Текст книги "Кто-то умер от любви"

Автор книги: Элен Гремийон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Но внезапно, после долгих лет, когда на меня лишь изредка накатывали приступы легкой депрессии, все демоны, жившие в моей душе, пробудились и подняли голову, и я с ужасом поняла, что прошлое не умерло.

А я-то имела глупость думать, что такой поступок, как мой, может безнаказанно сойти с рук.

Меня охватил леденящий ужас перед новым рождением, перед появлением нового звена в этой цепи.

Я не хочу еще раз переживать то, что уже пережила, не в том я возрасте. К тому же не хочу видеть, как моя ложь обретает новое лицо. До сих пор она касалась лишь одного человека – Камиллы.

Я никогда не думала, что моему обману суждено меня пережить. Ложь отличается тем, что должна быть раскрыта, разоблачена, она не должна перерождаться в правду – окончательную, непоколебимую, непреложную. В правду людей, у которых вся жизнь впереди и которым неведомо прошлое. Я не имею права лишать корней всех тех, кому суждено родиться. Чтобы жить по-настоящему, люди должны знать, откуда они взялись: когда я думаю о положении Камиллы, я еще больше в этом убеждаюсь.

Итак, если со мной что-нибудь случится – а вы узнаете об этом в тот же день, – я прошу вас все рассказать Камилле, ведь вы – единственный, кто может это сделать. Я понимаю, насколько это будет трудно, но считайте это моей последней волей. Очень прошу вас, расскажите ей все как есть. Будьте предельно честны. Не скрывайте от нее даже самое худшее – самое мое худшее. Опишите Камилле ее мать, обеих ее матерей. И главное, не старайтесь говорить ей при этом ласковые слова, слова утешения. И не просите прощения ни за меня, ни за себя, вам не в чем себя упрекнуть, и в любом случае это не будет достойно ее горя или, быть может, ненависти. Вам нечего бояться, я уверена, что она с этим справится, моя дочь – сильный человек. Непотопляемый, как ее мать.Так что, если она и пошатнется на миг, ребенок, которого она ждет, помешает ей упасть, можете мне поверить. Скажите ей, прошу вас, как я ее люблю. Прощайте, месье! Прощайте, молодой человек! И простите меня.

* * *

«Все было ясно – отвратительно, но ясно. Закончив свой рассказ, ваша мать встала и ушла. Я смотрел ей вслед: она шагала медленной поступью все потерявшего человека, уверенной поступью тех, кто знает, куда идет. Она знала, куда идет. Я в этом уверен. Этот рассказ поставил точку в ее жизни. И я был бессилен ей помешать.

Я заперся в своем кабинете и начал исписывать страницу за страницей эту школьную тетрадь, чтобы в точности повторить все, что она мне рассказала. Мне чудилось, будто я вернулся на много лет назад, в прошлое, на почту, к столу для сортировки корреспонденции, где я заучивал наизусть доносы, перед тем как уничтожить их, а потом, ночью, обходил всех, кого они касались, чтобы предупредить их.

Луи.»

* * *

Я сложила письмо. Захлопнула за собой дверцу машины и направилась к церкви.

Я думала, она гораздо больше. А она оказалась длинной, узкой и приземистой. И вся из дерева, как избушка, если не считать колокольни с шиферной кровлей. Она была не монументальной, но очень красивой. Я подошла ближе.

Изнутри доносилась музыка, и я огорчилась, что в церкви кто-то есть. Но еще с порога увидела в мягком, приглушенном свете ряды пустых скамеек. Я вошла. Помещение, вытянутое в длину, было совсем простым – один неф, хор, деревянные стены без боковых приделов. Под центральным витражом стояла статуя святого Роха, его верный спутник – пес – приподнимал край плаща святого, чтобы показать его язву. Чаша для святой воды была полна. Вода была прохладная, свежая. Я приложила пальцы ко лбу и задержала руку чуть дольше, чем нужно, прежде чем как-то перекреститься.

В глубине, у алтаря, играл на органе мужчина. Хотя он сидел без сутаны, ко мне спиной, узкий белый воротничок не оставлял никаких сомнений. Это был священник. Да и его манера исполнения показалась мне глубоко религиозной. Я шагнула к нему, но тут же отступила назад; я смотрела на пальцы этого человека, бегающие по клавишам, на его крупную голову, на густые, с проседью, волосы. И внезапно узнала его.

И узнала запах дерева и ладана, который мне раньше никак не удавалось определить, – запах, исходивший от писем.

И узнала почерк писем, перевернувших мою жизнь, – этим почерком было написано объявление «Часы исповеди» на массивной деревянной двери церкви, – там тоже буква «п» была похожа на заглавную среди строчных.

Это был он – Луи.

Внезапно его руки замерли на клавиатуре, и музыка стихла. Неужели он почувствовал на себе мой взгляд? Я вышла. Не знаю, обернулся ли он. Я уехала.

Луи так тщательно заботился о том, чтобы я его не нашла, – так зачем же идти ему наперекор, особенно теперь, когда я все узнала.

«Все было на своих местах» – так он сказал много лет назад, влюбившись в Анни в этой самой церкви и тоже глядя на нее со спины. Луи заслуживал того, чтобы его оставили в покое. Навязав ему свою исповедь, мама заставила его погрузиться в воспоминания, и я не стану оживлять их снова, заявившись к нему. И не стану смущать его пусть отдаленным, но все-таки сходством с женщиной, которую он так любил.

Я глядела в зеркало заднего вида на удалявшуюся церковь, ту самую церковь, куда мама пришла облегчить свою совесть и найти посланника. Открытая тетрадь лежала рядом со мной, на соседнем сиденье. Почерк Луи со словами мамы. Безжалостными словами. Я чувствовала прикосновение руля к моему животу, к моему ребенку. Моя мать убила человека ради меня, теперь она убила себя ради него.

Она шагала медленной поступью все потерявшего человека, уверенной поступью тех, кто знает, куда идет. Она знала, куда идет.

Мама знала, что не убавит скорость на этом вираже и не затормозит в последний миг. Наверняка это был тот самый поворот, где погибли ее родители: дорога, по которой она ехала, не входила в ее обычные маршруты. В конечном счете мама поступила как папа. Сколько людей убивают себя таким образом, чтобы не взваливать вину на своих близких?!

Я свернула на дорогу, идущую вдоль озера; вода простиралась до самого горизонта. Я неотрывно думала о теле Анни, покоящемся где-то на дне. По щекам у меня текли слезы, я остановила машину и стала перечитывать тетрадь. От каждой фразы у меня сжималось горло. Пьер, мой дорогой брат, ты по-прежнему будешь твердить, что я была маминой любимицей… Знал бы ты, как бы мне хотелось быть просто ее дочкой. Вода озера сияла небесной голубизной. Внезапно ее накрыло темное облако. Я оторвалась от тетради и подняла глаза. Неужели Озерная фея [23]23
  Озерная фея,или Владычица озера – персонаж легенд Артуровского цикла.


[Закрыть]вынесла мне на руках тело Анни? Нет, это налетели журавли. Сотни журавлей, словно все пророчества мира, собрались здесь, над моей головой. Они кружили в воздухе, исполняя свой величественный птичий балет. Вот и я тоже стала перелетной птицей, перелетевшей от одной матери к другой. Мама, почему, ну почему ты не смогла оставить меня при себе?

Небольшой самолетик подлетел к тому месту, где стояла моя машина, собираясь приземлиться. Я не хотела больше оставаться на земле. В небо, в небо, где теперь обитают все, кого я любила! Я подъехала к аэроклубу. Пилот был крайне любезен.

– Четверть часа? Полчаса?

– Нет, целый час.

Прекрасно, лучшего гида мне не найти, он знает озеро как свои пять пальцев.

– Здорово! – сказала я, пока он помогал мне усесться в кабине.

– Семь месяцев? Это ничего, вы не рискуете разродиться в небесах. Наверняка будет мальчик. Будущий летчик!

– Может быть…

Я смотрела сверху на уменьшающееся озеро. Это было прекрасно, величественно и прекрасно. Я чувствовала себя такой одинокой. Пилот что-то говорил мне в наушники, указывая внизу то одно, то другое место: а вот церковь деревни Нюизман, одна из уцелевших деревянных церквей…

– Спасибо, месье, я знаю ее историю.

– Глядите на свет! – И пилот указал в небо, объятое огненными сполохами заката. Самолет набирал высоту. Я сдвинула наушники на затылок, я больше ничего не хотела слышать, я сидела, прижав к груди школьную тетрадку. Ребенок сильно толкался во мне, я гладила живот, успокаивая его. А самолет все набирал высоту, и фразы танцевали у меня перед глазами, встречались и расходились, и все постепенно становилось ясно.

Глядеть на свет!

* * *

Поль сказал: «Ладно! Если ты считаешь, что как хороший муж я должен переспать с этой девушкой, я это сделаю, но только один раз, слышишь?»

В назначенный день Поль вернулся из города раньше обычного, стремительно вошел в гостиную, бросил: «Идем!» – и вышел, даже не взглянув на Элизабет, не удостоив ее заверений в верности и не обернувшись на Анни, – он ни секунды не сомневался, что она пойдет за ним.

Он вошел в комнату без стен первым, ни о какой галантности не могло быть и речи; в окружении холстов и мольбертов стояла кровать; он отвернулся, нервно заморгав, подошел к тяжелой оконной портьере и отодвинул ее, чтобы впустить свежий воздух.

Он стоит перед окном, как привык стоять перед камином в гостиной; некоторые люди больше любят стоять, чем сидеть, таков и Поль.

Внезапно сквозняк вытягивает из окна белую муслиновую занавеску, и оба ее полотнища, закрепленные сверху, полощутся на ветру; Поль смотрит на них и начинает говорить, говорить агрессивно, он в ярости, и особенно его злит девчонка, которая вбила в голову Элизабет эту дурацкую мысль.

«Не знаю, на что ты надеешься, но между нами ничего не будет, мы посидим здесь несколько минут, а потом я выйду, а ты задержишься ненадолго, как будто должна привести себя в порядок».

В комнате повисает тяжелая тишина, легкомысленно ведет себя только муслиновая занавеска, пляшущая на ветру перед глазами Поля.

Проходит несколько минут; перед тем как выйти, он оборачивается и угрожающим тоном произносит: «Попробуй только хоть слово сказать Элизабет!»

Хлопнув дверью, Поль возвращается в гостиную и встает, как обычно, перед камином. Элизабет смотрит на него как на изменника, который, несмотря ни на что, верен своим привычкам.

Она и не подозревает, что он сохранил верность не столько привычкам, сколько ей, Элизабет; это было 9 апреля, дубы еще стояли голые, хотя солнце уже сильно пригревало.

9 мая Поль, старательно считавший дни, объявил Элизабет, что Анни не забеременела; он не был готов к расспросам.

«Откуда ты можешь знать?» Поль смутился, но тут ему пришла на память муслиновая занавеска в комнате без стен, которая вздувалась, развевалась, полоскалась на ветру. «Мы договорились с Анни, что если она не забеременеет, то высунет краешек занавески в окно. Вечером, возвращаясь домой, я увижу из аллеи эту занавеску, все пойму и скажу тебе; мы с ней так решили после того, как… после того, как все произошло».

Поль солгал, он выдумал этот их сговор, чтобы объяснить, откуда ему известно, что Анни не беременна.

Если бы эта новость так не потрясла Элизабет, она бы заметила, что в то утро Поль не стоял на своем любимом месте перед камином, а перешел к окну. И тогда она, наверно, поняла бы, что с этого непривычного места Поль следит за аллеей, где вот-вот должна появиться Анни: он хотел перехватить ее в холле и предупредить о своей выдумке с занавеской.

«Я сообщил Элизабет, что ты не беременна и известила меня об этом, высунув занавеску из окна». Может быть, Поль даже схватил Анни за руку, чтобы остановить ее, или подкрепил свои слова выразительной мимикой, чтобы она поняла, но Анни вырвалась и ушла, не задержавшись в холле ни на секунду дольше, чем обычно.

Она ненавидела этого человека за его презрительное тыканье, за мерзкое высокомерие; она уже знала, что Элизабет ни за что не отступится от своего замысла, она понимала его жену лучше, чем он сам, и поэтому сказала невозмутимым тоном: «Я согласна, согласна продолжать до тех пор, пока не получится». Лишь бы сделать назло этому хаму, лишь бы снова встретиться с ним наедине и поставить его на место, обратиться к нему тоже на «ты». Поль даже задохнулся от неожиданности, нервно замигал и вышел.

Поль знал, что Анни не беременна, вовсе не благодаря занавеске, а просто потому, что в первый раз в комнате без стен между ними ничего не произошло; но любовь и логика несовместимы, и Элизабет ни о чем не догадалась.

Какой жест, какое слово, какая внезапная пауза заставили Поля и Анни полюбить друг друга, знают только они сами. Только они знают, когда ложь Поля превратилась в правду, а белая муслиновая занавеска действительно стала их тайным знаком.

Следя за любовниками, за их позами, исключающими зачатие, Элизабет не обратила внимания на их шепот; бессильная ярость от невозможности разобрать слова заслонила от нее главное – их подозрительное перешептывание в тишине; почему они переговаривались вот так, еле слышно, если считали, что они одни?

Элизабет должна была бы понять, что этот шепот – привычка, оставшаяся от других свиданий, о которых она не подозревала, привычка, свидетельствовавшая об их встречах в другие дни недели, потому что суббот им уже не хватало, – о встречах, когда они были в доме не одни, так как Элизабет тоже находилась в «Лескалье».

И теперь, когда белая занавеска в комнате без стен развевалась на ветру, это означало, что сегодня ночью Анни ждет своего любимого.

Глядеть на свет.

Луи яростно жал на педали, озеро было уже в нескольких сотнях метров; проезжая мимо «Лескалье», он машинально притормозил, ища глазами велосипед Анни, прислоненный где-нибудь к ограде, но ничего не увидел, только в окне одной из комнат трепетала на ветру белая занавеска, точно призрак.

Только в окне одной из комнат трепетала на ветру белая занавеска – знак, что Анни ждет своего любимого.

Анни не умерла.

Камень, ножницы, бумага, карандаш, огонь, ВОДА. Тело Анни так и не было найдено. Анни не умерла.

Жак, вероятно, расставлял силки для кроликов или рубил дрова, когда вдруг увидел Анни, несущуюся на велосипеде к озеру; она швырнула велосипед на землю, набила карманы камнями и бросилась в воду в самом опасном месте.

Жак побежал к озеру так быстро, как позволяла ему хромая нога, и нырнул в илистую воду; он долго шарил в этой мутной воде, ничего не видя, и наконец почувствовал под руками тяжелое от камней тело Анни; он вытащил ее и понес в «Лескалье».

Анни бредила, без конца повторяя одно и то же, и Жак выполнил ее просьбу: несмотря на холод, открыть окно, открыть окно, открыть окно! Чтобы развевалась на ветру белая муслиновая занавеска – знак, что Анни ждет своего любимого.

Жак сообщил Элизабет, что тело нашли. Деревенские слухи невразумительны, как «испорченный телефон»: никто никогда не знает, кто из игроков исказил правду. Элизабет должна была бы это понять.

Анни не умерла, и Элизабет внезапно обнаружила это, встретив ее в один прекрасный день в подъезде моего дома; она побледнела как смерть, она узнала бы эту женщину среди тысяч других, она узнала ее, поднимаясь по лестнице, и судорожно сжала мое плечо. Элизабет оказалась права: бесполезно было менять парки для прогулок, Анни не потеряет из виду свою дочь.

У нее отобрали роль матери, теперь она потребует роль бабушки. Рождение следующего ребенка разорвет пелену лжи. Элизабет это знала, и у нее уже не было сил бороться; исчезнуть, уступить свое место – вот все, что ей оставалось.

Анни не потеряла из виду свою дочь. Она помахала мне на прощание рукой из окошка привратницкой; и, глядя на всколыхнувшуюся занавеску, я подумала: когда умирает последний член семьи, его кончина уже не требует писем с соболезнованиями.

Анни не потеряла из виду свою дочь. Она помахала мне на прощание рукой из окошка привратницкой; моя мать не умерла, сегодня вечером она откроет мне дверь.

Глядеть на свет.

Слова благодарности

Эта книга никогда не появилась бы на свет без моего любимого и без моего ребенка. Мой любимый смотрел, как я работаю в тишине, и в нужный момент становился моим первым читателем. Ребенок появился в моей жизни в тот момент, когда был мне так нужен.

Эта книга никогда не появилась бы на свет, если бы не мои родители, которые всегда меня поддерживали, и это тем более ценно, что писательское ремесло в их глазах, видимо, не многого стоило.

Она не появилась бы на свет, если бы не мой брат, с которым у нас был один важный разговор на террасе.

Если бы не мои друзья, которые год за годом постоянно спрашивали: «Ну, как твой роман, продвигается?»

Если бы не Барнабе, который однажды вечером попросил, чтобы я рассказала ему эту историю.

Если бы не Ваний, всегда такая внимательная.

Если бы не Лиди и Эльзи, которые помогают мне работать спокойно.

Автор благодарит Лорана Те, Франсуа Жоржа и Брюно Годишона, умеющих так хорошо рассказывать об исторических событиях.

Автор благодарит также Оливье Орбана и Изабель Лафон за то, что они приняли меня в своих издательствах. И спасибо Мюриэль Бейе за ее советы.

Но главное, этой книги никогда не было бы без Шарлотты Либер-Эльман, которая первой поверила в меня и помогла мне своим опытом.