский, – как ваше здоровье?

– Благодарю вас, Клим Кириллович, не жалуюсь. Хотя, признаюсь вам, порой засыпаю с трудом. Мешают мысли о проклятом Рафике.

– Прописал бы вам бром, но для вас лучшее средство – поимка преступника. Есть ли обнадеживающие вести? – спросил Клим Кириллович и тут же поспешил объяснить свой интерес к полицейскому делу:

– Я пользую несчастную Татьяну Зонберг, последнюю жертву налетчика.

– Увы, пока лишь нащупываем почву под ногами. Трудное дело, – вздохнул Карл Иванович. – Есть факты, улики, приметы преступника, но личность его пока остается загадочной: респектабельный по виду господин убивает дам в поезде, да еще как-то связан с громкой кражей в Успенском соборе. Непонятно, что за личность... Судя по сообщениям зарубежных коллег, и они не всегда добиваются успеха в поимке такого рода негодяев. Требуется время.

– Вы участвуете в работе Конгресса криминалистов? – поинтересовался Клим Кириллович.

– Изредка вырываюсь, – хмыкнул Вирхов и недовольно добавил:

– Из одной Германии 124 теоретика приехали, 33 из Австрии, 46 из Франции, да и остальная Европа хоть одного профессора уголовного права да прислала. – И грустно закончил:

– Все изучают преступление и наказание, докапываются до источников, философские и нравственные вопросы обсуждают. Сколько человек, столько и мнений. Ищут основания для законодательства. Нам бы их заботы...

– А на Конгрессе затрагиваются медицинские аспекты преступности?

– Много говорят об индивидуальной врачебной оценке преступника в каждом конкретном случае. Хотите послушать? Это я могу устроить. – Карл Иванович встал, подошел к своему столу и нашел внушительную программу Конгресса. – Например, «О психических факторах и внешних последствиях». А «Разделение личности на женскую и мужскую» вас интересует? Да зачем вам это?

– Профессиональная любознательность. Пациенты у меня добропорядочные, но и среди них есть и те, кто обуреваем жаждой немедленного обогащения или имеет искаженное неврозами сознание. – Клим Кириллович взял протянутую Вирховым затейливо изукрашенную программу.

– Ныне криминальная сфера протянула свои щупальца даже в сферы интеллигентские, в мир мыслителей-аристократов, – согласился следователь, вновь усаживаясь в кожаное кресло, – а там никакого простодушия, никакой чистоты порока. Вышелушить ядро преступного замысла ой как непросто.

– Да, и остроумная гипотеза туринского профессора Цезаря Ломброзо себя не оправдала. Преступного типа, как я понимаю, не оказалось. И школа Ломброзо, школа криминальной антропологии после недолгого триумфа приказала долго жить, – засмеялся Клим Кириллович, вспомнив попадавшиеся ему в руки пособия со схемами шишек преступности на человеческом черепе.

– Теперь торжествует школа криминальной социологии. Профессор берлинского университета фон Лист против итальянца Ломброзо, немецкая школа против итальянской. Лист уверяет, что преступность – явление не антропологическое, а социальное. В 1888 году он и создал Международный конгресс криминалистов, чтобы исследовать преступный мир и методы борьбы с ним. Да все к теориям и сводится, – обреченно махнул рукой Вирхов и, глядя на саквояж доктора, поинтересовался:

– А какими судьбами вас занесло в наш участок? Вы от пациента?

– Внезапный вызов, – подтвердил доктор, – телефонировали из ресторана «Фортуна» на Вознесенском проспекте. Вы, наверное, знаете его хозяина, Порфирия Филимоновича?

– Как же, солидный человек, вернее – человечище, на медведя смахивает. При нем драться боятся. Хороший ресторан. Ростбифы славные. И никогда не бывает драк, дебошей и скандалов. На моем участке – из лучших. Статистику мне не портит.

– А вы знаете, что Порфирий Филимонович повадился устраивать проверки при найме официантов? Задача претендента – «вынос пьяного». Хмельного буяна изображает сам хозяин, ругается, дерется. Многие претенденты и не пытаются его повязать, бегут сразу. Остаются смельчаки, и если они собьют с ног «дебошира» да из зала вынесут, то на работу их принимают.

– Остроумно, – засмеялся от души Вирхов.

– Но могучий Порфирий Филимонович нарвался на неприятности.

– Неужели дело дошло до преступления? – посерьезнел следователь.

– Нет, Карл Иванович, по счастью, ваша статистика не испортится. Но перелом ребер ресторанщику придется лечить долгонько.

– Кто ж его, голубчика, так отделал? – хмыкнул Вирхов.

– Победителем нашего остроумца оказался щупленький парнишка, Аркадий Рыбин. Пострадавший хозяин говорил, что не хотел даже его испытывать, боялся ненароком зашибить до смерти, уж больно тот неказист и хил. Но все же начал свое испытание, а испытуемый стоит на месте – только сюртук свой снял да шарф сквозь рукава просовывает. Порфирий бросился на недотепу, а тот ловко и увертливо съездил ему по уху. Оглушенный ресторанщик опешил, а парнишка стремительно натянул свой сюртук задом наперед на испытателя и в один миг примотал шарфом руки к туловищу.

– Судя по вашему рассказу, парнишка поработал санитаром в больнице для умалишенных, – предположил старый сыщик.

– Как вы догадались? – удивился доктор. – А впрочем, что я такое спрашиваю. Это же ясно, как божий день – Значит, прошел Аркадий Рыбин через ужасное испытание, не растерялся, – усмехнулся Вирхов и спросил с интересом: