Текст книги "Капитан звездного океана"

Автор книги: Елена Грушко

– Нет-нет, что вы, Антон Николаевич!

Еще бы она возражала! Да был бы иной способ наладить контакт, не тратил бы на нас драгоценного времени сам Председатель Всемирного Совета! Видно, барахлит что-то связь, радиоволны не проходят. Нет, что ни говори, вовремя мы с дядей оуны соединили. Будто предвидел он, мой мудрый дядюшка!

Думаю об этом – и каким-то чувством понимаю, как трудно сейчас маме. Она бы лучше сама вместо меня сто часов отсидела! Да ведь нет больше ни у кого связи. Только через мой хорошенький браслетик!

– Туня, какао и сэндвичи! Ребенку надо подкрепить силы! – приказала мама. Специально, чтобы меня успокоить.

Антон Николаевич уже скрылся. Во весь экран показали дядю Исмаила – с моего браслета. Диктор за кадром пояснил:

– Дорогие зрители! Рады сообщить, что разведчик Исмаил Улаев найден. Вы видите его на своих экранах. Минут через пять мы попросим героя сказать вам несколько слов.

– Доволен популярностью? – спросила я, предоставляя дяде возможность полюбоваться собственным изображением.

– Надо же, какой без капсулы вид неуютный! – Он засмеялся. – Будто нагишом в космосе.

Эге, думаю, хоть ты и смеешься, а не весело тебе. Ни чуточки не весело. Занять тебя чем-то надо. А чем – ума не приложу.

Как назло, приплыла моя кормилица с какао и сэндвичами. От волнения я бы и не прочь пожевать, да на глазах дяди Исмаила не смею. Может, он там с голоду помирает, а мне здесь пировать? Уловил, видно, дядя мои мучения. И развеселился:

– Это ты верно насчет еды придумала. Пожалуй, и я подкреплюсь за компанию. Прикорнуть нам с тобой не скоро удастся…

Приложился губами к трубочке под подбородком, сделал два порядочных глотка, похлопал себя по животу поверх скафандра, точно переел:

– Одно неудобство: шлем мешает рот вытереть – красуйся с жирными губами на виду у телезрителей. Будешь летать, Алена, – учти!

У меня кусок поперек горла стал. Стараюсь земными делами его занять, а разговор все равно нечаянно на космос перекидывается. С трудом дожевала бутерброд. Допила какао.

– Мне, дядя Май, помощь твоя нужна. Вернее, не мне, а Остапке.

Впервые назвала его дядя Май – как Виктор Грибачев. И на «ты».

– Я, Олененок, с удовольствием. Только придется подождать моего возвращения…

– Ерунда, мы с тобой без отрыва от экрана, хорошо? Он наверно все-таки понял. Рукой махнул:

– Ладно. Волоки схему. Скис, значит, донской казак?

– Захандрил слегка, – небрежно и в тон ему отвечаю. – Туня, неси Остапку. И схему приготовь.

Туня почему-то появилась не сразу. Антенны обвисли, глаза отводит. В одной руке кукла. В другой схема. Еще две с инструментами на подхвате. Движения вялые. И ни пол словечка лишнего. Сама на себя не похожа.

Начали мы ремонт. Дядя Исмаил командует. Я болтаю о чем попало – как хирург во время операции, чтобы больного отвлечь. А Туня, значит, чинит, то и дело роняя инструмент. Так у автоматов только в одном случае бывает: когда они посторонней задачей заняты, на остальные дела не хватает памяти. Если бы роботы умели болеть, я бы решила, Туня заболела. Но ведь они не умеют, уж я-то знаю…

Незаметно-незаметно собрали мы Остапку. Одела я его, спать положила, чтоб не путался под ногами. Смотрю, дядя Исмаил исчез с экрана. Одни камни мельтешат между звездами – у меня здесь – и то голова закружилась. Каково же ему там? На миллионы километров вокруг ничего надежного, твердого. Ни тропки. Ни столба. Ни человеческой руки. Стиснула я зубы. И поинтересовалась ровным голосом:

– Кому ты там поклоны отбиваешь?

– Ботинки проверял. Ноги мерзнут.

Не понравилось мне это. Вот честное слово, не понравилось. Пилот за бортом в своей рабочей обстановке – и пожалуйста, аварийная ситуация. Безобразие!

В это время в комнате появились оператор дальних передач и три его помощника с камерами. Две камеры по углам расставили, взяли настенный экран в перекрестье объективов. Третью – миниатюрную – навесили на мой браслет. И очень вовремя. Теперь я могла шевелиться – изображение не пропадало. А то у меня локоть заныл – руку к экрану выворачивать.

Не успела я и рта раскрыть, как операторы вышли в эфир:

– Наши телекамеры установлены в квартире племянницы героя Алены Ковалевой, имеющей оун-контакт с Исмаилом Улаевым. Мы начинаем репортаж с традиционного вопроса: как вы себя чувствуете?

Я хотела ответить «нормально», однако вовремя спохватилась, что вопрос, пожалуй, обращен не ко мне. Зато дядя Исмаил – вот ведь только что морщился от того, что зябли ноги, – сразу заулыбался, будто узнал в операторе близкого друга:

– Спасибо. Отлично.

– Не могли бы вы объяснить, о чем подумали, бросаясь в Пространственный Провал?

– Да, по правде сказать, ни о чем. – Дядя Исмаил нерешительно погладил себя ладонью по шлему: у него привычка лохматить в задумчивости волосы, если, конечно, шлем не мешает. – Когда камни выдавились и проглянули Ганимед с Церерой, я догадался, что свертка прошла через Пояс Астероидов. А там, возле Цереры, кувыркается племяшкин астероид, подаренный ей к восьмилетию. Я и подумал: втянет астероид в Провал и через ТФ-Контур выбросит в какую-нибудь немыслимую даль, в чужое созвездье. Жалко мне подарка стало, я и кинулся выручать. По пути уж как-то за «Гало» испугался…

Ну шут, шут дядя Исмаил, настоящий шут! Даже в такую минуту не прочь позубоскалить. Он же подвиг совершил. Хоть и считает, что в космосе не место подвигам. «Работу нужно строить отлаженно и точно, – доказывал он недавно Стасу Тельпову. – А подвиг – это экстремальное состояние, чрезвычайное происшествие. Значит – или чей-то недосмотр. Или непредусмотренное стихийное бедствие. Или в такую область природы вторглись, где любой шаг – неизвестность, а потому хочешь или не хочешь, жди сюрприза! Тогда, конечно, все свое мужество выкладывай. Вплоть до подвига!» Но разговоры разговорами, а сам каков? Взял и совершил. Теперь держи ответ за редкое свое чутье, за умение выбрать позицию. И, разумеется, вкушай славу!

– Неужели и о личной безопасности не подумали? – допытывался оператор.

– Не успел, извините… Подумал бы – ни за что не полетел! Ишь как для телезрителей старается!

– Что, на ваш взгляд, произошло при запуске?

– Кто ж его разберет? – По своему обыкновению, дядя Исмаил прикинулся простачком. – Вам бы надо с учеными потолковать.

– Наверняка и у вас есть предложения?

– Если разрешите, я своими поделюсь!

Экран мигнул, и в кадр неторопливо вплыл Читтамахья, Антуан-Хозе и прочее, и прочее, Главный Конструктор ТФ-Корабля. Только теперь он вынул изо рта обломок чубука, улыбнулся, показал белющие зубы на смуглом-смуглом лице:

– Привет, Исмаил. Получили сигнал с «Гало»: «Свертка пройдена. Пытаемся определиться. Грибачев». Так что у Виктора порядок. Благодаря тебе.

– Да ну, вы уж скажете! – Дядя Исмаил смутился. Читтамахья не стал спорить. Он рассказал телезрителям, что электронные машины успели рассчитать силу отдачи при Свертке. В лабораторных опытах и при маломасштабном искривлении Пространства эта отдача до сих пор не проявлялась. В дальнейшем неожиданностей не предвидится. Стартовый куб со стороны Солнечной системы заслонят защитным экраном. Роль такого экрана в период неустойчивого равновесия запуска сыграл корабль разведчика Улаева: из фокуса ТФ-Контура энергии его двигателей вполне хватало на восстановление импульса. К сожалению, в момент старта «Муравей» буквально разорвало напополам. Поврежденную капсулу унесло вместе с «Гало». А космонавта выкинуло в Пояс Астероидов.

Сейчас в эту точку мчатся спасательные корабли. Можно рассчитывать, часа через два окажутся на месте.

Как прошли эти два часа – лучше и не спрашивать. Голова моя гудела от перенапряжения. Шутка ли, в мои-то годы – посредник между Землей и Вселенной! Да и кто до сих пор столько времени без перерыва держал оун-контакт? Я крепилась изо всех сил, но, боюсь, не всегда бывала на высоте. И то сказать: меня же ни на миг не оставляли в покое. Со всех сторон глаза, глаза, глаза – и я в центре. Я прямо физически ощущала на себе миллиарды глаз… Поэтому, когда к нам забежала Таня, я ей даже обрадовалась. Но поболтала с ней всего минуточку, лишь бы не обиделась: боялась наскучить дяде Исмаилу нашими маленькими делами! Просился еще «повидаться с героем» Шурка Дарский. Ну, с ним-то я не церемонилась, запросто вон выставила – не хватало еще терять время с этим противным спорщиком, когда меня каждую секунду транслируют на весь эфир!

Больше всех меня расстроила тетя Кима. Приехала. Обняла меня. Гладит по голове. Целует. А сама от экрана не отрывается. Я поежилась, высвободилась, утешаю ее:

– Ну ладно, ладно, тетя Кимочка! Все будет хорошо!

И передаю дяде Исмаилу мысленно, чтоб в эфир не просочилось:

«Считай, это она не меня, тебя целует!»

«Поговори, поговори, дерзкая девчонка! – так же мысленно отвечает мне дядя Исмаил, показывая, как он ужасно сердится. – Вот переключу на нее связь – будешь знать, как задаваться!»

«Раньше надо было думать! – насмехаюсь я без зазрения совести. – Вернешься – не прозевай. Желаю счастья…»

«Само собой. Тебя не спрошу».

Пока мы с ним пикировались, тетя Кима чуть успокоилась. Села в угол дивана – бледная, смирная, – жалко мне ее до слез! А еще гордость меня распирает неимоверная, внутри не помещается. Что бы вы, мои дорогие, думаю, делали без меня, слава оунам?! Каким бы образом свиделись? Но я взяла себя в руки, погасила посторонние чувства, опять сосредоточилась на дяде Исмаиле. Мама с папой по комнатам на цыпочках ходят. Размещают гостей, беседуют с корреспондентами. И оба хмурятся. Наверно, считают, неприлично мне на весь мир выставляться. Боятся, зазнаюсь. Вот чудаки! Для чего мне зазнаваться? Хорошо бы Алик обратил внимание, как я мужественно веду себя в чрезвычайной обстановке. А и не заметит, переживу. Чего в той славе особенного?!!

Чтоб мы с дядей не скучали, нас развлекали лучшие артисты Земли. Братья-иллюзионисты Энди и Сэнди показывали фокусы. Поэт Эней Ивашов читал героическую поэму-экспромт. А тем временем еще одна знаменитость Андрей Кисенюк расставил мольберт возле дивана и рисовал групповой портрет: дядю Исмаила – с экрана, меня – с натуры. Будто бы Земля в виде маленькой девочки держит космонавта за руку, оберегая от черного вакуума… Мне лестно, а дядя Исмаил заругался:

– И чего ты, Кисенюк, девчонку портишь? Нос задерет!

Но художник уже все закончил, расписался в уголке и оставил картину на память…

Как ни была я занята, все же успела удивиться странному поведению моей няни. Прячется все время как ненормальная. Кликну – выскочит на минуту, наскоро сделает то, что попрошу, и опять уползает. Неужели все же заболела? Ведь что мы про роботов знаем? Вдруг они старятся? Или разлаживаются? У них организм хрупкий, обидчивый. Особенно, у детских нянь. Выволокла я Туню за хвостик из-под дивана, прижала к себе, глажу между глаз, как она любит, приговариваю:

– В чем дело, лапушка? Может, доктора к тебе позвать? То есть кибер-механика? Где у тебя болит?

Она молча вырвалась, снова под диван уползла. Я уж не раз убеждалась: коли робот загрустит – не расшевелишь. Это вам не у заводной куклы переставить индекс настроения!

– Погоди, спасут дядю Исмаила, я тобой займусь! – пригрозила я Туне. И повернулась к экрану: – Дяде Май, а не спеть ли нам вдвоем, как бывало?

– Отчего же нет? Начинай. Откашлялась я и завела:

 
От звезды и до звезды
Полон космос пустоты.
Нет ни озера, ни речки,
Ни собачки, не овечки,
Не поют над нами птички,
Не растут кругом цветы.
Но в полет и ты и я
Захватили соловья,
Взяли рыжего котенка,
Тихий сад над речкой звонкой —
Унесем Земли кусочек
В неоглядные края.
Без машины, без руля
Между звезд летит Земля.
А на ней, как на ракете,
Едут взрослые и дети.
И другого нам не надо
Никакого корабля.
А ты, и ты, и ты
Опасайся пустоты…
 

Поем мы весело, на голоса. Операторы довольны, руки потирают. Папу, который в этот миг в комнату вдвинулся, к стене притиснули, чуть рот не заткнули. Оказывается, и режиссер не всегда такой удачный номер придумает, какой у нас сам собой получился: герой не падает духом. Я, правда, расстроилась, увидев себя на экране: глаза плутоватые, рот на полкадра распахнут и двух передних зубов не хватает. В пору закрыть лицо ладонями и убежать, к Туне под диван заползти… Но я допела. Пусть помощник оператора, который нарочно так меня снял, думает, будто мне их дружеский телешарж понравился. Пусть думает…

Взглянула я тайком на циферблат и сначала себе не поверила. Где же спасатели? Читтамахья обещал, что они через два часа на месте окажутся. А их нет и нет. Заерзала я по дивану. И вид, наверное у меня от этих мыслей весьма так себе… Потому что дядя Исмаил не так понял, подмигнул мне и зашептал:

– Чего ты мнешься? Дела какие? Так ты иди, не стесняйся. Посижу чуток без связи.

– Фу, дядя Исмаил, противный! Позоришь меня на весь эфир…

– Ну что ты! Дело житейское… Я отмахнулась:

– Вечно бы тебе зубоскалить! Лучше обогрев проверь – вон нос посинел.

– Беда с этими цветными передачами. На черно-белом экране не углядела бы…

– Погоди, я все же отлучусь на минутку, кое с кем посчитаться надо. Не скучай!

– Иди-иди. Я ж говорю, не стесняйся.

Вот заладил! Ему и невдомек про застрявших спасателей. Ох, не к добру это. Креплюсь, а на душе тяжко. Да еще тетя Кима что-то почувствовала, глаз с меня не сводит. Что я ей, чудо сотворю, что ли? Всего-то и есть у меня только оун – тонкая ниточка контакта… В конце концов, дядя Исмаил мог ведь и не меня выбрать. Да оно и лучше бы не меня, тогда бы я ни при чем оказалась…

На мой настойчивый зов Туня вылезла, а ко мне не торопится: ползет брюхом по полу, антенны виновато опущены. Еще тоскливее мне стало. Роботеска натура чуткая, нежная, тоже, видать, догадалась…

Расплывается у меня все перед глазами. Дрожит. И стены. И две Туни затуманенные. И экран. И операторы. И мама, тихо замершая на краешке стула. И светящийся марсианский цветок на подоконнике. Затиснула я роботеску в угол дивана:

– Признавайся, противная, ты с самого начала подозревала, да? С самого-самого начала?

Туня вылупила на меня честные-пречестные блюдечки:

– О чем?

– Не юли! Уже час назад спасатели должны были вызволить дядю Исмаила.

Стараюсь не кричать, строго-строго смотрю на нее, чтоб не отпиралась. Вот отчего ее болезнь, и нерешительность, и странная игра в прятки. Уж тысячу раз дядины шансы исчислила. Рада бы солгать, да не научена. А мне голая правда нужна. Поэтому тереблю Туню, не даю ей опомниться:

– Излагай. Живо.

– Тебе не понять.

– А я Антона Николаевича попрошу. Он разъяснит.

Мое обещание окончательно сразило ее. Туня отчаянно всплеснула ручками:

– Понимаешь, сгусток скрученного Пространства вместе с пилотом выдавило в Пояс Астероидов. Теперь Пространство растекается. И не дает спасателям приблизиться. Это как если бы из мяча начал во все стороны ветер дуть – смогла бы ты подплыть к мячу на легком перышке?

Туня снова закручинилась. А я молчу, слова ее обдумываю. Ну зачем, зачем дядя Исмаил мой оун выбрал? Неужели никого поумнее не нашлось?

– Это окончательно? – спрашиваю, не глядя на роботеску.

– У него же скафандр порван! – заскулила Туня. – И энергоресурса всего на двадцать шесть часов. Даже на обогреве экономит.

– Тихо! – прервала я. И к оператору: – Не могли бы вы срочно соединить меня с Председателем Всемирного Совета?

– Что случилось? – всполошился папа. Он вошел на цыпочках и не слыхал нашего с Туней разговора. – Ты же знаешь, Лялечка, как он занят. Только и дел у него по два раза на дню беседами с тобой развлекаться!

Тетя Кима вскочила, руки перед грудью в кулаки сжала – и обратно на диван рухнула. Никому ничего не объясняю. Некогда мне объяснять. Настаиваю просто так, вдруг послушают:

– Нет, вы все-таки соедините. А если нельзя с Антоном Николаевичем, то хотя бы с Читтамахьей.

– Не надо с Читтамахьей, девочка, я уже здесь! – раздался от порога медленный голос, и ко мне раздражающе неторопливо подошел Антуан-Хозе. Сейчас, когда надо было куда-то бежать, звонить, рвать на себе волосы от горя, его застывшее смуглое лицо вызывало неприязнь. Он привычно-ловко присел на корточки, с секунду смотрел на меня без слов и едва заметно раскачивался. Потом положил руку на спину зависшей возле нас Туне: – Я вижу, ты все знаешь, Аленушка. Мне трудно было бы рассказать. Мы бессильны…

Я оценила, как по-взрослому он выговорил мое имя, немножко затягивая его посредине, так что получилось «Алеунушка»… А бедная Туня, уловившая только смысл фразы, затряслась словно раненая.

– И ничего-ничего? – замирая, спросила я уже без всякой надежды, наперед зная: ни-че-го! Иначе бы Главный ТФ-Конструктор здесь не рассиживал!

Читтамахья встал, по-восточному сложил руки ладонями вместе, наклонил голову. Но он меня больше не интересовал. Я смотрела, как кровь отливает от лица тети Кимы, как красная капелька выступает у нее из прокушенной губы.

Я с силой отерла щеки. Включила оун. Нащупала дядю Исмаила. Стараясь выглядеть беззаботной, сказала:

– Дядя Май, мы с Остапкой сыграем тебе сказочку… Выставила перед собой своего нелепого казачка, нарочно держу его так, чтобы он зевал и причитал жалобным голосом: «Хочу кормиться!» Раньше дядю Исмаила забавляла кукольная электроника, ее маленькие домашние возможности и несуразности. Но сейчас я поняла, что взяла фальшивый тон.

– Погоди, Олененок. – Он жестом отстранил меня и уставился через мое плечо на неподвижную фигуру Антуана-Хозе.

Читтамахья, не мигая, выдержал его взгляд. Такая наступила тишина – слышно было, как внутри Остапкиного туловища что-то тихо тикает. Дядя Исмаил все понял, на секунду потемнел, будто тень на лицо его пала, но тут же расправил морщинки, покосился на шкалу ресурса у себя на рукаве:

– Осталось чуть больше суток. Точнее, двадцать пять с половиной часов.

«Ой, как много! – подумала я. – Это же еще целую ночь и целый день мучиться! Не смогу я… Лучше б сразу!»

Подумала так – и ужаснулась. Какие ж подлые мысли могут придти в голову, а? Себя пожалела! Как же, бедняжка, спать тебе не придется! Глазами и ушами ему до самого конца служить! Да чем ты еще можешь помочь? О нем, не о себе думай! Если не о спасении, то хоть о спокойствии человека позаботься!

Обругала себя мысленно. И сама же себя остановила: надо думать о нейтральном, о легком, о приятном… Ведь на прямом контакте он любые мои мысли улавливает. В том числе, и эти о нем… Вроде бы пока не заметил моего предательства…

– Давно догадался? – спрашивает Антуан-Хозе.

– Давно. Когда спутники мои, бродяги межпланетные, расползаться начали. Ты же знаешь, в каменном рое осколки по параллельным орбитам гуляют… А сейчас вокруг – полюбуйся! – вычистило. Сгусток Пространства?

Читтамахья кивнул. А я прислушивалась, не дрогнет ли у дяди Исмаила голос.

– То-то вижу, забеспокоились матеоритики, прочь побежали… В точном соответствии с законом кубов!

Молодец. Справился с собой. Говорит таким тоном, будто разбегайся метеориты по другому закону, они бы ему личную обиду нанесли.

Повел дядя Исмаил браслетом по сторонам. Действительно, глыбы, которыми он вначале хвастался, теперь вдали мелькают. Только одна скала с размазанным по поверхности куском капсулы не покинула потерпевшего аварию космонавта.

Дядя Исмаил прислонился к ней, ласково похлопал по шершавому боку:

– В обнимку с этой скалой из ТФ-Контура выцарапывались… Он сел на краешек, свесил ноги в пустоту. Точно жук, наколотый на острый каменный выступ.

– Сколько времени этоможет длиться?

Дяде не хотелось выглядеть трусом, и он избегал говорить о Пространстве вслух.

Антуан-Хозе с трудом заставил себя ответить. Я физически ощутила тяжесть этого ответа:

– Дней пятьдесят. Если б не Аленушкин оун, даже локатором тебя не достать…

Дался ему мой оун! Да, может, не понадейся дядя Май на связь со мной, никакого бы несчастья не случилось! Может, это я виновата, что его занесло в Пояс Астероидов.

Повалилась я, к своему стыду, на диван. И немножко заплакала. Ведь вот сейчас восемь миллиардов зрителей смотрят, как у них на глазах погибает хороший человек. И никто не в силах помочь. Ни отважные спасатели. Ни сверхмудрые ученые. Ни преданные разведчики. Сто кораблей к нему в эту минуту ломятся. Мчат изо всех сил, а все на месте: не могут заколдованного пути одолеть. На миллионы километров перед ними пустая пустота расстилается. А в самой середке этой пустоты человек на астероиде примостился, ногами вакуум месит, старается о страшном не думать. Пока еще полон сил и здоровья. Но и тепло, и воздух, и жилой дух иссякают в скафандре. Через несколько часов вздохнет последний раз – и ледяным сделается. Отберет его Пространство. Потому что без энергии наедине с космосом – хуже, чем на трескучем морозе голышом очутиться. На Земле всегда есть надежда на помощь. А в космосе ничего нет. Ни воздуха. Ни надежды.

Подошла мама, наклонилась надо мной, тихонько мою руку гладит. Глаза сухие, а подбородок чуть дрожит, выдает ее. У нее две боли: как собой меня заслонить, как в Пространстве вместо брата оказаться? Но каждому свое выпадает. На всю жизнь.

Я еще крепче вжалась в диванную подушку. Жалко мне маму. И тетю Киму жалко. И папу. И Читтамахью, которому теперь до конца дней виной своей казниться. И хотя я никого не вижу и никого не виню, но всем телом чувствую, кто чем дышит и кто о чем думает. Прожигают меня насквозь прозрачные дядины мысли, дают силу и необыкновенное прозрение…

– Олененок! – окликнул дядя Исмаил. Я слезы вытерла, обернулась к экрану. – Ты, Олененок, брось это дело. Не повышай влажности в атмосфере.

Хлюпнула я носом последний раз, попыталась улыбнуться:

– Больше не буду, дядя Май. Распылено и забыто!

– Спать не хочется? Вытерпишь до утра?

– Ах, ну что ты такую ерунду спрашиваешь? Ты сейчас на пустяки слов не трать. Ты важное говори.

– Важное? – Он покачал головой. – А что, брат Антуан-Хозе, девочка дельное предлагает. Перед смертью люди о главном думать обязаны. Беда только – до главного не достать.

Уголком рта он сильно потянул в себя воздух, поежился:

– О небо! Пальцы отмерзают. Слушай, к черту экономию, а? Хочу последние часы забыть о теле. Как известно, лучший способ для этого – не давать ему о себе напоминать.

Он исчез с экрана, видимо, наклонился – показались тяжелые ботинки, выбивающие дробь на скале. Потом рука в тонкой перчатке выламывала в пультике скафандра ограничитель: мелькали кнопки, колпачки-фиксаторы, беспокойно заметались на шкале ресурса стрелки. Наконец дядя Исмаил вернулся в кадр, блаженно улыбаясь и крякая:

– Уф, приятно! Тепло по ногам ударило. Как в парилке. Банька не банька напоследок, а все отогреюсь. Нет, Антуан, тысячу раз правы древние: держи голову в холоде, живот в голоде, но ноги непременно в тепле!

Читтамахья присел возле меня на диван, обнял за плечи. Туня тотчас привалилась ко мне с другого бока. В эфире накапливалась удивительная тишина. Я потом поняла, что все это время не была снята тревога номер один. Ни одно суденышко, кроме поисковых и дальних, не бороздило космос. Ни одна посторонняя передача не засоряла радиодиапазон – все каналы прислушивались к голосу дяди Исмаила:

– Не торопился я, Аленушка, говорить с тобой по душам. Да, видишь, не от меня зависит… Вот ты заставляешь меня думать о главном. А главное в жизни – удобство. Правда, у каждого свое о нем понятие. Да и с годами эти понятия меняются. Одному удобно, чтобы совесть его не мучила. Он ведет себя достойно – и перед человечеством чист. Другому, видишь ли, удобней скрестись по-мышиному, он и пробавляется малыми делишками, норку без конца украшает… Удобство – двигатель прогресса. Для собственного удобства люди изобрели науку, для отдыха от удобств – искусство. И путешествия в космос придуманы тоже из расчета предстоящих повышенных удобств. В самом высоком смысле этого слова: удобства перед собственной совестью. Потому что в конечном счете совесть человека – самый высший его суд.

Дядя Исмаил оживился, говорил громко, быстро, словно должен был успеть произнести как можно больше слов. Будто от количества сказанного, а не от смысла зависело время его призрачного благополучия.

– Одно запомни накрепко: пусть твое личное маленькое-маленькое удобство не заслонит остальной мир. Пусть тебе будет неуютно всякий раз, когда кто-нибудь в тебе нуждается, и ровно до тех пор, пока ты не поможешь… Это, по-моему, и есть в жизни самое главное. Не жалей обо мне: удобство – относительно. Вот я нанизан на острейший каменный пик. А он для меня мягче пуховой перины. Потому – невесомость. Погоди, хлебну еще горячего кофейку – и вообще жалеть будет не о чем.

Дядя Исмаил потянул губами из трубки – обжегся, кашлянул, сладко зажмурился:

– Горячий… Черный… Сладкий… Мариночка, даже у тебя такого не пивал… Может, тоже потому…

Он не договорил. Я оглянулась: мама привалилась к косяку и в упор, не видя, смотрит на экран.

– Ты пустил полные обороты? – спросил Читтамахья.

– На оптимум, Антуан. На оптимум. – Дядя Исмаил хитро прищурился: – Это значит, по первому сорту. Ну посуди сам: зачем мне резерв? Время играет против меня… – Он оставил шутовской тон, на миг посерьезнел: – Между прочим, вашей вычислительной техники я тоже работку подкинул: датчики-регистраторы ведут передачу сведений о скрученном Пространстве. Так сказать, изнутри, глазами неудачника-очевидца. Кое в чем, я полагаю, это должно вам помочь.

Вам!Он уже отделил себя от остального мира.

– Но ведь синхронная передача отнимает дополнительную энергию! – воскликнул Читтамахья.

– Антуан! – укоризненно протянул дядя Исмаил. – Пять часов или пятнадцать уже не имеют значения…

– Да-да, понимаю. – Главный Конструктор смешался.

В комнату откуда-то набивался народ. Становилось тесно. Вдруг люди расступились, ко мне быстрым шагом подошли Антон Николаевич и два незнакомца. Председатель Всемирного Совета отрешенно потрепал меня по плечу. И сразу же повернулся к экрану:

– Как чувствует себя, Улаев?

– Прекрасно. Вы погодите чуток, мне еще несколько слов для племянницы осталось…

Сегодня, видимо, у него было право – выбирать, что важнее. Особое право человека, смотрящего сквозь всех нас в глаза смерти. Он не нуждался в утешении. Наоборот, пытался утешить нас. Меня. И вместе со мной – всех, сидящих у экранов. Антон Николаевич понял это, стал в сторону рядом с подставленным ему стулом и тихо ждал своей очереди.

Дядя Исмаил выпрямился, сделал строгое лицо. Обвел из центра экрана комнату взглядом:

– Я, кажется, начал бахвалиться? Ты прости. Это от растерянности. Впервые приходится говорить перед вечностью…

Он обращался только ко мне. У каждого наступает порой момент, когда все человечество сосредотачивается в одном человеке.

– Страшно, дядя Май?

– Да нет. Теперь нет. Когда было холодно, было страшно. А теперь все в порядке…

По глазам его и еще обостренностью оун-контакта я чувствовала его искренность. У меня все больше замирало сердце.

– Не смей расстраиваться! – загремел дядя Исмаил. – Ты уже взрослая, держи глаза сухими. И не расстраивайся! – Он понял, что повторяется, и сразу переменил тон: – Странно, знаешь, но я успел в жизни все, что собирался. Почти все… Семь лет отлетал на «Муравье» – нет, скажу тебе, лучшей доли, чем доля разведчика! Мне удалось спасти Корабль – согласись, далеко не каждому выпадает такое счастье! Сына не успел завести… – Он задержался взглядом на тете Киме и тотчас снова повернулся ко мне: – Ну да ладно, поздно жалеть. Вырастешь – сделаешь это за меня.

Туня выпростала голову у меня из-под мышки, но почему-то промолчала.

– Не сердись, бабуля! – Дядя Исмаил озорно подмигнул ей. – Сегодня мне все разрешается. Сегодня я именинник. Хотя никто не заставлял меня дарить себе астероид…

Он ткнул ногой скалу. Глотнул кофе. Посмотрел на шкалу ресурса. Нахмурился:

– Прошу тебя, Олененок, об одном: не плачь. Пойми – и не плачь. Считай меня в дальнем межзвездном рейсе. Например, на «Гало» и еще дальше. Собственно, до «Гало» ведь так оно и было, не правда ли? Три века пилоты уходят к иным мирам. На Землю вернутся через тысячи лет. Они уходят не только от своего Солнца, но и из своего времени. Давай условимся, что я был последним из них – я временно убыл из твоей биографии.

Он еще раз беспокойно посмотрел на шкалу:

– А теперь я бы хотел, чтобы ты отключилась.

– Нет.

– Но я уже все сказал. Попрощаемся – и, пожалуйста, уходи.

– Не надо! – крикнула я.

– Надо, Аленушка, милая, надо. Зачем тебе видеть остальное? Поверь мне, это не интересно…

Он будто бы надвинулся на меня одними глазами. И прибавил мысленно: «Передай Киме… Впрочем, что же теперь? Бесполезно».

Наверное, тот холод, который подстерегал за скафандром дядю Исмаила, каким-то образом добрался до меня. Я внезапно озябла, вздрогнула, охватила себя руками за плечи и закричала:

– Я не хочу! Не хочу-у!

Кто-то подошел спереди, властно взял меня за подбородок, загородил собой экран. Я пыталась увернуться, заглянуть за него, куснула пахнущую лекарством ладонь. Но он приподнял мое лицо, уставился в глаза бездонными черными зрачками. Я зевнула. Откачнулась. И мягко завалилась на спинку дивана.

«Для кого здесь врач-гипнотизер?» – успела подумать я прежде, чем все поплыло передо мной, и комната накренилась. – Очень приятно будет дяде Исмаилу любоваться моей сонной физиономией. И слушать дурные мысли…»

Я еще раз, борясь с непослушным телом, судорожно зевнула. И погрузилась в вязкий тревожный сон…