Текст книги "За Северным Ветром (СИ)"

Автор книги: Екатерина Мекачима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

За Северным Ветром

Предпролог: легендариум

Вместо предисловия.

Местонахождение кощеевой смерти соотнесено в сказке с моделью Вселенной – яйцом. Это поднимает сказку на уровень очень древнего мудрого мифа о дуалистической сущности мира: мир, образом и символом которого является яйцо, в самом себе содержит не только положительное жизненное начало, но и управление конечной судьбой мирового зла. Миф говорит об извечной борьбе жизни и смерти, добра и зла. До той поры, пока никто не ведет борьбы со злом, не посягает на скрытую, но существующую внутри мира потенциальную гибель Зла, оно бессмертно, и только героические подвиги, отважное самопожертвование человека и содружество его с живыми силами природы могут доказать, что жизненное начало вечно, что жизнь в мире торжествует над умиранием отдельных частиц мира.

Такова идея сказки о Кощее Бессмертном.

Борис Рыбаков «Язычество Древней Руси»

Предпролог: легендариум.

Было все едино. Было все вечно. Был свет среди тьмы, как и тьма среди света. Не было меж ними различий. Но вечный покой озарился лучом, что был и что не был, но существовал в едином сознании мира. И стал свет светом, а тьма тьмою. Стала мысль началом, а материя – концом в котором оно заключено. И вечный цикл начат был, и ритмом задышало бытие.

И возросло Древо из бытия, что было им и в нем заключено. И корни Древа – в живительной воде, питали крону, что жизнь давала бесконечности миров. И каждым миром правили те силы, что были созданы же в нем и им самим.

В одном из Светов звали их Богами, их чтили, слушали во всем. В том Свете старше всех был Бог Cварог – Бог-Небо, рожденный светом Хоровода, звезды, что среди тысяч в Кроне Древа спиралью закрутила небосвод. Его жена – Свагора, Мать-Земля, из пучины света в Явь за мужем вслед пришла. В любви Земли и Неба родился Свет Дневной – Даждьбог, и Свет ночной – сестры Дивия и Луна. В стране небесных туч царствовал Перун – властитель молний, божественный кузнец, судебных мастер дел и воина отец. Седой Стрибог повелевал ветрами, а в океане властвовал Бог Полоз. Чертоги всех живущих освещал немеркнущий огонь Даждьбога-Хорса, что тьму пучины мироздания от Матери-Земли сияющей ладонью отстранял. Даждьбог всем земледельцам помогал, живительную мощь небес солярных ниспослал. Его Отец, Сварог, кузнец небесного Знания-огня, Сварожичем являлся в мир живых, огонь живущим даровал, ремёслам обучал. Бог Род и богиня Рада очаг домашний берегли, любовь, детей хранили. Силы возрожденья и весны – Ярила и его супруга Яра, а Велес – покровитель Слова и сказаний, что велись для летописи Света. Мудрая змея Гарафена и крылатая Гагана Великий Алатырь хранили, тот Камень Мира, что Краколист держал да желанья страждущего исполнял великой своей силой. Семаргл, крылатый пёс небес, посланник высших сил, живущим на земле Божественную волю изъявлял, Волхвам являясь. Богиня Макошь нить судьбы пряла, вплетая в полотно рождённых имена, их судьбы и великие дела, а так же смертный час. В подземном царстве, под корнями Древа, властвовал Бог Мор с женою Марой. Их дочери, божества печали и тоски, богини Жель и Карна в Свет порой являлись, а слуги – Журбы и Кручины – состраданье в Мир несли.

А на Юге в мире том, о котором здесь ведётся сказ, лежала дивная страна, что была из счастья-злата соткана. Живые звали край тот Ирий. Все, кто жизнь земную завершал, в том краю блаженном отдыхал под сводом сияющих небес, пред тем, как отправиться в Иное. Вестники того златого края, сияющие Птицы, к живущим прилетали и пели им блаженные сказания о той стране, где тело бренное не нужно, где дух оденется в златое, чтоб светом чистым стать. И под прекрасные их песни уходили в мир иной со спокойным сердцем и чистою душой.

И был таков уклад во множестве веков, был мир, и войны тоже были, но равновесие всегда вращало мир, как пряжу, что пряла Богиня Макошь. И живые чтили духов предков, что в золотом сиянье им являлись. И живущие боялись духов тех, что песни Птиц перед Уходом не слыхали, тех, кто от златых чертогов отреклись и темною тропой пошли. От них, навий, живые защищались, как и от дев лесных, русалок, что путников с пути сбивали и уводили в топи водяных. В глухих лесах того же Света истоки сил Природы обращались в образы иные, что чужды взору и страшны. Но среди них, и мавок и русалок, были те, что к свету шли. Их вилы звали, крылатые с козлиными ногами девы, но души светлые у них. Озёра, реки и леса сии создания берегли и Мать-Природу чтили. А средь могучих северных лесов, в долине плодородной, и на островах средь вод просторных, был мир людей – Богов детей, водами окружённый, ветрами защищённый, горами схороненный. И люди жили, и леса, животные и птицы, в миру под взором пристальным Сварога, ветрами седовласого Стрибога, под светом Хорса и дождем Перуна, и нить Богини Макошь прялась...

И было все – хорошее, плохое, случалось разное в те дни ушедшего былого. Все возвращалось на круги своя, пока живущие Богов не позабыли, пока не скрыла мир печальная тоска, пока не пали дети под перстом Бессмертного Кощея.

Пролог

Великая Тайга простиралась от Ледяного Моря до Крайних Гор Рифея. Исполинские дерева, что помнили времена Богов, что сами – духи, неприступным монолитом хранили древнюю страну. Высокие сосны внимали музыке ветра Стрибога. Тихо пели птицы. И бор шептал на ухо сестрам-лунам, пока сизый туман тайком гулял по непроглядному лесу.

В такой лунный час долгой северной ночи седые волхвы, внимающие Богам и природе, созывают Собор Пращуров. И когда возгорится ярко Огонь-Сварожич, вознесутся к небу искры золотые, устремляются души старцев к Богам, и Семаргла глас становится слышен им. Если же грядут события великие, то Вестник Богов сам явится волхвам в обличье крылатого пса.

Место силы там, где наиболее ясно слышны речи Матушки-Земли и ярче звучат голоса Богов. Там не ступала нога мирянина, не забредал дикий зверь, не пели на ветвях свои песни русалки, не залетали духи-вилы. Лишь тишина обитала в капище, древняя тишина, настоящая, и даже шёпот горящего огня звучал, будто громкий глас.

Всполохи огня плясали на рунах высоких деревянных капиев[1], устремивших свои вершины в бездонное звездное небо. Глухо и утробно, будто сердце мира, бил барабан. Седые старцы, облачённые в белоснежные одежды, сидели вокруг костра, и с каждым ударом барабана их взоры все глубже проникали в тайны мироздания.

Древний, как само время, старик расположился чуть дальше всех, подле капия Перуна. Белоснежные волосы волхва украшал медный обруч, а борода служителя Богов струилась до земли. Старец так и не закрыл глаза – его усталый взор обращён на земное бытие, которое, даже вечность спустя, было ему откровением.

Волхв видел, как искры огня взлетают ввысь, устремляясь к звёздам, что покоятся на кроне Древа Мира, Краколиста. И каждая искра подобна чуду, и в каждой – целый мир, что возгорится, вверх летя, и гаснет в темноте. И грустно старцу было и радостно в душе. Он ведал судьбу мира, она открылась ему давным-давно. С тех самых пор волхв не закрывал очей на Соборах Пращуров, более не хотел внимать Богам.

– Не печалься, Белозар, – крылатый пёс улёгся у волхва в ногах. – Видения твои для дней, которые грядут еще не скоро.

– Семаргл, – волхв перевёл взгляд на посланника Богов, – неужто сам Сварог послал тебя, или Богиня Макошь?

Пёс улыбнулся:

– Я тебе явился сам. Они же, – он кивнул в сторону волхвов, – слушают Ее. Мать – Земля сегодня шепчет.

– Что же ты сказать пришёл?

– Скоро тебе в златое одеваться[2], – Семаргл перебрался ближе к Белозару. – Но ты и сам ведаешь об этом.

Волхв кивнул. Он уже давно ждал своей свадьбы с вечностью, ждал Птиц, что унесут его на Юг, в Ирий. Унесут к ней.

– Но перед тем как послушать Песню, – говорил пёс, – тебе нужно поведать Волхвам о грядущем. Знание твое должно остаться в мире.

– Ох, Богов Посланник, – сипло засмеялся старик, – не вижу смысла ведать то, что изменить нельзя.

– Не уж совсем голова твоя поседела? – нахмурился Семаргл. – Твоё видение – лишь сказ, один из множества возможных. Богиня Макошь не начинала прясть ту нить, что видишь ты.

– Но ведь спрядёт, – прошептал Белозар, – и даже Перун не сможет разрубить ту пряжу, что создаст Бессмертного Владыку.

Семаргл устало покачал косматой головой.

– Коли скажешь им своё виденье, Белозар, то Макошь и твоё слово в мироздание вплетет. Коли не скажешь – и его не будет.

Белозар вздохнул и вновь взглянул на звезды.

– Вот скажи, Богов Посланник, – говорил старый волхв, обращаясь, скорее, к небу, – коли тебе ведомо то, что ведомо и мне, коли даже Богам ведомо сие, ведомо то, что не случилось пока, ведомое печальное... Почему же силы, миром правящие, нам, смертным, путь кажущие, почему Боги не изменят то, что лишь им возможно изменить? Почему же Макошь спрядёт ту пряжу?

– А вот как думаешь, ты, старче, – Семаргл тоже устремил свой взор в ночное небо, – коли б не было бы зла, кто б добро добром же называл?

– Пустое молвишь, – махнул рукой волхв, – пустое...

– А коли так ты мыслишь – твоё право, Белозар. Но скажи, как Богиня Макошь может нить Судьбы не ткать, души рождённых в неё не вплетать? Она лишь силу вам даёт, в Судьбу вплетая, а куда направить дар её, в плохое или в благое – решать уж вам. И даже если грустно все решится – Богиня исколет пальцы и заплачет, но вышьет ваш узор.

Семаргл замолчал, и Белозар не молвил. Затихли барабаны. Лишь низкое баритонное пение волхвов отвечало тишине да Матушке-Земле.

И чудилось Белозару в огне и звёздах, будто вновь стал он молодым, а с ним – его кудесница, прекрасная Сияна. И Солнцеград, великий город-остров, где вместе жили, терялся в поднебесье. Но видение померкло также быстро, как и улетела в края златые[3] его любимая голубка. Тогда дремучий лес и стал его спасением, где юный волхв слушал глас природы и мудрость предков. Давно сие случилось, и даже облик невесты украло беспощадное время. Но показалось вдруг, будто в огне явился её благодатный лик, по которому столько лет тосковало сердце... И не было тех лет печали. Он ведал: ему пора.

– Скоро прилетят Птицы, – вновь заговорил Семаргл, потягиваясь, – и будут петь. Так что же ты решил, кудесник?

– Скажи, Богов Посланник, – Белозар посмотрел в ясные глаза Семаргла, – коли расскажу я о видении своём волхвам, смутятся ли их сердца? Не станет ли мой рассказ причиной тому, что произойдет?

– О, кудесник Белозар, на то и у меня ответа нет, – Посланник Богов опустил взгляд. – Не только Боги Светом правят, но и вы, как дети их.

Белозар вздохнул и закрыл глаза. Пение волхвов разливалось по миру, ведя за собой в неведомую даль, туда, где тишина рождалась...

– Белозар, – прошептали совсем рядом.

Старец открыл глаза. Перед ним, на ступенях подле капия, сидел юный Велижан. Он обеспокоено смотрел на древнего служителя Богов. Песни волхвов смолкли. Старцы обратили взоры на Белозара.

– Ты ушёл от нас, – сказал Велижан с тревогой. – Уже который Собор ты внемлешь Богам один.

Белозар вздохнул: он чувствовал студёный ветер от взмахов крыльев Птиц. Печальную радость омрачал лишь ответ перед Богами. Как же быть? Какую весть поведать миру?

Белозар ничего не сказал молодому волхву; он медленно поднялся, опираясь на посох, и подковылял к сердцу капища. Старый волхв поднял ритуальную чашу, что стояла недалеко от костра, крепко обхватил рукой посох, который давно сделался выше его самого, закрыл глаза и зашептал. Волхвы благоговейно замерли: Белозар – древнейший волхв, и его молва-ворожба – великая драгоценность.

Вторя словам Белозара, окружил старца искрящийся туман. Дым клубился, будто живой, кудрявился, следуя велению древней речи, несущей в себе силу великую, и медленно, водой стекал в чашу, что дрожала в старческой руке. Когда чаша наполнилась серебряной водой, Белозар замолк. Туман рассеялся, и волхвам почудилось, будто перед ними не вековой старец, а молодой прекрасный юноша с дымящейся чашей в руках. Волосы его были цвета спелой пшеницы, а ясные глаза – пронзительно голубые, как чистое весеннее небо. Но видение померкло, и перед служителями Богов вновь предстал их древний учитель.

– В этой чаше то, что поведали мне Боги, – говорил Белозар хрипло. Его скрипучий голос громко звучал в лесной тишине. – Я не знаю, надобно ли это знание вам передавать, – он помолчал, задумавшись. – Я так и не решил, – волхв вздохнул. – Как быть со знанием – думать вам, живым. Ко мне летят уж Птицы. Кто хочет – может испить из сосуда, кто хочет – может огонь из него затушить, когда меня не станет. Но, коли испить решится кто, пусть помнит: то, что в сосуде помещено – может быть, а может и не быть совершено.

Белозар замолк и не говорил уж более. Зарницами озарилось на Юге небо, сияющая зеленая пелена укрыла звезды. Всполохи света играли и переливались, то ярче вдруг светились, то волной бежали, то гасли, чтобы вновь озарить небосклон таинственным огнём.

– Вестники Ирия совсем близко, – прошептал один из волхвов.

И видели волхвы, как ещё ярче засияло небо, заиграл цветами бархат ночи и заплакали звезды. Две капли Света опустились подле меркнущего костра, рядом с Белозаром. Звездный свет коснулся земли, и перед волхвами предстали птицы необычайной красоты. Голова и грудь – как у прекрасных дев, оперение одной сверкало золотом, другая же была облачена в серебро. Мягко обняли птицы Белозара, уложили бережно на землю. И полилась песня, и мелодия звуков золотых ворожбой укрывала усопшего. Стоявшие поодаль волхвы медленно, чуть дыша, опустились на ступени капища. Песнь завораживала, уводила за горизонт, в страну, где счастье правит...

Когда первый луч солнца пробудил лес от ночного сна, в древнем капище царила тишина. Огонь потух давным-давно. И лишь полная воды чаша стояла в центре святилища.

_

Через бескрайнюю тайгу пролегала дорога из Южного Предела к Ледяному Морю, в великий Солнцеград. Путь был долгим и сложным.

Торговый караван с южных земель много дней шёл по дороге, ведущей через дремучий лес, когда лошади остановились недалеко от святого места. Один из пилигримов, стражник в доспехах, в поисках места для лагеря забрёл в древнее капище. Он почтил Богов, помолился Матери-Земле. Когда святое место покинуть собрался, увидал деревянную чашу, которая стояла подле кострища. Сосуд украшали руны, значения которых воин не знал. Он поднял чашу, и легкий туман стек с серебристой глади воды. Почудилось путнику, будто бездонная пропасть сокрыта в глубине сосуда, и глядит на него Нечто из толщи воды. Испугался человек, но взора отвести не мог. Как заворожённый смотрел на воду, долго смотрел, пока не одолела его жажда великая. Спасение лишь во тьме сосуда воин видел. Испил воин воды студёной, и небывалое видение предстало перед ним. Будто мир огнем охвачен. Бушует зверь – трехглавый морской змей. Солнцеград разрушен, волхвы – без сил. А на троне – человек, кто свою душу заключил во тьму…

___

[1] Капий – название идолов богов в Сваргорее. От слов «капище», «капь».

[2] Одеваться в златое – выражение, употребляемое в Сваргорее, синоним «умереть».

[3] Златые края – Ирий, рай для умерших.

Часть I. Глава 1. Слово

Он держал путь через тайгу. Опасное путешествие. Мало кто отваживался сворачивать с дороги и отправляться в самую чащу. Древние могучие леса, ровесники Богов, бережно хранили свои тайны. Лишь привеска из белого дерева, выструганная и заговоренная любимой, отгоняла мавок и других обитателей чащоб. Путник слышал их шепоты, видел светящиеся зеленые глаза, чувствовал страх, насылаемый русалками. Но никто из лесных духов не отважился приблизиться к человеку, которого хранил березовый оберег. Ночами, когда становилось совсем худо, и звуки леса сводили с ума, оберег светился мягким светом и дарил тепло.

Много дней спустя лес сделался совсем темным, непроглядным и сырым. Вековые хвои плотно сомкнули над головой колючие ветви. Сизый туман стелился по земле. Лес замер. Не слышно ни пения птиц, ни зверей, ни даже шепота духов. Путник остановился и посмотрел на оберег: подвес светился, будто ночью – выжженный на дереве солнечный щит горел огнем. Цель близка. Страх окружил холодом. Хотелось повернуть назад. Но путешественник лишь вздохнул, помолился Сварогу и продолжил путь.

От каждого хрустящего шага замирало сердце. Ветви настолько плотно сплелись, что царапали лицо и одежду. Бурелом стал почти непроходимым. Паутина, белая, клейкая, цеплялась, застилала лицо, опутывала руки. Пахло плесенью и гнилью в сумеречном лесу: солнечный свет не мог пробиться сквозь дремучие заросли. Отчаянье уже завладело путником, когда лес вдруг расступился и открыл взору небольшую поляну. Странник замер, прислушиваясь. Тишина. Звенящая. Темное место. Еще более зловещее, чем непроходимый лес. Неведомая сила и страх затаились у поверхности черного, заросшего тиной озера, которое, будто огромное блюдце, лежало в самом сердце перелесья. Серебристый туман окутывал старый покосившейся терем, стоявший на деревянных кольях в центре водоёма. Назад пути нет. Путник знал, что тот, кто доберется живым до сердца тайги, без позволения хозяина уже не вернется домой.

С молитвой Сварогу странник вышел из леса. Солнце почти село, и небо светилось теплым золотом. Свет Даждьбога-Хорса вселял надежду.

Человек медленно пошел к терему. С каждым шагом воздух становился холоднее, движения давались труднее, будто во сне. Морок. Нельзя поддаваться страху, что предательски звал повернуть назад. Вернуться уже нельзя. Но идти вперед становилось все сложнее: сварогину[1] казалось, что каждое его движение, каждый шаг отнимает много сил. Будто тело сделалось железным, стало неповоротливым и тяжелым. Путник сбросил с плеч поклажу.

С трудом переставляя ноги, спотыкаясь, сын Сварога добрался до зеркальной поверхности воды. Только сейчас он заметил, что не оставлял следов: ни одна травинка не шелохнулась под поступью его ног. Теплый свет оберега померк. Отец Сварог… Нельзя так страстно желать то, что не предначертано Богами. Теперь же собственная обида своей же погибелью и станет…

Обессилев, путник упал на колени. Мысли сделались тяжелее тела. Вот, значит, какой будет смерть его: сгинет без вести брат царя Солнцеграда в черном болоте. Так и надо. Поделом. Не достоин он править Сваргореей, не достоин ходить по земле. Сварогин перевел взгляд на зеркальную гладь воды. Из озера смотрел не него уставший человек. Глаза ввалились; длинные, некогда черные, будто смоль, волосы были белее снега. В ужасе глядел мужчина на свое отражение, не мог отвести взгляд от безглазой смерти. Это морок. Это – не его лик. Это все проклятое место. Закрыть глаза не выходило: жуткий, чужой образ будто звал. Не в силах более противиться зову, странник коснулся воды. Холодная мокрая рука обхватила запястье.

– Зачем пришел? – прошептало озеро, еще сильнее сжав илистые пальцы.

От ужаса странник не мог вымолвить и слова.

– Боишься, – шептала вода и тянула к себе. – Маленький человек. Не достоин ты ответ держать перед хозяйкой моей.

«Даже проклятое озеро считает меня маленьким человеком! – думал сварогин. – А я – князь, брат самого царя. Старший брат!» Обида и злость на весь белый свет отгоняли страх.

– Я не за смертью пришел, – дрожащим голосом ответил путник. – Я дары принес.

Озеро рассмеялось, подернулось рябью, отчего лик его расплылся будто маслянистое пятно.

– А это уже не тебе решать, сын Сварога, – захихикала вода, сжав запястье гостя мертвым хватом. Озеро вспенилось, зашипело и резким движением сорвало оберег с воротника пленника. – Как ты смел с этой гадостью к хозяйке моей явиться? Не верю я тебе, маленький человек.

Озеро потянуло еще сильнее. Князь упирался изо всех сил, но не выдержал и упал лицом в воду. Шею тут же обхватили мокрые, когтистые руки. Чем больше отбивался человек, тем сильнее тянула его Топь.

Вода ворвалась в легкие острой, невыносимой болью. Свет померк. И сквозь тьму увидел князь родной Солнцеград, его могучие, белые стены. Видел своего брата, Драгомира, царя Сваргореи. Красавицу – царицу, белокурую Пересвету. И вновь обида сковала умирающее сердце. Его, Драгослава, должно быть счастье. Трон ему принадлежит по праву, как брату старшему. Но отец, покойный Градимир, решил, что младший сын достойнее и умнее. Старый царь, нарушив традиции народа, трон Драгомиру передал. С тех пор много лет прошло, но каждый год все большей горечью отзывался в душе царевича Драгослава. Младший брат боялся старшего и отдалил Драгослава от престольного двора, назначив князем дальнего Борея. Серый, невзрачный городок. Князь видел свой безрадостный удел. Видел любимую Горицу, лесную волхву, жену свою. Лишь в ней одной была его отрада. В ее зеленых, будто лес, глазах, ее теплых руках, и длинных сказках, что рассказывала ему ночами. Драгослав слышал ее голос и сейчас. Тихая песня Горицы лилась сквозь тьму, отгоняя страхи и печали.

Вдруг неведомая сила подхватила тело, и растаял мягкий сон. Драгослав открыл глаза: он лежал на траве. Впереди – зеркальное озеро, а в воде – изба. Только не на кольях стоял старый терем, а на ногах. На жилистых, покрытых волдырями и тиной. Белесая, чешуйчатая кожа свисала лохмотьями. Странные, будто ветви, крученые жгуты соединяли ноги. Сама изба была из черного, как смоль, дерева, и маленькое оконце зловещим багрянцем горело. Царевич испугался, вскочил. И вспомнил все: зачем в тайгу отправился, к кому пришел. И ужаснулся тому, что натворил. Но было поздно: стоная и скрипя, терем шагнул к нему. Драгослав попятился назад, но стебли травы, будто змеи, обвили его ноги. Князь старался нащупать оберег, который дала ему Горица, но на воротнике висел оборванный шнурок. Треклятое озеро! Драгослав обхватил руками голову: зачем, зачем он решился на такое!

Изба, зловонно вздохнув, остановилась почти у самого берега и повернулась крыльцом. Со скрипом отворилась дверь, и на порог вышла дева неземной красоты. Высокая, тоненькая, будто тростинка, облаченная в зеленый шелковый сарафан. Перехваченные медным обручем русые, с золотыми прядями, волосы струились почти до самой земли. Голубые, как бездонное небо, глаза. Красавица улыбалась.

– Тебе не нужно меня бояться, – ее голос был чист и мягок. – Я знаю, зачем ты пришел ко мне. Я все о тебе знаю, Драгослав. И я очень, очень давно жду тебя.

– Кто ты? – только и смог прошептать сварогин. Он ожидал увидеть совсем другое существо.

Дева продолжала улыбаться.

– Ты знаешь ответ, – она чуть наклонила голову, разглядывая своего гостя, – но я не думаю, что ты будешь рад моему настоящему облику, царевич. Заходи, – она кивнула головой в сторону двери, – будешь гостем моим.

– Ты – Черный Волхв? Яга? – Драгослав не спешил принимать приглашение. – Царица мавок и русалок?

– Как только меня не называют, – вздохнула красавица и облокотилась на резную балясину крыльца. – Много имен у меня, а вот истинного никто не знает. И тебе его не скажу. Ибо сильную власть дарует знание имени, данного при рождении. Вы, люди, и об этом забыли.

– Не понимаю я тебя, – нахмурился Драгослав и шагнул к терему. – Что сказать ты хочешь?

Девушка грустно на него посмотрела.

– Надо было предстать перед тобою древним стариком, тогда бы верил мне... Зови меня Агния, – она поманила его рукой. – Заходи, давно пора.

Драгослав медлил. Страх покинул его, и это настораживало. Слишком приветливой и прекрасной казалась та, что звала его в темный, заколдованный терем.

– Ты же знаешь, что не отпущу тебя, – Агния прищурилась. – И знаешь ты, что лежишь сейчас на дне моего болота. А коли вернуться хочешь – бери то, за чем пришел.

На мгновение привиделось Драгославу, будто окружают его темные воды, тело оплела цепкая тина и илистые пальцы впиваются в плоть. Мужчина тряхнул головой, стараясь сбросить наваждение, и огляделся. Солнце еще не село, и его свет освещал золотом вершины леса. Ветра не было. Мир замер. Тишина. Неужели он и вправду сейчас не здесь, а на дне Черного Озера? Неужели это сон, навеянной темной лесной волхвой? Драгослав посмотрел на ожидающую его деву. Агния была спокойна. Легкая, добрая улыбка на ее устах – совсем настоящая. Она не может быть служительницей Мора.

– Служат только люди, – устало и разочарованно проговорила Агния.

Драгослав почувствовал, как под мягким взглядом Агнии ноги сами собой пошли к избе. Ступил на воду – и не промок. Но страха не было. Да и удивления тоже. Теперь все виделось обычным. Как и полагается под ногами скрипнуло крыльцо. И она ждет его – как обычно.

– И совсем не страшно, верно? – Агния улыбнулась. Ее голубые, как небо, глаза заглядывали в душу. – Тебе не стоит бояться того, к кому за помощью обратиться хочешь, – Яга положила руку на плечо князю.

Драгослав отшатнулся. Князь не боялся Яги, но странное, неясное чувство терзало изнутри.

– Я не понимаю… – прошептал сварогин.

– Всему свое время, – Агния взяла его за руку и повела в терем.

На стенах темных, сырых сеней тускло светились белые грибы и плесень. Потолок терялся в темноте. Половицы стонали под ногами. Сырой коридор закончился покосившейся дверью. Агния отворила скрипучую дверь и вошла в кромешную тьму. Драгослав остановился. Ему чудилась песня, знакомая до щемящей боли в сердце. Словно предостерегая, пел женский голос дорогой душе мотив. Но князь не мог вспомнить, откуда он знает поющую. И почему душой овладела глубокая печаль? Отчаявшись, Драгослав шагнул во тьму.

Когда за князем закрылась дверь, непроглядный мрак подернулся серебристой дымкой. Туман обволакивал гостя; туман будто шептал: «Тише, тише, спи, спи …». Воздух переливался невесомыми узорами, походившими на блики в воде. Среди дыма рождались неясные фигуры, они танцевали, очаровывали и снова исчезали. Песнь затихла, и печаль отступила.

Сизый туман таял медленно, открывая величественные чертоги. Высокие, резные колонны держали купольный свод. Дрожали свечи, что плыли по воздуху, освещая золотую роспись багряных стен. Окна были задернуты тяжелым бархатом. В центре горницы бил родник, обнесенный мраморной кладкой. На ступенях подле родника сидела Агния. Она разложила на полу скатерть с фруктами и вином.

– Проходи, будь моим гостем, – волхва улыбалась. – Отведай кушаний заморских. Ты проделал долгий путь, царевич Драгослав, и заслужил отдых.

Драгослав спустился к Агнии и сел на ступни рядом с волхвой. В воздухе витал сладкий, пряный аромат. Агния налила вино и протянула князю чашу.

– Пей, не бойся, – волхва налила и себе, сделала глоток. – Видишь, я тоже пью.

Царевич отведал вина. Сладкое, пряное, оно разлилось по телу приятным умиротворением. Агния протянула Драгославу мягкий, наливной персик. Сахарный фрукт таял во рту. Царевич выпил еще вина. Стало тепло. Даже жарко. Князь скинул с себя плащ. Агния улыбнулась.

– Это хорошо, что тебе спокойно, царевич, – сказала Яга, делая глоток. – Но помнишь ли ты, зачем пришел ко мне?

Драгослав отрицательно покачал головой:

– Я даже не помню, как попал сюда.

Агния звонко рассмеялась.

– Неужто я тебя так сильно одурманила, царевич? А ну-ка вспоминай!

Драгослав нахмурился. Голова была тяжелая, как в тумане. Перед внутренним взором князя появлялись неясные образы, но они были различимы с трудом. Драгослав вздохнул.

Агния пристально смотрела на своего гостя, наматывая на тоненький пальчик золотой локон.

– Ну? – игриво спросила она.

Драгослав опустошил свою чашу.

– Мне кажется, что это все сон, – сказал он.

– Ты прав, – согласно покачала головой волхва. – Но этот сон ты видишь по моему велению, Драгослав. Когда вспомнишь, зачем пришел ко мне, когда отгадаешь загадку, тогда и наваждение пройдет, – волхва откинулась, отпила вина и, задумчиво глядя на плывущие огоньки, тихо проговорила. – Как же можно забыть свое самое сильное желание?

– Зачем ты наслала на меня морок?

– Чтобы ты страх забыл, царевич. Уж больно страх мешал тебе. Но разве я могла подумать, что со страхом ты и себя забудешь?

Драгослав смотрел на красавицу, сидевшую рядом на ступенях, и глубокие, смутные сомнения наполняли душу. Он не испытывал страха, который, обычно, сопровождает дурной сон, не чувствовал тревоги из-за того, что забыл, как попал к волхве. И это пугало царевича больше, чем отсутствие воспоминаний. Еще было какое-то желание, просьба, с которой он пришел к Агнии. Ах, да. Ее зовут Агния. Оказывается, он забыл и ее имя. Забыл имя той, кому принес дары.

– Дары, – прошептал Драгослав, разглядывая узор на скатерти. – Кажется, я пришел за помощью. И принес тебе дары.

– Дары? – удивилась Агния. – От смертного?

Князь, хмурясь, кивнул. Он был готов принести самую страшную жертву, чтобы получить то, чего больше всего желал. Перед князем предстало со всей ясностью: желание, обида, изводившая его всю жизнь. Обида на отца и на младшего брата.

– Пока я помню, – Драгослав вдруг почувствовал, как растаял дурман, ясной стала голова и его земная жизнь предстала ярко. – Пока твой морок вновь не одолел меня, Яга, – Агния насторожилась, впиваясь в гостя взглядом. – Я пришел к тебе за силой, которая поможет мне получить то, что принадлежит по праву – трон. И я знаю, что плата за твою помощь велика, волхва. И я готов предложить тебе самый ценный дар, что есть у меня – моя душа.

Агния сначала удивилась, а потом рассмеялась.

– На кой мне твоя душа, если она даже тебе не надобна? – сказала волхва сквозь смех. – Какова будет плата – потом скажу, когда время придет. Твое слово мне сейчас нужно: что сдержишь свое обещание и сделаешь то, что попрошу, и ровно тогда, когда попрошу.

Волхва говорила мягко, только казалось князю, будто от ее слов холод пробирает до костей, словно и вправду сам он до сих пор лежит на илистом дне болота.

– Попробуй, – прошептала Агния, будто прочитав мысли князя. Она подвинулась ближе и поднесла к губам царевича наливное яблоко. Бездонные, синие глаза волхвы пленили. – Отведай фрукт и выпей еще вина, Драгослав.

Князь не мог сопротивляться. Сочный, налитый фрукт манил, бархатный голос Агнии завораживал. Драгослав закрыл глаза и откусил. Терпкая сладость дурманила.

И в дурмане видел Драгослав, как высокие заснеженные скалы упирались вершинами в небосвод. Почти отвесную гряду соединял вырубленный в камне пандус, ступенями поднимавшийся к небесам. Природную стену украшало множество древних рун, значения которых были утрачены давным-давно. В центре монолита тускло светилась похожая на четырехлапого паука руна Рок. Символ вечного, изначального и непознаваемого. Начало и конец мира слились в этих седых скалах, хранивших память тех лет, когда Боги жили в Свету вместе со своими детьми. Тех далеких лет, когда змий Полоз еще не совершил предательства, уговорив Мора наслать лютый холод на весь белый Свет. Тех лет, когда Перун еще не совершил своей великой победы, а ступал по одной земле вместе с пращурами. Теперь же Небесные Скалы отделяли мир смертных от царства Богов. Лишь истинно чистый душой, без дурных помыслов и омрачений, мог взойти по каменной лестнице и предстать перед Золотыми Вратами в Светомир и Небесным Огнем Сварога.