Текст книги "Версальская грешница"
Автор книги: Елена Коровина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
15
ПОИСКИ НЕСРАВНЕННОЙ
Париж, январь 1876.
Почтенный директор театра «Варьете» смотрел на молодого драматурга измученным уставшим взглядом:
– Я вам в сотый раз повторяю, месье Леду, что ничем, не могу помочь. Я не знаю, где искать Несравненную!
– Но и я вам повторяю, месье Гиро, у меня практически смертельная надобность!
– Ах, как вы, поэты, любите цветисто выражаться!
– Я уже давно не пишу стихов, месье директор. Вы-то знаете!
Мишель Гиро вздохнул: конечно, он знал. Он все знал о своих драматургах, композиторах, актерах, рабочих сцены – про всех, кто хоть раз был профессионально связан с театром «Варьете». У директора не было ни жены, ни детей – театр стал его семьей.
Он все знал и о Гастоне Леду. Юноша рос без отца. Тот бросил семью, когда мальчику было лет пять от роду. Правда, дал фамилию и помогал материально. Но и сама мадам Леду оказалась женщина не промах – работящая и цепкая. Она ухитрилась дать сыну приличное образование – юноша поступил в Эколь Нормаль – хоть и не дорогое, но весьма престижное учебное заведение Парижа. Начал заниматься литературой, и к нынешним 25 годам весьма преуспел.
По долгу службы директор «Варьете» знал наизусть все три оперетты, написанные молодым либреттистом, и находил их отменными – и веселыми, и живыми, и романтическими. Директор вообще знал наизусть весь репертуар своего театра. И в этом не было ничего удивительного – помнят же родители все проказы своих детей! Вот и Гиро помнил, что еще два года назад Гастон Леду был самым модным из молодых поэтов на Монмартре. Когда юноша выступал со своими стихами в кабачке «Пигаль», там собирались толпы поклонников и поклонниц.
Но внезапно Гастон перестал писать стихи, забыл дорогу в кабачок. Хуже того, он встречаться с девушками перестал. Ну а если парижские красотки перестают привлекать молодого человека – это совсем плохой признак – значит, в жизни поэта случилось что-то действительно ужасное.
Конечно, не хорошо лезть в чужую жизнь, но Мишелю Гиро пришлось сделать это. А как иначе? Ведь, перестав писать стихи, Гастон Леду принялся строчить водевильные пьески и опереточные либретто. Все это он принес в «Варьете». Так что директор театра был просто обязан разузнать всю подноготную нового драматурга.
Оказалось, у Леду случилась несчастная любовь. И не он бросил девицу, а она его – позор для истинного парижанина. И, что самое нелепое, – говорят, девице не понравились стихи юноши. Так он перестал их писать!
Вот страсти-то… Впрочем, директору театра они только на руку: пусть мир потерял поэта, зато парижская сцена обрела отличного драматурга. Вот только либретто к «Ночной бабочке», премьера которой провалилась с таким грохотом, писал не Гастон Леду.
Нет, неправильно: Леду сочинил веселую драматическую пьеску, которую Мишель Гиро обещал показать кому-либо из оперетточных композиторов. Но так уж получилось, что пьеску прочла Несравненная, сама решившая написать либретто по ее мотивам.
Леду, конечно, встречался с загадочной дамой пару раз в театре, но никакой привязанности между молодым либреттистом и Несравненной не замечалось. Зачем же теперь он ищет ее столь настойчиво? И что это за разговоры о смертельной необходимости?
Мишель Гиро вздохнул:
– Мне жаль, милый Гастон, но я ничем не могу вам помочь. Вы же знаете, в другой ситуации я всегда – за ваш талант. Но тут я бессилен.
И, окинув юношу сочувствующим, почти отеческим взглядом, знаменитый директор поднялся, давая понять, что разговор окончен.
– Ну, вспомните хоть какую-то деталь, хоть что-то об этой Несравненной! Вдруг мне пригодится в поисках! – в отчаянии вскричал Леду.
– Увы, мой друг! – Директор смутился, как будто и хотел помочь, да не мог. Он симпатизировал юноше, но… – Я практически ничего не могу сказать о ней. Меха, бриллианты, темное дорогое платье, черная плотная вуаль – вот портрет, который подходит к любой обеспеченной парижанке.
– А она парижанка?
– Вероятнее всего. У нее типично парижский выговор. И еще знание множества чисто городских деталей – она же их вставила в пьесу.
– Она образованна?
– Отлично! Ее знание истории поразило даже меня. Она как-то упомянула анекдот из жизни маркизы Помпадур. Однажды Людовик XV заметил, что завистливый двор только и мечтает об отставке всесильной маркизы. И знаете, что та ему ответила? «Я живу, как ранние христиане, сир, в непрерывной борьбе!» – «Надеюсь, как и они, вы одержите победу!» – воскликнул Людовик. Вот что рассказала мне Несравненная. Потом еще заметила, что и ей приходится жить в вечной борьбе, как маркизе. А потом привела ее слова: «Мир обманчив, ибо обещает, но не приносит счастья». И еще: «Красивая женщина больше смерти боится конца своей молодости!» Печально, не так ли, мой мальчик?
И Мишель Гиро опять вздохнул. Что-то он частенько начал вздыхать после провала «Ночной бабочки»…
– Верно ли я понял: Несравненная цитировала Помпадур?
– Да, мой мальчик. И я проверил по старинной книге: маркиза действительно оставила множество афоризмов, среди них и эти.
– Но еще! Вспомните еще!
Господин директор покачал головой. Какие же они все-таки настойчивые, эти современные молодые люди! Чрезмерно настойчивые. Почти неприлично настойчивые. В возрасте Гастона Мишель Гиро никогда бы не осмелился так настырно наседать на начальника. А ведь он, Мишель Гиро, в театре больше, чем начальник. В «Варьете» он – царь и бог.
– Мне очень жаль, но вспомнить более нечего! – процедил он и указал настырному либреттисту на дверь.
Надо же иметь чувство меры и соблюдать субординацию. Господин директор занят более насущными делами, чем разговоры с молодым писакой!
Гастон Леду выскользнул за дверь. Какая муха укусила милейшего Гиро? Чего он вдруг взъелся, да еще и указал на дверь? Хотя, может быть, Гастон и чует разгадку. Директор «Варьете» всегда гордился тем, что знает подноготную тех, кто когда-либо переступал порог его театра. А тут вдруг ни адреса, ни даже имени! Вот вам и уязвленная гордость…
Но ему-то, Гастону, что делать? Жизнь разъезжается по швам – и не сошьешь, ни склеишь. И надо же было случиться такому! Всю неделю перед премьерой «Ночной бабочки» либреттист сидел дома – корпел над текстом новой оперетты. Композитор Шарль Лекок попросил его сочинить текст на сюжет, который согласен был взять к постановке театр «Буфф-Паризьен».
Гастон взялся за работу с энтузиазмом. Он был рад отнести свое творение в новый театр, а не в «Варьете». Ведь тот, заключив договор с Несравненной, просто поставил Леду в известность, что некая дама из высшего света сама желает переделать его пьеску для нового спектакля. Гастон даже хотел разругаться с «Варьете», но… Ему принесли договор, уже подписанный директором Гиро, на сумму вдвое превышающую его обычную ставку. Леду вздохнул и подписал договор – за такие деньги капризная дамочка из высшего света может переделать его пьесу, как ей заблагорассудится.
Но за работу с Лекоком либреттист взялся с удвоенным энтузиазмом. Очень уж хотелось увидеть удивленную физиономию папаши Гиро, когда тот поймет, что другой театр переманил его лучшего либреттиста!
Так что Гастон дни напролет марал бумагу, сочиняя новые куплеты, арии, сцены. Но надо же случиться, что именно в этот день он решил хоть немного отдохнуть и отправился в кабачок «Зеленая утка». Посидел с друзьями, неспешно потягивая сидр и разглядывая красоток, которые уже с утра предлагали посетителям свои поношенные прелести.
Девицы Гастона не вдохновили, и он вернулся домой почти трезвым. И что же узнал? Оказывается, в его отсутствие пожаловал курьер из театра с просьбой взять у господина сочинителя еще один экземпляр той самой пьесы, по которой была написана «Ночная бабочка». Будто бы Несравненная захотела еще что-то согласовать с оригиналом. И олух-слуга Гастона отдал посыльному экземпляр, собственноручно переписанный от руки автором. Другого не нашел! Да как же можно отдавать кому бы то ни было оригинал?!
Гастон кинулся в театр, но там никто ничего не знал. Актеры подняли его на смех:
– Тебе жалко бумаги? Или ты думаешь, что рукопись, написанная твоей рукой, будет цениться, как рукопись великого Гюго?
Хорошо им шутить! А на той рукописи был самый нужный для Гастона адрес на свете. Год назад одна русская мадемуазель с грозным именем Барбара записала для Гастона свой адрес в Москве. Либреттист все размышлял: то ли послать в далекий город письмо, то ли осмелиться и приехать самому. Конечно, ехать в заснеженную страну страшно, но ведь, говорят; и на территории вечной мерзлоты люди живут…
Ax, какая забавная была русская мадемуазель! Все встрепанная, как воробушек, лицо в веснушках, будто в пятнышках краски. По-французски почти не говорила. Гастон показал ей свою книгу стихов, а она нос отворотила еще и закачала головой: мол, подумаешь, какое дело стихи – да каждый может марать бумагу! Леду тогда пришел в недоумение: в Париже поэт – фигура романтическая, его все девушки обожают. Да видно, в России не любят поэтов.
Когда насмешливая Барбара укатила в далекую Москву, Леду еще раз перечитал свои стихи и сознался самому себе – не Расин, не Корнель, и даже не ранние вдохновенные опусы Виктора Гюго. Может, и права была русская мадемуазель, когда воротила нос от его литературной стряпни?
Словом, книгу стихов Гастон взял да и выбросил. Хотел выбросить и адрес Барбары, записанный на обратной стороне рукописи его новой пьесы, но не смог. Думал, что делать, маялся в нерешительности. И вот дождался – рукопись пропала, а с ней и последняя надежда найти русскую Барбару.
Гастон потом спрашивал у посыльного, кому тот отдал рукопись. Посыльный сказал, что оставил бумаги швейцару на служебном входе. Швейцар же отдал рукопись другому посыльному, которого прислала Несравненная.
Но где теперь искать эту самую Несравненную?! Никто не знает, даже всезнающий директор Гиро. И никакой зацепки!..
– Месье Гастон!
Леду повертел головой и увидел Люсиль, юную цветочницу, которая торгует у театрального входа. Днем покупателей немного, обычно все надежды на вечерние сборы, когда публика приходит в «Варьете». Но сейчас театр закрыт – в связи со скандалом зрители отказались его посещать. Для Люсиль это вообще катастрофа, тем паче в конце зимы. Она в такую пору торгует оранжерейными цветами, а те дороги, и имеют низкий спрос.
Но сегодня Люсиль вообще без своей традиционной корзинки. Интересно, на что бедная девушка живет?
– Я была в кассе, месье Гастон, там мне выплатили аванс – теперь буду мыть полы в фойе, пока театр снова не откроется, – улыбнулась девушка. – Но, простите, я слышала, как вы спрашивали о Несравненной.
– Ты подслушивала наш разговор с директором? – притворно возмутился Леду.
– Нет, месье Гастон, просто вы слишком громко говорили! – лукаво прощебетала Люсиль и улыбнулась еще призывнее. – А ведь я кое-что знаю!
– Так скажи!
– А что мне будет за это?
– Я свожу тебя в кафе.
– Замечательно! А потом мы можем пойти ко мне! – ничуть не стесняясь, игриво предложила девушка.
Молодой либреттист нравился ей давно, и она мечтала хоть чем-то привлечь его внимание. Ведь она очаровательна и много чего умеет, ни один красавчик не был ею недоволен. А уж этому темноволосому и стройному юноше она готова услужить по полной программе.
Вот только лицо Гастона дрогнуло, и он отступил от девушки:
– Хочешь сказать, скажи. Тогда кафе будет вечером. Но никакого «потом» не будет!
Люсиль вздохнула. Значит, верный слух ходит по театру; у месье Леду несчастная любовь. Ах, какие чувства, какая страсть – ну как на сцене! Из-за мечты отказываться от реальной девушки, которая просто-таки предлагает себя, – это действительно дорогого стоит!
Цветочница посмотрела на Гастона, как на романтического героя:
– Я вам и так скажу, месье, безо всякого кафе. Я знаю, вы не хотели обидеть меня, бедную девушку. Просто ваше сердце занято…
– Увы… – прошептал Гастон.
– Однажды Несравненная покупала у меня цветы. Всего одну розу, но какую! Темно-темно-красную, всю распустившуюся. Но, знаете, такие цветы долго не проживут – всего один вечер. Я и сказала ей об этом. Конечно, обычно цветочницы такого не говорят. Им бы продать поскорее, и все. Вот, видно, Несравненную и поразило то, что я об этом сказала. Она решила меня отблагодарить. Да видно, денег в кошельке у нее уже не было, и она отвернула перчатку.
Знаете, месье Гастон, иногда дамы носят купюры в перчатке. Некоторые перчаточники даже пришивают особый кармашек внутри со стороны ладони. Так вот, Несравненная отвернула перчатку, и я увидела шрам – прямо на сгибе рядом с венами. Выходит, она тоже страдала – вены себе резала. Представляете, месье Гастон, и она, такая богатая и красивая, была несчастлива в любви!
16
КНИГА С ЗОЛОТОЙ ЗАСТЕЖКОЙ
Париж, февраль 1876
Гастон брел по бульвару Тампль, стараясь обходить грязь и лужи. Хорошо, хоть снега в эту зиму не было…
Странная сцена привлекла внимание либреттиста. Из модного магазина шляпок вышла дама в темном норковом манто, еще более темной шляпке и совсем темной вуали. За дамой семенила горничная, неся под мышкой пару толстенных книг, а в руке две огромные шляпные картонки. Завязка на одной из коробок развязалась, горничная положила книги на скамейку у подъезда магазина, и, остановившись, начала завязывать скользкую непослушную ленту.
В ту же минуту фиакр, еле переползавший бульварную грязь, неожиданно остановился. С подножки соскочил мужчина в старомодном черном плаще, отделанном мыльным каракулем. Дама в вуали как раз в это время шагнула к проезжей части бульвара, то ли хотела найти собственную карету, то ли нанять фиакр.
Силуэт и походка показались Гастону знакомыми. Вуаль!.. Неужели Несравненная?!
Юноша кинулся навстречу. Но в эту секунду человек в черном плаще грубо схватил даму за складки манто и потащил к своему фиакру. Дама вскрикнула и попыталась отбиться:
– Отпустите меня немедленно, де Конти!
Герцог де Конти?! Гастон присвистнул. Этот господин в немодном пальто – герцог?! Ну и причуды у богатых!
В это время дама замолотила по плечу нападающего кулачком. С ее левой руки слетела лайковая перчатка и упала в грязь. Манто треснуло. Мужчина что-то процедил – зло, но непонятно. Юноше показалось, что он узнает язык. Неужели русский, на котором говорила его милая встрепанная Барбара?..
Но размышлять было некогда. Подбежав, Гастон отпихнул незнакомца в черном от Несравненной. Хоть он и герцог, но надо же уметь себя вести! Дама тут же отскочила в сторону. Гастон ринулся на незнакомца. На его стороне были два преимущества – молодость и справедливость. Рука юноши врезалась в челюсть герцога. Виданное ли дело – похищать парижанок прямо на улице среди бела дня? Тем более похищать Несравненную?!
Незнакомец вывернулся из-под удара и кинулся к своему фиакру:
– Гони!
Фиакр сорвался с места, окатив грязью и Гастона, и Несравненную.
И тут к ним наконец-то подбежала горничная с коробками.
– Ах, мадам! Ваше манто! – завизжала она. – Этот негодяй облил грязью ваше дорогое манто! И ваша перчатка! – Горничная подняла перчатку, держа ее, грязную и липкую, двумя пальцами, словно противную мышь за хвостик. – Она совсем испорчена!
– Выбрось! – Несравненная махнула рукой.
Гастон увидел красноватый застарелый шрам на запястье, о котором говорила ему цветочница Люсиль. Значит, это действительно Несравненная.
А та уже повернулась к горничной, выговаривая и злясь:
– Этот негодяй чуть не похитил меня! Где ты была, мерзавка?
– Но ваша шляпка… – заверещала девица. – Я спасала вашу шляпку!
– Ты должна была спасать меня!
Дама повернулась к Гастону:
– Благодарю вас, месье! Вы оказали мне неоценимую услугу!
Голос был немного хриплым, нервным, испуганным. Немудрено испугаться!
– О, мадам Несравненная! – горячо проговорил Гастон. – Да я готов умереть за вас! Но мне нужно поговорить с вами.
И в эту минуту из-за угла показалась карета. Из нее выпрыгнул лакей и склонился в поклоне, протягивая руку, чтобы помочь хозяйке взобраться.
Несравненная зло воскликнула:
– Почему ты поставил карету за углом, Шарль?
– Вы сами так приказали, мадам! – ответил слуга.
– Со мной могло случиться несчастье! – прошипела мадам. – Хорошо, что этот юноша помог мне!
Говоря это, мадам уже садилась в карету. За ней поспешила горничная. На стоящего рядом Гастона никто уже не глядел, будто он был фонарным столбом.
– Мадам! – в отчаянии крикнул он. – Вы не узнали меня? Я – автор той пьесы, по которой вы написали «Ночную бабочку». Я хочу с вами поговорить!
Но Несравненная уже сидела в карете.
– Какая еще бабочка? – пробормотала она. – Отойдите, месье!
– Но вы знаете меня! – Гастон в отчаянном порыве вцепился в дверцу кареты.
Из окошка высунулась горничная:
– Мадам не знает вас! Да пустите же! – И горничная, схватив одну из книг, ударила Гастона по руке.
Пальцы разжались, и юноша чуть не упал от удара. Книга тоже выпала из рук девушки.
– Гони! – услышал он из кареты голос Несравненной.
Лошади понесли. Леду остался на бульваре – вторично облитый грязью, побитый и совершенно ошарашенный.
Может, он обознался, и это была не Несравненная?! Как она могла повести себя столь неблагодарно? Ведь он спас ее от похитителя, а она даже не поговорила с ним! Жестокая красавица! Впрочем, красива ли она вообще? Никто этого не знает. Никто не видел ее без вуали.
Проклятие! Теперь все пропало. Вряд ли он еще раз встретит эту таинственную женщину. Случай не повторится, если им не сумели воспользоваться. Но каковы манеры – и самой Несравненной, и ее горничной?! Действительно, что хозяйка, что гризетка – обе неблагодарные!
Гастон наклонился и поднял тяжеленный фолиант, которым его огрела по руке горничная. Книга оказалась старой – в коричневом кожаном переплете, с массивной застежкой – неужто золотой? Дорогая…
Дома Леду, как мог, осторожно счистил с книги грязь, вытер кожу насухо. Развернул фолиант и снова ахнул. Воистину сегодня день удивлений! Прямо на первой странице красовался массивный экслибрис: три королевские лилии. Вместо названия типографии было напечатано всего одно слово: «ВЕРСАЛЬ». И ни даты, ни фамилии, вообще никаких указаний.
Гастон завернул книгу в несколько слоев бумаги и отправился к месье Шарлеманю, продавцу старинных книг.
– Посмотрите, что это за книга! – попросил он знакомого.
Старичок Шарлемань суетливо развернул бумагу, да так и застыл, глядя на кожаный переплет. Потом он что-то вскрикнул, кинулся за лупой. Потом лупу отложил, но открыл застежку. Руки старика дрожали, голос сел. Уставившись на титул книги, он только и пробормотал:
– Откуда?..
– В наследство досталась… – осторожно ответил Гастон. – Что вы можете сказать о ней?
Шарлемань в благоговении закатил глаза:
– Сами не видите? Это же королевский герб! Книга издана в Версале лично для королевских нужд.
Букинист осторожно пролистал несколько страниц и ткнул пальцем. Гастон наклонился и увидел клеймо: «Из книг Марии-Антуанетты». Надпись была обрамлена венками роз.
– Это какой же Марии-Антуанетты? – ахнул юноша.
– Да уж не местной прачки! – фыркнул букинист.
Действительно, прачку, которой Гастон еженедельно отдавал белье в стирку, звали именно так. Но либретист уже до своего вопроса понял, о какой Марии-Антуанетте идет речь. Он только боялся в это поверить. Еще бы – как поверить в то, что в его руки попала книга последней королевы Франции, супруги Людовика XVI?..
– Я кое-что слышал об этой книге! – почтительно прошептал букинист. – Смотрите заглавие: «Путешествие короля Людовика XV в замок Бельвю». Это книга о том, как маркиза Помпадур заново отстроила замок Бельвю и пригласила короля пожить там.
Гастон покрутил головой. Опять маркиза Помпадур? И директор Гиро рассказывал, что Несравненная цитирует изречения этой маркизы. Видно, Помпадур – ее героиня. Значит, это жестокая женщина, даже не захотевшая поговорить с ним, а тем более помочь, – действительно Несравненная.
– Внук Людовика XV – Людовик XVI – тоже решил отреставрировать несколько замков, вот его жена Мария-Антуанетта и попросила придворных историков написать книгу о том, как его дед развлекался в замке Бельвю. Вот смотрите! – букинист торжествующе поднял палец. – Видите штамп «Королевский кабинет Версаля. Собрание книг». Хотя это странно. Книги из библиотеки Версальского дворца никогда не выдают на руки. Это закрытое хранилище. Как же книга оказалась у ваших родственников, месье Леду?
И Шарлемань подозрительно уставился на молодого человека.
Гастон пролепетал что-то и выскочил вон. Какой же он был дурак, что не просмотрел книгу сам, прежде чем идти к букинисту! Конечно, милейший Шарлемань вряд ли пойдет в жандармерию, да и повод мал – всего лишь книга, но… Надо самому обстоятельно все изучить!
Леду вернулся домой, тщательно запер дверь и даже задернул шторы. Слуге велел:
– Никого не принимать!
Сам откинул массивную застежку. Теперь молодой человек не сомневался в том, что она действительно золотая – ведь делалась для королевской семьи. Какие интересные фортели выделывает время! Книгу Марии-Антуанетты теперь читает он, простой литератор Парижа, никакого отношения ни к бывшим королям, ни к Версальскому дворцу не имеющий.
Гастон бережно расправил страницы и сел читать.
Сначала описание было обычным. Потом попались несколько афоризмов Помпадур. Вот откуда Несравненная черпала свои познания. Потом оказалось, что именно маркизу де Помпадур влюбленный Людовик XV называл Несравненной. Это слово стало ее вторым именем, почти официальным. Ни одну красавицу при дворе так не величали – только Помпадур. Выходит, нынешняя Несравненная назвалась в честь маркизы.
В центре книги Гастону попалось несколько абзацев, которые были помечены ногтем того, кто читал. Интересно, кто это был? Раз книга создана королевой Марией-Антуанеттой лично для супруга Людовика XVI, вряд ли ее читали толпы. Получается, подчеркнули абзацы либо сама Мария-Антуанетта, либо Людовик XVI, либо современная Несравненная.
Гастон начал вчитываться внимательнее.
«Людовик XV был поражен очарованием нового замка.
– Какой прелестный вид! – восторженно ахнул он.
– Прелестный вид – Бельвю. Мы так и назовем замок! – захлопала в ладоши маркиза.
Часами гулял король по замку, рассматривая прекрасное убранство: картины, гобелены, росписи, мебель. Однажды Помпадур повела его в комнату, из которой виднелась роскошная оранжерея. За окнами замка увядала осень, а в оранжерее цвела весна – розы, лилии, гвоздики в таком изобилии, что от их аромата кружилась голова.
– Как вам, сир, мое царство Флоры? – тихо спросила Помпадур, опираясь на руку возлюбленного.
– Король потрясен! – склонил голову галантный Луи. – В жизни не видел ничего прекраснее. Несравненное для Несравненной. Могу ли я нарвать цветов, чтобы преподнести их вам?
– О, попробуйте, сир!
Помпадур прелестно улыбнулась. И Людовик с головой, кружащейся от весны и любви, шагнул в оранжерею.
Он нагнулся к цветам и только тут понял свою ошибку. Прелестный цветник был сделан из превосходного саксонского фарфора, а благоухание распространяли отличнейшие духи. Помпадур лично наблюдала за их изготовлением…
Очарованный Луи еще долго не мог прийти в себя от такого чародейства.
– Я был, как Аладдин, в очарованных садах! – умилялся он».
Второе место, подчеркнутое ногтем, шло немного позднее. Гастон читал, и волосы начинались шевелиться у него на затылке.
«– Свечи, де Жоссак! – игриво проговорила маркиза и хлопнула в ладоши.
Молодой лейтенант, по собственному желанию бывший у нее в услужении, тут же кинулся зажигать свечи.
Витые, округлые, золоченые, алые и розовые свечи были расставлены по всему огромному залу.
– Входите же, сир! – воскликнула маркиза, собственноручно открывая двери.
Толпа придворных во главе с королем хлынула в зал. Все были веселы и готовы к новому зрелищу. Все жаждали увеселений.
– Что на этот раз, моя Несравненная? – нетерпеливо прогудел король. – Что еще вы придумали? Чем нас потешите?
– Подождите несколько минут, сир, – загадочно попросила Несравненная. – Скоро вы потешите себя сами, и, надеюсь, придете в восторг! А пока послушайте музыку.
– Опять музыку? – капризно, словно ребенок, протянул Людовик. – Сколько можно музыки – надоела!
– Ах нет, сир, сейчас музыка необходима для эффекта.
Оркестр заиграл что-то незнакомое королю – очаровательное и таинственное, потом музыка стала волнующей и страстной и, наконец, в ней послышалось нечто томное, колдовское.
– Ах, какая страсть! – выдохнул кто-то.
– Так и хочется раскрыть объятия! – прошептала некая дама.
– Как замечательно, что мы приехали сюда! – проговорил король. – Все мы – родные души!
И король, ничуть не смущаясь, вдруг обнял маркизу Помпадур.
И началось…
Придворные говорили друг другу комплименты, шептали слова любви, они обнимались и целовались. Кто-то стиснул другого в объятиях так, что раздался стон. Но по никто не заметил. От мужских объятий на дамах практически затрещали платья.
– Ах! – воскликнул король. – Мы – единый мир любви!
И в это время оркестр грянул нечто невообразимо громкое.
Люди отпрянули друг от друга.
– Что это было? – вскричал король.
– Всего лишь волшебная смесь благовоний, свеч и особая музыка! – Маркиза Помпадур поклонилась монарху. – Я сама изобрела этот состав. Пока свечи благоухают и музыка играет, люди приходят в экстаз. Им хочется обнять весь мир!»
Гастон в ужасе захлопнул книгу. Так вот что случилось в театре на премьере «Ночной бабочки!» Недаром же директор рассказывал, что в день премьеры в зрительную залу пришла Несравненная и долго там оставалась. Рабочие сцены видели, как она обошла еще не зажженные светильники и потрогала каждый. Тогда все дивились – зачем ей это? Подумали, у богатых свои причуды. А вот и нет!
Несравненная намазала светильники каким-то дьявольским составом – тем самым, который ее предшественница, маркиза Помпадур, подмешала в свечи. Когда светильники зажгли, они начали источать свой дурманящий аромат. Причем, пока шло действие спектакля, их выключали, так что дурман на время ослабевал. Зато в антрактах, когда их снова зажигали, публика приходила все в большее неистовство. Музыка усугубляла воздействие.
Гастон и сам ощутил его. Захотелось обнять весь мир. Вспомнилась рыжая мадемуазель Барбара, захотелось найти ее во что бы то ни стало и уговорить, умолить, заставить никогда больше не уезжать, не бросать его одного…
Впрочем, на сцене никто не братался. Не потому ли, что сцена отделена от зала плотным тяжелым занавесом, который и сдержал натиск дурмана? И оркестранты не «угорели», они ведь выходили из своей «ямы» каждый антракт.
Но к чему Несравненной повторять трюк Помпадур? Та просто развлекала короля. А эта? Гастон схватился за голову: Несравненная готовила убийство. Во всеобщем братании убили двух мужчин. Но почему именно так? Что за извращенный ум и кошмарный план! Сколько же нужно было приложить усилий для его осуществления!
Значит, простите за каламбур, игра стоила свеч. Гастон потер лоб – думай, думай! Наверное, к этим мужчинам трудно было подобраться просто так. Может, они были слишком осторожны, может, их охраняли. А в театральной толпе они, конечно же, не ждали подвоха, да и охраны не было. Кто ходит в театр с охраной?! В театр ходят отдохнуть, вот они и потеряли бдительность.
Выходит, все было спланировано. Убийцы знали, что случится, и уже поджидали в толпе. Но кто их жертвы, ради убийства которых поставлен такой дьявольский спектакль?
Гастон вздохнул – так и тянет заняться собственным расследованием, разгадать загадку, которая другим окапалась не по зубам. Впрочем, сколько не разгадывай, адреса милой Барбары не вернешь… И что же делать?
Пойти в жандармский участок, обратиться к городским властям? Да они его на смех поднимут. Виданное ли дело, раскрывать преступления на основе старинной книги?! Никто не поверит. Еще сочтут душевнобольным…
Что же делать? В это утро вообще нет сил подняться с постели. Служанка заходит уже второй раз, щебечет:
– Доброе утро!
Какое там доброе… Дурочка юная! В юности все утра – добрые. Пожила бы с мое – перестала бы считать утра добрыми.
Служанка опять защебетала:
– Вам открыть полог?
Уже дернула за алый бархат – ишь, быстрая какая! Пришлось приструнить:
– Отстань и убирайся! И пока не позову, не приходи!
Каблучки застучали, девица выскочила из спальни.
Дверь за ней захлопнулась. Ну наконец-то оставили в покое!
Нет слуг – ужас. Есть слуги – кошмар. И не знаешь, что лучше…
Все лезут не в свое дело! И еще сладенько улыбаются:
– Для вашей же пользы!
Норовят услужить… Но какая тут служба? Одна помеха.
Ничего, скоро все изменится. Приедет наследник, привезет истинное сокровище. Тогда можно будет и о себе подумать. Уйти на покой. Ох нет, от слова покой – покойник…
А на погост рановато. Просто надо произвести кое-какие перемены. Здесь все бросить – не жалко. Надоел уже этот распроклятый Версаль. Дом старый, полуразрушенный. Воспоминаний куча. Нет, стоит переехать куда-нибудь на юг – в Ниццу или Сен-Тропе. В Ницце, правда, русских дворян полно, будь они неладны. А в Сен-Тропе – отличный берег, песок, море и всего-то несколько рыбацких деревень и парочка вилл побогаче. Решено – именно в Сен-Тропе надо построить виллу! Солнце, покой – это вам не дождливый Париж с проклятым Версалем.
Деньги есть. Хватит еще на пять жизней. Все средства Общества лежат на тайных банковских счетах, чьи номера и коды известны только одному человеку – гранд-магистру. Вот гранд-магистр и заберет их с собой. Лучше всего переложить средства в один из старых швейцарских банков, мало ли что. Вдруг грянут новые войны или того хуже – революции?.. Счастье, что в 1871 году банк, в который вложены средства, уцелел. А если бы нет?!
Ох, хватит думать о плохом! Есть же и хорошее. Два магистра Общества уже не смогут предъявить претензии на средства. Это хорошо! Конечно, операция была не из дешевых, зато красиво удалась! Ни подозрений, ни розысков…
Конечно, всем исполнителям пришлось заплатить. Но это же капля в море. Зато теперь гранд-магистр – полновластный хозяин и Общества, и его средств. И только он один принимает решения.
А будет так: деньги – в Швейцарию, Общество – распустить. Если наследник выполнит то, что ему поручено, никакое Общество уже не нужно. Будет просто комфортная, обеспеченная и долгая жизнь. Ничего большего не надо!
Дурацкое Общество даже и распускать не понадобится – перестать платить его «членам», и они сами разбегутся. Общество же существует только потому, что каждому члену идет оплата за выполненную работу. Гонцы возят, охранники охраняют, торговцы получают деньги за товар и возвращают проценты. И при этом все думают, что связаны кровными узами родства и стараются даже себе в убыток. Идиоты! Ждут, что магистры найдут драгоценности, которые хитрая Помпадур спрятала куда-то. Конечно, драгоценности стоят поиска – это же знаменитые ювелирные наборы «Четыре времени года», созданные великим ювелиром Бенвенуто Челлини. Но скоро поиски закончатся. Найдут сокровища или нет, на то Божья воля, тем более что магистров уже нет. Остался один гранд-магистр. Ему все и достанется. Главное, чтобы наследник не опоздал!
