Текст книги "За Северным Ветром (СИ)"

Автор книги: Екатерина Мекачима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Но Великий Собор одобрил выбор деда, – растерянно ответил Веслав. О таком учитель говорил впервые. После принятия того самого решения царя Градимира, его обсуждение находилось под негласным запретом. Все покорно приняли волю царя и созванного Великого Собора, и никто не отваживался говорить о решении монарха.

– Да, конечно, – тихо согласился наставник. – Твой отец – мудрый правитель. Но дядя твой, Драгослав, в отличие от тебя, не мечтал отречься от правления. Твой отец назначил его княжить в град Борей, на Большую Землю, – Искрен помолчал, задумавшись. – Не волхвовский у нас с тобой сегодня разговор, царевич, – старик грустно улыбнулся, глядя в настороженные глаза Веслава. – Никто не говорит об этом, но я нарушу устав и скажу тебе то, что, быть может, говорить и не надобно. Но у меня видение было. Семаргл ко мне являлся.

– Посланник Богов? – удивился юноша, пытливо глядя в глаза своего наставника. Серые, будто затянутое тучами северное небо, грустные, окруженные глубокими морщинами, но по-прежнему ясные. Сжалось у царевича сердце: какое же видение было у старца, раз он так опечален?

– Да, – ответил волхв. – Семаргл предупреждал меня о том, что вернется твой дядя в столицу и принесет с собой великую скорбь, – волхв нахмурился, замолчал. Ему не нравился разговор с юным отроком, не хотелось зря пугать царевича. Но душа подсказывала служителю Богов – говорить надобно. Именно этот разговор и поможет Веславу в будущем. – Как бы далеко птица не улетала, она всегда возвращается домой, – закончил Искрен тихо.

– Какой у нас сегодня странный разговор, учитель, – Веслав перевел взгляд на озеро. – Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты всегда помнил, где твой дом, Веслав. И чтобы ты вернулся, когда придет время возвращаться домой.

Природа купалась в неге теплого, летнего вечера. Вершины леса золотило почти севшее солнце. Высокое, чистое небо отражалось в зеркале озера. Вода о чем-то тихо шептала берегу. Спокойствие и умиротворение. И на душе было удивительно легко. Слова наставника казались неверными. В этом мире просто не может произойти ничего дурного, когда Даждьбог так щедро одаривает детей своих. Да и со времен Светлогора сварогины не враждуют друг с другом. Дядя Драгослав – благородный и верный княжич, всегда преданно служил и Богам и Сваргорее. Он никогда не поднимет меча на своего брата, не пойдет против воли покойного батюшки и святых отцов.

Царевич вновь взглянул на Искрена.

– Я тебя не понимаю, – юноша покачал головой. – Что ты видел, учитель?

Волхв с грустью смотрел на своего ученика. Не все волхвы Большого Свагобора вняли его предостережению. Что же говорить о восемнадцатилетнем юноше, которого слова учителя могли ввести в заблуждение и, чего доброго, сбить с пути. Поэтому старик решился лишь часть послания мальчику поведать, чтобы слова, сейчас непонятные юноше, потом стали его силой.

Сокрушался Искрен, что и сам царь не внял его речам и не подготовил войска. Драгомир со смехом говорил, что его брат, Драгослав, Борей покинул, дабы к лесным волхвам обратиться да здравие поправить. Какая из него угроза, если он столько лет наследника родить не может?

– Я видел то, чего может еще и не быть, – наконец ответил Искрен. – Я очень надеюсь, что так оно и будет, и что Драгослав с миром на праздник Солнцеворота прибудет.

– Но отец не звал его, – рассеянно проговорил Веслав. – Драгослав не приплывет с Большой Земли на праздник.

– Да, твой отец никогда не звал его, – словно сам себе пробормотал старик. Искрен считал это самой большой ошибкой царя. Но Драгомир не слушал ни его, ни других служителей Богов. Драгомир был достаточно тщеславен и, как показало время, недальновиден. – Буду молиться Богам, чтобы мое видение оказалось всего лишь старческим мороком, – устало вздохнул волхв и печально улыбнулся. – А теперь скажи мне, Веслав, как тебе дается искусство Правосилы?

Царевич смутился, нахмурился. Учитель вел себя очень странно и неестественно. Наставник никогда не обсуждал с Веславом мирские дела. Волхв учил Веслава пути духовному, рассказывал, как слушать Богов, проверял его в волхвовской воинской силе – Правосиле. Но сейчас… Юный царевич никогда не видел своего учителя таким опечаленным. Улыбка Искрена не светилась, да и весь старик выглядел согбенным, уставшим, удрученным. Прежде такого не случалось.

– Не печалься попусту, – волхв будто читал мысли юноши. Искрен улыбнулся и положил свою теплую, сухую ладонь мальчику на плечо. Веслав был так похож на свою мать: те же голубые глаза и золотые волосы. Царевич смотрел на учителя, и в его еще наивных, детских глазах читался испуг. – Все, что случается, – продолжил Искрен, – случается по воле Богов. И если Боги допускают что-либо, значит, они хотят нас чему-то научить. И чем больше заплутали люди, тем больше хотят помочь нам Боги.

– Боги так наказывают нас?

– Нет, – Волхв тихо рассмеялся. – Боги не наказывают, они учат. Но когда их дети перестают слышать, когда уходят темными тропами тщеславия, отходят от Матери-Земли, их уроки, порой, оказываются достаточно строги.

– И ты думаешь, мы стали забывать Мать-Свагору?

Искрен кротко улыбнулся.

– Пошли, – сказал он, поднимаясь. – Ты сам можешь к ней обратиться.

– Сам? – удивленно переспросил Веслав. – Я же не волхв! Я могу молиться, но не говорить с Богами!

Искрен, продолжая улыбаться, неспешно побрел к святилищу, которое находилось по другую сторону большого дуба. Растерянный царевич последовал за ним.

Деревянные капии, выполненные по строгим канонам, стояли на естественном возвышении острова. Сварога и Свагору, водруженных рядом друг с другом Небо и Землю, окружали другие Боги. Громовержец Перун, борода которого была украшена золотом, а волосы – серебром, располагался по правую сторону от Сварога, а рядом со Свагорой-Землей – богиня судьбы, Макошь. Небо и Земля смотрели на солнцеликого Даждьбога-Хорса, рядом с которым, с одной стороны, стоял седой Стрибог, а с другой – парный капий Ярилы и Яры. Вечно молодые Силы Возрождения и Весны стояли совсем близко друг к другу, почти обнявшись. Оба капия оплел зеленый, цветущий даже холодною зимой, вьюн. Огромные розовые и белые цветы источали дивный аромат. Меж Перуном и Стрибогом – мудрый рогатый Велес со свитком в руках, а меж Богами Весны и Макошью – богини-сестры ночного света – Дивии-Луны, обручи которых украшали лунные камни. Позади Небесной Пары[8] – Темная Чета, черные Мор и Морана, боги Неяви, судьи душ заблудших. Рядом с ними – Светоч, Дух Ирия златой, и Род с Радой – боги домашнего очага и покровители детей. Чуть поодаль от Богов, в низине, располагался капий Полоза, строптивого Бог морей.

Капии, искусно украшенные резьбой, находились на каменном подиуме в несколько ступеней. Подле каждого Бога – вечно горящая волхвовским огнем огнивица[9] и чаша для воздаяний, испещренная рунами. Такие грандиозные святилища строились в основном в больших городах и княжествах. Все Великие Боги Света присутствовали в таких капищах, поэтому их называли Великобожиями.

Искрен три раза поклонился святому месту и взошел по ступеням. Веслав последовал его примеру. Учитель и ученик подошли к двум самым высоким и монументальным капиям – Сварогу-Небу и Свагоре-Земле. Подле обоих Богов, выструганных из белохвои, редкой северной сосны, иглы, кора и древесина которой белы, как снег, горели голубым, как небо, огнем огнивицы. Чаши со святым Огнем-Сварожичем покоились на высоких плетеных стволах-подставах, растущих из самого камня, которым был выложена земля святилища.

Искрен положил руку на сердце и поклонился Небу-Отцу и Матери-Земле. Царевич почтил Богов вслед за своим наставником.

– Подойди ближе, – тихо сказал Искрен, и юноша встал перед Свагорой рядом с учителем. Веслав вопросительно посмотрел на старого волхва.

– Ты, Веслав, как и предок твой, Светлогор, силу великую имеешь, – шептал Искрен. – Настолько великую, что даже сам об этом не ведаешь, – волхв помолчал, давая мальчику обдумать. – Твоя молитва может стать молитвой волхва, а не мирянина.

– А как же тайная ворожба, к которой волхвы обращаются, когда просят ответа у Богов?

Лицо старца озарила добрая улыбка.

– Она тут, – он постучал корявым пальцем себя в грудь. – Тут же и подлинное Великобожие сокрыто.

На лице юноши отразилось смятение.

– Поднеси ладони к Огню-Сварожичу, – Искрен мягко направил руки Веслава к огнивице. – Закрой глаза и помолись, будто на сон грядущий.

Царевич видел, как его пальцы обхватило теплое голубое пламя, тихое и спокойное. Огонь-Сварожич искрился, обнимая кисти рук благодатным спокойствием. Веслав закрыл глаза и с молитвой обратился к Свагоре-Земле.

Рукам – по-прежнему тепло. Внутренний голос тихо, заученными словами обращался к Матери-Земле. Веслав благодарил Свагору за дары, которые она преподнесла своим детям, за жизнь, за плодородные земли, за богатые леса… Царевич видел леса и луга, он чувствовал их свежий аромат, он слышал шум живой воды и ловил брызги соленого моря. Юноша так часто представлял себе далекие странствия, в которые по воле Богов ему никогда не суждено отправиться, что каждая молитва юного царевича к Свагоре превращалась в волшебное путешествие по бескрайним просторам родной земли. И сейчас воображение рисовало Веславу удивительные земли необъятной Родины вместо того, чтобы искренне, всей душой обращаться к Богине с благодарностью и почтением.

Тихо играла свирель. Ее голос струился сквозь молитвенный шепот, разливался по воображаемым землям, наполняя их жизнью. Игривая музыка танцевала златовласой берегиней у лесного озера, обращалась попрыгуньей-вилой, звенела свежей, летней рекой. Веслав вдохнул полной грудью лесной аромат и открыл глаза. Тихо шумел лес. Высокое дневное солнце пробивалось сквозь плотную, сочную листву, и воздух, дрожа, сиял в теплых объятиях света. Музыка играла. Волшебная мелодия лилась отовсюду, сливаясь в симфонию пения птиц. Веслав обернулся: чуть поодаль, среди сплетенных ветвей деревьев стояла прекрасная дева. Ее волосы цвета спелой пшеницы золотыми колосьями опускались до земли; голову украшал венок из полевых трав, в котором пели птицы. Сарафан был соткан из листьев, бусы – ягоды и цветы, источали дивный, пьянящий аромат. Ее глубокие, зеленые глаза смотрели с таким теплом и добротой, что хотелось плакать. Плакать от беспричинного счастья, заполнявшего душу от проникновенного, чуткого, невероятно участливого взгляда Матери. Она улыбнулась, и солнце засияло ярче, а голоса птиц запели радостнее.

Веслав, как завороженный, смотрел на прекрасную Деву, не в силах отвести взгляд от Ее лучистых глаз. Царевичу казалось, будто свет исходит от Нее, а не от солнца. И чем шире становилась Ее улыбка, тем ярче светился мир. Ее белоснежная кожа сияла, мерцала, горела огнем. Языки пламени обнимали пальцы живительным теплом, от которого на душе становилось спокойно и умиротворенно.

– А ты говорил, что не волхв, – прошептал рядом тихий, с хрипотцой, голос.

Веслав открыл глаза: теплый огонь в огнивице все еще держал его за руки. Искрен смотрел на юношу и улыбался своей вечной улыбкой. Царевич некоторое время молчал, вспоминая свое видение. Нет, ему, все же, не почудилось. Она действительно явилась ему. Юноша улыбнулся и посмотрел на старого наставника.

– Я видел Ее, – обратился Веслав к Искрену шепотом, убирая руки из огня и немного наклоняясь к старцу. Такие вещи нужно было говорить тихо. – Только Она ничего мне не поведала, учитель.

– Одно Ее явление говорит о многом, Веслав, – ответил волхв. – Храни Ее образ в своем сердце.

Искрен почтил Богов и спустился вниз. Царевич последовал его примеру. Веслав хотел еще о многом спросить учителя, но не стал: юноша чувствовал, что старик более не ответит ему. Веслав молча шел за наставником, и чем дальше они отходили от Великобожия, тем тяжелее становилось на душе у царевича. Видение Свагоры более не казалось ему таким теплым и умиротворенным, а даже наоборот: теперь думалось Веславу, что Мать-Земля, одаривая его теплом, будто бы силу впрок давала. Будто бы действительно грядет печальное время, и лишь видение великой Богини будет опорой ему в грядущих испытаниях. Юноша тряхнул головой, желая сбросить тяжелые мысли и огляделся. Солнце уже село, и святое место погрузилось в теплые летние сумерки. Искрен ждал его у лодок. Учитель легонько кивнул своему ученику, положил на сердце руку. Веслав сердечно простился в ответ. Белоснежный старик спустился в лодку и взял весла. Лодочка медленно заскользила по озеру. Искрилась вода, заворачиваясь маленькими водоворотиками от взмахов весла. И в этих серебряных искрах слышалась та самая, древняя, как мир, музыка.

Долго, до тех пор, пока не стали яркими звезды, и не взошли сестры – луны, сидел царевич у древнего дуба. Впервые ему не хотелось отправляться с другими отроками на тайную ночную прогулку. Веслав знал, что достанется ему за позднее возвращение, ибо молитву он уже пропустил. Но Веслав не мог вернуться в Ведагор в таком смятении. Ему хотелось вдоволь надуматься здесь, в Святоборе, и возвратиться в ученическую келью со спокойствием в душе. Но сколько бы юный наследник престола не размышлял, созерцая засыпающую природу, мира в душе так и не наступало.

Не наступило мира и через неделю, и через три, когда приготовления к празднику Солнцеворота были в самом разгаре. Искрен держался со своим воспитанником немногословно – на все вопросы, которые задавал Веслав по поводу «того самого вечера», как сам для себя называл царевич странный разговор с наставником, старик лишь грустно улыбался. Зато на другие вопросы Искрен отвечал охотно, даже, как иногда казалось юноше, слишком. Будто бы такое внимание Искрена к иным делам, даже мирским, могло отвлечь Веслава. Царевич обратил внимание и на то, что его отец, Драгомир, хоть и не внял словам Искрена, учителя и духовного наставника своего сына, но отдал приказ военачальнику Царской Дружины усилить охрану города во время праздничной недели. Основные силы сосредоточили у ворот Солнцеграда и распределили по стене. Все это лишь удручало состояние наследника престола, и, когда в последний день перед праздничной неделей, что длилась с девятнадцатого числа месяца червеня, по двадцать пятое, Веславу нужно было возвращаться в Царский Терем, царевич сделался чернее тучи. Не радовали юношу ни яркие, благоухающие цветы, что украсили каждый дом, ни звонкий смех предвкушавших грандиозные гуляния и игры детей, ни вино, что уже чуть ли не рекой лилось по всей столице, ни теплое летнее солнце.

Лада тоже вернулась во дворец, правда в странном, но, тем не менее, радостном настроении: этим летом она завершала обучение в Сестринском Великом Свагоборе[10], а, значит, ее вот-вот станут считать совершенно взрослой, и ей будет позволено иметь свое мнение, как ученой царевне, а так же, удалиться к волхвам. Лада давно, еще в те времена, когда отец провозгласил наследником Веслава, высказала свое решение стать волхвой, чему царь был несказанно рад. Царицу же, напротив, сильно опечалило решение дочери. Решение это было вызвано, скорее, досадой и обидой, нежели искренним стремлением стать служительницей Богов и ворожеей. Но время шло, а обида все не затухала, и казалось Ладе, что, когда она покинет свою семью и обручиться с Вечностью, вместе с ней покинут отчий дом счастье и радость. И это самое мгновение становилось все ближе и ближе, и предвкушение так долго ожидаемой, по-детски наивной мести, радовало ее сердце все больше.

Лада облачилась в простое белое льняное платье, всем своим видом показывая, что этот ее визит домой – последний, и после завершения обучения, она из послушниц сразу перейдет в волхвы. Держалась отстраненно, слишком гордо, слишком радостно. Немая улыбка застыла на ее лице. Веслав отметил, что улыбка эта явно подмечена у умудренных жизнью ворожеев, и сестра намеренно пытается им соответствовать. Но если улыбка Искрена светилась пониманием, то улыбка царевны была совсем иной, даже надменной. И Веслав понимал почему. С такой улыбкой, в траурном, с длинными, до пола, рукавами, белом сарафане, надетом раньше срока, Лада явилась в семью. Ее темные, как у отца, волосы были распущены, а голову украшал тканый обруч послушницы Соборного Сестринского Свагобора. Венчик и покрывала на голову, как подобало царской дочери, да и всем взрослым девушкам, Лада так и не надела.

Когда вся царская семья собралась за обедом, царица Пересвета хотела было пожурить строптивую дочь, но Драгомир мягко остановил жену. Веслав совсем поник. Родители тщетно пытались выяснить причину его удрученного состояния, но царевич сослался на легкий недуг от переутомления в Ведагоре. Веслав скоро покинул совместную трапезу и удалился в свои покои.

Расположившись на летней веранде, которая находилась почти под самой крышей, Веслав смотрел как внизу, во дворе, слуги готовили Царский Терем к началу празднеств. Прислужники и прислужницы украшали двор цветами, ягодами, умащивали благовониями капии царского святилища, зажигали курильницы, висевшие на колоннах. Их белые одежды светились в лучах яркого полуденного солнца. Где-то вдалеке слышалось умиротворенное пение волхвов. Музыка разливалась по чистому летнему воздуху, улетала на крыльях чаек и растворялась в небесной синеве. И почудилось вдруг Веславу, что сквозь небесную твердь он видит благодатный лик Сварога. Небесный отец улыбался ему, а Хорс купал его в своих теплых лучах. Все будет хорошо, решил царевич, и, наконец, улыбнулся.

___

[1] Ингра – вымышленное северное животное, подобное мамонту

[2] Червень – июнь.

[3] Ведагор – высшее учебное заведение для юношей.

[4] Веденей – знающий, ведающий. Член Палаты Парламента при князе или царе.

[5] Ведомир – школа, среднее учебное заведение.

[6] Сестринский Ведагор – высшее учебное заведение для девушек.

[7] Святобор – священная роща, в которой располагались капища и Великобожия.

[8] Небесная Пара, Небесная Чета – так называли в Сваргорее небо-Сварога и землю-Свагору

[9] Огнивица – чаша/факел с волхвовским огнем

[10] Свагобор – храм, в котором волхвы проводили богослужения. При Свагоборах проходили обучение волхвы, находились здравницы и больницы. Сестринские Свагоборы – аналоги женских монастырей.

Глава 3. Солнцеворот

Солнце клонилось к горизонту, и в море отражался его золотой лик, разбегаясь искрящейся дорожкой. Скоро золотой диск зависнет у самой кромки воды и останется там на всю ночь. Ночь самых веселых гуляний, песен и прыжков через костер.

Посетители небольшой деревянной корчмы, что располагалась среди множества торговых лавок, гостиниц и постоялых дворов, облепивших порт Идру прямо на большом пирсе, шумно и весело гуляли. Шел третий день празднеств – самый Солнцеворот, Долгий День, когда Хорс не покинет небосвода, а люди на улицах будут с радостью чтить великого Даждьбога.

За большим деревянным, уставленным медовухой, столом, расположилась веселая компания. Моряки, купцы, немного помятые за дни гуляний горожане – все сидели рядом и смеялись над баснями, которые друг другу и травили. Громче всех выступал крепкий мужчина лет тридцати. Суровый, пронзительный взгляд серых глаз не мог скрыть даже хмель. Между бровей пролегла глубокая морщина; прямой нос, волевой, даже слишком, подбородок выявляли в нем человека бывалого, с характером. Он был воином, стражником, повидавшим уже многое. Его длинные пепельно-серые волосы были заплетены в тугую косу, голову украшал кожаный обруч. Массивные руки сжимали деревянную кружку с такой силой, что, казалось, та вот-вот треснет.

– Я не был пьян! – пробасил он, стараясь перекричать гогочущий люд. – Все взаправду, перед Перуном ответ держу, коли вру!

– Ты слишком много выпил, брат-сварогин, – ответил ему тщедушный кучерявый юноша, лет двадцати, – вот и сочинил небылицу. Я даже ворожбы такой не знаю, чтобы в воде мир показывала, не то, что дождевая вода тебе видение в чаше открыла.

Собравшиеся засмеялись. Сероволосый мужчина еще сильнее сжал в руках кружку. Он теперь жалел, что поделился историей приключившейся с ним пару лет назад, когда он, как наемный страж, сопровождал торговый караван одного преуспевающего столичного купца.

– Не настолько, чтобы сказку за правду выдавать, – громыхнул в ответ воин и со всего маху поставил кружку на стол, от чего ее содержимое расплескалось. – Я вправду видел все то, о чем рассказал.

– Не горячись так, – сидевший по его правую руку старичок мягко положил сухую ладонь на плечо говорившего. – Вот я тебе верю.

Мужчина обернулся на своего соседа, посмотрел, нахмурившись, ему в глаза. Сухонький, маленький, а глаза живые и ясные. Зеленые, как море. Седые совсем волосы перехвачены тоненькой бечевой. На плече расположилась маленькая ящерка. Свободная рубаха подпоясана увесистым поясом мореходца. Вот оно как. Моряк.

– Как звать-то тебя? – спросил старик улыбнувшись.

– Витенег, – ответил воин. – А тебя?

– Ставер, – сказал старик. – Много где я бывал, а истории, подобно твоей, не слышал. Но то, что она необычна и диковинна, не делает ее невозможной.

– Спасибо за то, что веришь мне, – Витенег кивнул в знак благодарности, положил на сердце правую руку. – Ты первый, кто не посмеялся надо мной.

– Ты, наверное, мало в жизни мореплавателей встречал, – пожал плечами Ставер. – Чем больше в жизни доводиться повидать, тем большее допускаешь возможным.

– Может и встречал, да вот беседовать особо не доводилось, – Витенег сделал глоток из своей кружки и обвел взглядом сидевших за столом. Присутствующие уже потеряли к нему всякий интерес, внимательного слушая того тщедушного паренька, который теперь, осмелев от хмеля, во все горло нес совершеннейшую околесицу. Мужчина ухмыльнулся сам себе: то, что минуту назад казалось ему таким значительным, теперь, в его же собственных глазах, выглядело забавно. Все эти люди завтра не вспомнят и друг друга, не говоря уже о его истории. А, может, и вспомнят, только вот забудут быстро за ненадобностью: все растает в рутине ежедневных забот. Витенег вновь посмотрел на своего собеседника. Ставер опустошал свою кружку, а ящерица на его плече внимательно смотрела на Витенега. Невиданное дело.

– Зачем тебе ящерица? – поинтересовался Витенег.

Ставер поставил кружку, посмотрел на Витенега, а затем, и на свою зеленую спутницу.

– Она – мой оберег, – сказал старик, с нежностью погладив рептилию по остренькой головке. – В одном из штормов, когда я еще был обычным моряком, а не кормщиком, наше судно наскочило на плавучую льдину, и нашу с поморами каюту стало затапливать. Дверь завалило. Я уже готовился предстать перед Мором, как на одной из верхних балок ее увидел. Она внимательно на меня смотрела, будто звала. И я подумал, что, раз она как-то сюда попала, значит, есть в стене трещина или щель. Я схватил какую-то палку, не помню что, и стал со всей силой бить в перегородку, на балке которой ящерица сидела. Сейчас мне это кажется нелепым, но тогда я свято уверовал в то, что я смогу одолеть дерево. И мне удалось пробить брешь, через которую я и спасся.

– Удивительная история, – покачал головой Витенег.

– Не удивительнее твоей, – воодушевился собеседник. – Чем промышляешь?

– Да ничем, – нахмурился Витенег. – Когда-то был погонщиком ингр, затем служил наемным стражем у купца, – он говорил сухо, внимательно разглядывая свою кружку. Медовуха разговорила его против его же воли. – Потом на стене Солнцеграда стражем был. Сейчас вот – никто. Ни гроша в кармане, ни работы.

– А почему из Почетной Стражи Солнцеграда ушел? – участливо поинтересовался Ставер.

– Не могу я так долго на одном месте сидеть, – пробасил Витенег и сделал глоток. – Два года для меня – и так весомый срок. Когда-то мне столица чем-то недостижимым казалась. Волшебным градом с легендарными Вратами. Думал, что люди в ней какие-то другие: возвышенные что ли, как пращуры, – тут Витенег усмехнулся собственным словам. – Но пожив в столице я понял, как ошибался: Солнцеград – такой же город, как и все, только большой. Те же люди, те же проблемы. А я не могу так жить, как птица в клетке. Хочу, пока тело еще молодо, мир продолжать смотреть.

– Наймись к нам на судно, – предложил Ставер. – Корабль у нас добротный, команда – хорошая. Голодать не будешь.

Витенег удивленно взглянул на собеседника. Ящерица перебралась на другое плечо Ставера и вопросительно смотрела на Витенега.

– К тебе на судно? – переспросил воин.

Ставер рассмеялся, по-доброму.

– Думаешь, кормщик[1] не может быть таким старым, и мне пора на покой? – он многозначительно помолчал, и, хитро улыбаясь, продолжил. – Поверь, в таких делах главное – опыт. Сколько бурь, штормов и ураганов я повидал – не счесть! Однако же, все еще жив и полон сил, хвала Сварогу.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – Витенег смутился. – Я бы с радостью пошел к тебе на корабль, – добавил он с поклоном.

Худенький Ставер вдохновенно улыбнулся, и от его лучистых глаз побежали не менее лучистые морщинки.

– Тогда пошли, – сказал он, допивая и громко ставя кружку на стол. – Я покажу тебе наш парусник, познакомлю с капитаном, он как раз поморов[2] набирает, – старый мореход резко поднялся, со скрипом отодвинув стул. Ящерка крепче вцепилась в его плечо. – Да и вообще, здесь уже слишком душно.

Витенег улыбнулся, опустошил свою чашу и последовал примеру старшего. Сидящие за столом люди продолжали хохотать, и только несколько человек случайно обратили внимание на покидавших застолье мужчин.

Выйти на улицу оказалось приятно. По-вечернему свежий, но все еще теплый воздух пах благовониями, цветами и кострами. Оживленная, пестрая толпа гудела, живым потоком лилась по широкому мощному настилу, что держал над водой целый город, в который со временем разросся порт Идра. Город, оплетший почти все надводное пространство от Береса до Солнцеграда, который монументальной скалой высился на фоне золотого неба.

В шатрах, разбитых по обеим сторонам надводной деревянной дороги, торгаши зычно зазывали прохожих. В больших чашах высоких, с резными столбами, фонарях, горел золотой огонь. Ряженые артисты танцевали с желтым огнем, устраивая настоящие фейерверки и воздавая почести всемогущему Даждьбогу. Менее смелые факиры показывали фокусы с синим огнем-Сварожичем, который не мог причинить человеку вреда.

Ставер вел Витенега по длинным и широким настилам, плавно переходящим один в другой, будто лабиринт; меж лепившихся друг к другу несуразных домишек и харчевен; вел по мостам и шатким мостикам; вел ближе к морю, туда, где на воде мерно и вальяжно покачивались корабли. Когда кормщик и страж выбрались из толпы и пошли по пирсу, вдававшемуся далеко в воду, Ставер вдруг остановился и, обернувшись на своего спутника, шепотом произнес:

– Посмотри, как люди радуются Хорсу! – он указал рукой на дышащую огненными танцами Идру. В глазах старика светилось счастье. – И как тихо здесь, чуть ближе к морю.

Витенег с недоумением посмотрел на старого мореплавателя: морских странников он представлял иначе. Закаленные в вечной борьбе с силами Полоза, они виделись ему мрачными и сухими. Ставер же был иным, и больше походил на волхва, нежели на видавшего жизнь кормчего морского корабля. Да и ростом старик был ему, воину, лишь по плечо. И сам мореход вышел какой-то неказистый и неприметный. Еще эта его ящерица все время как-то странно, словно с пониманием, смотрела на происходящее. Неужели, такие, как Ставер, и вправду плавают на судах, и не сдувает их дыхание Стрибожьего внука[3] при первом же шторме?

Будто читая мысли Витенега, Ставер улыбнулся, укоризненно глядя на своего спутника.

– Коли позволит тебе Полоз выжить после многих лет морских странствий, тогда и ты научишься видеть счастье. Кто знает, может наш корабль, отчалив после празднеств, более не вернется домой?

– У меня нет дома, – покачал головой Витенег, – и никогда не было. Мне не понять тебя, Ставер. Где твой корабль?

Старый мореход немного насмешливо посмотрел на своего будущего помора.

– Сразу видно, ты никогда не покидал землю по-настоящему. Идем, – Ставер бойко развернулся и зашагал к кораблям.

Они шли по пирсам, оплетшим пришвартованные суда, словно паутина. Витенег отметил, насколько быстро и ловко вел его Ставер среди леса мачт, судов и деревянных строений неясного ему назначения.

Тихо покачивались пришвартованные лодочки; маленькие, одномачтовые, кораблики; корабли больше и совсем громадные, с тремя мачтами, бушпритами и резными гальюнными фигурами, суда[4]. Но корабли, не смотря на свои внешние различия, человеку, проведшему большую часть жизни на Большой Земле, казались похожими. Все большие суда были друг другу будто близнецы, как и маленькие корабли, что тоже виделись стражу почти одинаковыми. Витенег так и не смог запомнить, между какими судами они шли, и, если бы ему пришлось добираться сюда самостоятельно, вряд ли бы нашел дорогу.

Звуки гуляющего города остались далеко. Зато теперь были ярко, даже резко, слышны скрипучие крики чаек. Хлюпала, плескаясь, вода. Воздух пах соленым морем и был по-летнему приторным.

– Вот мы и пришли. Мой верный корабль «Верилад», – Ставер остановился подле борта поистине громадного трехмачтового судна, пришвартованного у последнего пирса. За кораблем золотое море сливалось с золотым небом.

Выполненный из золотистого дерева, грандиозный трехпалубный корабль завершался длинным бушпритом. Нос судна украшал коловрат – его деревянные лучи расходились по корпусу парусника. Транцевая корма богато отделана искусной резьбой: будто живые переплетались водоросли, причудливым узором украшая корабль. Если приглядеться, то среди этих узоров можно было заметить морских дев, плывущих рыб и даже грозный лик Морского Царя. Какое же должно быть зрелище, когда «Верилад» расправит паруса и полетит, рассекая волны, на полном ходу, подумал Витенег, но своего восхищения так и не выразил. В его могучей голове все никак не укладывалось, как стоящий подле него маленький человек мог быть кормщиком такого корабля. Корабль – вот настоящее, дарующее полную свободу, сокровище. И оно намного лучше золота, лучше каравана с шелками, и, тем более, намного лучше стада ингр с их белоснежными бивнями.

Ставер, будто почувствовав настроение Витенега, хитро улыбнулся. Он видел, что берет на борт помора по призванию, а такой человек стоит целой команды наемных моряков.

– Команда чествует Даждьбога-Хорса на корабле, – гордо проговорил Ставер.

– Неужели люди не отправились на берег? – продолжая восхищенно рассматривать «Верилад» удивился Витенег.

– Среди нас есть те, кто никогда не покидает судно. Эти поморы – душа корабля.