Текст книги "Повседневная жизнь королевских мушкетеров"

Автор книги: Екатерина Глаголева

В начале XVII века танцы еще не приобрели устоявшейся формы. Они состояли из двух-трех частей с повторами, порой на протяжении танца менялся ритм. При дворе были в моде павана, бранль, сарабанда, бурре, гальярда, гавот. Бранль стал обобщающим названием для нескольких танцев, поскольку свои варианты бранля имелись в Бургундии, Пуату, Шампани, Пикардии, Лотарингии, Бретани. Всего их насчитывают девятнадцать, причем этот танец часто исполняли под народные песни, изображая выводимых в них персонажей. Разновидности бранля объединяли в сюиты и выстраивали в следующем порядке: бранль двойной, бранль простой, бранль веселый, монтиранде и гавот; впрочем, этот порядок мог меняться, но гавот (веселый хороводный танец, который был популярен и в следующем веке) всегда шел в конце. Кстати, название этого танца происходит от gavoto: так в Провансе называли жителей провинции Овернь. Из Оверни же пришел бурре, исполнявшийся в быстром темпе. Другим быстрым танцем был паспье, очень популярный в Бретани.

Это живой, грациозный танец, требующий определенных навыков. В Провансе танцевали ригодон – парный танец, особенностью которого является то, что различные па исполняют не сходя с места, подпрыгивая и выделывая ногами антраша.

Во Франции охотно перенимали и заграничные танцы. Так, куранта и гальярда пришли из Италии, чакона и сарабанда – из Испании. Гальярда состояла из быстрых движений и разнообразных прыжков и пируэтов; итальянская куранта во французском варианте превратилась из быстрого танца в медленный. Во времена Людовика XIV курантой открывали балы: пары перемещались скользящими шагами по диагонали, двигаясь на три счета и исполняя ряд обязательных фигур. В XVIII веке куранту сменил менуэт. Такая же метаморфоза произошла с сарабандой: изначально это был подвижный и, как бы сейчас сказали, «сексуальный» танец; Людовик XIII танцевал его с кастаньетами. При дворе же Людовика XIV он стал медленным, величественным и изящным.

В XVIII веке в моду вошли контрданс (прародитель кадрили) и котильон. Контрданс пришел из Англии, его название происходит от country dance – «деревенский танец». Однако около 1740 года французы преобразили его по-своему. Это был веселый и жизнерадостный танец на незамысловатую мелодию, использующий шаги из бурре и гавота, а также другие, произвольные фигуры, которые объявлял распорядитель бала.

Контрданс, как и бранль, – название собирательное. Оно объединяет огромное количество танцев, в которых четыре пары стоят друг против друга. Постепенно техника танца все более усложнялась. Молодежь, посещавшая балеты, перенимала движения сценических танцев и в упрощенном виде исполняла их на балах и вечеринках.

Котильон был вариантом контрданса, исполнявшимся в конце бала. Одна пара показывала фигуры, другие их повторяли. Этот танец пользовался большим успехом, потому что количество фигур в нем было ограничено, а сами фигуры просты.

Фигуры из бурре и ригодона использовали в тамбурине – провансальском танце, исполнявшемся под бубен и свирель. Вообще бубны, деревянные барабаны и дудки были главными инструментами сельских оркестров, игравших на праздниках, и большинство танцев исполнялось под них. Придворные балы проходили под звуки струнных оркестров,, праздники под открытым небом – под гром барабанов и медь духовых оркестров Большой и Малой конюшен.

Если у мушкетера было свободное время (но не было денег), он мог, например, пойти потолкаться на Новом мосту или на ярмарке. Каждый год в Париже устраивали две большие ярмарки: весной – в Сен-Жермен-де-Пре, летом – в Сен-Лоране. Среди лавок и лотков со всякого рода товарами посетителям предлагались и многочисленные увеселения: послушать зазывал в стиле скоморохов Табарена и Мондора, посмотреть на акробатов и канатоходцев, покататься на карусели и поглазеть на уродов, великанов и карликов, экзотических и дрессированных животных, на кукол и восковые фигуры. Ярмарочные представления во всем своем разнообразии заменяли современный цирк. И тут без казусов не обходилось: Сирано де Бержерак принял обезьянку Фаготена, наряженную лакеем, за слугу, который нагло строит ему гримасы, и пронзил ее шпагой. С тех пор каждый кукольник на ярмарке считал своим долгом завести себе обезьянку и назвать ее Фаготеном.

К числу бесплатных зрелищ относились и казни. Подобное развлечение нам сейчас кажется отвратительным, но в те времена женщины и дети старались пробиться в первые ряды, чтобы лучше видеть, и зеваки нередко разбирали останки казненных «на сувениры».

За мелкие преступления подвергали унизительным наказаниям, главным из которых было выставление у позорного столба. Осужденного, связав ему руки спереди и привязав их к повозке палача, вели к позорному столбу, установленному в центре главной городской площади (в Париже – на Гревской площади перед Ратушей). К столбу была прикреплена цепь, с которой свисал железный ошейник шириной в три пальца; его защелкивали на шее осужденного и навешивали замок. Иногда на грудь провинившегося вешали табличку с указанием его преступления: ростовщик, должник и т. д. У позорного столба оставляли на несколько часов, а то и на несколько дней. Это наказание было отменено только в 1832 году.

Фальшивомонетчиков окунали головой в кипящее масло или заливали им в глотку расплавленный свинец; правда, к 1630-м годам ограничивались отрубанием головы или повешением. Ведьм и колдунов сжигали, предварительно удушив. Но вот Урбану Грандье, казненному в 1634 году по ложному обвинению в наведении порчи, не повезло: его сожгли живьем. Обезглавливание было привилегией дворянства, однако за существенные преступления дворянина могли и повесить как простого злодея. Правда, палач мог ускорить его смерть, уцепившись руками за перекладину виселицы и надавив ногами на связанные руки осужденного.

В 1672-1680 годах весь Париж с замиранием сердца следил за перипетиями «дела о ядах», в котором оказались замешаны знатные особы. В 1672 году в бумагах умершего кавалерийского офицера Годена де Сент-Круа обнаружили улики против его любовницы маркизы де Бренвилье, которая отравила своего отца, двух братьев и сестру, чтобы присвоить себе их долю наследства. Маркизу судили и казнили в 1676 году: палач отрубил ей голову, затем ее тело бросили в огонь, а пепел развеяли по ветру. Утром палачи бросили то, что от нее осталось, в Сену, а толпа разобрала «на память» несколько косточек.

На следующий год следствие выяснило, что некая Мари Босс снабжала ядами супруг некоторых членов парламента, желавших овдоветь. Мари Босс выдала женщину по фамилии Монвуазен (или Ла Вуазен) и других сообщниц. В своих показаниях обвиняемые назвали некоторых знатных особ, поэтому для суда над ними была учреждена особая комиссия – «Огненная палата». Шеф полиции Ла Рейни провел тщательное расследование, во время которого обнаружилось, что к обвинениям в отравлении следует присовокупить и другие преступления: убийство детей во время «черных месс», осквернение Святых Даров и даже изготовление фальшивых денег. Тем временем военный министр Лувуа и министр финансов Кольбер по просьбе короля проводили собственное тайное расследование, поскольку самые известные лица из числа обвиняемых входили в ближнее окружение Кольбера. Ла Вуазен судили вместе с тридцатью шестью ее сообщниками, приговорили к смерти и сожгли на Гревской площади 22 февраля 1680 года.

За оскорбление величия полагалась казнь через усекновение головы. Во Франции головы рубили не топором, а прямым и широким мечом, называемым «меч правосудия». Опытные палачи использовали это оружие очень ловко, почти не причиняя страданий осужденному. Графу де Шале, казненному в 1626 году, и маркизу де Сен-Мару с его товарищем де Ту, участникам последнего заговора против кардинала Ришелье (1642), не повезло: они попали в руки непрофессионалов, которые нанесли им несколько десятков ударов, прежде чем прикончить. Во избежание подобного герцога де Монморанси, обвиненного в измене королю, казнили с помощью итальянской машины (прообраза гильотины), представлявшей собой острый топор, зажатый между двух деревянных стояков.

Четвертование было исключительной казнью, применявшейся к тем, кто посягнул на особу короля, или к государственным изменникам. В последний раз эта средневековая казнь была применена в «эпоху Просветителей». Вечером 5 января 1757 года Людовик XV спускался с крыльца Версальского дворца, как вдруг какой-то человек прорвался сквозь охрану и ударил его в бок ножом. Король огляделся, быстро узнал напавшего – он один был в шляпе, – велел схватить его, но не причинять ему вреда. Погода стояла холодная, и на короле был плотный редингот, благодаря чему рана оказалась неглубокой. Подозрения, что нож был отравлен, не оправдались. Тем не менее поднялся переполох, король исповедался и причастился и на всякий случай простился с семьей. Несостоявшегося убийцу подвергли самым жестоким пыткам (во Франции пытки запретили только в 1788 году), но оказалось, что у этого человека по имени Дамьен не было сообщников и что он душевнобольной.

Горя желанием выразить свою преданность королю, судейские расстарались: Дамьена приговорили к публичному покаянию, а затем к четвертованию на Гревской площади. На эшафоте ему вырвали щипцами груди, куски мяса из рук и ног, правую руку, которой он пытался совершить «отцеубийство», сожгли серным огнем, раны залили расплавленным свинцом, кипящим маслом и смолой, а затем разорвали его четырьмя лошадьми, останки сожгли, а пепел развеяли по ветру. Казнь продолжалась полтора часа.

Желая угодить королю, знатные и богатые дамы за большие деньги (три луидора) покупали места у окон домов, выходивших на Гревскую площадь, чтобы насладиться этим зрелищем. Но Людовик XV испытал лишь отвращение. Более того, он назначил пенсию ни в чем не виновным родственникам Дамьена – отцу, жене и дочери, которых изгнали из Франции на пятнадцать лет, отобрав все имущество и запретив возвращаться в страну под страхом смертной казни.

Не менее жестокой казнью было колесование. Приговоренного привязывали к двум доскам, сколоченным в виде креста, палач перебивал ему железным прутом руки, ноги и грудину, потом клал его на обычное тележное колесо, поднятое на столбе. Преступник умирал, глядя в небо, а его переломанные конечности свисали вниз. Этой казни подвергали за отцеубийство, разбой на большой дороге и некоторые иные преступления. Кроме того, отцеубийце перед казнью палач отрубал правую руку. В 1721 году колесованию подвергли знаменитого разбойника Картуша, бывшего вербовщика солдат для королевской армии, который и свою шайку организовал по армейскому образцу.

Картуш начал свою преступную карьеру в игорных притонах: в Париже их было множество, и азартным играм предавались все сословия. В таких заведениях играли в карты, в кости, реже – в кегли; иногда в них практиковали игру наподобие современной рулетки.

В первой половине XVII века бережливый Людовик XIII, считавший азартные игры неразумной и преступной тратой денег, пытался покончить с ними. Игра в кости была под запретом; если чиновники, следившие за исполнением этого положения, застигали кого-либо за запрещенной игрой, ставки изымались в пользу бедных. В Париже закрыли сорок семь игорных домов. В 1629 году король издал ордонанс против игры, содержавший полторы сотни статей. Там, в частности, говорилось следующее:

«Мы запрещаем всем нашим подданным принимать в своих домах собрания игроков, которые называют академиями, а также сдавать или предоставлять свои дома для этой цели. Сим объявляем всех, кто ослушается и станет предаваться сему пагубному занятию, недостойными людьми, неспособными исполнять королевскую службу; предписываем всем нашим судьям навсегда изгонять их из тех городов, где они будут уличены в нарушении настоящего уложения.

Желаем также, чтобы оные дома были отъяты у их владельцев, ежели будет доказано, что оные занятия проходили в них шесть месяцев кряду, если только они сами не донесут на таких жильцов.

Объявляем все долги, сделанные в игре, недействительными, а все обязательства и обещания, сделанные ради игры, какими бы замаскированными они ни были, пустыми и недействительными, не влекущими никаких обязательств, гражданских или природных. Позволяем отцам, матерям, бабкам и дедам и опекунам возвращать себе все суммы, проигранные их детьми или несовершеннолетними, отымая их у тех, кто их выиграл».

Этот ордонанс был подтвержден постановлением парламента, выдержанным в том же духе.

Закон законом, но карточный долг продолжал считаться долгом чести, и гасконские юнцы, облачившиеся в голубые плащи мушкетеров, слали домой письма с просьбой выслать денег «на непредвиденные расходы» или отправлялись на Пре-о-Клер оплачивать свой долг кровью.

Кардинал Ришелье ввел налоги на карты и на игру вообще. Но тут и возникла дилемма: если игра – источник налоговых поступлений, то зачем ее запрещать? К тому же это было практически невозможно. В Париже по-прежнему играли не только в карты и кости, но и в «наперсток» (используя три небольших стаканчика). Ришелье позволял себе «перекинуться в картишки», а его протеже Джулио Мазарини, благосклонно принятый королем и поселившийся в королевском дворце, всегда был счастлив в игре. Однажды ему особенно «шла карта», и придворные сбежались целой толпой, чтобы поглазеть на гору золота, скопившуюся перед ним. Пришла даже Анна Австрийская. Мазарини поставил на кон все – и выиграл. Свой успех он приписал присутствию королевы и в благодарность подарил ей пятьдесят тысяч золотых экю, раздав остальное придворным дамам. Королева сначала отказывалась, но потом приняла подарок. Несколько дней спустя Мазарини выиграл еще большую сумму, чем роздал. С этого дня к нему стал благоволить не только король, но и весь двор, не говоря уже о королеве, которая много позже, овдовев, стала его тайной супругой.

В эпоху Людовика XIV и Людовика XV про запреты на игру вообще никто не вспоминал, поскольку оба монарха подолгу сиживали за столиками с зеленым сукном. Бывший фаворит Короля-Солнце граф де Лозен, выйдя из заточения в Пиньероле и получив разрешение жить в Париже, играл в карты целыми днями, причем очень счастливо, и сильно обогатился. Наскучив столицей Франции, он попросил разрешения у короля отправиться в Англию и продолжал играть уже в Лондоне.

Из спортивных игр дворяне практиковали игру в мяч (прообраз большого тенниса), кегли и бильярд. В каждом более-менее значимом французском городе обязательно имелся зал (а то и несколько залов) для игры в мяч, который в случае необходимости можно было переделать под театр для выступлений заезжей труппы.

В 1604 году в Англии вышла книга сэра Роберта Даллингтона «Впечатление о Франции». Англичанин был поражен повальным увлечением спортивными играми среди заморских соседей: его соотечественники считали их пустой тратой времени. «Французы рождаются с ракеткой в руке… Эта страна усеяна залами для игры в мяч, которых больше, чем церквей, а игроки многочисленнее, чем любители пива в Англии», – писал он. В самом деле, только в Париже в то время было не меньше тысячи восьмисот залов и открытых площадок для игры в мяч, между собой состязались представители четырех школ этой игры: голой рукой, рукой в перчатке, битой и ракеткой. В игре не было арбитра, счет вели зрители. Игрокам было строжайше запрещено гневаться и предписано менять сорочку после каждого сета. Если один из игроков был уже не в силах продолжать игру, ее останавливали. Победитель издавал насмешливый возглас в адрес соперника (scrogneugneu) и поворачивался к нему спиной.

В 1610 году игроки в мяч образовали свой цех, установив правила для изготовления мячей и ракеток и закрыв множество залов, где допускались нарушения: так, некоторые мошенники набивали мячи камнями, что могло обернуться трагедией – брат Монтеня погиб именно таким образом. Игра в мяч была игрой королей, но уже Людовик XIII установил определенные ограничения. К 1657 году в Париже оставалось сто четырнадцать залов для игры в мяч, а Людовик XIV, хоть и отдал дань традиции, выстроив зал при Версальском дворце, совершенно не интересовался этой игрой, которая при нем пришла в упадок.

Игра в кегли была распространена на юго-западе Франции – в Беарне, Ландах, Бигорре, так что есть все основания предположить, что королевские мушкетеры из числа местных уроженцев владели ее навыками. Эта игра требовала хорошего глазомера, ловкости и точности движений: на квадратном поле расставляли девять кеглей, и игрок должен был опрокидывать их в определенном порядке с помощью специального мяча.

Бильярд изначально был разновидностью крокета, и лишь в правление Людовика XI (вторая половина XV века) в него стали играть на столе, который делали из дуба. Поэтому правила игры тогда были несколько иными: шары нужно было пропускать через воротца. В XVII веке в бильярд можно было играть в некоторых залах для игры в мяч, получивших на то особое разрешение. Около 1630 года в Париже насчитывалось около ста пятидесяти таких залов. Большим любителем бильярда был кардинал Ришелье, который велел обучать этой игре молодых офицеров из Королевской академии. Выпускники академии должны были сдать особый экзамен на владение навыками бильярда, что давало право поступить в роту королевских мушкетеров. На бильярде играли не только офицеры, но и знатные дамы; Людовик XIII был мастером этой игры, а Людовик XIV увлекался ею с пятнадцати лет.

Выезжая на природу, аристократы играли в кольца, шары (род крокета) и волан (прообраз бадминтона). Среди салонных игр были распространены шашки, шахматы, реверси.

Один из биографов д'Артаньяна утверждает, что тот познакомился со своей будущей женой в одном из салонов Марэ, «которые усердно посещал». Честно говоря, в это верится с трудом. В посмертной описи имущества командира «серых мушкетеров» не упомянуто о том, чтобы в его доме была хоть одна книга, тогда как парижские салоны имели литературную направленность – как, например, знаменитый салон маркизы де Рамбуйе, где можно было встретить весь первый состав Французской академии, или литературно-научную – как салон Мадлены де Скюдери. Там обсуждали модные романы, устраивали поэтические турниры, соперничали в остроумии и оригинальности мысли. Это были аристократические клубы для узкого круга. Трудно представить себе бравого вояку в окружении «прециозниц» – «смешных жеманниц», высмеянных Мольером, а главное – их кавалеров, злоупотребляющих румянами, мушками и духами, в длинных париках, с экстравагантными перьями на шляпах, с воротниками до середины спины и в штанах с кружевными оборками в три рада. Впрочем, эти салоны были не единственными, а маркиза де Севинье в своих письмах упоминает о д'Артаньяне как о хорошем знакомом.

Светскими кружками заправляли дамы, кавалеры играли роль их поклонников и должны были развлекать хозяек (кормивших гостей ужином). Такие правила игры принимали не все. Маршал Жан де Гассион, прозванный Ришелье «Война», но вместе с тем довольно образованный человек (он владел испанским и немецким языками, а со шведским королем Густавом Адольфом разговаривал на латыни), говорил: не понимаю, как можно убить целый день на разговоры с женщиной. Но вот сын де Тревиля, тоже служивший в мушкетерах и раненный в сражении при Кандии (1669) в двадцать семь лет, не захотел связывать свою судьбу с воинской службой и решил посвятить себя литературе и искусству. Он, кстати, был очень образованным человеком, и вполне возможно, что салоны посещал. А Филипп Клод де Монбуасье-Бофор-Каниллак, капитан-лейтенант «черных мушкетеров» в 1729-1754 годах, слыл интеллектуалом и даже заявлял, что не будет принимать в свою роту мушкетеров без степени магистра искусств, намереваясь впоследствии всех их пристроить во Французскую академию.

Салон маркизы де Рамбуйе противостоял двору Людовика XIII: этот король не интересовался поэзией, из книг предпочитал сочинения об охоте и о военном деле; ему бы и в голову не пришло разглядывать карту «страны Нежности». Людовик XIV перенес двор в Версаль, и там образовались свои салоны – по парижскому образцу. К XVIII веку прециозные салоны парижского района Марэ пришли в упадок; центр светской жизни переместился в предместье Сен-Жермен, где к 1775 году существовало двадцать восемь салонов, а также в Пале-Рояль, на Шоссе д'Антен и в предместье Сент-Оноре. Этими кружками, собиравшими аристократов, финансистов, ученых, артистов и литераторов, опять заправляли женщины: госпожа Жоффрен, ее дочь маркиза де Ферте-Эмбо, госпожа Дюдефан, Жюли де Лепинас, герцогиня де Прален и др. Однако они лишь играли роль радушных хозяек, а тему разговоров отныне задавали мужчины – герцоги де Бирон и де Ришелье, барон де Бретейль и др. Их же интересы лежали в основном в сфере политики. Существовали и «мужские» салоны – герцога Орлеанского и принца Конти, министров Неккера и Шуазеля. Важные разговоры велись не за общим столом, а по углам, наедине. С другой стороны, в салонах делились новостями, музицировали, играли в карты (макао, фараон, вист, бостон) и другие игры и… подготавливали браки.

Чтобы быть принятым в аристократическом салоне, необходимо было иметь соответствующие рекомендации и знакомства. Мушкетерам, не принадлежавшим к знатным родам, вход туда был закрыт. По счастью, существовал Пале-Рояль.

Людовик XIV подарил его своему брату Филиппу. Его сын, бывший регентом при малолетнем Людовике XV, устраивал там знаменитые оргии. В 1773 году дворец сгорел, но новый владелец, Луи Филипп Орлеанский (будущий Филипп Эгалите), отстроил его, разбил рядом сад и разместил там лавки, театры, кафе… Сады Пале-Рояля были открыты для публики и превратились в место злословия, вольнодумства, клеветы и распутства. Там встречались люди, принадлежавшие ко всем сословиям; там царили самые свободные нравы, поскольку полиция не имела права наводить порядок во владениях принца. Вокруг дворца выросли многочисленные игорные дома.

Дворы особняков были снабжены коновязью; в стены таверн и игорных домов были вделаны кольца, к которым можно было привязать лошадь; иногда для этой цели использовали попросту деревья. Большинство посетителей таких заведений передвигались пешком или верхом, собственный экипаж могли себе позволить только состоятельные люди.

В начале XVII века самым распространенным средством передвижения в Париже были носилки: сначала их использовали для больных, а потом для всех, в особенности дам. Около 1617 года Никола Соваж, служивший на Амьенской почте, придумал заменить носилки наемными каретами. К 1640 году его «депо» из двух десятков карет находилось на улице Сен-Мартен, напротив отеля Святого Фиакра, поэтому и сами экипажи стали называть фиакрами. В январе 1662 года герцог де Руане, маркизы де Сурш и де Кренан получили патент на использование в Париже карет, двигающихся по определенному маршруту. Инициатором этого проекта выступил Блез Паскаль, который основал со своим другом де Роане предприятие «Кареты за пять су» – предтечу общественного транспорта. Конечными пунктами маршрутов были Люксембургский дворец, ворота Сент-Антуан, Сен-Рок, Монмартр и Бастилия. Кареты должны были выполнять рейсы по расписанию и отправляться каждые четверть часа с конечной станции, даже без пассажиров. Плата за проезд составляла пять су, однако парижский парламент запретил пользоваться этими каретами «солдатам, пажам, лакеям и прочим людям физического труда». В результате этого запрета предприятию не хватало клиентов, и в 1679 году его пришлось закрыть.

Действительно, люди привилегированных социальных групп передвигались либо верхом, либо в собственных экипажах. В каретном сарае д'Артаньяна, например, их было целых два: большая карета, обитая зеленым бархатом, со златоткаными сиденьями и подушками и четырьмя окнами, застекленными венецианским стеклом, и маленькая, красная, с одним сиденьем и одним окном впереди. В 1664 году на столичных улицах появились четырехместные коляски, запряженные лошадьми, – первый городской экипаж, который потом использовался для почт, ас 1671 года Париж заполонили кареты, кабриолеты, берлины, ландо. В XVIII веке разборная коляска-одиночка о трех окошках, на двух колесах и на рессорах стоила около сорока луидоров. Движение в столице было таким интенсивным, что на самых оживленных улицах и мостах часто возникали заторы. Кроме того, карету могли и угнать, пока ее владелец, например, находился в театре, а кучер отлучился, чтобы пропустить стаканчик.

В молодости мушкетеры вели бурную жизнь, стараясь познать все ее грани, не упустив ни одной возможности развлечься: попойки, кутежи, ночные прогулки, полные опасных приключений… Разумеется, казарма никогда не была таким местом, где хотелось бы находиться как можно дольше. Но с возрастом, заслугами, чинами они обзаводились собственным домом, семьей. Почему бы не побыть там в часы досуга? В посмертной описи имущества д'Артаньяна упомянут зеленый «турецкий» халат. Почему бы нет? Хотя биограф знаменитого мушкетера Ж.-К. Птифис не может себе представить своего героя у камина в халате и домашних туфлях.

В этой же описи названа и табакерка: скорее всего, д'Артаньян предавался этой слабости именно дома. Во времена Людовика XIII табак в основном нюхали: этой привычке был привержен сам король. Угостить понюшкой табаку из своей табакерки было проявлением хорошего тона. Кардинал Ришелье обложил в 1629 году таможенным сбором табак, импортируемый из Америки, и с 1637 года первые плантации табака появились в гасконском Клераке, на берегах Гаронны. Впоследствии это растение, которому приписывали самые разнообразные целебные свойства, выращивали также в Лотарингии и Нормандии.

С легкой руки англичан табак начали курить (якобы для «очищения мозга от дурных примесей»). Поэт Сент-Аман уверял, что курение пробуждает в нем образное мышление, и, сочиняя стихи, не расставался со своей трубкой. К концу XVII века целебное действие табака поставили под вопрос, и его стали продавать не в аптеках, а в табачных лавках – плитками. Табак теперь считался возбуждающим средством; его жевали, чтобы убить время. В 1719 году выращивать табак было запрещено под страхом смертной казни (исключение составляли Франш-Конте, Фландрия и Эльзас), но уже в 1720 году была восстановлена государственная монополия на его производство. Солдаты, не имевшие трубок, курили табак, завертывая его в пыжи от патронов, и только в XIX веке появились сигареты.

Образ мужчины в халате и с трубкой в зубах удачно дополняет газета, которую он читает, удобно устроившись в кресле. Как мы уже знаем, книг д'Артаньян не читал. Но, возможно, газетами он не брезговал?

В начале XVII века во Франции вообще не существовало никаких периодических изданий, новости распространялись из уст в уста, королевские указы и постановления парламента доводили до сведения населения, оглашая их на всех перекрестках. Только в 1614 году вышло первое издание «Мерюор франсе», в котором перечислялись все основные события года (в основном речь шла о жизни двора). Врач Теофраст Ренодо, путешествуя по Европе, заинтересовался информационными листками, которые продавали на улицах Венеции по скромной цене в одну «гадзетту». Вернувшись во Францию, он основал в 1630 году «Адресное бюро» – контору по трудоустройству, куда могли обращаться люди в поисках работы и работодатели. Затем ему пришло в голову выпускать еженедельник с «рекламными объявлениями» – вестник этой конторы. Первый выпуск «Газеты» вышел 30 мая 1631 года.

Но оказалось, что идея посетила не только его: еще в январе 1631 года книгоиздатели-протестанты Вандом и Мартен стали издавать первую французскую газету «Вести из разных мест». После появления конкурирующего издания они подали жалобу, однако королевский совет принял сторону Ренодо и даже предоставил ему привилегию на публикацию информационного вестника – при условии, что там будут публиковать статьи Ришелье. Кардинал использовал газету, чтобы давать отпор памфлетистам и сообщать подданным короля информацию «из первых рук», преподнося ее в нужном ключе. С 1635 года «Газета» стала официальным печатным органом, имеющим ежемесячное приложение, а в число ее редакторов помимо Ренодо входили сам король и «серый кардинал» Жозеф Трамбле – разумеется, анонимно.

Если первый выпуск «Газеты» состоял из четырех листков, то к моменту смерти Ренодо в 1653 году она выходила уже на тридцати двух полосах. Благодаря разветвленной сети корреспондентов, находившихся в главных деловых центрах всего мира, «Газета» быстро стала «информационно-политическим» изданием международного уровня. Из нее можно было почерпнуть самые разнообразные сведения. Так, в номере 121 от 31 декабря 1633 года рассказывалось об осуждении Галилео Галилея римской инквизицией. Следует отметить объективность издателя, который приводит и суть учения Галилея, и доводы Церкви.

С 1638 года, после смерти отца Жозефа, Ренодо взял на себя руководство и «Мерюор франсе», который вскоре поглотила его «Газета». Благодаря модернизации почтовой службы тираж еженедельника вскоре достиг восьмисот экземляров.

В 1649 году, во время Фронды, королевское семейство бежало из столицы. Ренодо последовал за ним в Сен-Жермен и продолжал издавать там официальную «Газету», в то время как его дети оставались в Париже и выпускали «Французский вестник», симпатизирующий фрондерам.

При Людовике XIV «Газета», ставшая еженедельником, подробно информировала читателей о ходе военных действий, осад и т. д. «Газета» выходила в нескольких крупных городах Франции, и их население могло почерпнуть для себя полезную информацию. В 1762 году детище Ренодо стало называться «Газетт де Франс».

Оно не было единственным периодическим изданием, хотя, конечно, стояло особняком в сравнении с многочисленными «листками», которые сегодня назвали бы «бульварной прессой».

В 1651 году Жан Лоре стал издавать рифмованную «Историческую музу» для развлечения своей покровительницы герцогини де Лонгвиль. Он рассказывал о мелких происшествиях, случившихся за неделю. Об этой газете можно составить представление на основе «газеты Сирано» из пьесы Ростана:

 
Итак, суббота прошлая: король,
За сутки восемь раз отведав винограда,
Смотреть на подданных изволил безотрадно
И ощутил желудочную боль.
Но доктором, который был при этом,
Печали их величества деля,
Болезнь была проколота ланцетом
За покушенье на особу короля.
На бале королевы, в воскресенье,
Горело восемьсот четырнадцать свечей.
Пять колдунов казнили во спасенье
Души какой-то, но не помню, чьей.
Разбит наш авангард эрцгерцогом австрийским
И отступает с переменным риском.
Собачка госпожи д'Атисс
Взяла клистир… [15]15
  Перевод Вл. Соловьева.


[Закрыть]
 

С этой рифмованной болтовни снимали списки, которые пользовались большим спросом. Лоре даже позволял себе иметь свое мнение: так, он пожалел Никола Фуке, попавшего в опалу и посаженного в тюрьму, поскольку тот некогда пожаловал ему ренту в двести пятьдесят экю.