Текст книги "Сомнамбула"

Автор книги: Екатерина Завершнева

Неправда, что их нельзя видеть, что они внушают страх, что у них нет тела, нет души. Крылья есть, но не такие, как рисуют на картинках. До них нельзя дотронуться, рука проходит насквозь.

Мы сидим на подоконнике и смотрим вниз, на город. Яркие пятна машин, звуки улицы, деревья, бесконечное лето, снаружи жара, а у нас тишина, прохлада и свет, льющийся отовсюду.

Он сказал, что мы состаримся вместе, но время идет, а мы все те же. У него русые волосы и серые глаза. Когда он уходит, я пытаюсь вспомнить его лицо и не могу.

Нить за нитью, полотно растет, ложится на пол, наступает ночь. Я совсем разучилась спать и немного скучаю по своим прежним снам. Они были путаные, но живые, и время с ними шло веселей. Теперь ночь отдана работе, а день ожиданию.

Наутро очередная рубашка готова. Он забирает ее и исчезает до полудня. Он совсем не думает о себе, обо мне, он покидает меня ради других узников башни, которые живут на нижних этажах. Ты счастлива, а у них нет даже надежды, говорит он.

Иногда я думаю о том, что нас ждет, когда свет состарится и увязнет в себе, когда его волокна потемнеют и он станет видимым, словно грязное стекло. Каждое наше движение распадется на множество бессмысленных жестов – медленно угасающий след, тысяча рук, тысяча глаз. Мы превратимся в чудовищ, и только память и терпение, тихо тлея в отяжелевшем теле, помогут нам не потерять друг друга из виду.

Мы завернемся в рубашку с одним рукавом, встанем на подоконник,

и окажется, что надежда нужна только вначале, чтобы не было страшно, а подхватывает и несет что-то другое

прощаясь с тобой, я успею попрощаться с той комнатой, где мы любили и думали, что это самое высокое место на земле».

(76)

* АЗ К4 начало таксона ветви

новая тема

A.: Обращаю ваше внимание на еще один прием, встречающийся не впервые – вложенные сновидения. Она, сама того не понимая, ищет выход из замкнутого пространства, а когда этот выход открывается, почему-то не замечает его.

B.: Конечно, ведь там, где выход, обязательно должен быть какой-нибудь отвлекающий маневр.

A.: Мужчина. Ученый.

B.: Много говорит, трубочки показывает.

A.: Смотрите, дальше она описывает тупиковые ветви. Отсеченные сценарии, более чем рискованные. Я, кстати говоря, давно заметил, что Анимус часто персонифицирован мужчиной монголоидной расы. Китаец в данном случае тоже компромисс. Хорошо воспитанный и не очень старый.

B.: Вы проницательны. А заметили еще один типичный синтез – человека и животного? Тело мужчины определенно поделено на две части, сверху – воспитание, снизу – природа, ангел – демон и так далее.

A.: Этот ее ученый водитель потому и не встает из-за руля. Что у него там – остается только догадываться.

B.: Копыта или хвост.

А.: Мой дорогой, разве женщинам это важно. Да хоть два хвоста! Главное, чтобы там было…

И.: Я вижу, уважаемые, что обед не пошел вам на пользу. Расслабились, шутки шутите. А что же дальше будет. Тут у нас самая нежная материя начинается. Феминность просто зашкаливает. Может, подкрутить немного?

A.: Нет, уважаемый, давайте оставим как есть.

B.: Ага, я говорил. Вы увлеклись, коллега, и не на шутку.

А.: Бросьте. Мы же при исполнении. Покажите нам, в самом деле, эту вашу феминность.

любовь и еще

«К., преодолевая сопротивление окружающих, упорно представляет меня как свою жену, хотя ни для кого не секрет, что мы не женаты. Ему постоянно намекают на то, что его так называемая супруга далеко не образец. Вот опять, отвечая на телефонный звонок, он теряет над собой контроль и орет в трубку что-то нечленораздельное, на грани нормативной лексики. Пресса открытым текстом обсуждает, что он загнан в угол, и уверенно прогнозирует, что ему придется сменить жену под давлением государственных интересов».

(77)

«Мы с К. едем в открытом автомобиле по скоростному шоссе. Это наш первый совместный отпуск, который мы собираемся провести на море, подальше от прессы и любопытных глаз.

Нас останавливают под предлогом проверки документов. Начинается обыск. Стройные красотки в военной форме быстро и слаженно демонтируют машину, как будто разбирают автомат на время, по нормативу – четко, уверенными рывками. Через минуту машина выглядит как железная кровать с сеткой вместо дна.

Но позвольте, возмущается К., что все это значит? Одна из красоток достает из нагрудного кармашка постановление об обыске, в котором указано и основное обвинение – сенатор К. ездит по подложным номерам. Другая вынимает из багажника стопку фальшивых номеров и пакет с фотографиями, где К. запечатлен „на отдыхе“ с женщинами всех размеров и мастей. Я совершенно спокойна – и что это доказывает? Что у этих женщин дурной вкус? Они выглядят как-то слишком дешево. До такой степени, что снимки невозможно принимать всерьез. Очередная фальсификация.

Нас отпускают под подписку о невыезде.

Не правда ли, мы не дадим им испортить наше свадебное путешествие?»

(78)

«Мы на Красном море, вода непрозрачная, со взвесью, горького красно-оранжевого цвета. Отпуск подходит к концу.

Я вижу заплаканную женщину, это жена К., она прогуливается по берегу с какой-то местной журналисткой. До меня доносятся обрывки разговора – вы его видели? он не один? (меня они совершенно не замечают, но я на всякий случай прикрываю лицо газетой). Дама утешает свою спутницу – эта женщина просто ужасна, у нее нет ни вкуса, ни манер, ни шарма. Поверьте мне, дорогая, она – временное явление, тем более, что общественность за вас.

К дамам подбегают К. и какой-то пожилой мужчина, К. оттесняет журналистку, спасибо, мы вам позвоним. Они принесли складной шезлонг, хлопочут вокруг бедняжки, усаживают ее, обмахивают, подают платок.

Только теперь я замечаю, что она беременна.

К. убеждает ее не поддаваться слухам. Он здесь по делу вот с этим господином (пожилой мужчина молча кланяется). Я подхожу поближе и сажусь в соседний шезлонг, брошенный кем-то на берегу. Мне нужна только ясность – пусть К. видит, что я тоже здесь. К. за спиной у жены машет на меня руками, продолжая терпеливо уговаривать ее – поедем домой, наш дом готов, я там все устроил как ты любишь.

Я резко встаю и выбрасываю то, что принесла для него. Это лекарство. Маленькие шарики раскатываются по песку и теряются в нем.

У меня в кармане еще одна коробочка с леденцами, которые К. очень любил, как-то по-детски, немного смущаясь оттого, что ему не положено по статусу любить такие пустяки. Сминаю ее, не вынимая из кармана, и ухожу с пляжа».

(79)

«В приемной две девушки в форме и всего два посетителя. Я приехала навестить К. Представляю, как он обрадуется. Наверное, и не ожидал меня здесь увидеть, ведь тюрьма далеко от города и сообщения с ней нет. Занимаю очередь – нужно пройти собеседование с сотрудником тюрьмы и только потом получить пропуск. Свидание регламентировано сводом правил, которые необходимо строго соблюдать. В частности, требуется выбрать мелодию, которой будет сопровождаться встреча, и ее запустят через громкоговоритель. Список мелодий невелик, мой взгляд падает на пункт № И *Между мною и тобою гул небытия*. Кажется, я знаю эту песню.

… между мною и тобой века

… льды и облака

… если можешь, если хочешь, вспомни обо мне

долгая любовь моя…

Но один из посетителей уже выбрал № 11. Молодая жена, он немного смущен. Почему-то я должна уступить, хотя правила не запрещают проигрывать один и тот же номер дважды. Просматриваю список снова, но другие варианты никуда не годятся.

Пока я пытаюсь принять какое-то решение, набегает толпа матерей, жен и сестер, они моментально выстраиваются в очередь и оттирают меня назад. У них определенно есть опыт хождения на свидания. Из двух сотрудниц тюрьмы одна как будто подобрее, я хочу пробиться к ней, но прямо передо мной она захлопывает окошко – посещений больше не будет

девушка вы что оглохли передачи не разрешены тем более это

как вам вообще пришло в голову

и завтра тоже

я вам русским языком повторяю

ПОСЕЩЕНИЙ БОЛЬШЕ НЕТ»

(80)

«Он сидел обняв колени под нашим старым письменным столом я подошла к нему во сне забралась под стол в его темное детство и он поднял голову и посмотрел на меня и тогда я поняла что он мертв и обняла его и наконец-то заплакала и бледный воск как старый снег ноздреватый а под ним талая вода и дерн».

(81)

«Рано утром я проснулась оттого, что на зарешеченное окно села горлица. Ее тихое воркование, еле заметное сияние, разлитое по комнате, детские голоса под окном, свет и молоко.

И тогда я поняла, что тебя больше нет».

(82)

* F2 АЗ конец таксона ветви

тема закрыта

A.: Да-а. И это, вы говорите, без отсебятины? И на том спасибо. Я знал, что мы вырулим в конце концов на тематику униженных и оскорбленных.

B.: Положение второй жены…

A.: …одна из любимейших тем всех времен и народов.

B.: Заметьте, возвращение темы тюрьмы.

А.: И она, представьте себе, на свободе. За решетчатым окном.

В.: Бедная девушка. Столько иллюзий. Ее бессознательное прямо-таки набито утешительными образами. Сплошные химеры.

A.: Кентавры.

B.: Интересно, она понимает, что внутри и снаружи одно и то же?

A.: Вряд ли.

B.: Что у нее нет выхода.

A.: Определенно нет.

И.: Могу ли я интерпретировать ваше замечание как вывод о замкнутой метрике ее сновидного пространства?

B.: Да сколько угодно.

И.: И на том спасибо, как вы говорите. Мне просто нечего фиксировать. Вы приятно проводите время за непринужденной беседой, а у меня протокол.

A.: М-мм… ну давайте сгенерируем что-нибудь для господина И. Скажем так. Замкнутое сновидное пространство наблюдателя характеризуется внутренними петлями, закольцованностью основных сюжетов. В ряде случаев мы наблюдаем сквозные переходы, так называемые сифонные трубки, в сопредельные пространства, но наблюдатель их, похоже, не замечает. Про феминность будем писать?

B.: Я бы написал.

А.: Ага, а меня обвиняете. Ну и феминность, значимо снижающая надежность данных и возможность их переноса в другие условия. Сами сформулируйте там.

И.: Кисло. Ничего нового.

А.: А мы-то тут причем.

И.: Ладно, у нас еще два блока.

А.: Давайте их блоком и посмотрим. Какой смысл каждый раз что-то говорить.

А. и В. устраиваются в креслах, через некоторое время А. погружается в сон.

на выписку

«Меня выписывают из больницы, и я долго прощаюсь с главным врачом. Больница опустела, пациенты разошлись по домам. Мне тоже пора собираться.

По пути к себе я заглядываю в палату моей учительницы музыки, которая умерла вчера вечером. Хочу взять что-нибудь на память. Оказывается, она рисовала на стекле, белой краской. Ее работы аккуратно расставлены по комнате. Это предчувствие зимы.

У меня столько вещей, что их невозможно вынести за один раз. Мама и сестра тоже умерли в этой больнице, и я хочу забрать все, что имеет к ним хоть какое-нибудь отношение. Одежду, книги, простыни, меховые тапочки, чашку с отбитой ручкой, железную ложку – и все это старое, поношенное, ломаное. На каждом предмете висит бирка с инвентарным номером. Хлама так много, что я сажусь на пол и начинаю плакать. Господи, ведь я одна, совсем одна».

(83)

«Все еще в палате. Вечер, солнце садится, заливая комнату темным золотом. По коридорам носятся мальчишки, играют в мяч. Как хорошо, думаю я, что они не знают, сколько здесь всего произошло, как мучительно умирали люди. Не знают, что двери не заперты, а то бы все у меня перевернули вверх дном. А я и так задержалась, перебирая вещи. Кажется, мне пора идти.

Я выхожу в коридор, неся в руке стеклянный сосуд с молоком. Молока немного, но на первое время хватит. У выхода меня встречает муж, он выглядит очень усталым. Наверное, дежурит с самого утра. Как дела, спрашиваю. Ничего, все в порядке. Малыш уснул. Пойдем домой, он тебя целый день в окошко высматривал. Где же мама, почему не идет. Поплакал и уснул. А я сразу собрался и в больницу.

А где твои вещи?»

(84)

«Ночью просыпаюсь от сильной жажды. Скрипка еще звучит, а я еще плачу, как будто струны протянуты по живому сквозь тело и каждая нота отзывается болью и радостью одновременно. В детской комнате синие сумерки, по потолку бегут полосы света. Кроватка пуста.

Господи, как я могла уснуть. У: тала, не дождавшись его возвращения. А ведь уже ночь, уроки давно окончены. Где же он. Где он.

И снова скрипка, и за окном во дворе луч света, овальное пятно движется по детской площадке, по спящим кустам, по клумбам, по песку. У сетки ворот одинокая фигурка. Его не позвали домой. Других детей позвали, и они побежали, а он нет.

Ну что же ты. Позови его. Он ждет».

(85)

«Наш сад в сумерках. Белые цветы фосфоресцируют. Безветрие. Запах жасмина. Скоро рассвет».

(86)

«Круглые, мягкие зеленые холмы. На одном из них белая беседка, в которой хранится великая книга жизни. Она лежит на мраморном столике, засыпанная алыми листиками рябины. У нее нет ни страниц, ни букв, я держу в руках слова, но не чувствую их веса, они сделаны из воздуха.

В книге записано все, что с нами должно случиться, и что уже случилось, с каждым из нас. В ней можно найти ответ на любой вопрос. Я читаю: не существует единой сухой клетки для всех уровней жизни.Живое не укореняется в земле, оно растет само из себя. У него нет ни формулы, ни генетического закона. И если дыхание или движение кажется атрибутом жизни, то виноваты в том наши земные глаза.

За окном осенний пейзаж. На подоконнике – красные яблоки, крупные, с розовыми прожилками. Сад осыпается, спелые сливы падают на крышу дома, деревья, опутанные паутиной, потерявшие зрение и слух, застыли в ожидании зимы. Жизнь клонится ко сну, но даже во сне она полна сил.

Я продолжаю читать. Страницы раздваиваются, и чем больше я успеваю прочесть, тем больше их становится. Наконец, оторвавшись от книги, я снова смотрю в сад. Солнце по-прежнему висит над горизонтом, сумерки так и не перешли в ночь. Внезапно я замечаю круп белой лошади, которая щиплет траву под яблоней. Перемещаясь с места на место, она плывет, не касаясь земли. Ее всадник уже в здании. Он явился за мной. В соседних комнатах слышится свист меча и больше ни звука.

У меня осталось несколько секунд, но уже ничего нельзя исправить.

В комнату входит(?) юноша, его лицо словно высечено из камня – оно одновременно мужское и женское, локоны цвета пшеницы, нечеловеческая красота, которая вызывает только раскаяние и ужас. И я сразу понимаю, что теперь умру. Начинаю что-то лепетать, о каком-то деле, которое не закончено, я должна,я одна, у меня дети, я еще не готова, но он безжалостно, не слушая, не медля ни секунды отсекает мне голову. Сияние разливается по комнате, которой больше нет».

(87)

«Мое дыхание слабеет. Провожающий шепчет на ухо – ты будешь удивлена, растеряна, сбита с толку, но эти слова потеряют свой смысл. Там нет ничего, похожего на здешнее, ничего из того, что можно представить, к чему мы привыкли. Не думай, все равно не угадаешь. Разве что шампанское – пузырьки, пена, сладкое, зеленое бутылочное горло, одним выстрелом, сразу, в ослепительный свет».

(88)

«Переход с каменными стенами и потолком, ни одной лестницы, пологий уклон вверх. Еще несколько поворотов – и мы у цели. То ли глаза закрыты (завязаны?), то ли нетерпение так велико, но я не помню тех, кто идет вместе со мной. Разговоры о чем-то обыденном, а значит, о самом главном, о чем забыть можно только на время.

Переход светлеет, на полу появляется хвоя, мелкая листва, видны неровности (следы тех, кто прошел здесь до нас?), и вот сверху пахнуло летним теплом, нагретым асфальтом, тополем, горячим хлебом, свежей краской.

Господи, мы и не ожидали. Здесь жаркий май, цветущие бульвары, чисто вымытые окна, сирень, пустые скамейки. На нас, наверное, и лица нет, а одеты мы как арестанты. Но это ничего.

Счастье быть здесь, почти астматического свойства. Нам предстоит долгое и трудное привыкание к свету, нужно будет смотреть прежде на воду, на отражения вещей, на колеблющееся пламя. Мы идем и не можем расстаться, хотя нам в разные стороны. Звенят трамваи, воробьи купаются в пыли, и я стою как вкопанная под окнами дома, мимо меня входят и выходят дети, из окон – разноголосица, настраиваются все сразу, кто-то отбивает такт, кто-то считает вслух, поднимается вверх по линеечкам нот до самого неба и потом вниз, ко мне, а я – старый тополь, обрезанный ранней весной, из надтреснутого ствола вверх – тоненькие зеленые ветки, как руки, седой и оглохший от счастья».

(89)

* S2 J3; N2 V3; F2 конец таксона ветви

тема закрыта

конец

«Свадебное путешествие по средиземноморскому побережью. Развалины, развалины, развалины. Лодочки, музеи, отели три звезды, поцелуи, сон. В конце месяца на первый план понемногу выступают маленькие магазинчики (нет сомнений, в этом сне я – женщина). Вот еще один, но я разочарована уже на входе, одежда дрянная, какая-то войлочная и бесцветная. Хозяйка тащит нас внутрь, а муж почему-то выражает неподдельный интерес к ее товару. Мне ничего не остается, как по-быстрому все обойти и выскочить на улицу.

На парковочной площадке несколько экскурсионных автобусов, в одном из них я замечаю водителя, очень похожего на нашего, но это не он. До чего же местные любят темно-голубой цвет – наверное потому, что он прекрасно оттеняет черные волосы и смуглую кожу. Впрочем, они все на одно лицо.

Кажется, я вышла с обратной стороны магазина, потому что это место мне незнакомо. Придется вернуться, иначе я непременно потеряюсь. Не стоило проявлять инициативу. На входе в магазин у меня начинает кружиться голова и я падаю, теряя сознание, в каком-то подсобном помещении (разве мы здесь были?). Последнее, что отпечатывается на сетчатке, – войлочный коврик на потолке, потертый, некрасивый, с изображением попугая на жердочке, лапа на цепочке, в клетке поилка и зеркало.

Где и как очнулась – не помню.

Муж вел меня по улице, а я никак не могла сфокусироваться, не понимала, куда мы идем.

Автобус наполовину пуст. У мужчины на переднем сиденье седые волосы, его лицо мне смутно знакомо. Краем глаза я замечаю, что все пассажиры пожилые люди. Они горячо приветствуют меня, и это странно. Их оживление, их неестественная радость, смешанная с жалостью, совсем не пропорциональны тому факту, что кто-то зашел в экскурсионный автобус. Я начинаю прозревать. Спрашиваю у мужа: „Сколько времени я отсутствовала?“

Он отвечает – „СОРОК ЛЕТ“.

<…>

В ужасе хватаюсь за свое лицо, ощупываю его

отвернитесь, не надо смотреть,

понимая теперь, откуда сочувствие. Сорок лет, я должна быть уже глубокой старухой (эти бессознательные расчеты, конечно, возникают у меня тридцатилетней, которая упала на пол в маленьком магазине).

У меня отняли жизнь. Больше ничего не будет.

Один из пассажиров, парикмахер по специальности (так он представился, видя, что я его не узнаю), берет в руки ножницы и коротко стрижет меня. Остальные пассажиры наблюдают. Они расходятся во мнениях: часть уверена, что стало хуже, чем было, другая – что я теперь выгляжу моложе, хотя и похожа на монашку. Зеркала нет ни у кого.

Начинаются разговоры о том, как меня разыскивали и вызволяли из плена.

Хозяева магазина держали его в качестве прикрытия для каких-то грязных дел, а сами заманивали посетителей и обращали их в рабов. Они пичкали людей запрещенным психомиметическим средством, от которого сначала пропадает память, а за ней – и воля. Оказывается, меня выдали замуж за конюха, я работала прислугой, стояла за прилавком, гуляла с хозяйскими детьми, мыла полы. Мои руки, кроме их почтенного возраста, ничем, однако, не выдают мое подневольное прошлое.

Дальше – мысль о том, что должно произойти после сорока лет непрерывного употребления сильнодействующих средств. Муж говорит – мы нашли хорошего нарколога, он поможет. Как же ты не понимаешь! Я не вынесу этого лечения и вряд ли смогу вернуться к жизни. Вы зря старались. Стоило ли спасать меня, не лучше ли было оставить все как есть.

У нас с тобой нет и не может быть детей, нет будущего, мы старики, которые не засыпали и не просыпались вместе, и я даже не помню, был ли у нас дом или сад. Я помню только твое лицо.

И все-таки, добавляю я, уже окончательно придя в себя, лучше так, лучше знать».

(90)

* Е1 конец таксона ветви

тема закрыта

Наверное, я должна ощущать адскую боль, ведь я пережила вскрытие грудной клетки, но боли нет. Поднимаю руку и она движется легко, как у пловца. Просыпаюсь в один-единственный день, который понемногу выступает из тумана. Возвращается память, но не воля. Или воля, но другая.

Помню маму, ее улыбку, мелкую речку, заросшую травой,

мостки, золотой плес, высокий темный лес вокруг.

Помню сестру, она бросает в воду кусочки хлеба,

мокрые спины речных рыб, их круглые рты.

Помню отца в высоких охотничьих сапогах,

рыжую ушастую собаку, которая носится по полю вместо того, чтобы залечь в траве и наблюдать, как ей и было сказано.

Сестра наступила на пчелу и плачет, отец вынимает пчелиное жало из ее ножки.

Потом он берет нас обеих на руки и подбрасывает в небо, а мы хохочем.

Мама тоже смеется, глядя на нас, у нее во рту травинка.

Вечером – костер, разведенный на берегу. У костра незнакомый человек, предлагающий разделить с ним его ужин. Беспокойный сон в прозрачной от огня палатке, отец не ложится, разговаривает с тем человеком до утра, ворошит угли, переспрашивает снова и снова, сердится, молчит.

 
я скажу тебе теперь
но ты не услышишь
 
 
этот день один не рассеется, не прейдет
 
 
и они останутся здесь
ты же будешь жестоко страдать и пойдешь со связанными руками куда не захочешь, и проживешь жизнь долгую, жилистую, упрямую, полную труда и печали
 
 
А потом?
потом твое время свернется
как старое молоко
и ты спустишься к реке
будешь звать их, искать брод
уйдешь под воду
на другом берегу они найдут тебя
и заплачут, обнимая тебя
и смерть отдаст свой яд
и ты услышишь, как говорят они
был и умер, пропадал и нашелся
тогда ты вспомнишь меня
и этот день
 
 
А теперь идем, я покажу тебе дом, и реку, и огонь, и землю.
 

Молчание.

В. и И. смотрят на А., который продолжает спать в кресле. Через некоторое время А., по-видимому отреагировав на отсутствие звукового сопровождения, просыпается, потягивается и встает как ни в чем не бывало.

A.: Я полагаю, на этом мы можем закончить наше затянувшееся заседание. Материал нулевой. Повторы, повторы, повторы. Подобными историями у нас забиты все шельфы, простите, полки.

B.: Не скажите, тут есть парочка сюжетов…

И.: Одну минуту. У меня остались вопросы. Во-первых, что мы будем делать со свидетелем. Ваше заключение. Прошу высказаться господина А.

A.: Неужели вы всерьез полагаете, что тут может быть два мнения?

B.: А я бы пошел на ограниченный контакт с внешним миром.

A.: Только закрытый режим. При обострении – медикаментозное сопровождение стандартным курсом.

B.: А я настаиваю на том, чтобы мое особое мнение было отражено в протоколе. Перед нами нетипичный случай. К тому же вы сами говорили о положительной динамике. Я считаю, что в малых дозах…

A.: В таком случае я снимаю с себя всякую ответственность, то есть перекладываю ее на вас и ваше особое мнение.

B.: Нет, позвольте, решение должно быть коллегиальным.

И.: Господа, предлагаю компромиссный вариант.

A.: «Красный мак»?

И.: Вы согласны?

B.: Если ничего другого сделать нельзя… Но как быть с этими материалами, ведь они ни в какие ворота, так сказать.

A.: Артефакт. Ошибка наблюдательной методики.

B.: Но вы посмотрите, как высока степень связности…

А.: Предвзятость.

И.: Скажем так, задано слишком высокое входное значение согласованности, данные просеяны, в результате отобрано только то, что проходит через критерий.

В.: Но я не могу просто так взять и отбросить…

A.: Господин И., что вы предполагаете делать с этими записями? И вообще, может быть, вы раскроете тайну нашего присутствия на этом, с позволения сказать, симпозиуме?

И.: Уважаемые коллеги, настало время мне перед вами извиниться. Я отчасти ввел вас в заблуждение. Этот материал был признан негодным на предыдущем консилиуме, но одного голоса не хватило. Поэтому его отправили на повторную экспертизу. Теперь я вижу, что заключение было правильным. Так что, извините, уважаемый В., ваше особое мнение учтено не будет.

B.: Но позвольте, господин И…

A.: Что же вы нам сразу… Комедия, ей-богу.

И.: А предвзятость? Нет уж, до конца так до конца.

B.: Хотелось бы уточнить причину, по которой был дисквалифицирован наблюдатель.

И. (мнется):Видите ли… наблюдатель… в общем, мы его потеряли, точнее, не нашли.

A.: Как это?

И.: Во всяком случае, ему больше не снятся сны. Такие, которые могли бы нас заинтересовать.

B.: Вы сами-то понимаете, что говорите?

И.: Мы также хотели проверить, верными ли были предписания врачей. Вы подтвердили основной диагноз и общую тактику ведения дела.

A.: Лихо. А вскрытие проводили? Шучу.

B.: И что теперь?

И.: Прошу расписаться в протоколе консилиума. Мы очень продуктивно поработали, несмотря на некоторые, э-э-э, трения при обсуждении материала. Однако нам удалось прийти к общему заключению и проявить не только профессиональную, но и коммуникативную компетентность. Благодарю вас, господа, мы вызовем вас, если возникнет необходимость. Уведомляю также, что всякое совпадение между действующими лицами и другими людьми, ныне живущими или умершими, следует считать случайным. Записи с отчетами наблюдателя можно стереть. Запись обсуждения – тоже.

Всем спасибо, все свободны.

Свет гаснет.