355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элен Макклой » Шаг в четвертое измерение » Текст книги (страница 15)
Шаг в четвертое измерение
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 16:32

Текст книги "Шаг в четвертое измерение"


Автор книги: Элен Макклой



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Крэддох-хауз глядел на нас двумя рядами пустых глазниц французских окон на залитом утренним солнцем фасаде. Мы снова заметили на дорожке автомобили, – опять нагрянула полиция. В холле прорвавшийся через окна солнечный свет образовал полумесяц на мозаичном полу, превращая белый мрамор в янтарный и прорисовывая серые прожилки на черном. Никогда еще его интерьер не казался таким праздничным. Никогда я еще не входил сюда с такой печалью. Мы прошли сразу в кабинет, и лорд Несс сел за письменный стол Стоктона. Уиллинг стоял на коврике возле камина, а я, чувствуя себя не в своей тарелке, каким-то одеревенелым, устроился на краешке подоконника, на котором так беззаботно и грациозно сиживал Шарпантье. Полицейский привел Джонни. Он сел в большое кожаное кресло, в котором фигура его казалась меньше, чем была на самом деле. Он смотрел на нас.

Я был поражен теми переменами, которые произошли в его внешности за последние дни. Несмотря на продолжительный ночной отдых, на лице его уже не было персикового оттенка. Меловая кожа на лице, как и у миссис Франсес Стоктон, туго обтягивала кости, поэтому весь он казался каким-то бледным, щуплым, старше своего возраста. Его удивительно голубые глаза сузились, губы припухли и были совершенно бесцветными, вероятно, от усталости. Он их крепко сжал, но нижняя, кажется, не хотела повиноваться, и все же немного выступала вперед.

Весь его облик наводил на мысль о побитом поздними морозами весеннем цветке или же о когда-то свежем фрукте, пожухлом из-за жары. Вчера ночью, когда я вел его домой в Крэддох, он мне казался просто истеричным маленьким мальчиком. Может, он испытывал стыд за свой тогдашний срыв, но сегодня утром он смотрел на всех вас с вызовом, с расчетливостью взрослого человека, намеренного себя защитить.

Теперь я припоминал слова Шарпантье о нем: всякий раз после очередной попытки убежать Джонни возвращался «другим». Несомненно, сегодня он был не тем, прежним, – немного другим: ребенок, который благодаря стараниям колдунов высох и постарел. Иногда в его глазах я видел отблески человеческой души, стремящейся вырваться из отчаянной загнанности, пообщаться с другими, что так характерно для глухонемых. Сегодня утром мне показалось, что человеческая душа глядит на меня через глаза мальчика, похожие на зарешеченные окна тюремной камеры. Несколько раз мне приходилось наблюдать в клинике в Америке взгляд взрослого человека у малолетнего преступника – смелый, холодный, безжалостный, рассудочный, – но я никогда этого не видел у такого юного мальчика, как Джонни.

– Капитан Уиллинг хочет задать тебе несколько вопросов, Джонни, – сказал Несс. – Надеюсь, ты с ним будешь более откровенным, чем со мной.

Глаза Джонни вспыхнули. Он продолжал молчать. Манеры Уиллинга напоминали мне подготовительную работу хирурга, приступающего к сложной операции.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе лучше?

– Хорошо.

Он надулся, был почти грубым. Неужели это тот самый мальчик, который так дико рыдал? Я начал отдавать себе отчет в том, что вчерашний нервный срыв произошел из-за физического истощения. Это не был психический криз.

– Прежде всего хочу тебе кое-что сообщить, – продолжал Уиллинг. – Уго Блейн умер. Его убили.

– Тот человек, который написал эту книгу? – хрипло спросил Джонни. – Ну книгу, в которой говорится, что справедливость – это ложь?

– «Иллюзия справедливости»? Да, это одна из его книг. Ты знал, что он живет у озера?

– Да. Я был там однажды. С неделю назад.

– Что тебя туда привело?

– Просто хотел посмотреть, что там, – за узким проходом в горах. Он в это время стоял на лугу. Он заорал на меня и потребовал, чтобы я немедленно убирался. Он очень рассердился, когда я его не послушался. Тогда он начал хвастаться передо мной, как он знаменит. Он сказал, что написал несколько книг и что его зовут Уго Блейн. Когда я вернулся домой, то поискал его книги на полках в кабинете и нашел вот эту.

– После этого ты еще к нему приходил?

– Нет. Я был там только раз.

Уиллинг тихо сказал:

– Нет, это неправда, Джонни. Ты уронил листок из тетради по арифметике в коридоре коттеджа Блейна. Это был тот самый листок, на котором ты что-то чертил, когда мистер Данбар позавчера разговаривал с тобой. Ты ведь не мог обронить его неделю назад?

Бледные щеки Джонни чуть покраснели, но это теперь ему не шло. Теперь лицо его казалось лихорадочно воспаленным, словно он слишком долго подставлял его жаркому огню. Его глаза заблестели.

– Хорошо. Да, я вернулся. Я хотел расспросить его о книге.

– Что он тебе сказал?

– Ничего. Ничего особенного. Просто мы разговаривали. Это все.

– Он не кричал на тебя, не требовал, чтобы ты убирался, как в первый раз?

– Да, но только в конце. Потому что я откровенно сказал ему, что о нем думаю.

– Ну и что ты о нем думаешь?

– Он – нечестный человек. Он написал хорошую книгу. Но он не дорос до идей, выраженных в ней. Он писал, что нужно быть смелым и сильным. Но сам не отличался смелостью. Он был трусом.

– Трусом? Как это понять?

– Он просто… был трусом. Это все. Он боялся.

– Чего?

– Всего. Он был… обманщиком. Вся его книга – это ложь.

Вдруг Джонни завизжал:

– Вся она набита ложью! Когда он ее писал, то не верил ни одному своему слову!

Уиллинг попытался подойти к нему с другой стороны.

– Когда вчера на болоте ты оказался в подземелье, ты это сделал намеренно?

– Да, – сказал Джонни упавшим голосом.

– Почему?

– Не люблю, когда за мной следят.

– Ты знал с самого начала, что за тобой следят?

– Нет, мне это стало ясно, когда я увидел мистера… Данбара на болоте. Я боялся, что он мне помешает. Ведь это он привел меня домой накануне.

– Ты собирался отправиться к коттеджу Блейна?

– Нет.

– Куда же?

– Ну… куда угодно… куда глаза глядят…

– Ты вылез из запертой комнаты до завтрака, чтобы отправиться, куда глаза глядят?

– Мне не нравится, когда меня запирают.

– Но почему тогда ты пошел к болоту?

– Мне так хотелось.

– И когда в твоем подземелье очутился месье Шарпантье?

– Не понимаю, о чем вы говорите. Я его не видел.

– Шарпантье, оставив на болоте твою кузину и мистера Данбара, пошел за тобой, но ты исчез в доме пиктов.

– В каком доме пиктов?

– Так называется твое укрытие. Сегодня ночью мы тебя там обнаружили, и у нас есть доказательства, что Шарпантье был там убит. Что произошло потом?

– Не знаю. Я ничего не видел. Там было темно.

Голос Джонни становился все громче, пронзительнее, теперь он был похож на спираль, которая, разворачиваясь, действует не только на нервы самому Джонни, но и на всех присутствующих.

– Я не помню. Отвяжитесь от меня! Я же говорю вам, я ни черта там не видел!

Кто-то за дверью услыхал его вопль. Она растворилась. На пороге стояла Франсес Стоктон. Ее черные глаза блестели, а лицо стало пепельно-белым.

– Вы заходите слишком далеко, лорд Несс. Джонни плохо себя чувствует. Достаточно одного взгляда, чтобы в этом убедиться. Я не могу позволить вам продолжать этот допрос.

Мы встали со своих мест, а Джонни весь сжался в кресле. Он неотрывно глядел на свою приемную мать с той странной враждебностью в глазах, которую я заметил у него еще прежде.

– Мне очень жаль, миссис Стоктон, – спокойно ответил лорд Несс. – Но убиты два человека. Один из них – ваш друг, Морис Шарпантье.

– На каком основании Джонни должен рассказывать вам о том, что он видел или слышал? Предположим, убийца пригрозил ему, пообещал убить его, если он что-нибудь расскажет!

Снова ее контральто задрожало. Джонни по-прежнему хранил молчание, глядя на нее холодными, почти циничными глазами.

– Франсес! – воскликнул Стоктон, войдя в кабинет следом за ней. – Ты не имеешь права сейчас вмешиваться. Это дело зашло слишком далеко и касается не только нас.

Повернувшись вполоборота к Стоктону, она метнула в него яростный взгляд. Потом ее веки опустились.

– Вы никогда не понимали Джонни, – сказала она с горечью в голосе. – Вы никогда его не любили. Любовь и понимание чужды вам, вашей натуре. Чтобы понять это, достаточно прочитать ваши книги.

Если бы она внезапно сняла с себя одежду и предстала перед нами обнаженной, то вряд ли такая картина была бы более невероятной и неприличной. И все же, как и многие неприличности, ее выходка показалась мне вполне естественной. За последние несколько дней ей пришлось столько перенести. Такого напряжения, конечно, не могла выдержать никакая другая женщина.

Стоктон был великолепен. На его красиво-уродливом лице не отразилось и тени эмоций. Только взгляд стал пронзительнее и слегка опустились веки, что бывало у него и прежде под влиянием переживаемого стресса. Он снова заговорил низким, беспокойным тоном, почти шепотом, как тогда, когда спросил у лорда Несса: «Значит, я нахожусь под подозрением?»

– Ты только осложняешь положение Джонни, и… – его голос снизился еще на полтона, – и мое…

Он мог наговорить ей кучу неприятностей. Она упомянула о его книгах. Но она сама была столь уязвимой в этом отношении как «Марджори Блисс».

Ее черные глаза нервно оглядывали комнату. Этот бегающий взгляд был похож на полет птицы, оказавшейся в закрытом помещении. Иногда такая плененная птица могла разбить себе голову до крови, расцарапать крылья, пытаясь проникнуть через невидимое ей оконное стекло. Теперь я чувствовал, что Франсес Стоктон неслась навстречу невидимому барьеру, который она была не в силах преодолеть.

– У меня есть предложение, – сказал Уиллинг. – Если Джонни проведет нас по тому маршруту, по которому шел вчера от своего дома до озера и расскажет нам, что он делал по пути на каждом из его отрезков, то это, несомненно, освежит его память.

Франсес в упор посмотрела на Уиллинга.

– Он не сможет преодолеть такого расстояния.

– Мы не станем его подгонять, миссис Стоктон. Мы будем отдыхать по дороге.

– Капитан Уиллинг, прошу вас, посмотрите на Джонни. Он должен сейчас лежать в кровати.

Все глядели на Джонни. Он вновь часто замигал ресницами, но в нем не чувствовалось усталости. Он внимательно всех разглядывал, проявляя болезненную настороженность, его губы были упрямо сжаты.

– Ты согласен, Джонни? – спросил Уиллинг.

– Джонни! – властно закричала Франсес. – Скажи им, что ты ничего такого не сделаешь!

– Успокойся, Франсес… – Стоктон выражал свой протест не словами, скорее тоном.

Джонни бросил на нее дерзкий взгляд. В нем чувствовалась легкая издевка, решительное желание сделать все наоборот, не выполнять того, что она требовала или просила. Взглянув на Уиллинга, он сказал:

– Я пойду с вами, сэр. Несс повернулся к Стоктону.

– Вы ничего не имеете против?

Трудно понять, какие чувства испытывал Стоктон, какие мысли пронеслись у него в голове в эту минуту. Он нахмурился. Немного помолчал. Было ясно, что он взвешивает про себя различные возможности. Мне показалось, что проявленная сегодня утром трезвость в поведении Несса и Уиллинга каким-то образом передалась и ему. Наконец он произнес:

– При одном условии.

– При каком?

– Я пойду вместе с вами и Джонни.

Несс вопросительно посмотрел на Уиллинга. Уиллинг, опустив веки, дал понять, что он согласен. Повернувшись к Стоктону, Несс сказал:

– Отлично. Если вы готовы, мы отправляемся в путь.

У двери произошел небольшой затор, когда все попытались выйти из кабинета одновременно. Первыми протиснулись Стоктоны. Потом мы. Джонни шел последним. Франсес все еще стояла в коридоре. Когда Джонни проходил мимо, ее плотно сжатые губы разъединились, и она прошептала:

– Джонни… Не ходи… Останься со своей матерью.

Мальчик едва удостоил ее взглядом.

– Тетушка Франсес…

Только тогда я осознал, что Алиса видела эту сцену, стоя в холле. Теперь она выступила вперед из тени, и солнечные лучи коснулись ее золотистых волос. Она обняла тетку за плечи. Она глядела вслед Джонни дикими, возбужденными глазами, из которых уже не текли слезы… Через минуту все мы уже были на лужайке перед домом, где нас встретил яркий августовский день.

В доме пиктов Джонни рассказал нам более вразумительную историю, в отличие от того, что говорил прежде.

Да, Шарпантье присоединился к нему в подземелье. Он слышал французскую речь в темноте. Было темно, хоть глаз выколи, и он не мог точно сказать, был ли кто-то там еще или не был. Да, он слышал какие-то звуки. Сокрушающий удар. Ужасные стоны. Он испугался. Все было ужасно. Он весь съежился в темноте и пролежал там довольно долго, пытаясь не создавать шума. Наконец стоны стихли.

Когда он вышел из дома пиктов? Когда отправился к озеру?

Джонни смотрел, не отрываясь, Уиллингу в лицо, словно собака, старающаяся понять требуемый от нее трюк с помощью подаваемых ей хозяином знаков и жестов.

– Я не помню. Это было ужасно. Я не знал, что мне делать. Я очень старался, но… Я не знал, что делать…

В его последних словах чувствовалась искренность, которую мне прежде не приходилось ощущать в голосе Джонни. И все же до сих пор я не был уверен, что Джонни рассказал нам всю правду до конца.

– Почему ты не пошел домой?

– Домой?

– Да.

– Как я мог пойти домой? Я хочу сказать… Я не хотел.

– Почему?

– Мне там было… плохо.

В это мгновение в разговор вмешался Стоктон.

– Разве тебе было плохо в нашем доме, Джонни? Почему же?

Джонни внимательно посмотрел на него.

– Ну, – требовал ответа Стоктон, сгорая от нетерпения.

Джонни опустил глаза.

– Я… не знаю.

Мы пошли к озеру. Теперь это уже не было озеро-призрак, которым оно предстало передо мной впервые. Теперь оно напоминало голубовато-стального цвета щит, который становился темнее, когда на небо набегали облака, сбиваемые ветром в «белые барашки». Волны смачно лобызали скалистый берег, и эти звонкие всплески воды постоянно звучали у нас в ушах, они сопровождали любой другой шум в долине. Над озером величественный Бен Тор, казалось, купался в потоках солнечного света.

Все двери и окна в доме Блейна, наконец, были широко распахнуты навстречу солнцу и свежему воздуху. Тело убрали, но инспектор Росс все еще находился там вместе с Ангусом Макхетом и несколькими полицейскими.

– Мне кажется, нам удалось выяснить, каким образом убийца проник в дом.

Он повел нас к одной из сосен. В ее ветвях скрывалось небольшое слуховое окно, расположенное прямо над задней дверью. В нем не было стекла.

– Оно разбилось во время зимней бури, – пояснил он. – В войну, когда стекло было большой редкостью, его нельзя было заменить. Сегодня ночью Мактавиш стоял на своем посту перед главным входом. Через определенные промежутки времени он обходил коттедж. Убийца мог проникнуть через слуховое окно в тот момент, когда Мактавиш находился за углом, возле входной двери.

– Я знал, что здесь должно быть отверстие, которое мы не заметили при осмотре сегодня утром. На эту мысль меня навела пчела, – сказал Уиллинг. – Ее не было в доме, когда мы вошли внутрь, так как я не видел ее ни в коридоре, ни на кухне. Данбар сказал, что не видел никаких пчел в спальне. Она не могла влететь через парадную дверь, когда мы входили, и после нас, так как Данбар бессознательно закрыл за собой дверь. Она не могла проникнуть и через дымоход, так как в камине еще тлели угли. Значит, пчела оказалась в доме в то время, когда мы пришли, когда все двери и окна были плотно закрыты. Все это означало только одно – где-то в доме существовало отверстие, которое мы не заметили.

Стоктон с любопытством изучал слуховое окно.

– Неудивительно, что вы его не заметили с первого взгляда. Посмотрите, какое оно узкое, – около полутора футов в диаметре в самой широкой части. Я слыхал, что дикий зверь может протиснуть тело через такое отверстие, через которое пролезает его голова. Но люди не столь гибки. Ни один взрослый мужчина не пролезет через это окно. Может, женщина, да и то далеко не всякая. Так что вам, инспектор, придется искать какое-то другое отверстие, лаз или проход.

– Никакого другого отверстия здесь нет, – решительно заявил Росс.

И… вдруг у него отвисла челюсть:

– Что это происходит с парнем?

Мы дружно повернулись и посмотрели туда, куда он устремил взгляд.

Джонни во весь дух бежал по тропинке, ведущей к южному берегу озера.

– Джонни! – закричал Стоктон. – Немедленно вернись назад!

Но мальчик не остановился.

Я кинулся за ним вдогонку. Но он уже добрался до конца тропинки, до того места, где начинались скалы. В одно мгновение он исчез в расщелинах между ними. Я первый добежал до них. Здесь в скале, похожей на печную трубу, был разлом. Я посмотрел наверх. В это мгновение оттуда свалился камень. Я инстинктивно поднял руку, чтобы защитить себя от него, но он пролетел рядом с плечом, не причинив мне вреда. Скорее всего, он вылетел из-под ног убегающего Джонни. Значит, он не мог бежать в другом направлении. Я начал карабкаться по скале.

Наверху я с трудом взобрался на небольшое плато, на выщербленной поверхности которого кое-где росли сорняки.

Площадка была похожа на уютный балкон, заливаемый солнцем, обвеваемый ветрами, словно орлиное гнездо, с которого открывался чудесный вид на озеро, на реку Тор, змеившуюся по долине, на пурпурные горы, протянувшиеся грядой на северном горизонте и далеко на востоке, на блестки собранных в гроздья четырехугольничков, – вероятно, это были пригороды самой Далриады. За моей спиной возвышалась каменная лестница, которая ступенька за ступенькой, уступ за уступом вела к вершине величественного пика Бен Тор.

Вокруг не было никаких признаков присутствия Джонни.

Я подошел к северному краю плато. Скала шла под уклон на протяжении приблизительно ста футов, а затем резко обрывалась примерно на высоте более четырехсот футов над долиной, такой узкой, которую можно было принять и за расщелину. С противоположной стороны возвышалась другая скала. Посередине этого скалистого склона я увидел Джонни.

За моей спиной послышались шаги. Те, кто хорошо знал долину, пришли первыми, – Несс и Ангус Макхет; вскоре подоспели и Стоктон с Уиллингом. Мы все теперь стояли на скалистом склоне, выстроившись в неровную линию, – Несс с Ангусом впереди, Стоктон слева от меня, а Уиллинг сразу за мной. Он не сводил глаз с Джонни.

– Он что, с ума сошел? – спросил я. – Ведь он непременно свалится. Нельзя перескочить через эту глубокую расщелину.

– Вы видите вон ту елку? – спросил Уиллинг.

Она росла на поверхности гладкой скалы, около двадцати футов ниже нас, – чахлая, низкорослая елка, вытянувшаяся почти горизонтально из трещины, в которой каким-то образом укрепились ее корни, добывая для нее пропитание. Она представляла собой почти идеальный естественный мост, покрывавший приблизительно две трети пространства над расщелиной. Любое горное животное, конечно, могло совершить прыжок с его ствола и добраться до расположенной напротив скалы. Но этого не мог сделать ни взрослый человек, ни мальчишка. Я об этом откровенно сказал всем.

– Но он все равно попытается, – заметил Уиллинг.

– Нужно остановить его!

– Нужно ли?

Джонни оглянулся. Он видел, что круг сужается, что мы его настигаем. Поставив одну ногу на основание ствола, он второй сделал шаг вперед, балансируя, словно канатоходец.

– Он должен ползти на четвереньках, – сказал я. – По ней никак не пройти.

Он снова оглянулся. Сквозь плотно сжатые губы он злобно шипел:

– Если только вы ко мне приблизитесь, я брошусь вниз!

Вдруг в этой пронзаемой ветром, объятой солнцем тишине явно почувствовался призрак смерти. Елка прогнулась, затрещав под тяжестью мальчика. Треск был похож на выстрелы из пистолета.

Стоктон нервно зашептал:

– Не дышите… покуда он не перейдет на ту сторону.

Уиллинг сделал глубокий с присвистом вздох. Затем что-то прокричал громким, хриплым голосом, похожим на голос Стоктона.

Джонни резко оглянулся на него, его глаза горели, а лицо еще больше побледнело.

– Значит, вы все знали! Вы…

Он поскользнулся. Ухватился за воздух, пытаясь восстановить равновесие. Его хрупкая фигурка, покачавшись из стороны в сторону, на несколько головокружительных мгновений вдруг отклонилась слишком далеко и стремительно полетела вниз, словно ныряющая в воду птица. Стоктон закрыл ладонями глаза.

Далеко внизу тело его упало на вершины деревьев. Через секунду до нас долетел треск ломаемых ветвей, который тут же растаял в окружающей нас тишине.

– Будьте вы прокляты! – закричал Стоктон, устремившись к Уиллингу.

Ангус ловко схватил Стоктона за руку и заломил ее за спину. Вероятно, у него была смертельная хватка, так как ему мгновенно удалось остановить такого крупного человека.

– Если бы вы ему ничего не говорили, – посетовал Стоктон разбитым голосом.

Уиллинг молча смотрел на него. Между ними встал Несс.

– Стоктон, разве вы ничего не слыхали? Уиллинг обратился к мальчику по-немецки. Ваш племянник Джонни Стоктон погиб во время воздушного налета на Далриаду. Мы с Уиллингом сегодня глубокой ночью обнаружили его труп. Он был похоронен возле стены того разрушенного дома в Далриаде, в котором жил. Но он погиб не от взрыва бомбы. Он был застрелен, по сути дела, преднамеренно убит. Вот этим мальчишкой, который занял его место в жизни. Этот мальчик – немецкий солдат, он лишь на год или чуть старше вашего племянника. Он бежал из плена в ту же ночь, после того как убил американского охранника. Это и есть тот человек, «который убежал».

В ту ночь в Ардриге Уиллинг мне все подробно рассказал.

– Когда вы впервые увидели Джонни, ничего не зная о том, кто он, сколько ему предположительно лет, вы про себя сделали вывод, что это мальчик примерно четырнадцати – пятнадцати лет. На самом деле ему было уже почти шестнадцать, – таким образом, вы ошиблись на год-два. К этому времени ему уже должно было исполниться семнадцать.

Я был лучше вас подготовлен, и у меня было больше прав на подозрение, так как в качестве разведчика мне пришлось немало поработать среди немецких военнопленных. День нашей победы неумолимо приближался, и немцам приходилось уже скрести «по дну бочки живой силы», как изящно выражались в то время нацистские газеты. Они были вынуждены призывать на действительную службу очень молодых людей, по сути почти детей. Мне приходилось допрашивать немецких солдат, которым еще не было и шестнадцати, – то есть фактически они были лишь на два года старше предполагаемого четырнадцатилетнего Джонни. Многие выглядели весьма моложаво и в более старшем, семнадцатилетнем возрасте, как, например, та группа, которую мы захватили в Божанси и о которой писали в американском армейском журнале «Старз энд страйпе» от 27 сентября 1944 года. Может, вы помните их описание? Соломенного цвета волосы, голубоглазые, с персиковым пушком на щеках, которые еще не знали лезвия бритвы… бодрые энтузиасты… с вкрадчивой, мягкой манерой говорить, краснеющие при разговоре с незнакомым, как это и подобает приятным юношам. Но стоило этому воспитаннику «гитлерюгенда» и прочих немецких молодежных организаций побывать на фронте, посражаться там несколько недель, как он тут же насквозь пропитывался нацистской философией и отвечал на любой вопрос односложно: «Если так говорит фюрер, значит это верно». Насколько он был ею загипнотизирован, что даже накануне немецкого краха был все еще уверен в победе Германии, когда все русские, чехи, демократы, евреи и прочие нежелательные лица исчезнут с лица земли.

Такие мальчики часто бывают куда более безжалостными, чем взрослые, которые еще помнят догитлеровскую Германию. В апреле этого года нацистские мальчишки подожгли хлев в Каделегене, в котором заживо сгорели одиннадцать гражданских лиц. Только несколько месяцев назад один мальчик – нацист – был казнен американскими солдатами за то, что он убил троих их товарищей уже после капитуляции Германии. Дети, подобные этим, как в армии, так и вне ее продолжали драться с русскими солдатами во время осады Берлина. Вот что сообщала по этому поводу стокгольмская газета «Моргенбладет»: «Эти превращающиеся в дикарей дети-солдаты, несомненно, одно из самых отвратительных явлений в истории войны». Уго Блейн был прав: «Воспитанием можно добиться всего».

Когда мне впервые пришлось столкнуться с этими детьми-солдатами, мне в голову пришла мысль: если один из них убежит, то как легко ему будет скрываться под самой невинной из всех масок – маской ребенка. С хорошим гримом, при соответствующем освещении восемнадцатилетние, двадцатилетние парни могут успешно играть как на сцене, так и на экране четырнадцатилетних мальчиков, если только они невысокого роста и выглядят достаточно незрелыми. Но эти нацистские мальчики все могли делать в реальной жизни без всякого грима и освещения, так как чисто физически они и являлись теми, за кого себя выдавали, – мальчиками. У этих милых детишек было сформировано мышление безжалостных фанатиков. Тот из них, кто бегло разговаривал на английском, мог играть роль ребенка долгие месяцы, особенно если он прошел по-тевтонски тщательно организованные курсы по «тактике проникновения» или по тому, что мы называем «шпионажем».

Такому мальчику-нацисту особенно просто выдать себя за эвакуированного ребенка, разлученного с семьей и родственниками. Во время этой войны никогда еще во всем мире не было перемещено столько детей. Тысячи пропали без вести во время вторжения немцев во Францию и Россию; тысячи были эвакуированы из подвергавшихся постоянным бомбардировкам английских городов в сельскую местность и в Америку; тысячи были заключены в немецкие и японские концентрационные лагеря. В мире было полно детей союзнических держав, у которых не было никаких документов для удостоверения личности, кроме клочка какой-нибудь бумажки.

– Слушая вас, можно сделать вывод, что все с самого начала указывало на Джонни как на того человека, «который убежал», – сказал я. – Я приехал сюда, чтобы проследить за беглецом, и единственным беглецом в этой местности был мальчик, который постоянно стремился улизнуть из дома. Я искал иностранца, чужака, а кто был в большей мере чужд всем здесь, кроме Джонни-Стоктона, который, как считают, проделал перед прибытием сюда долгий путь из Китая полтора года назад. И все же я был настолько далек от подозрений в отношении Джонни, что даже не поинтересовался у Стоктона, когда он сам и другие члены его семьи видели в последний раз мальчика до войны. Теперь Алиса утверждает, что никто из них не видел настоящего Джонни с тех пор как он посетил Англию со своими родителями в семилетнем возрасте. У детей основные изменения как во внешности, так и в характере происходят в возрасте между семью и четырнадцатью. Почти любой светловолосый, голубоглазый мальчик, слегка напоминавший настоящего Джонни, мог занять его место, не вызывая у Стоктонов никакого подозрения «в подмене».

– Есть одно обстоятельство, которого вы не знаете и которое помогло бы вам выявить истину, – ответил Уиллинг; – В показаниях Герагти говорилось, что воздушная бомбардировка, в ходе которой были уничтожены все документы пропавшего без вести военнопленного, произошла в ту ночь, когда он бежал. Сам Джонни вам рассказывал, что Далриада подверглась во время войны только одному воздушному налету. Лжеджонни упомянул об этих двух обстоятельствах во время первого разговора с вами, когда сказал: «Они разбомбили только дом для эвакуированных детей и лагерь для военнопленных». Таким образом, вам стало известно, что «тот, который убежал», должен был убежать в ту же ночь, когда подвергся бомбардировке дом настоящего Джонни в Далриаде. Стоктон сообщил вам, что все в этом доме, кроме Джонни, были убиты, что Джонни оказался единственным оставшимся в живых. И что дом находился на окраине города, где жили несколько соседей, из которых, по-видимому, никто не смог бы узнать какого-то ребенка из дюжины эвакуированных детей по его внешности.

– Другими словами, «тот, кто убежал», исчез в Далриаде той же ночью, когда мальчик, известный нам под именем Джонни, объявился там, не имея никаких свидетелей, способных подтвердить его личность. Это могло вызвать подозрения о возможной подмене, особенно в связи с тем, что вы подозревали Лжеджонни в эмоциональности, в нежелании рассказать вам всю правду, когда вы заставляли его сообщить вам подробности ночной бомбардировки.

Таким образом вы сами убедились, что он что-то скрывает, не хочет вам рассказать о том, что же произошло на самом деле в Далриаде в ту ночь.

Я себе представляю развитие событий следующим образом. «Тот, который убежал», отправился на окраину города при полном затемнении, когда все там смешалось из-за воздушного налета, и добрался до развалин разрушенного бомбой дома до того момента, когда к нему с других объектов приехали пожарные и бойцы гражданской обороны. Он, вероятно, увидел, что все жильцы этого дома мертвы, а один мальчик находится в полубессознательном состоянии, – он был приблизительно его возраста, такого же роста, у него был такой же цвет лица. Теперь мы знаем, что он его пристрелил, затем зарыл вместе со своей немецкой формой под стеной, где никто никогда не заметит этой могилы. Письма, найденные в карманах мальчика и его документы, паспорт снабдили его всей необходимой информацией о его прошлом: возраст, имена родителей, национальность, страны, которые он посещал и тому подобное. Даже фотография в паспорте была довольно похожей на Лжеджонни, и он запросто, вооружившись ею, мог пройти любую проверку. Между ними существовало физическое сходство. И вполне естественно, что самозванец, похожий на настоящего Джонни, должен быть похожим и на его кузину, что вы и заметили в отношении Алисы. Лжеджонни мог и сам поджечь дом, чтобы замести следы и скрыть то, что на самом деле там произошло. Когда прибыли пожарные, они обнаружили лишь одного оставшегося в живых, – Лжеджонни, одетого в костюм настоящего Джонни, с его подлинными документами. Он, конечно, был потрясен, взволнован, как и любой мальчик на его месте после бомбардировки. Поэтому они не заметили ничего особенного, – как вам сказал Стоктон.

– Но как бы Лжеджонни ни старался замести следы, все же существовало несколько «ключей», которые могли бы вам открыть его настоящую личность. Вам стало известно, что беглый немецкий военнопленный служил в войсках связи, поэтому должен был обладать элементарными знаниями по электричеству. Стоктон заверил нас, что Джонни никогда не изучал электрофизику ни дома, ни в школе… И все же у того Джонни, которого мы знали, была какая-то подсознательная привычка рисовать букву Т внутри круга с буквами Е, I, R, расположенными в трех его частях:

                                            


Этот символ используется новичками при изучении электрофизики в качестве мнемонического знака для выражения закона Ома, основы всей науки об электричестве. Буква Е означает напряжение тока, I – силу тока в амперах, R – сопротивление. Главные уравнения выглядят таким образом:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю