Текст книги "Повседневная жизнь королевских мушкетеров"

Автор книги: Екатерина Глаголева

Отношение к женщине было предвзятым, во многом продиктованным религиозной установкой о том, что именно женщина стала причиной грехопадения человека. Врач и философ Марен Кюро де ла Шамбр (1594-1669), занимавшийся и оккультными науками, считал, что женский темперамент подвластен влиянию холода и сырости. «Будучи холодна, она слаба и, следовательно, робка, малодушна, подозрительна, недоверчива, хитра, скрытна, льстива, лжива, обидчива, мстительна и жестока в своей мести, несправедлива, скупа, неблагодарна, мнительна. Сырость же порождает то, что она переменчива, легкомысленна, неверна, нетерпелива, легковерна, жалостлива и болтлива».

Воспитание девочек тоже принимало уродливые формы. В XVII-XVIII веках оно, как правило, проходило в монастырях; девочек из древних аристократических родов помещали также в «институты благородных девиц».

Монахини старались привить девочкам прежде всего покорность и смирение, подавить всякого рода инстинкты и личностные особенности. Образован™ им не давали практически никакого, так как опасались, что чтение романов распалит их воображение, изучение наук пробудит любопытство, а занятия искусствами обострят чувственность. Поэтому главное место в воспитании отводили молитвам и катехизису, а обучение сводилось к элементарным навыкам письма и счета, урокам шитья, домоводства (в том числе ведения домашней бухгалтерии), хороших манер. (Надо сказать, что знатные дамы, слишком занятые собой и придворными интригами, совершенно не занимались воспитанием детей: монахиням приходилось объяснять шестнадцатилетним девицам, что не следует говорить с набитым ртом или класть локти на стол за обедом.) В самых аристократических монастырях девочкам преподавали также латынь, поэзию, историю и географию.

Танцы не приветствовались, поскольку при этом девочки должны были бы прикасаться друг к другу, а подобные вещи сурово пресекали. Зато девочки ежедневно пели хором, а самые одаренные учились играть на арфе или органе. Их также учили двигаться «достойно», то есть чинно, не вызывающе, и говорить, не повышая голоса.

В монастыре Пор-Рояля, где принимали за аксиому, что «девушки несут в себе зло», поддерживали чрезвычайно строгую дисциплину: воспитанницам не разрешали обмениваться новостями со стороны, обсуждать монахинь, своих товарок и назначенные им наказания. Они не имели права прикасаться друг к другу, поддерживать близкие отношения, бегать, а уж тем более драться. Гигиеной пренебрегали, чтобы свести к минимуму контакт с собственным телом. Раздеваться перед сном полагалось в полной темноте и очень быстро, в присутствии надзирательниц (впрочем, в спальнях царил такой холод, что это требование было легко исполнить). Всю получаемую воспитанницами почту перлюстрировали. Если какая-нибудь девушка получала слишком много писем, их просто сжигали в ее присутствии, даже не распечатав.

Во всех монастырях дважды в неделю устраивали день покаяния: все воспитанницы проходили чередой перед настоятельницей, и приставленные к ним сестры обличали их в совершенных провинностях. Девушки не имели права возражать или оправдываться, а должны были молча слушать, глядя в пол. Порой об их провинностях сестры узнавали на исповеди. Наказания носили исключительно унизительный характер.

Если к девочкам приходили посетители, одна из сестер подслушивала разговор, чтобы убедиться, что воспитанница не рассказывает ничего лишнего и не ведет себя неприлично, а гость не передает ей никаких записочек. Воспитанницы находились под постоянным надзором, даже в свободное время; игра в карты и кости, разумеется, была под запретом; петь можно было только песни духовного содержания.

Но вот в пансионе при Аббеи-о-Буа устраивали самые различные праздники: по поводу поступления новых воспитанниц или замужества старых. Там случались даже театральные представления и балы (!). В обители Нотр-Дам-де-Сион каждый год в день Святых мучеников сестры и воспитанницы менялись ролями, что сбивало с толку посетителей.

Условия проживания девочек зависели от обеспеченности их родителей: самые бедные спали в дортуарах, те, что побогаче, – в отдельных комнатах с дощатой кроватью, покрытой соломенным матрасом, стулом, столом и полкой для книг; избранные могли снимать за двести ливров в год частные апартаменты и за четыреста ливров в год пользоваться услугами горничной.

Госпожа де Ментенон, происходившая из благородной, но обедневшей семьи, тоже воспитывалась в монастыре, получив там рудиментарное образование, не имевшее почти никакой связи с реальной жизнью. Позже, став воспитательницей внебрачных детей Людовика XIV, а затем его тайной супругой, она решила усовершенствовать систему воспитания девиц из бедных дворянских семей, которых становилось все больше, так как множество дворян из провинции погибали во время войн или разорялись на службе королю.

В 1680 году она отметила двух монахинь – бывшую урсулинку госпожу де Бринон и ее родственницу госпожу де Сен-Пьер, содержавших школу для бедных девушек, которых готовили в прислуги. Она перевела эту школу в Рюэйль, добавив к ученицам-простолюдинкам двадцать девочек из обедневших дворянских семей, получавших образование по другой программе. В 1684 году дворянскую школу перевели, с помощью короля, в замок Нуази; теперь там насчитывалось уже сто восемьдесят учениц. Своим указом король основал учебное заведение для девушек из дворянских родов, предпочтительно дочерей военных, погибших на службе королю, которые воспитывались бы бесплатно и получали образование, соответствующее их полу и рождению. По выходу из этого заведения они должны были «нести во все провинции нашего королевства пример скромности и добродетели». В конечном счете пансион разместился в усадьбе Сен-Сир под Версалем и стал называться Королевским домом Людовика Святого.

Туда принимали девочек в возрасте от семи до двенадцати лет, которых лично отбирал сам король, проконсультировавшись с герольдмейстером и убедившись в том, что по отцовской линии они являются дворянками не менее чем в четвертом поколении. В большинстве своем они были дочерьми, племянницами или сиротами военных из Парижа и его окрестностей, но также и из других французских провинций; в 1750-е годы туда приняли двух девочек из Квебека. «Барышень из Сен-Сира», являвших собой «прекрасный образец красоты в сочетании с невинностью», было двести пятьдесят; за ними присматривали тридцать шесть воспитательниц и двадцать четыре монахини.

Девушки носили коричневые кисейные платья по придворной моде с лентами, цвет которых соответствовал классу: с 7 до 10 лет – красный, с 11 до 14 – зеленый, с 15 до 16 – желтый, с 17 до 20 – синий. На голове у них был белый чепчик. Классные дамы одевались в черное. «Красные» учились читать, писать и считать, получали первые уроки катехизиса, основ религиозной истории и латыни; «зеленые» изучали эти предметы более глубоко, присовокупив к ним историю и географию; «желтые» обучались еще и рисованию, пению, танцам и музыке; «синих» посвящали в геральдику и историю Церкви. Хозяйственные работы были частью обучения: «синие» и «черные» (помощницы воспитательниц) помогали в столовой и лазарете, шили платья и белье для своих товарок и воспитательниц.

По выходе из пансиона каждая воспитанница получала приданое в три тысячи ливров, чтобы иметь возможность выйти замуж за достойного претендента или… поступить в монастырь. Однако многие предпочитали остаться в Сен-Сире и стать воспитательницами.

Помещения для пансионерок располагались как можно дальше от входа, чтобы оградить их от контактов с посторонними. Воспитанницам внушали «отвращение к греху и великую любовь к добродетели», знакомили с «обязанностями порядочной женщины по отношению к своему дому, мужу, детям и слугам». Госпожа де Ментенон уделяла большое внимание тому, как девочки проводят свой досуг, поощряла игру в шашки и шахматы и регулярно обновляла библиотеку (ее первым мужем был драматург Скаррон). В Сен-Сире даже имелся любительский театр: сначала девочки представляли нравоучительные пьесы, написанные г-жой де Бринон и самой госпожой де Ментенон, а затем – трагедии Корнеля и Расина, хотя их наставница была недовольна тем, с каким пылом ее воспитанницы воспроизводят сцены любовной страсти. Однако такие порядки встретили осуждение со стороны Церкви, и в 1692 году госпожа де Ментенон дала разрешение на то, чтобы светский институт преобразовали в монастырь. Воспитательницам предоставили выбор: принести монашеский обет или уйти.

Можно себе представить, насколько воспитанницы таких заведений отличались от «амазонок» начала века, яркими представительницами которых стали «дамы Фронды»! Тальман де Рео рассказывает об истории любви Шарля де Фонтене, капитана французских гвардейцев, получившего отставку у своей милой. Когда ему не открыли дверь, бравый вояка, поняв, что словесные увещевания не действуют, раздобыл бомбу и взорвал двери. Однако, ворвавшись в дом с криком «Город взят!» – он увидел, что его возлюбленная стоит у раскрытого люка в погреб с двумя пистолетами в руках и с твердым намерением пустить их в ход в случае необходимости. Фонтене пришлось ретироваться. Женился он позже, на бедной вдове, которая приглянулась ему, потому что была веселой и предприимчивой. Став его супругой, она быстро поставила дело так, что храбрый капитан не раз прятался от нее в сене на чердаке. Долго такой жизни он выдержать не смог и умер около 1640 года; она же снова вышла замуж.

Браки по любви были редкостью; известный французский полководец Анри де Кампьон (1613-1663), женившись по любви, знал, что «не встретит одобрения, настолько сильно он отдалился от обычной практики». Даже он считал, что браки, заключенные по любви, «почти всегда осуждаются справедливо, ибо кончаются чаще всего несчастливо». Это грустное пророчество подтвердилось: когда Кампьон потерял пятилетнюю дочь, в которой души не чаял, он отрекся от мира, посвятив себя созерцанию природы и молитвам. Брак Луи де Сен-Симона тоже считался необыкновенно счастливым для того времени, однако все трое родившихся в нем детей (дочь и два сына) оказались физическими и нравственными уродами.

Образованные женщины второй половины XVII века воспринимали супружескую жизнь как отчуждение, видя в ней больше недостатков, чем достоинств. Они не желали становиться рабынями мужей, которые вели себя с ними грубо и непочтительно. В «прециозных» салонах поклонников как можно дольше удерживали на положении воздыхателей, заставляя пройти через все испытания «Карты страны Нежности», опубликованной в 1654 году в первом томе «Клелии» Мадлены де Скюдери. В этой стране было три главных города, стоящих на трех реках: Нежность-на-Привязанности, Нежность– на-Уважении и Нежность-на-Признательности. Чтобы добраться от Новой Дружбы до Нежности-на-Уважении, требовалось пройти через Великий Ум, за которым лежали приятные селения Красивые Стихи, Галантная Записка и Любовное Письмо. Река Привязанность, в которую впадали Уважение и Признательность, спокойно несла свои воды по стране Нежности, пока не впадала в море Страстей. Озеро Безразличия воплощало собой скуку. (Поэт и драматург Тристан Лермит создал свою карту Королевства Любви, на которую его соперник аббат д'Обиньяк сочинил пародию – карту Кокетства.)

«Жеманницы» создавали свой собственный культ, отвергая брак, который положил бы конец их свободе. К тому же «порядочная женщина», как тогда говорили, «должна была быть постоянно либо беременной, либо недавно родившей» [18]18
  Во Франции было запрещено пользоваться презервативами, за это можно было угодить в тюрьму. Однако Людовик XIV, издав этот закон, предусмотрел исключение – для себя. Средства контрацепции были контрабандным товаром, которые содержательницы притонов добывали с большим риском. Первые попытки регулировать рождаемость в аристократической среде начали предпринимать после 1670 г.


[Закрыть]. Анри д'Арамиц, отслужив в мушкетерах пятнадцать лет, в 1650 году женился на Жанне де Беарн-Бонасс и вернулся на родину В первые же четыре года в их семье один за другим родились четверо детей: два мальчика (Арман и Клеман) и две девочки (Луиза и Мадлен).

Многие аристократки боялись скончаться родами (что в те времена случалось довольно часто), и маркиза де Севинье в своих письмах упрекает дочь за то, что та чересчур ответственно относится к исполнению супружеского долга.

Таким образом, все радости любви дворяне могли себе позволить либо до брака, либо вне его. Нередко они жили на два дома. Например, племянник королевского министра Эдуард де Кольбер, маркиз де Вилласер, будучи женат и имея детей, открыто жил с Нинон Ланкло, которая родила ему двух сыновей. При этом многоженство официально каралось смертью или ссылкой на галеры.

Мушкетеры в большинстве своем женились лет под сорок, когда «жизнь кончена». Брат д'Артаньяна Поль де Кастельмор пошел под венец в пятьдесят восемь лет и через год овдовел: его жена скончалась, родив слабенькую девочку, которая тоже умерла через двенадцать дней. Сам д'Артаньян обзавелся семьей в сорок восемь лет, да и то был мужем и отцом лишь на бумаге; Исаак де Порто – в сорок один год, причем его жена была немногим младше. По этой причине мушкетеры не успевали (а может, и не желали) обзавестись многочисленным потомством. У Тревиля было два сына, которые сами так и не женились; у «Портоса», дожившего до девяноста пяти лет, и у д'Артаньяна – тоже два.

Развод был делом почти небывалым, однако предусмотренным законом. Основанием для расторжения брака могла стать супружеская измена (примечательно, что церковное право допускало раздельное проживание супругов в случае измены мужа, а гражданское – в случае измены жены) или доказанный факт того, что «брак не был свершен»: Церковь продавала подтверждающие это документы зажиточным парам, проведя постыдное и не всегда честное расследование. Добиться полного расторжения брака (чтобы жениться или выйти замуж повторно) было крайне сложно, поскольку требовалось разрешение Рима; доступным оставалось раздельное проживание и владение имуществом: этим правом воспользовалась супруга д'Артаньяна через шесть лет после свадьбы.

В XVIII веке говорили, что в жизни женщины должны быть трое мужчин: муж, милый друг и неважно кто. Услугами парижских своден пользовались не только мужчины, но и женщины: знатные дамы охотно отдавались неотесанным мужланам, лишь бы те были способны доставить им удовольствие, а потом с помощью тех же содержательниц притонов избавлялись от последствий этих удовольствий. В этих дамах уже не было почти ничего от «прециозниц»: по замечанию современника, «грубые ругательства звучат повсеместно, и даже дамы ругаются, как извозчики; при дворе это признак хорошего тона».

И тем не менее даже в тот век грубых страстей и циничного расчета можно было встретить чистую и романтичную любовь, только о ней не принято было говорить – чтобы не стать предметом насмешек.

После голландской кампании Людовика XIV большую популярность приобрела песенка «Рядом с моей милой так приятно спать» на слова Жубера, в которой молодая жена сокрушается о муже, ушедшем на войну:

 
– Скажи-ка нам, красотка:
А где твой муженек?
– В Голландии он бьется,
Покой мой не сберег.
– А что бы отдала ты,
Чтоб вновь его обнять?
– Мне ничего не жалко,
Все можете забрать.
Отдам сады Версаля,
Париж и Сен-Дени
И горлинок из сада,
Воркующих в тени.
 

Эта песня, с которой солдаты уходили на фронт, впоследствии стала свадебной, играя роль заклинания, чтобы отвести беду и залучить, хоть ненадолго, в свой дом счастье.

МУШКЕТЕРЫ НА ВОЙНЕ

Реформа армии: борьба с приписками, укрепление дисциплины. – Пайки. – Первые подвиги мушкетеров. – Осады. – Сражения. – Тактика кавалерии. – Пленные. – Фонтенуа: последняя битва

Я часто затевал войну чересчур легкомысленно и продолжал ее из тщеславия.

Людовик XIV – исповеднику

Дрожишь, утроба? Ты дрожала бы еще пуще, если бы знала, куда я тебя веду!

Фраза, приписываемая маршалу Тюренну

Мушкетеры являли доказательства невероятной доблести; ни один из них ни разу не отступил; множество было убито, а у тех, кто остались в живых, шпаги были погнуты от нанесенных ударов и в крови по самую гарду.

П. Пелиссон. Исторические письма

«Нет другого народа в мире, столь мало способного к войне, как наш. Легкомыслие и нетерпение, которые он проявляет в малейших трудах, суть два принципа, кои, к моему великому сожалению, лишь подтверждают это предположение, – писал Ришелье в своем «Политическом завещании». – Упорство в труде и невзгодах – качества, необходимые на войне, – встречаются среди французов крайне редко».

Кардинал-министр придавал большое значение реформе армии, в которой нуждалась Франция для проведения его амбициозной внутренней и внешней политики. Если в 1610 году в войсках насчитывалось всего пятьдесят тысяч человек, то в 1635-м – уже сто тысяч, а в 1б40-м, переломном для франко-испанской кампании, – двести тридцать восемь тысяч.

Все воинские чины, включая капитанские и полковничьи, были продажными. На вербовку солдат для пополнения рот и полков офицеры получали определенную сумму денег из казны. Контроля за расходованием этих средств не было, и офицеры грели руки на «мертвых душах», представляя во время смотров «статистов» вместо рекрутов. Дезертирство было им только на руку, позволяя присвоить жалованье солдат. Приписки были ужасающими: вместо заявленных пятнадцати тысяч человек налицо оказывалось восемь-десять тысяч. Как командиры и военачальники офицеры тоже оставляли желать лучшего: возможно, они были храбрецами, но не стратегами и тактиками.

В войсках не существовало интендантской службы и санитарных рот. Чтобы поставлять солдатам хлеб, а лошадям фураж, король заключал сделку со «снабженцами», которые его обворовывали и не соблюдали условий договора. Солдаты часто голодали и ходили в лохмотьях. Раненым некому было оказывать помощь; первый военный госпиталь был основан только в 1639 году.

Регулярной армии не было. Когда виконту де Тюренну (1611 – 1675) было пятнадцать лет, отец купил ему пехотный полк (таких военачальников, как этот юноша, называли «полковниками в слюнявчиках»). Годом позже полк был распущен королевским ордонансом, и Тюренн четыре года служил простым солдатом, пока снова не стал полковником. К тридцати двум годам он был уже маршалом Франции.

До 1659 года ядро французской армии составляли наемники – шотландцы, ирландцы, швейцарцы, итальянцы, каталонцы, а в основном немцы, которые были закаленными в боях и опытными, но совершенно неуправляемыми солдатами. В 1648 году пехотный полк под командованием веймарского офицера Рейнольда фон Розена отказался сражаться в Нидерландах. Французский маршал Тюренн, взяв сотню мушкетеров, галопом примчался среди ночи в ставку бунтовщика и захватил его прямо в постели. Однако бунт перекинулся на два кавалерийских полка и несколько тысяч пехотинцев. Тюренн разбил их в ходе кавалерийской атаки; многие бунтовщики были перебиты.

Сами французы тоже отличались врожденным отсутствием дисциплины. Например, бретонцы соглашались сражаться только с англичанами, но не с австрийцами. Иногда презрение к установленным правилам выходило боком самим нарушителям: так, капитан королевского полка Пюжо Борден погиб, не пожелав отозваться на окрик часового «Кто идет?».

Военные министры Людовика XIV Мишель Летелье (1603-1685) и его сын Франсис Мишель Лувуа (1641-1691) поставили себе целью создать постоянную армию, чтобы «превратить воинственный народ в народ военных».

Летелье ввел иерархию родов войск и иерархию чинов, закрепив ее в табели о рангах 1675 года; продажными оставались только чины полковника и капитана [19]19
  При преемнике Лувуа, графе де Шуазеле, продажным оставался только чин полковника, а сменивший его министр Сен-Жермен покончил и с этим.


[Закрыть]. И то еще радом с полковником, купившим свою должность, ставили подполковника, назначенного королем, – опытного военного, который должен был при необходимости корректировать действия своего начальника, а то и осуществлять фактическое командование полком. «Полковники в слюнявчиках» еще не стали достоянием прошлого; так, Антуан де Гиш (1671-1725), внук маршала де Грамона (графа де Гиша, выведенного Ростаном в «Сирано де Бержераке»), стал мушкетером в тринадцать (!) лет, а через три года уже являлся командиром пехотного полка, носившего его имя. Чин генерал-лейтенанта нельзя было купить, заслуживший его назначался главнокомандующим. Во время войны за Испанское наследство генерал-лейтенант де Виллар с таким блеском разбил при Фридлингене маркграфа Баденского, что солдаты сами провозгласили его маршалом Франции; король утвердил это решение.

Военный министр отменил привилегии (заслуги ставятся выше выслуги лет, а долгая служба – выше происхождения), боролся с отлучками офицеров с фронта и дезертирством солдат. Офицеры были обязаны жить при войсках, не отлучаться без разрешения. Перед военной кампанией назначение на офицерские должности производил сам король. Кроме того, Летелье сделал армию национальной, оставив из наемников только швейцарцев (давних союзников) и немцев, пока с ними был мир. Он также покончил с военным предпринимательством, приписками и «мертвыми душами». В 1663 году виновных в приписках подвергали битью кнутом перед строем, в 1665-м к этому наказанию добавили клеймо в виде лилии на лбу, с 1671-го – отрезали нос.

В 1665 году, во время войны между Англией и Нидерландами, французский король отрядил на помощь Соединенным провинциям экспедиционный корпус во главе с генерал-лейтенантом Франсуа де Праделем: три тысячи пехоты, две тысячи конников, в том числе пятьсот мушкетеров во главе с Кольбером де Вандьером и д'Артаньяном. Перед отправлением корпуса состоялся смотр для выявления «мертвых душ». «Поручик Шарль д'Артаньян, командующий конными мушкетерами первой роты, присланными для службы в военном корпусе, которые Его Величество направил в Голландию», повел в бой 245 человек согласно представленному поименному списку. «Я получил список роты и с глубоким удовлетворением отметил, что он полон, – написал ему Людовик XIV. – Заботьтесь всегда о том, чтобы рота была в хорошем состоянии, и не упускайте случая заставить ее как можно чаще упражняться, дабы новые мушкетеры стали столь же искусны, как и старые».

Во время этого похода королевские мушкетеры должны были являть собой пример усердия, мужества и дисциплины. Эта кампания пошла на пользу и им самим: соперничавшие между собой «серые» и «черные» мушкетеры видели друг друга в деле и научились оценивать товарищей по оружию по более важным критериям, нежели внешний вид. Между обеими ротами возникло настоящее братство, что еще больше укрепило их репутацию.

В дальнейшем Людовик XIV положил за правило, чтобы молодые дворяне, желающие поступить на военную службу, хотя бы год отслужили в мушкетерах, в одной из рот по своему выбору, «дабы научиться повиновению», а уж потом могли получить под свое командование кавалерийскую роту или стать младшими офицерами в королевском пехотном полку, прежде чем получить возможность купить пехотный или кавалерийский полк, в зависимости от своих предпочтений. Молодые люди, наилучшим образом зарекомендовавшие себя во время службы в мушкетерах, в дальнейшем могли рассчитывать на королевские милости и щедроты.

Во время осады Намюра в 1692 году от проливных дождей развезло дороги, между палатками, где жили король и двор, можно было передвигаться только по тропинкам из фашин, которые нужно было укладывать заново каждый день, поскольку они тонули в грязи; главный лагерь оказался практически недосягаем; в окопах было полно грязной воды; на то, чтобы перевезти орудие из одной батареи в другую, порой уходило три дня. Армия под командованием маршала де Люксембурга оказалась отрезанной от обоза, лошадям приходилось щипать травку и листья. Король велел своей военной свите, которая и так уже не знала отдыха, таская фашины и неся другую службу, ежедневно отправляться верхом в расположение этой армии, захватив мешки с овсом и ячменем, которые принимали и пересчитывали офицеры маршала де Люксембурга. Гвардейцы, привыкшие к исполнению более почетных обязанностей, стали роптать; король посуровел и потребовал повиновения. В первый день отряд жандармов и легкой кавалерии, прибывший ранним утром к складу зерна, «взбунтовался» и отказался возить мешки. Среди мушкетеров был новобранец Луи де Сен-Симон, сын герцога. Бригадир Кренэ вежливо осведомился у него, желает ли он возить мешки или предпочтет иное занятие. Сен-Симон почувствовал, что повиновение будет ему на руку, и выбрал мешки. Отряд мушкетеров подъехал как раз тогда, когда жандармы отказались работать грузчиками, и юный герцог взвалил мешок на круп своего коня прямо у них на глазах. Его заметил лейтенант лейб-гвардии Марен и гневно закричал, что раз герцог де Сен-Симон не считает такую службу ниже себя, то и жандармы или гвардейцы не должны считать ниже своего достоинства последовать его примеру. Вся остальная свита принялась грузить мешки без возражений, Марен отчитался перед королем, и тот отныне стал относиться к Сен-Симону весьма благожелательно.

Лувуа учредил систему военных комиссаров, которые занимались вопросами жалованья, содержания и порядка в войсках (часто к этому привлекали интендантов провинций). «Самодеятельность», неповиновение приказам были «врагом номер один».

По совету бессменного начальника штаба маркиза де Шамбле армию пополнили за счет ополчения: в каждом городе в него ежегодно призывали определенное количество холостяков от шестнадцати до сорока пяти лет, выбирая их по жребию; срок службы в военное время составлял семь лет, в мирное – пять. Ополченцы под командованием местных дворян по воскресеньям упражнялись в искусстве владеть оружием и осваивали приемы боя. Они должны были заменить собой регулярные войска в пограничных городах, а в конечном итоге их стали посылать в бой. У этой системы было множество огрехов, главный из которых – социальное неравенство (представители привилегированных слоев общества не участвовали в жеребьевке или могли купить себе замену). К концу своего правления Король-Солнце обладал самой многочисленной армией в Европе: 380 тысяч солдат плюс ополчение и береговая охрана (еще 120 тысяч), а также 70 тысяч моряков; каждый десятый мужчина был поставлен под ружье.

Одновременно велось перевооружение войск, развивались артиллерия и флот. Лувуа впервые начал строить казармы. Часто для этих целей использовали помещения монастырей и бывших иезуитских коллегий, но возводились и новые здания. Так, в 1702 году в Ла-Рошели выстроили два корпуса казарм по плану инженера Вобана. Жан Тарад, архитектор и инспектор оборонительных сооружений, возвел четыре большие казармы: для двух пехотных и двух кавалерийских полков; в главном корпусе проживал рядовой состав, в отдельном флигеле – офицерский. Казармы кавалеристов помимо жилого корпуса включали конюшню, манеж, фонтан, место для водопоя, помещение кордегардии, служебное помещение и часовню.

Реформа шла с трудом. С одной стороны, к 1667 году Король-Солнце уже мог опереться на мощную обстрелянную армию, но, с другой стороны, она не могла похвастаться жесткой дисциплиной в своих рядах, и офицеры не желали подать в этом отношении положительный пример. В частности, они отказывались соблюдать новую иерархию чинов. Например, в 1667 году д'Артаньяна сделали бригадиром кавалерии, отдав под его начало корпус из пяти эскадронов, то есть его собственной роты и еще двух полков. Полковники инфантерии не признавали верховную власть командиров мушкетеров, потребовалось вмешательство короля и Лувуа. Мушкетеры, в свою очередь, тоже вели себя заносчиво. В 1672 году король отправил обе роты мушкетеров в лагерь под Маастрихт, где они должны были поступить в распоряжение маршала Тюренна. Во время марша командовать должен был де Лансон, лейтенант лейб-гвардии, и некоторые мушкетеры взбунтовались. Три десятка из них вернулись во Францию через Арденны. По прибытии в Париж все они были арестованы и заключены в форт Лэвек. Кроме того, офицеры не соблюдали эдиктов о дуэлях и бывали замешаны даже в таких преступлениях, как кражи и подделка денег.

Во время голландской кампании 1665 года король велел д'Артаньяну строго карать мародеров и драчунов: голландцы не заготовили для союзников провиант и фураж, а двух повозок с продовольствием, доставленных французскими снабженцами, хватило очень ненадолго. Мушкетеры голодали, ссорились из-за пищи с гвардейцами, бегали по фермам в поисках съестного. Впрочем, после первых побед местное население стало приветливее к французам, которые до весны расположились на зимние квартиры в лагере Рейнберг на берегу Рейна.

«Могу сказать, что я никогда еще не находился на лучшем довольствии, – писал один мушкетер в письме к родным. – Те 39 су, которые платит мне король, не уходят у меня полностью на двух лошадей, слугу и питание… Местные буржуа прекрасно уживаются с нами, а мы с ними. Поначалу они были на нас слегка в обиде, теперь же готовы всем услужить. Единственная наша трудность заключается в том, что приходится ходить по деревням и добывать фураж у крестьян, а те не хотят продавать его добром, однако потом дают нам его, придя к полюбовному согласию». Остается только гадать, каким образом достигалось это самое «полюбовное согласие».

В те времена кусок баранины стоил одно су, кусок говядины или телятины – 2 су, курица – 5 су. Мера овса (которой хватало на неделю) – 30 су. За сено платили ежедневно 4-5 су. Впрочем, практичные голландцы не намеревались торговать себе в ущерб. «Испанские лошади г-на д'Артаньяна обходятся ему в 11 су 62 денье в день каждая, другие верховые лошади пожирают сена на 16 су, а лошади каретных упряжек – на 22 су. Исходя из этого, один мушкетер, его слуга и две лошади едят весьма умеренно или даже недоедают, если расходы не превышают 39 су в день», – писал в докладной записке интендант Карлье, недовольный лишними расходами.

Во время размещения войск на зимних квартирах жалованье выплачивали деньгами. Во время военного похода король предоставлял провиант и фураж, если только его можно было раздобыть на территории врага, и жалованье тогда сокращали. Во время переходов жалованье всегда выплачивалось натурой вместе с небольшим денежным содержанием.

«Война кружев», завязавшаяся между мушкетерами обеих рот еще в Париже, не прекращалась и в походе. Простые мушкетеры украшали золотые обшлага рукавов жемчугом и бриллиантами. Офицеры отправлялись на войну в позолоченных каретах с шелковыми подушками, покрывали попонами даже мулов, содержали целую армию лакеев и конюхов в богатых ливреях, а прибыв на место, устраивали роскошные пиры со множеством перемен блюд. Разумеется, на все это уходило гораздо больше тридцати девяти су. Когда новоиспеченный мушкетер Луи де Сен-Симон отправился в свой первый поход, его мать, невзирая на возражения отца, отправила вслед за ним обоз из тридцати пяти нагруженных лошадей и мулов, чтобы ему «было на что жить»; его сопровождали также бывший гувернер и еще один дворянин из окружения его матери. Через год, уже командуя своей ротой, Сен-Симон пользовался услугами пяти конюхов со сменными лошадьми и слуги, который, кстати, весьма успешно заменил собой свитского дворянина во время сражения при Неервиндене.