Текст книги "Сомнамбула"

Автор книги: Екатерина Завершнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Со временем сны приспосабливаются к нам, они понимают, что на них смотрят и начинают подыгрывать, а спустя некоторое время – обыгрывать всухую. Нас учили всегда быть начеку и не идти дважды одним и тем же путем. Однако я давно заметила, что обманки теряют силу только тогда, когда мы проходим мимо них дважды.

«Широкая просека, по которой идут люди, много людей.

Сосновый лес, дачные места, мелкий дождь. Прямо над нами проходит высоковольтная линия. От проводов к земле тянутся какие-то нити (иглы?), им навстречу из земли вырастают другие – чистых, нечеловеческих, аппаратно-спектральных цветов. Гроза прямо над нами, она зацепилась за провода, сгустилась, ее электрическое поле стало видимым. Главное – крепко держаться за руки и идти ровно по силовой линии, по максимуму, иначе – смерть. Ты говоришь – а что если гроза сместится? Мы заложники небесного электричества. Посмотри, вокруг падают люди, убитые высоким напряжением, а ведь мы ничуть не лучше их.

И вдруг пасмурная муть обрывается, солнце, все позади. Мокрая, ржавая остановка. Старенький автобус, на полу хвоя, сиденья изрезаны. Давай откроем окна, здесь душно. Кондуктор, не отрываясь, глядит на последние капли дождя, стекающие по лобовому стеклу. В автобусе папа, мама и моя маленькая сестренка, она еще не умеет говорить, она даже ходить не умеет.

Мама, познакомься. Мы когда-то вместе учились, это было давно.

Главное – крепко держаться за руки.

Через несколько секунд электрические иглы пробивают железную крышу автобуса, словно бумажный билетик. Все бегут, но только не мы. Мама улыбается мне.

Это ненадолго. Сейчас гроза уйдет. Навсегда».

(15)

* El F2 АЗ начало таксона ветви

новая тема

A.: Ничего необычного. Что скажете, коллега?

B.: Основная idee fixe в женском сценарии: идеальный возлюбленный, миф о Психее.

И.: Однако, наша протагонистка хорошо училась в школе. Силовые линии, электрические поля, закон Кулона…

Смеются.

А.: Вы не возражаете, если я закурю.

И.: Пожалуйста-пожалуйста. Я забыл вам предложить. Ассистент, будьте любезны, включите нам вытяжку.

север

Полюс невозможности. На первый взгляд, здесь жизни нет, но и на том юге, который противоположен северу, ее нет тоже. Север – плоское место, и это сразу отражается на лицах вновь прибывших. Попадая сюда, мы снова становимся представителями монголоидной расы. Все дело в ином масштабе – полярная область вне и над человеком, поэтому неровности лица не имеют здесь никакого значения. Сверху они совершенно неразличимы.

Ожидание севера: правильные тела, идеальный горизонт. Оказывается: строительный материал, сваленный как придется, лед, асбест, искореженные цементные плиты. Хаос битых форм, облитых жидким азотом. Удивление – здесь можно дышать самым обыкновенным воздухом, только очень чистым. Можно снять шапку.

Солнце не ослепляет. Это место временной остановки, тут тоже живут и ждут. Если приглядеться, на дальнем берегу можно увидеть обледенелую деревушку.

«Санитарный поезд, на полках раненые. Обход врача – редкость. Врачи не успевают ни есть, ни спать, вагоны длинные, переходят один в другой, никак не кончаются. Сестры милосердия в халатах, надетых поверх телогреек, в валенках. Разносят что-то в жестяных лотках. Бинты. Занавески приспущены.

Я лежу на верхней полке с рассеченным животом. Крови нет, она давно остановилась. Белые простыни. На боковой полке внизу – мальчик лет десяти, худенький, бледно-русый, смотрит в окно. Кажется, он совершенно здоров, наверное, едет с кем-то из раненых, сын полка. Я останавливаю проходящую мимо сестру милосердия, и мне сразу становится стыдно. У нее есть дела поважнее, чем отвечать на мои вопросы.

Она качает головой. Мы сделали все, что в наших силах. Остальное зависит от организма. Продержитесь еще день, два, неделю – будете жить. Неделю? Может, и больше. Месяц? Вам нельзя разговаривать. Лежите тихо.

А кто этот мальчик?

Это ваш сын.

Что с ним?

С ним все хорошо.

Рельсы вдоль Ледовитого океана, тяжелая вязкая волна (прозрение – это не вода) достает почти до самых окон, простуженное солнце неподвижно висит над горизонтом. Я ничего не помню. У меня есть сын».

(16)

Вспомнилось потом. Лежала в переполненной палате, и никто не подходил, и не приносили ребенка, только иногда проверяли пульс и трогали лоб, нет ли жара. Жар не прекращался. В натопленной комнате, куда нас перевезли, было тихо и темно. Запертая в доме одна с младенцем

на месяцы и месяцы

не помнила ничего и не видела снов

и вот однажды утром

расчесывая его русые волосы

«мама»

а ведь ему и года не было

отчетливо но как будто не мне

куда-то в сторону

а сам смотрит в окно на пустой каток

и солнце между панельными домами

и я вдруг узнала в нем того мальчика

из поезда

У меня есть сын. С ним все хорошо.

«Поляна посреди глухой тайги. Высокая молодая сосна, засыпанная снегом. Когда снега становится слишком много, ветка нагибается, и снег падает вниз. Тайга, в которой никогда не было и не будет людей. Это самое укрытое место на земле, его тишина невыносима для человеческого уха. Все тепло мира под снегом здесь. Мама, все твое тепло. Мир, как дитя, укрытое теплым одеялом.

Когда я смотрю на свою сосну, все звуки исчезают, и я не слышу ничего, больше ничего не слышу».

(17)

* Е1 N2 НЗ; Е1 N2 V3 начало таксона ветви

новая тема

A.: Послушайте, это уже становится неинтересным. Задачка для первокурсника. Но если вы настаиваете… Хрестоматийный вариант послеродовой депрессии.

B.: Вы правы, но надо принять во внимание, что пациентке, по-видимому, делали общий наркоз. Будьте добры, медицинскую карту. Меня интересует запись анестезиолога. Ну и почерк.

И.: Как у всех врачей.

A.: Позвольте-ка… Ничего не понимаю.

И.: А вы что, ищете в карте сведения о кесаревом сечении? Не смешите меня, профессор, их там нет.

B.: Действительно…

И.: Вы же сами говорили – апелляция к реальности. Живительно, но даже лучшие эксперты с многолетним опытом работы периодически попадаются на одну и ту же удочку. Напоминаю, что мы должны с известной долей скепсиса относиться к заявлениям наблюдателей о том, что у них есть семья, дети и прочее и прочее. И давайте не углубляться в детали. Следующий эпизод, пожалуйста.

юг

Север – антипод, отличий мало. У настоящего юга характер инсталляции, сварных железных конструкций, фабрик, конвейера. Основа жизни – жидкий кремний. Вода, в общем, есть и здесь, только она загрязнена. Кажется, что север возникает из юга, когда температура окружающей среды наконец-то падает.

«Приехали на заработки (реплика мужа: обитателям гетто тоже говорили, что они отправляются в трудовой лагерь). Нас выгрузили на поляне, подтаявшей от солнца, предыдущая смена рассаживается по вагонам (я же тебе говорила – не выдумывай! вот они, едут домой, живые и здоровые).

Ночи холодные, днем страшная жара. Пейзаж, созданный гигантским ходом температур. Прямо перед нами два высоких террикона, кругом шлак, усеянный мелкими ящерицами цвета шлака.

Неподалеку в лужице воды – спящая девочка. Она напилась, упала и уснула, ясное дело, люмпен. Не говори ерунды, она очень устала, шла с работы и вот. Здесь, кажется, не брезгуют детским трудом.

Припекает солнце. Давай поднимем ее. Ватник на спине намок и облез, под ним множество белесых червячков.

Почему же все остальные выглядят такими веселыми?

Пойдем, нам нужно найти себе комнату, устроиться как-то. Нельзя медлить, а то не достанется. Представь себе, задержаться на поверхности после захода солнца. Разорвет».

(18)

Детям всегда желают добра, даже такого, которое становится добром только в силу необходимости. Добывают постоянную прописку. Стараются, чтобы их положение за колючей проволокой было прочным. Сияние, окружающее детские головы, – оно и хранит, вопреки всему.

«Вновь прибывшие направляются к месту проживания. Здесь что-то с гравитацией, слишком высокие здания, окон нет. На ближайшем доме табличка – „детский лагерь“ (муж говорит: больше похоже на Байконур, и площадки перед домом разлинованы не для игры в классики). В лагере дети, они отделены от родителей.

Жуткий визг вселенского напильника, пыль, щебень, камни. Толпа бежит врассыпную, люди в панике бросаются на землю. Через несколько минут репродукторы передают отбой воздушной тревоги, все поселенцы целы, разрушений нет. Едва мы успеваем пройти два квартала, сирена воет снова. Скоро привыкнете, говорит конвойный, это вроде грозы. Бывает убьет кого, но чаще только пугает.

Справа от нас осыпавшийся дверной проем, за ним лестница наверх. Пока остальные поднимаются на ноги и строятся в колонны, я успеваю туда заглянуть.

В комнате без окон сидят три женщины в черном – две заняты шитьем, одна сматывает нитки. На вопросы не отвечают (глухие?). Прохожу мимо них, стараясь не шуметь. За следующей дверью грот из ракушечника, в центре которого еще одна женщина, смотрит прямо перед собой, без улыбки. Руки сложены на коленях. Столько просителей каждый день.

Я не успеваю сказать ни слова, как она превращается в алтарь, выложенный по краям цветной галькой. Вместо головы – два гладких камня овальной формы. Перед алтарем узкая полочка с продолговатыми лунками, в каждую из них вложено по камешку. У изваяния поразительно естественные формы. Это живой камень.

Я понимаю, что должна попросить ее о ребенке, но у меня с собой ничего нет. Вокруг алтаря рассыпаны бусинки, стеклянные шарики, рисовые зерна. Я подбираю их с земли, но они текут сквозь пальцы как песок. На моей ладони остается только спинка мертвой пчелы, ее легкое пустое тельце, которое я и кладу в лунку. „Дай моему ребенку родиться здоровым, и пусть мы будем вместе, будем счастливы“.

Я даже не знаю, к кому только что обращалась.

Нас обнаружили, торопят. Колонна снова собрана, рядом разбитные фабричные бабенки, они потешаются над моим огромным животом, спрашивают у мужа – а что, ваша жена уборщица? Я знаю, нужно молчать.

А вот и место постоянного содержания. На входе проверяют документы, вертушки только в одну сторону. На рукав клеится одна метка, в руку дается другая (шибболет). Высокий красивый офицер с белыми ресницами. Я стараюсь попасть к нему в очередь, чтобы объяснить. Моя девочка родится здесь, значит, у нее будет гражданство. Офицер соглашается. На будущего ребенка выдается истинный пропуск – клиновидный камень кирпичного цвета, цвета шлака, похожий на ископаемое орудие труда (наконечник, скребок).

А ведь это шанс и для тебя, говорит мне муж. Главное – молчи.

Ты должна во что бы то ни стало родить этого ребенка».

(19)

Богоматерь всех скорбящих, пусть она никогда не узнает. Пусть она будет счастливей, чем я. Обычная просьба любой матери. Ее можно выполнить разом, на всех. Все женщины в твоем гроте на одно лицо.

* El S2 J3; El S2 W3 начало таксона ветви

новая тема

A.: Налицо, однако, ключевые признаки эмоциональной сферы шизофрении. Безжизненные пространства. Черви. Механистическая модель.

B.: Пожалуй.

A.: Но это, так скажем, поверхностный диагноз. Надо вводить поправку на погружение, поскольку картина психоза возникает во время сновидного регресса к архаическим слоям психики. Наш наблюдатель проходит через искусственное обострение, спровоцированное исследованием. С другой стороны, здорового человека трудно спровоцировать.

B.: Согласен. А как вам понравилась ее систематика?

A.: И не говорите.

B.: Все по полочкам, как в аптеке. Каждому сюжету соответствует особый код – характерная педантичность.

A.: Члены семьи, дети, муж, и со всеми что-то происходит… Какой у нее, однако, разветвленный бред.

B.: Да, система многокомпонентная, но что касается степеней свободы… Шаг влево, шаг вправо… Она добровольно идет в тюрьму, да еще уговаривает себя и других, что они попали в лучший из миров.

А.: Именно. На галеры.

В.: Сон вообще штука принудительная. Я, например, во сне даже бегать не умею.

A.: А летать?

B.: А вы?

A.: Я все больше сплю без сновидений. И меня это вполне устраивает.

B.: Интересно, она хотя бы попытается сбежать оттуда или будет ждать спасителя?

И.: Вообще-то случаи выхода за пределы индивидуального сценария крайне редки. Однако вопрос сформулирован в точку – к теме побега мы еще вернемся через пару-тройку сюжетов.

снаружи и внутри

«В поточной аудитории демонстрируется новое изобретение – шлем для проекции индивидуальных мыслеобразов на экранную поверхность(так написано на афише). Мы прогуливаем лекции по нормальной анатомии – почему бы не посмотреть на мыслеобразы?

Никаких электродов, гладкий серебристый шлем вроде мотоциклетного. Технология еще не отработана, изображение не удается сфокусировать, говорит человек за кафедрой, мы видим только разноцветные живые пятна, сливающиеся друг с другом вопреки законам смешения цветов (значит, мысли ведут себя иначе, чем цвета, – интересно, правда? но как же они будут выпутываться, если они узнают мысли по их окраске?). Внезапно меня приглашают на сцену. Вы, вы, девушка. Или молодой человек рядом с вами, пожалуйста.

Если я не пойду, организаторы начнут приставать к тебе. А ты, кажется, не готов продемонстрировать публике свою мысленную палитру. И я иду.

Вылезаю из-под шлема розовая от смущения. На экране – твое улыбающееся лицо. В моей голове нет ни одного пустого места, она вся занята тобой. Смешно, конечно.

Это старые, очень старые снимки. Ты таким себя и не помнишь, и глядишь на себя удивленно, как на послание с того света. Ты такой, как сейчас, двадцати с небольшим лет, но улыбка…

Аудитория провожает меня аплодисментами. Человек за кафедрой протирает очки салфеткой, водружает их на нос, он растерян. По-видимому, говорит он, наш аппарат фиксирует только в высшей степени стабильные и четко оформленные мыслеобразы. Из самых глубин нервной ткани.

Поздравляю вас, профессор, доносится возглас с галерки. Вы, кажется, решили задачу Калиостро и сконструировали детектор любви. Вскоре им оснастят все дворцы бракосочетаний, на добровольных началах, разумеется».

(20)

*Е1

A.: Однако…

B.: «Дорогой профессор, вы напрасно пытаетесь увидеть то, что не поддается отображению» – таков истинный смысл этого эпизода. Остроумно, ничего не скажешь.

A.: Да бросьте вы… В эпизоде фигурирует четкий и устойчивый мыслеобраз, так что ваши остроумные высказывания бьют мимо цели. И вообще, это старая песня: невыразимое, несказанное, мистическое, и прочее, и прочее. Иррациональное есть не более чем резерв для рационального, т. е. потенциально объяснимое. Все объяснимо, дайте срок.

B.: Да, но тогда получается, что иррациональное первично. Наука растет на нем как плесневый грибок на питательной среде.

А.: Ерунда. То есть я хотел сказать – ну и что. Иррациональное вне науки. Мы вообще не можем рассуждать об этом первичном, пока оно не даст о себе знать в виде вторичных процессов. То есть пока не начнется исследование. Само по себе невыразимое и несказанное просто не имеет смысла.

В.: Именно! Однако спешу заметить, что мы вернулись к тому, с чего начали.

A.: Это вы начали. Ваше некритическое отношение к материалу приводит к тому, что он владеет вами, а не наоборот. Свидетельство наблюдателя для вас подобно афоризму дельфийского оракула. Она сболтнула, а вы задумались, философствуете… мысли светлые появляются на пустом месте…

B.: Этим светлым мыслям не меньше двух тысяч лет. Так что на авторство я не претендую.

А.: Ну и слава богу… Не люблю я, знаете, весь этот пустопорожний треп на эзотерические темы. Делом надо заниматься.

И.: Золотые слова, господин А. Мы теряем время – и как раз на пустопорожние разговоры. Давайте продолжим просмотр. Дальше, пожалуйста.

город

Зеленые обитаемые горы. Как бы я хотела увидеть вас снова, вернуться туда, где мы были счастливы. Но, похоже, это невозможно даже во сне. Постоянно что-то мешает: туман, снег, морской залив, мой любимый город, который я знаю наизусть, сердце всех маленьких городов мира.

Войти в него можно через стеклянную дверь-вертушку. От того, кто дежурит на входе, зависит и планировка города, днем довольно устойчивая. Сегодня на пропускном пункте худощавый мужчина – впалые щеки, щеточка усов, инженер-путеец.Значит, шансы есть. Нужно только вовремя вернуться обратно, пока улицы не поплыли и вертушка не превратилась в заброшенный шлюз на оледенелой реке.

На окраине города живет наша дальняя родственница. Я стараюсь ее навещать, но мне банально не хватает времени. Не успеешь дойти до второй балюстрады, откуда уже виден порт, как пора поворачивать обратно.

У Лены тесная квартирка в панельной пятиэтажке. Две комнаты и кухня, куда никогда не заглядывает солнце (а между тем во времена моего детства там было столько солнца, что приходилось прятаться от него под столом, чтобы немного отдохнуть). Лена высокая, темноволосая, носит безрукавки из оленьего меха. Под ее кроватью растет морошка и клюква. На пасху она ставит тесто, и дом становится теплым. Ее дети немного моложе меня.

«Я знала, что ты придешь.

Лена накрыла стол на всю родню, от окна до окна. На нем ничего нет, кроме огромной рыбы, похожей на человека, с серебристо-коричневым, прокопченным лицом. Не пугайся, сейчас она изменится, она претворится.

Ты выросла и стала похожа на мать. Мы с ней очень дружили. Она объехала север вдоль и поперек. Искала отца, живым или мертвым, но находила только следы его присутствия. Иногда попадались люди, которые видели его своими глазами, старые и совсем молодые. Не спрашивай меня, я не знаю. Но он не был человеком.

Однажды мы пришли на закат солнца и видели длинную тень, закрывшую всю землю взмахом крыла (или плавника?).

Лена, я давно хотела тебе рассказать… Мне часто снится маленькая белая кухня, на подоконнике свежеиспеченный (слово выскочило, не могу вспомнить), накрытый льняным полотенцем. Майские клейкие листочки в открытое окно. Солнце, много солнца – обнаженного, без листвы, выметенного, как новый дом. На столе в синей тарелке разноцветные яйца. Никогда не видела таких. Что это?

…и я ответила: сегодня праздник, разве ты не знаешь? Возьми тарелку и отнеси маме, только не говори от кого, она меня все равно не вспомнит. Мое тайное имя – Мария. А в остальные дни я – Лена, как сибирская река, в которой я когда-то… Тебе пора.

Значит, мне это не приснилось?»

(21)

«Это он, кричу я, он! Вон с той вершины мы смотрели в сторону моря, и земля была круглой, как золотое яблоко. Разве я могу его не узнать – я, которая каждую ночь видит его во сне. Помню все тропы, различаю каждый ствол, каждый камень. Собирайтесь скорее, мы успеем подняться наверх. Я вам все покажу.

Но ведь у тебя нет снаряжения. Ты что, собираешься лезть в гору прямо так? Посмотри на себя, как ты одета. Планов громадье. Две недели назад собиралась идти пешком в Китай. Сегодня возомнила себя альпинистом. Кстати, там наверху снег.

Я смотрю на очертания гор, расплывающиеся на глазах.

По карте здесь должны быть предгорья высотой метров пятьсот. А до настоящих гор идти и идти. А еще лучше – ехать или лететь, ехидно поправляет меня один из моих попутчиков. Судя по масштабу, тут не менее двух тысяч километров.

Неужели я ошиблась?

Так и есть. Предгорья, заслоняющие обзор, снова ввели меня в заблуждение.

Да, это у тебя не впервые, напоминает другой попутчик. Вспомни, чему нас учили в школе – то, что находится ближе, кажется больше и значительней (см. энциклопедия – закон угла зрения для искусственного зрачка).Непреодолимая иллюзия восприятия, которая не поддается коррекции с помощью рационального знания о реальных размерах объектов и расстояний до них.

Гладко излагает. Отличник. Такие безошибочно отличают иллюзию от реальности. Из них обычно получаются надежные спутники жизни, с которыми можно и в гору, и с горы.

Я готова идти вперед, чтобы подняться хотя бы на пятьсот метров. А там видно будет. К тому же карты у нас старые, и чему они теперь соответствуют, неясно. Ближний мир теснит и отталкивает, и я превращаюсь в пузырек воздуха, стиснутый со всех сторон слоями воды. Бегу по улицам, время стремительно тает, между мной и горным массивом вырастают дома, мосты, задворки, неоконченная стройка. Автоматический путеводитель подсказывает – перед вами исторический центр,архитектура барокко, волюты, барельефы, поверните направо, начинаются нежилые окна, лабиринты переулков, разноцветное белье на веревках и ни души.

Город потек, как ледяной дворец, и я больше не узнаю его. Вдобавок ко всему на горы опускается туман, и деревья уходят в него по одному, как будто в смерть».

(22)

«Тебя оживили – посмотри на руку, видишь капельки воска? Помнишь что-нибудь? Не волнуйся, так всегда бывает после замужества.

Первый взгляд – из окна, наверх, там ли мои зеленые горы.

– Я прошу тебя, пожалуйста, построим дом наверху.

– Но на такой высоте невозможно жить. Там никого нет.

– А ты посмотри внимательно. Сосны, пещеры, родники. И море. Только оттуда видно море.

Он вздохнул – ты упряма, как не знаю кто – и мы отправились осматривать окрестности. По дороге перешли вброд холодный ручей, вода со снегом. Переправы не было. Путеводитель начал было и замолчал. Граница между зеленой поверхностью горы и ее ледяной шапкой крайне неустойчива. Дом стоит на снеговой полосе…

За ровным белым фасадом ничего нет – только квадрат фундамента».

(23)

С тех пор прошло много лет, но мы почти не изменились.

Отважные поселенцы, мы топим печку и стираем в ручье. На дне наших глаз золотоносный песок. Ты дышишь, как древнее божество, земля поднимается и опускается вместе с тобой: реки и озера, деревья и луга. В твоей грудной клетке могли бы поместиться все птицы мира. Ты научил меня жить на границе снега и воды. Каждый год с приходом весны мы наблюдаем, как оттаивает скальное сердце, и оживают водопады, и цветет дикая земляника.

Это сон.

Каждый раз, когда сердце мое выходит из тумана, я вглядываюсь в границу белого и зеленого, смотрю на его полярную шапку так долго, что начинается снежная болезнь, глаза слезятся, и мне кажется, что я вижу наш дом.

Там никого нет.

* Е1 С2 Z3; El С2 М3; F2 АЗ начало таксона ветви

новая тема

А.: У протагониста зрительная модальность доминирует, что, как вы понимаете, не редкость. А вот со всем остальным не густо. В наши времена все остальные типы повывелись, особенно жалкое положение дел с обонянием.

В.: Может быть, она просто не сообщает?

А.: Да нет, у нее банальный набор зрительных кодов. А нельзя ли активировать еще один фильтр – на отсебятину?

И.: Коллеги, я надеюсь, что мы продвинемся несколько дальше, чем определение ведущей модальности у наблюдателя. Напоминаю вам, что наблюдатель уже выполнил часть работы по систематизации материала. Ключевые топонимы обозначены, дерево порождения сновидного пространства выведено до ветвлений третьего порядка. К сказанному остается добавить, что это один из наших старейших пограничников, прекрасно тренированный, с богатым профессиональным опытом. Разве что в последнее время у нее начались некоторые отклонения, вызванные, скорее всего, усталостью от многолетней работы.

A.: Я вообще не понимаю, честно говоря, что у них остается от мозга, одно сито. Вы видели препараты?

B.: Нет, и не горю желанием.

И.: Ближе к делу, господа. Итак?..

А.: Ну что ж. К делу, так к делу.

Прежде всего, мы наблюдаем урбанистический пейзаж, начиная с топонима «юг». То, что природные объекты («гора») окружают городское пространство, как бы создают для него естественный фон, – еще одна обманная тактика сновидений. Горы, по определению, недостижимы, их даже нельзя толком разглядеть, не говоря уже о том, чтобы на них подняться.

Гора, как мне кажется, задает верхний полюс сновидного пространства. Мы можем провести ряд символических отождествлений: гора – небо (зенит) – Бог. Это вертикальная ось. Замечу, что она «нежилая», и даже враждебная протагонисту (вспомните шатающийся дом и клерка-писателя), она «не играет» и «не используется», это пустой знак вертикали. Играет же горизонталь: лес – сад – город. При нарастающей урбанизации ландшафта имеем расширение субъективного пространства и порождение других живых существ, включая людей. Люди, как видите, выходят из леса, затем из сада. В последнем случае они оттуда прямо-таки изгоняются.

В.: Занятно. Причем мужчина обречен на подневольный труд, а женщина – на муки деторождения.

A.: И тем не менее мы не узнали ничего нового. Получено десятитысячное свидетельство, что метрика сновидного пространства формируется по стандартному сценарию раскрытия первичных топонимов, в том числе топонима «сад». Ну и что? Надо отметить также, что перед нами типично женская модификация, с преобладанием горизонтальной размерности. То есть, по определению, не вся картина, а только ее женская половина.

B.: Да, наблюдатель имеет ярко выраженный пол. И вам, господин А., это неудобно. Вам проще было бы работать с унифицированной моделью, не так ли?

A.: Меня интересует вся истина, а не ее частный случай.

B.: Истина не открывается вне частных случаев.

А.: Мы втягиваемся в метафизические разговоры.

И.: …вместо того, чтобы работать,

A.: …в конце концов мы мужчины – или я неправ?

B.: На что вы намекаете?

И.: На то, что мы снова отвлеклись. А между тем у нас впереди трудный эпизод.

городище

«Старый бревенчатый дом, свет рассеянный, мутный, зеленоватый. На подоконнике стопками сложены книги, имена авторов стерлись, их невозможно разобрать. Вокруг дома цветущие кусты, с которых медленно осыпается мучнистая пыльца. Вода прибывает.

Книги снимаются с подоконника и уплывают, рассыпаясь на отдельные листы, которыми усеян весь водоем».

(24)

«Мертвые капризничают, требуют, чтобы им привезли подарки. Вы легко живете, сыты, путешествуете, а у нас ничего этого не было. Страшные были времена, вам не понять.

Мы покупаем для них крохотные меховые башмачки одинакового размера».

(25)

«Мама в роли пифии, одетая в холщовые лохмотья, с черными кругами под глазами. Она кричит: отец вот уже три дня лежит мертвый в квартире, пока ты тут развлекаешься».

(26)

«А. вернулась, чтобы узнать, что с ней случилось. Все понимают, что она не человек, но трогательно оберегают ее от ненужных открытий. Я хочу предупредить маму, и никак не могу улучить момент. Громко говорить нельзя, а мама плохо слышит. Стараюсь увести ее в уголок, чтобы они с А. не опознали друг друга.

Мы заметили, что А. забывает человека, когда тот уходит из ее поля зрения. Каждый из нас пытается ее развеселить, но как только оказывается у нее за спиной, сразу же меняет веселое выражение лица на обеспокоенное. По-видимому, мы ничем не можем ей помочь. В глубине комнаты я вижу свидетельство ее смерти, это явная улика, которую надо срочно убрать, пока не попалась на глаза.

Раздавленный арбуз».

(27)

«По обе стороны деревянного стола живые и мертвые.

Мой дубль сидит напротив и буравит меня глазами. Не дождавшись ответной реакции, ведет самостоятельную жизнь, беседуя с другими членами семьи. Я пытаюсь сориентироваться – дед там, отец тут, значит, я еще жива. Застольный разговор о преимущественном влиянии дедов („гены передаются через поколение“). Отец тащит меня из-за стола, поторопись, я еле уговорил маму, она не хотела сюда приходить.

Скорее, а то не успеешь».

(28)

«Сегодня у нас гости, и я хочу испечь праздничный пирог.

В поисках черники брожу по бабушкиному саду. Внезапно в центре сада обнаруживается гора эксгумированных трупов, присыпанных землей. Смуглые тела, наводящие на болезненные ассоциации с мощами святых. Кто-то устроил здесь чудовищный пир.

За забором дела обстоят не лучше. Чтобы составить хронику происшествия, я начинаю вести записи. „По городу передвигается множество неодушевленных тел в относительно приличном состоянии. Их выдает только неестественно розовый цвет лица и белые окостеневшие ноздри, припудренные, как у мертвецов. Живых людей все меньше и меньше. Кажется, кроме меня, некому взяться за это дело.

Я хочу найти источник, гнездо, откуда распространяется чума“.

В полиции темно, шторы опущены, телефонный провод обрезан. Дежурная, поблескивая белками глаз, сообщает, что сегодня выходной и никого нет на месте. Теперь совершенно ясно, что они взяли мой след.

Ушки, которыми я располагаю, указывают на главного подозреваемого. Этот человек дьявольски хитер, но ему не удастся меня одурачить. Я знаю, где он прячется. Тропинка приводит меня на край глубокой ямы, где я вижу собственное тело, лежащее на спине, голова повернута вбок. Меня толкают в спину, и я не успеваю разглядеть, есть ли вообще у него лицо».

(29)

«Глухой лес, заброшенный поселок. Бабушка подводит меня за руку к нежилому дому, в котором все окна заколочены, и оставляет там, не сказав ни слова.

В глубине дома на корточках сидит человек с азиатским лицом и гнилыми зубами. Хихикая, он загибает пальцы на руках, считая, сколько он на мне заработает. В доме разруха, битое стекло, окурки, тряпки. Один коридор освещен голой лампочкой на шнурке, он ведет в пустую комнату, где я должна найти цель своего путешествия. На середине пути свет внезапно гаснет, отчетливо слышен щелчок выключателя.

В полном мраке я перешагиваю через собственное сердце, потому что это смерть и это все».

(30)

«Памятник погибшим, национальная катастрофа.

Наш речной гид пузырится от радости, ведь именно он имеет лицензию на показ главного надгробия страны. Небольшой островок, заросший бледными болотными цветами. При ближайшем рассмотрении цветы оказываются гипсовыми фигурками, слепленными в одну сплошную массу, состоящую из разинутых ртов, удлиненных голов и веревочных тел.

„Они были спрессованы так, что никого не удалось опознать. Поэтому здесь нет ни одного имени“».

(31)

«Я вижу огромный улей, в сотах которого запечатаны тела людей.

Это древний некрополь, поражающий наблюдателя своим единообразием: одинаковые шестигранные ячейки, в них мужчины и женщины, запеленутые в белую ткань и облитые известью. Много детских могил – они меньше по размеру и обозначены костяными куколками, вдавленными в стену. Поначалу кажется, что здесь нет никакой системы ходов и все случайно.

Темнота, тишина.

И тем не менее вентиляционные шахты, соединяющие отдельные уровни, наводят на мысль о тщательном инженерном планировании. Кто-то позаботился о сохранности ценного груза. Несмотря на отдельные утраты – часть галерей обрушилась, кое-где проломлены каменные плиты, сбиты инскрипции и имена – здание продолжает достраиваться, уходя не вверх, а вниз, поскольку оно выдалбливается в особой породе, которая на воздухе моментально затвердевает.

Они спят в ожидании того дня, когда крышка гигантского улья будет снята, и его коридоры зальет ослепительный свет, а души потекут к выходу, как мед, собранный за одно лето, жаркое, забытое, золотое».