Текст книги "Преступления страсти. Коварство (новеллы)"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Елена Арсеньева
Преступления страсти. Коварство (новеллы)
Беспощадная королева
(Кристина Шведская)
– Ты предал меня, – прошептала Кристина, наклоняясь к человеку, распростертому на полу. – Ты изменил мне. А ведь я любила тебя. Ты изменил мне, ты смеялся надо мной!
– Так ты хочешь убить меня из-за какой-то ерунды? Из-за нескольких ночей, которые я провел не в твоей постели? – пробормотал он, с трудом владея языком. – Называешь меня предателем… Но почему, почему?! Ну, я написал этой даме… ну и что?!
– Если бы даме! – фыркнула Кристина. – Пиши ты всего лишь этой жеманной даме с очаровательными черными глазками, маленькими белыми ручками и ножками, с тонкой талией, роскошной прической и безвкусными платьями…пиши ты только ей, ты остался бы в живых. Но я хочу убить тебя из-за писем, которые ты написал именно испанской даме. Именно сестре испанского амбассадора. Ты не только изменил мне – ты предал меня!
– Все мужчины изменяют женщинам, – пробормотал несчастный, надеясь оправдаться, но тотчас понял, что совершает величайшую глупость в своей жизни.
Пожалуй, последнюю глупость…
– Я – не все, – отрезала Кристина. – И ты будешь последним мужчиной, который мне изменил. Потому что ты изменил не женщине – ты изменил королеве!
Обреченный молчал и только в ужасе смотрел на нее.
– Пощади… – наконец смог прошептать он.
Кристина высокомерно подняла брови.
– Пощадить? Пощадить предателя? Ни-ког-да! – И повернулась к нескольким мужчинам, которые стояли невдалеке с обнаженными шпагами в руках: – Убейте его, господа.
– Ты чудовище! – успел выкрикнуть человек, лежащий на полу, а потом к нему подошел ошеломленный, потрясенный священник, отец Ла Бель, который никак не мог понять, какие демоны властвуют нынешним днем – 10 ноября 1657 года, и за что, за какие грехи ему, смиренному настоятелю монастыря в Авене, предназначено участвовать в этом кровавом, страшном представлении.
А все начиналось так мирно, так обыденно… Правда, день выдался дождливым и ветреным. Пока отец Ла Бель шел по грязным и заброшенным аллеям сада Дианы в Фонтенбло, плащ его порядком вымок. Время перевалило чуть за полдень, но, чудилось, настали сумерки, таким мрачным было все вокруг. Отец Ла Бель всмотрелся во мглу и увидел несколько огоньков в окнах павильона Принцев. Да, это был сейчас единственный обитаемый павильон Фонтенбло. Молодой король Людовик почти не ездил сюда – кардинал Мазарини не давал денег на содержание дворца, и поэтому король охотно поселил здесь, в галерее Оленей, соединенной с павильоном Принцев, свою гостью, бывшую шведскую королеву Кристину. Дама вела себя слишком эпатирующе, чтобы отводить ей пристанище в самом Париже. А здесь она и с глаз публики удалена, и все же в королевской резиденции обитает…
Королева Кристина ждала монаха в галерее Оленей. Одетая не как персонаж шутовской комедии (о ее странных вкусах болтал весь Париж, даже до монастырей слухи доходили!), а как обычная женщина – в черное бархатное платье с фламандскими кружевами, она прогуливалась под руку с восхитительно красивым молодым человеком. Кристина представила его Ла Белю. Это был маркиз Жиан Ринальдо Мональдески. Называя его имя, королева со странным, мрачным выражением в глазах несколько раз повторила, что это ее самое близкое, доверенное лицо.
Ну, близкое так близкое, доверенное так доверенное…
Впрочем, рассказывали, что и вон тому красивому, мрачному брюнету она тоже доверяла. И он тоже был близок. Звали его, как сказала королева, Сантинелли.
Ла Бель слушал королеву с опущенными глазами и невозмутимым лицом. Чего он в своей жизни только не наслушался и про доверие, и про близость!
Если бы он знал, что последует потом… Если бы он знал, что учинит эта особа, которая еще недавно звалась шведской королевой!
* * *
Некоторые думают, что родиться в королевской семье наследной принцессой – огромное счастье. Ничуть не бывало! Счастье состоит в том, чтобы освободиться от множества докучных, бессмысленных обязанностей – по управлению государством, во-первых, а во-вторых, сбросить с плеч невыносимый гнет – необходимость рано или поздно сделаться женой и матерью…
Кристине Шведской удалось избавиться от всей этой ерунды, которая называется долгом. Не сразу, не очень легко – но удалось!
Наверное, ее предки переворачивались в гробу… Отец, король Швеции Густав II, очень любил дочь! С самого ее рождения так любил, что даже не начал по примеру многих мужчин ворчать, узнав, что королева Мария-Элеонора Бранденбургская вместо долгожданного сына-принца разрешилась девчонкой. Случилось это 8 декабря 1626 года, и отец всегда в день 8 декабря благодарил Бога за то, что тот даровал ему сильную умом и характером дочь.
– Она будет настоящей королевой! – говорил Густав II.
И с детства Кристину-Августу (таково было полное имя девочки) готовили к трону. Родители никогда не обижали дочь предположениями, мол, если у них родится сын, то королем будет он, а ее отодвинут в сторонку. Отец вообще воспитывал ее как мальчишку и нимало не огорчился, когда Кристина однажды свалилась с норовистого коня и сломала ногу. Срослась нога не совсем правильно, после чего всю жизнь Кристина чуточку прихрамывала. Однако дефект никак не отразился на ее легкой, стремительной походке.
Когда король Густав погиб в битве при Лютцене, а королева Мария-Элеонора скончалась, не пережив горя, их дочь была официально объявлена наследницей престола. До 1644 года за Кристину правил регент граф Аксель Густафссон Оксинштерн, который был канцлером при дворе ее отца. Она получила великолепное образование. Граф Оксинштерн учил Кристину секретам внешней и внутренней государственной деятельности, и в шестнадцать лет она стала законной королевой Швеции. Причем не только на словах, но и в реальности! Какой-то досужий историк написал тогда: «Она управляет всеми делами сама… время свое делит между государственными делами и научными занятиями. Она нисколько не заботится о своем туалете и внешнем убранстве, она выше женщины и вообще не может называться ею».
Ничего себе! Что бы он понимал в женщинах, этот болтун! Ведь именно в то время Кристина узнала, сколь тяжелая доля уготована женщине. Безразлично, королева она или нет!
Стоило ей вступить на престол, как на нее буквально ворохом посыпались брачные предложения. Кристина сто раз говорила, что замуж не хочет, не хочет, не хочет, и если согласится на подобную глупость, то лишь при одном условии: она будет сама себе хозяйка, станет делать лишь то, что пожелает, не считаясь ни с каким мужем! Дети? Какие дети? А зачем они ей?! Ее дети – подданные, у нее миллион дел, ей просто не до того, чтобы возиться с крикливыми отпрысками.
Кристина дала от ворот поворот не менее чем десятку женихов, когда перед ней предстал ее двадцатисемилетний кузен – принц Карл-Густав, сын пфальцграфа Иоганна Казимира Цвайбрюкенского и Катарины, дочери шведского короля Карла IX, бывшего также дедом Кристины.
Разумеется, у Кристины не было никаких причин не отказать кузену, и, разумеется, она отказала. Однако Карл-Густав не отправился восвояси, как делали все женихи, а впал в жесточайшую хандру, принялся надоедать Кристине новыми и новыми мольбами и рассказами о своей любви. Самое смешное, что Кристина верила: Карл-Густав влюблен не в королевский трон Швеции, не в титул королевы, а именно в Кристину как в женщину. Ну вот нравились ему низкорослые, рыжие и зеленоглазые интеллектуалки, которые терпеть не могут обычные женские платья и норовят нарядиться то в мужскую одежду, то вообще в какие-то бесполые вещи, которые и платьем-то назвать трудно. И вот у ног этого странного существа, облаченного в странные одеяния, Карл-Густав готов был проводить всю жизнь… А между тем он был умен, силен, у него было множество талантов, которые теперь пропадали втуне!
Конечно, такая безусловная преданность (любовь!) заслуживала награды. Однако Кристине и в голову не взбрело наградить Карла-Густава тем простым и естественным образом, каким испокон веков женщины осчастливливают мужчин. Не то чтобы она так уж берегла девичью честь… Если быть совсем честными, от девичьей чести в то время уже ничего не осталось, Кристина распростилась с ней, едва была объявлена совершеннолетней. Однако распростилась из чистого интереса, можно сказать, из интереса научного, и позволила осуществить над собой дефлорацию с тем же пытливым выражением глаз, с которым сама препарировала лягушек на уроках естествознания. «Знать, знать, знать!» – вот каким был единственный движитель ее натуры. Иногда знание ее разочаровывало… Разочаровал и итог ритмичных движений, которые совершались в горизонтальной позиции под грузом мужского тела. Говорят, они приносят удовольствие… Какое там удовольствие, о Боже! Поднявшись и одернув юбки, Кристина поняла, что ее интуитивное отвращение к брачной жизни, которая предполагает регулярное совершение означенных однообразных телодвижений, было совершенно верным. Тем более если результатом сих действий станут родовые муки! Нет, нет, нет, это не для нее!
Тем не менее Кристина прекрасно понимала, что у каждого правителя должен быть наследник. Мало ли что может с нею случиться… упадет с лошади, к примеру, и шею сломает… страна не должна попасть в пучину безвластия из-за ее причуд. Но кто взойдет на трон после нее? Граф Аксель Густафссон Оксинштерн, бывший регент, конечно, человек умнейший, однако он не королевского рода. К тому же Оксинштерн не скрывал высокомерного презрения, которое он питал к женщинам, позволявшим себе появиться перед мужчинами в платье, запачканном чернилами… Ну да, у Кристины была такая привычка – увлекшись писанием, вытирать пальцы да и само перо об одежду. Ну и что, подумаешь, беда! В конце концов, она – королева, значит, ей все позволено. И пальцы чернильные о платье вытирать, и с негодованием отвергать корсет, который немилосердно сдавливает тело, и даже носить ту деталь одежды, которую ввела в моду французская королева Екатерина Медичи. Эта штука называлась «панталоны» и представляла собой некую разновидность мужских штанов, правда, сшитых из тонкой ткани и носимых не напоказ, а под платьем. Екатерина придумала эту штуку для того, чтобы удобнее было садиться верхом по-мужски, а не в дамское седло – она была страстной наездницей-амазонкой. Будь воля Кристины, она вообще ходила бы только в мужском костюме – невероятно удобно, следовало бы всем дамам попробовать, и, раз испытав это удовольствие, они вообще никогда из штанов не вылезали бы! Но уж коли суровый этикет и глупейшие правила приличия (опять-таки установленные мужчинами, кем же еще!) требуют ношения безумного количества юбок, батистовые панталоны можно скрыть и под ними.
Несколько придворных дам упали в обморок, увидав королеву без корсета и в панталонах. Да и ладно, пусть полежат, решила Кристина… Граф Аксель Густафссон Оксинштерн, который был в курсе всех причуд юной королевы и вообще вечно совал свой породистый, с изысканной горбинкой нос во все дела, позволил себе сообщить Кристине, что в Европе дама, которая носит панталоны, считается безнравственной, потому что не готова поручиться за свою честь и прибегает для охраны ее к безобразным образчикам портновского искусства.
– Вот кабы вам ходить с голой задницей в мороз, вы бы, наверное, еще раньше плюнули на всякую нравственность, – отбрила Кристина, которая обожала инвективную лексику и пускала ее в ход надо или не надо – просто для того, чтобы посмотреть, как сухое, суровое лицо графа Акселя пойдет бурыми пятнами.
Во всяком случае, именно тогда она и решила, что Оксинштерн должен быть отстранен от власти. Конечно, не резко, не обидно – все же Кристина ему весьма обязана, он верно служил ее отцу и ей, – но все же отстранен. Аксель Оксинштерн и его сторонники были к тому же заинтересованы в затягивании войны в Германии, в то время как Кристина, которую поддерживала союзница Швеции Франция, стала настаивать на скорейшем заключении мира… И Кристина решила убить двух зайцев одной пулей. «Зайцами» в ее понимании были проблема престолонаследия и излишняя самостоятельность графа Акселя. «Пулей» стал влюбленный Карл-Густав. Кристина взяла да и назначила его наследником престола.
А сама задумала спасаться бегством – из собственного королевства.
* * *
Кристина прижалась лбом к сырому и холодному оконному стеклу. Лоб горел, казалось, стекло вот-вот расплавится.
Нелегко. Да, нелегко, но это нужно пережить!
Раздался тихий стук в дверь.
– Входите, – приказала Кристина.
То был отец Ла Бель. Кристина с любопытством смотрела на него. Она привыкла видеть его замкнутым, сдержанным, но сейчас монах был невероятно бледен, глаза его покраснели, а руки тряслись.
– Вы пришли сообщить мне, что он сказал на исповеди? – спросила королева.
– Я пришел… я пришел… – бессвязно пробормотал монах и вдруг упал перед ней на колени:
– Я пришел, чтобы умолять вас, мадам… Пощадите его! Помилуйте этого несчастного. Он плачет, стонет, катается по земле, зовет вас… При виде его отчаяния сердце разрывается!
– У вас слишком мягкое сердце, – недовольно сказала Кристина. – Встаньте и соберитесь. Я не желаю слышать ваших просьб, я уже все для себя решила. Уверяю вас, мой приговор даже мягок. Он предал свою королеву. Обладай я своими прежними возможностями, он был бы колесован. А теперь всего лишь умрет от удара шпаги. Смерть, достойная воина, благородного дворянина.
– Ваше сердце и ваша гордость уязвлены, мадам, я понимаю, – проговорил отец Ла Бель, пытаясь унять дрожь голоса. – Но заклинаю вас проявить милосердие. Заклинаю вас страданиями и ранами Господа нашего Иисуса Христа!
Королева нетерпеливо тряхнула головой:
– Идите и делайте то, что вам надлежит.
Священник не уходил. Он поднялся с колен и теперь стоял, понурив голову.
– Подумайте, мадам: ведь место, где вы хотите пролить кровь, принадлежит королю Франции. Это его дворец, в котором вы не более чем гостья, да простится мне моя смелость. Что подумает король, когда узнает о случившемся? Вы не боитесь огорчить и разгневать его? Ради Бога, помилуйте несчастного!
Он с надеждой взглянул в лицо Кристины – и увидел, как вспыхнули ее щеки. Она была оскорблена. Ла Бель мысленно проклял себя. Он только ухудшил дело!
– Мне и только мне принадлежит право вершить правосудие над всеми, кто предал меня и изменил мне. Мои поступки никак не касаются брата моего, короля Людовика. Тем более что слуга мой не подчиняется французскому правосудию. Я сама расследовала его преступления, я выношу ему приговор и караю его. Идите, сударь, если не хотите, чтобы этот несчастный, как вы его называете в своем косном милосердии, умер без покаяния.
Кристина снова отвернулась к окну, и вся ее поза выражала такую непреклонность, что Ла Бель со вздохом побрел прочь, с ужасом представляя, что сейчас будет: вот он войдет в галерею, которой предназначено стать местом казни, и приговоренный с надеждой воскликнет:
– Ну? Вы добились милосердия?
А Ла Белю останется только отвести глаза и выговорить:
– Тебе придется надеяться на милосердие Господне, сын мой…
Та же сцена виделась и Кристине. И она ждала, что через несколько мгновений раздастся последний стон казненного.
Пронзительный вопль раскатился по переходам просторного дворца, Кристина содрогнулась, прижала руки к груди… В то же мгновение позади послышались торопливые неверные шаги. Королева опустила руки и обернулась с видом самого величавого спокойствия.
Вошел Сантинелли, как она и думала. В руке обнаженная шпага… Глаза Кристины так и приковались к клинку. Тот был чист, не окровавлен.
– Что такое, Сантинелли? – яростно спросила Кристина. – Все кончено? Нет? Он еще жив?
Сантинелли смотрел безумными глазами. Почему-то только сейчас Кристина заметила, что у него почти такие же глаза, как и у того, другого, – у приговоренного. Тоже черные, тоже прекрасные… Неужели ей придется отныне выдерживать эту пытку: смотреть в его глаза для того, чтобы вспоминать другие – закрывшиеся навеки?
Нет, еще не закрывшиеся, porco Madonna! Не закрывшиеся!
О Господи, скорей бы все кончилось…
– Ну так что? – нетерпеливо топнула Кристина.
– Мадам, – с усилием выговорил Сантинелли, – я пришел… я хотел просить вас… Я умоляю вас пощадить его!
– Что?! – Кристина не верила ушам. – Ты просишь за него? Ты раскрыл его предательство, ты раздобыл мне его проклятые письма, – и ты молишь о пощаде для него, подлинного ничтожества? Но ведь ты ненавидишь его! Я знаю, что ненавидишь!
– Я ненавижу его, – тяжело кивнул Сантинелли. – Но вы требуете невозможного! Если бы мы с ним встретились на дуэли… или если бы я убил его ударом кинжала из-за угла, как мечтал много, много раз… Я бы смог, я смог бы! Но он плачет, лежит у моих ног… Разве я в силах убить человека, который стоит передо мной на коленях?!
– Осужденный тоже становится на колени перед палачом, и тот опускает топор на его голову, – холодно сказала Кристина.
– Я не палач! – воскликнул Сантинелли.
– Или ты сейчас же исполнишь роль палача, или я прощусь с тобой навеки, и ты никогда более не увидишь меня.
Некоторое время царила тишина. Затем Сантинелли покорно склонил голову и побрел к двери.
Кристина снова прижалась лбом к стеклу и принялась ждать.
* * *
6 июня 1654 года в торжественном зале Упсальского замка, где собрался риксдаг, Кристина сложила с себя корону Швеции, передав королевские регалии своему кузену. В тот же день Карл X Густав был провозглашен королем и коронован в соборе Упсалы.
Риксдаг гарантировал бывшей королеве безбедное содержание – около 200 тысяч риксдалеров. За Кристиной оставались также несколько поместий в стране. Кроме того, она сохранила королевский титул: стала как бы государем без страны и не была ничьей подданной, имея под своей властью небольшой двор численностью примерно в двести человек и лейб-гвардию. Уникальное политическое положение! Бывают города-государства, ну а Кристина стала женщиной-государством.
Сразу же после отречения она уехала в Брюссель и там в рождественскую ночь тайно приняла католичество. Переход королевы Кристины, дочери самого видного протестантского полководца Густава II Адольфа, под покровительство престола святого Петра весьма поднимал престиж этого самого престола в глазах протестантских государей. Не случайно папа римский Александр VII организовал для Кристины невиданно роскошный триумфальный въезд в Вечный город, описание которого распространилось по всему христианскому миру.
Для Рима ее приезд был целым событием. Исполинский палаццо Фарнезе был приготовлен для приема Кристины со свитой. У ворот города королеву ждала карета, запряженная шестеркой белых лошадей и исполненная по рисунку знаменитого скульптора Бернини, – подарок папы. Но Кристина не нуждалась в карете – она въехала в город верхом, сидя в мужском седле. Собравшиеся на улицах толпы народа в первый раз увидели женщину, которая после того на протяжении тридцати пяти лет являлась одной из странных достопримечательностей Рима. По описаниям современников, она не была слишком хороша собой – небольшого роста, худощава, но крепка, с крупным носом и смуглой кожей. Но если таковы устные описания, значит, живописные портреты льстили Кристине. А может быть, и нет. Она ведь была очень умна – поэтому под кистью художника взгляд ее больших глаз светился умом и… страстью. Она впитывала удовольствия жизни, как губка! Хрипловатый голос ее, который на итальянцев произвел впечатление грубого, немелодичного, очень многим казался исполненным мучительной чувственности.
Голос был первым средством, которым она очаровывала мужчин…
Итак, приняв католичество и сменив имя на Мария-Александра (последнее – в знак преклонения перед папой римским), Кристина поселилась в Риме. Об образе жизни, который она вела, можно судить по собственному высказыванию: «Мое времяпрепровождение состоит в том, чтобы хорошо есть и хорошо спать, немного заниматься, приятно беседовать, смеяться, смотреть итальянские, французские и испанские комедии и вообще жить в свое удовольствие».
В последние слова она вкладывала особый смысл. Папа Александр VII был сразу смущен теми малыми заботами о благочестии, которые проявляла новообращенная. Для начала она заявила, что она считает вопрос веры сугубо личным делом каждого и не собирается пропагандировать католицизм. Кроме того, Кристина воинственно отстаивала принципы гражданских свобод личности в обществе. Она, к примеру, покровительствовала римской еврейской общине.
Папа намеревался отечески побеседовать с заблудшей «дочерью», однако отложил разговор на окончание карнавала – а надо сказать, стояла весна, и в Риме вовсю бушевал карнавал. О, тот карнавал надолго остался в памяти римлян благодаря особому разнообразию и пышности увеселений, придуманных для Кристины! Он даже был назван в ее честь – карнавалом королевы. Римская знать, для которой гостья города была экзотической игрушкой, соперничала в великолепии устроенных ради нее празднеств. Князь Памфили воздвиг перед своим дворцом эстраду, на которой избранное общество проводило дни и ночи за пиршеством и азартной игрой. Барберини тешили Кристину турнирами, скачками и костюмированными шествиями на прилегающей к их дворцу площади с фонтаном Тритона. В палаццо Андобрандини шесть тысяч человек слушали новую оперу, переполненную всякими диковинными явлениями, вплоть до арабского каравана с верблюдами и слонами, несущими на спинах башни.
Среди увеселений не была забыта и ученость. Знавшая чуть ли не с десяток языков, штудировавшая античных классиков, владевшая лучшей библиотекой своего времени и писавшая афоризмы (ее перу принадлежат «Максимы», созданные в духе Ларошфуко), Кристина ознаменовала первые годы своего пребывания в Риме основанием Аркадской академии!
Во всех празднествах и увеселениях Кристине всегда принадлежало призовое место. Вообще-то, в городе, где первым человеком являлся папа, всегда чувствовался недостаток в некоем главном лице забав и развлечений. Казалось, теперь судьба определила эту роль бывшей шведской королеве. Около нее собиралось все, что было в Риме блестящего и преданного наслаждениям. Кристина легко нашла себе множество новых друзей, среди которых был и молодой, красивый и элегантный кардинал Адзолини. Говорят, он заслужил расположение Кристины тем, что расстелил перед нею свою кардинальскую мантию, когда она не решалась выйти из кареты на грязную площадь перед Сан-Луиджи деи Франчези. Не суть важно, что подобный подвиг галантности уже был свершен полвека тому назад Уолтером Рейли во имя английской королевы Елизаветы. Воображение Кристины все равно было поражено. Однако в ее сердце и в ее постели в то время царил другой итальянец – маркиз Жиано Ринальдо Мональдески. Это был человек довольно примитивного нрава, однако в постели (по собственному выражению королевы, которая, как уже говорилось, не стеснялась в выражениях) – «жеребец необъезженный». Недаром она назначила его своим конюшим…
Что такое? Неужели Кристина перестала считать ритмичные телодвижения в горизонтальной позиции скучным занятием?
Да, представьте себе, с некоторых пор перестала! И именно благодаря Мональдески, в которого влюбилась безумно. Влюбилась за его глаза, за его невероятно красивые глаза.
Не она первая, не она последняя влюбилась в красивого молодого мужчину с обворожительными глазами. Хуже, что и она была у Мональдески не только не первая, но и далеко не последняя.
А тем временем, пока восхищенная Кристина познавала прежде отвергаемые ею радости жизни, бедный папа Александр уже начал каяться, что пригласил в Рим особу столь необузданного нрава. И не только потому, что слухи об ее с Мональдески скандальных ночах, проводимых то на площадках Испанской лестницы, то на Квиринале, то на набережной Тибра, то в Колизее – самом Колизее! – обрастали все новыми и новыми сумасшедшими, именно что скандальными подробностями. Все это папа Александр хоть с трудом, но пережил бы, поскольку римское папство трудно удивить сексуальной несдержанностью, многие главы церкви кому угодно дали бы сто очков вперед на сем поприще… Гораздо больше почтенного прелата смущали политические игрища Кристины.
Едва обустроившись в Вечном городе, она начала плести интриги с французским министром иностранных дел. Целью их был захват города Неаполя, тогда контролировавшегося испанцами, объявление его своим королевством, а французского принца наследником. Оказывается, Кристине снова захотелось стать королевой, но уже не в сумрачной и промозглой Швеции, а на брегах теплого Неаполитанского залива. Политические игры доставляли Кристине огромное удовольствие. Ее всячески поддерживал Ринальдо Мональдески, и Кристина немало удивлялась, обнаружив, что у ее «жеребца» есть не только неистощимая мужская сила, но и ум подлинного интригана. Отличался также кавалер ее двора Сантинелли. Эти двое соперничали между собой и в постели Кристины, и на политическом поприще, что придавало жизни бывшей шведской королевы незнаемую ею раньше остроту и пряность.
* * *
Теперь в галерее разыгрывалась поистине страшная сцена.
Сантинелли, войдя туда исполненным решимости, покачнулся, увидев осужденного, лежащего у ног отца Ла Беля. Священник и сам-то был на грани обморока, а лицо жертвы было вообще неузнаваемо от слез и ужаса. Приговоренный превратился в комок страданий. Он выл, стенал…
– Оставьте его, падре! – крикнул Сантинелли, пытаясь собственным криком пробудить в себе злобу. – А ты… ты уже получил отпущение грехов! Настало время умереть! У меня больше нет права давать тебе отсрочку. Вставай и умри!
И он бросился с обнаженной шпагой на обреченного. Тот вскочил и прижался к стене, глядя широко открытыми, незрячими от слез и страха глазами.
– Еще… еще мгновение… – выдохнул он.
Однако Сантинелли больше не слушал. Он больше не мог выносить всего этого, ненависть и жалость раздирали его сердце. Он нанес удар…
Однако приговоренный лишь покачнулся: оказывается, он носил под колетом панцирь, о который клинок заскрежетал, словно о стекло. Он лишь покачнулся, но не упал. Тогда Сантинелли выхватил кинжал и ударил им, метя в голову. Но жертва отпрянула, и клинок лишь распорол щеку.
– Отец мой, отец Ла Бель! – вскричал раненый.
– Ко мне! – крикнул Сантинелли, и в павильон вбежала стража королевы. Повинуясь знаку, данному Сантинелли, солдаты выхватили кинжалы и принялись наносить удары. Однако ни один из них не был смертельным…
При виде кинжалов, то и дело взлетающих в воздух, при виде брызг крови, пятнающих пол и стены, Ла Бель не выдержал и бросился вон из галереи. Но только он закрыл за собой дверь, как ноги его подкосились, и аббат в полуобмороке упал на колени.
В комнату рядом с местом казни вошла Кристина. Она прижимала руки к ушам, чтобы не слышать воплей, непрерывно издаваемых несчастной жертвой. Это был уже не человеческий голос, а рычание умирающего зверя. Умирающего, но еще не добитого. Священник воззрился на королеву с надеждой, однако ее лицо было искажено гневом.
– Пойдите скажите им, что они должны его прикончить! – закричала Кристина. – Он должен умереть! Он должен наконец умереть! Пусть он замолчит!
Ла Бель не мог бы сказать, что страшней: видеть убийство или безумие в глазах этой женщины. Он суетливо распахнул дверь и снова вбежал на галерею, подбирая полы сутаны, чтобы не упасть. И отпрянул в ужасе – ему навстречу полз окровавленный полутруп.
– Она… Милосердие… – выдохнул он, и кровавая пена пузырилась на его губах.
– Моли о милосердии Господа! – выдохнул Ла Бель, закрывая лицо руками.
Умирающий еще шевелил губами, может быть, шепча последнюю молитву. Однако Сантинелли, желающий только одного: чтобы поскорей прекратилась эта бойня, кинулся к нему – и решился перерезать жертве горло. Обреченный захлебнулся своей кровью, рухнул наземь и наконец-то затих.
* * *
Католические церковные службы быстро прискучили Кристине, даже несмотря на то, что в римских храмах звучала великолепная оперная музыка. Случалось, что торжественная месса была прерываема взрывами ее громкого хохота в то время, как склонявшийся к ее уху кардинал Адзолини передавал ей шепотом подробности шедшей вчера комедии.
Папа Александр долго старался делать вид, будто ничего не слышит и не знает. Его увещевания были кротки, но делались, так сказать, в пользу бедных: они совершенно не действовали на Кристину. Папа не смог добиться от нее даже такой малости, как заставить носить в церкви четки, что подобает всякой знатной даме. Кристина не хотела делать хорошую мину при плохой игре, и все тут. Она открыто смеялась над отцом католической церкви и грозила уехать из Рима, если ее будут слишком усердно донимать нравоучениями.
Поведение ее становилось все более и более раскованным, а общество, ее окружавшее, – все менее и менее приличным. Каждый вечер Кристина проводила в театре, где держала себя так, что римский народ скоро перестал стесняться ее. Однажды она опоздала к представлению, публика выразила досаду и нетерпение свистками и криками. Кристина поднялась в своей ложе и начала комически раскланиваться. В другом подобном же случае на свист она отвечала свистом. Теперь, как только она появлялась на улицах, острые на язык римляне кричали ей скабрезности в духе итальянской комедии. Кристина отвечала, высунувшись в окно кареты и выкрикивая афоризмы куда более забористые, чем те, которые вошли в ее книгу «Максимы». Такие словесные пикировки доставляли ей массу удовольствия.
Одно бывшей королеве не нравилось: недовольный святой престол начал ужимать ее в деньгах. Таким образом папа Александр рассчитывал обратить ее к пути истинному… однако просто обратил к пути из Рима. Обидевшись, Кристина решила проучить «этих святош». Она продала часть своего имущества и драгоценностей, села на корабль и отправилась во Францию, бросив дворец на произвол судьбы. Пока кастеляны Ватикана спохватились, оставшаяся в Риме свита королевы растащила серебряную посуду, сорвала со стен гобелены, распродала картины и даже сняла часть медных листов, которыми была покрыта крыша.
А Кристина между тем высадилась во Франции, в Марселе, одетая в свой знаменитый костюм, придуманный ею самой нарочно для того, чтобы поразить воображение французов, которые считаются законодателями мод. Ее ноги, обтянутые белыми чулками, мог видеть любой и каждый, и вовсе не потому, что юбки Кристины приподнимал нескромный ветер – юбка едва доходила ей до колен. Итак, на ней были белые чулки (и башмаки с пряжками, на высоких каблуках, тоже белые), юбка до колен, а также цветной камзол мужского покроя, украшенный лентой через плечо. На голове у нее красовался напудренный до снежной белизны парик, увенчанный бархатным беретом с большущим пером. Перо и берет были изумрудного и нежно-травяного цвета, поэтому глаза Кристины казались еще более зелеными. А сопровождала бывшую королеву свита, состоявшая из карликов, шутов, слишком красивых и слишком молодых итальянцев, а также философов, витающих в облаках.
