Текст книги "Злодейка чужого мира (СИ)"

Автор книги: Екатерина Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Наклонилась и с уважением положила его среди других таких же прозрачных солнечных камней и двинулась за Абалем.

– Движемся на юг, – сказал он, когда Ясмин с ним поравнялась.

Теперь, когда он ее не ненавидел и не хотел убить, рядом с ним стало надежно и хорошо. В какой-то мере она понимала отчаяние настоящей Ясмин, которая вольно или невольно сделала его своим врагом.

– Почему ты потребовала моего присутствия на этой операции? – мирно спросил он. – Ты могла требовать понижения статуса. Это ударило бы по мне, куда больнее.

Он остановился, и Ясмин застыла рядом. Они все ещё были близко к пустыне, которая брала с путников дань правдой и истиной, но давление уже не было таким сильным.

– Так случилось, – с усилием ответила Ясмин.

Она просто-напросто не знала правды. У неё не было снов с его участием.

Абаль изучающе сфотографировал ее взглядом и снова двинулся вперёд. Верн и Хрисанф не вмешивались в их разговор и шли на метр позади, словно давая им возможность остаться наедине и договориться.

Спустя несколько шагов – десять или двадцать, или чуть больше – она вдруг заметила, что идти стало тяжелее. Ноги вязли, как в болоте. Камни обнимали сапожки всем своим мягким телом и тянули вниз. Ясмин попробовала стряхнуть их, но ноги ввинчивались только глубже.

– Пятое испытание, – сказала она с ужасом.

Абаль обернулся. Она вдруг увидела, что он ушёл гораздо дальше неё. В темных глаза мелькнуло удивление.

– Нет, – ответил он на ее испуганный взгляд. – Я ничего не чувствую, и у этого поля нет приказа. Оно свободно от человеческой воли.

– Но я не могу идти, – пожаловалась она. – Вязну, видишь?

Он в два шага вернулся к ней и уже привычно поднял ее на руки. Ясмин с усилием обхватила руками его за плечи, потому что не дотянулась до шеи. Тело стало тяжелым и непослушным, гравитация увеличилась вдвое. Как только он меня держит, подумала она с недоумением.

И отключилась.

***

Она уснула. Упала сознанием в прошлое.

Мама – деятельная, светловолосая, всегда в прекрасном настроении – отчаянно пыталась устроить ее на биофак. Это было не сложно, они с отцом работали в одном институте и ее будущее лежало светлой и спокойной дорогой, по которой она не пошла. В конце девяностых они развелись и мать полностью ушла в генетику в частном столичном комплексе, а отец остался. Он хотел сделать карьеру.

Ясмин – тогда ее звали Аминой – ушла, потому что была не в силах каждый день видеть человека, который вычеркнул ее координаты. Просто представила, как отец проходит по институту мимо с пустым взглядом – тот самый человек, который варил ей манку и чинил сломанный пластмассовый вертолёт – и не смогла. Сказала матери, что биология – это скучно.

Она осталась одна против враждебного мира. Ее место в жизни, такой очевидное ещё пять лет назад, никак не находилось. У неё просто не было никаких особенных талантов.

В детстве мать много куда пыталась ее устроить. В музыкалку. Но как заметила ее репетитор:

– Голос ангельский, слуха нет.

Смелая была женщина. Пятая по счету из многочисленных репетиторов.

Мама не смирилась. Амина скиталась по кружкам в поисках собственного таланта, но как правило, уносила только пару практичных умений и желание никогда не возвращаться. В художке завела подругу и умение преподнести себя эпатажно, на танцах приобрела фотогеничность и умение красиво сидеть в углу, а кружок древнегреческой поэзии наделил ее умением лепить к месту цитаты древнегреческих философов. Отец называл это «с миру по нитке».

Он ушёл, когда ей было тринадцать к даме вроде неё самой – лишенной слуха, умело упоминающей прочитанные книжки и явно умеющей готовить. К тому же у неё не было разочаровывающих детей.

Иногда он всплывал на горизонте, чтобы дать ей стольник и похвалить стильное пальто. К тому моменту, как она окончила психфак, он выглядел потрепанным и усталым. Жаловался на вторую супругу, на те самые качества, к которым ушёл девять лет назад. Иногда осторожно спрашивал о матери и по-детски радовался, узнав, что она все ещё не вышла замуж. В его понимании он выиграл. Она смотрела и боролась с тошнотой.

Красотой она не блистала. Детское одухотворенное лицо к старшим классам приобрело черты бледной барышни, работающей белым фоном при более яркой подруге. Русые, с осенней рыжиной волосы неопределенного тона, светлые, едва заметные брови, ресницы, пропадающие при неудачном ракурсе, веснушки, в плохие дни оттеняющие лицо нездоровой желтизной. Она быстро поняла свои минусы.

И плюсы.

Хороший вкус, хороший макияж, благородный крой и дорогая обувь подняли ее на олимп интересных женщин. Она заводила знакомства, заводила романы, весело кутила по выходным в регулярно обновляющихся компаниях, и благодаря умению к месту цитировать поэтов, имела репутацию остроумной красавицы.

А после возвращалась в свою потрепанную двушку, снимая с себя вместе с платьем и макияжем маску прекрасной незнакомки. Становилась отвергнутым гадким утёнком, который никогда не переродится в лебедя. Она была счастлива только в своей старой детской наедине с книгами и наукой. Самоутверждение превращалось в обузу. Но рядом была мама и жить было можно. Были силы лгать. С ее смертью все закончилось. Действительно все.

Она тупо смотрела на квадрат земли, куда криво прилепили крест, и не понимала, зачем все это было. Зачем она живет, если в любой момент сама окажется в такой могиле по соседству? Необычайный талант, красавица, которой нет равных, алкаш, который опохмеляется у пивной, посредственность, старик и ребёнок – все сделались равны. После смерти наступал долгожданный коммунизм, про который они в детстве орали лагерные песни. Каждому по квадрату земли и пучок тонконогих гвоздик в дни поминовения.

Но она привыкла держаться и исправно функционировала. Ходила на работу, потом домой. Что-то ела, что-то носила, что-то говорила на собраниях, устало улыбалась, когда при ней шутили.

И она не знала в какой момент открыла глаза в теле по имена Ясмин, владелица которого, должно быть, бежала в своё собственное небытие.

Проснулась от боли. Кто-кто без всякой нежности отвешивал ей пощечины.

– Хватит, – простонала она, чувствуя, как горят щеки.

Голова казалась чужой и тяжёлой, она попыталась приподняться, но не смогла. С трудом разлепила словно налитые свинцом веки и увидела Слугу.

– Зачем ты разбудил меня, Абаль, – шепнула она. – Я не досмотрела свой сон, а он был очень важным.

– Ты не приходила в себя слишком долго, и я не смог ждать. Ты дышала совсем тихо.

Абаль навис над ней, и Ясмин впервые увидела его волосы распущенными. Они облепили его мягкой чёрной волной, и весь он целиком казался темным и едва уловимым на фоне ночного неба.

– Уже ночь? – не смогла она скрыть изумления. – Но ведь было совсем ещё утро! Мы вошли в долину, полную тёплых камней, едва минуло первое утреннее двоечасие.

– Тише, разбудишь Верна с Хрисанфом. Они изрядно утомились, особенно Хрисанф, когда пытались разбудить тебя. Ты спала шесть двоечасий, а твой пульс упал до сорока шести ударов в минуту. Верн все время держал тебя за руку и все время считал.

– Я же просто спала, – неверяще возразила Ясмин.

В темноте она почти не видела его лицо, ловила его движения скорее адаптивной памятью, чем зрением.

– Значит, не просто, – сказал Абаль.

Он сказал это очень веско, и Ясмин не нашлась, что возразить. Только обнимала взглядом белый контур его лица, темный дым растрепанных волос. Она вдруг поняла, почему видит его таким – ее голова лежала у него на коленях, и Абаль осторожно трогал пальцами ее щеки.

Отлупил, а теперь жалеет, подумала она. Фыркнула.

– Ты меня любишь? – спросил Абаль.

Сначала бьет, потом требует любви. Определённо, это самая странная ночь в ее жизни.

Ясмин сначала растерялась, а после ощутила настоятельную потребность ответить.

– Вряд ли, – сказала она, и ее голос звучал совсем тонко и тихо. – Я не очень люблю людей, которые хотят меня убить, но в постель бы затащила.

Абаль затрясся, отдельные пряди скользнули с плеч и защекотали ее лицо. Ясмин не сразу поняла, что тот смеётся, а когда поняла, засмеялась тоже. Она смеялась и смеялась, пока не почувствовала слёзы на своих щеках. Ей одновременно хотелось вернуться в свой сон, где осталась ее мать, и провести эту ночь с Абалем, который так нежно баюкал ее голову на своих коленях.

Абаль, оставшийся во вчерашнем дне, ласковый, как затаившийся кот и ядовитый, как змея, вызывал у неё ужас и страсть. Этот – незнакомый и нежный, который не в силах дождаться утра, чтобы проверить дыхание – ей очень понравился.

– Если мы узнаём друг друга получше, ты будешь хотеть не только этого?

Не только этого?

Ах, да. Она же угрожала затащить его в постель…

– Я не знаю, – сказала она честно и снова ощутила потребность пояснить свой словно бы отказ. – Такие вещи должны происходить в мелодрамах, где тебя сначала душат, а потом поливают слезами и клянутся в любви. Я бы предпочла что-нибудь простое. Цветочек или прогулки по саду, или смотреть кино до ночи.

Они попыталась вспомнить что-то ещё из шаблонов свидания, про которые ей трындели коллеги, но голова была пустой и легкой, как воздушный шар.

– Ты очень странная, – после некоторого молчания сказал Абаль. – Быть может, ты заболела?

Он тронул ее лоб и тихо цокнул языком.

– Кажется, действительно температура. Завтра ты придешь в себя и предложишь на первом свидании отделать меня кнутом, на втором отдать своё оружие, а на третьем принести голову невесты.

Боги. Зачем ей голова его невесты? Ясмин попыталась встроиться в логику этого мира, чтобы понять смысл кровавой жертвы от любовника, но не смогла. Наверное, она действительно была слишком другой. Странной, как сказал Абаль.

– Я хочу спать, – без особой вины сказала она. – Я должна.

Кажется, Абаль ответил ей. Но она уже не услышала.

На этот раз она сидела в темной узкой комнате, которая до заворота кишок напоминала допросную. Она провела в такой половину своей карьеры. Ее фишкой было предлагать будущим заключённым кофе и спрашивать о самочувствии. Мол, как ваше ничего?

Однажды у нее в подопечных был такой чудный мистер по кличке «Англичанин» – всегда в смокинге, при бабле и в лакированных ботинках. Лощённый и самодовольный, как кинозвезда после первого успеха. Успех в его жизни был только один, что он сам и признавал, без всякого пиелита. Успеху было тридцать пять, полгода из которых он провел в жизни Англичанина в качестве его якобы подружки. Все друзья уверяли, что она расчётливая стерва и умерла от интоксикации. Типа, переизбыток яда в организме. А когда им совали под нос протокол вскрытия, где причиной была указана асфиксия – не верили. Англичанин был обаятельным. Обаятельнее протокола.

И был немного похож на Верна.

Тогда ее звали Амина, что было просто издевательством. Жаркое восточное имя не шло ее блеклой внешности, и Англичанин с удовольствием рассуждал на эту тему. Все что она могла сказать в первые дни допроса – он просто тащился от самого себя. Доказательств нет, людей, обвиняющих его, тоже нет, а подружка была стервой, мало ли кто ее… Он запорол трех психологов, первую и вовсе довёл до слез. Ясмин – Амина – держалась на чистой воле.

Сергей Владимирович – в миру просто Серый – хотел его посадить. Буквально голубая мечта. А Альбина Петровна подвести к экстрадиции обратно в США, где он так насолил, что асфиксия светила ему самому. Та ещё мечта. Амине было плевать, что они ей нашептывали. Она сидела с Англичанином до ночи, расспрашивая о его жизни. Кем была его мать (цветовод, одна из лучших, постоянно на выставках и в разъездах), отец (чтоб он сдох, скотина), сестра (хорошая, но дура редкая, в детстве он зашивал ей колготки). Они жили бедно, как все в Блетчли, но с голоду не умирали. Просто бедно. В шестнадцать он свалил в Нью-Йорк. Наверное, думал там его ждёт слава.

Амина, как опытный терпеливый рыболов, удила в темноте его душе, грамотно подсекая и давая правильную наживку. Она не хотела его посадить и не собиралась убивать.

Она хотела его наказать.

Чтобы он почувствовал то, что однажды почувствовала его жертва, ощутив его руки на своём горле. Англичанин был весел и циничен только пока не видел в ней человека. Работой Амины была заставить его увидеть.

Она хорошо делала свою работу.

– Расскажите про сестру немного подробнее. Что она ест на завтрак?

– Тебе зачем, дура? Ну… яйца.

– Хорошо. Я тоже беру на завтрак яйца.

Она улыбалась, представляя себе светловолосую девчонку (она видела ее мельком около здания тюрьмы), которая как все нормальные люди ест яичницу. Самым странным в ней была внешность – такая же блеклая, как у самой Амины. Ни малейшего сходства с братом.

– Чем увлекается? Послушай, психолог ты там или кто, ничем она не увлекается, ясно? Ищет парня побогаче.

– Нашла? – с живым интересом уточнила Амина.

– Пазлами, – после продолжительного молчания ответил Англичанин. – Я доставал ей несколько раз такие… Сложные, в общем.

– Здорово, – восхитилась Амина. – Я тоже люблю пазлы. И вы знаете, что Малика тоже увлекалась пазлами?

– Кто это? – удивился Англичанин, потом вспомнил. – А, Малик… Не знал. Она никогда не доставала при мне пазлы. Она все больше по бижутерии.

Это был очень тонкий момент. Очень важный. Он расслабился и упоминание подруги больше не вызывало у него приступ гнева.

– Почему?

– Да что почему?

– Почему не доставала пазлы? Их не было в доме? Она увлеклась чем-то другим?

– Опять ты за свое. Ждёшь, что я признаюсь, как задушил ее, что ли… На меня целая адвокатская контора работает, так что не жди, дуреха.

– В мыслях не было, – искренне ответила Амина. – Я просто хочу понять, почему Малика, которая зарабатывала на жизнь рисованием и печатью пазлов вдруг резко потеряла к ним интерес.

Конечно, она знала ответ. В доме не было пазлов. Кистей. Красок. А из дома она не выходила. У неё не было интернета, книг и красивой одежды, она полгода не делала маникюр и потеряла семь килограммов. В конце концов Англичанин завёл подружку вовсе не для того, чтобы она куда-то там ходила и чем-нибудь увлекалась.

Ясмин огляделась. Она больше не чувствовала себя Аминой, и не очень понимала, зачем сон перенёс ее в эту комнату. Англичанин давно мёртв. Кажется, следующая подружка не стала дожидаться, когда ее задушат. Ну или, что вернее, он просто снова куда-то вляпался. Обычное дело при такой-то вспыльчивости.

Ясмин оглядела пустые стены, а когда обернулась, ей в лицо светила круговая лампа. Она сама заняла ее у знакомого фотографа, потому что в допросной остался только общий свет.

За другим концом стола кто-то сидел, и ей ничего не оставалось, как сесть напротив. Свет бил в лицо, и Ясмин не могла разглядеть кто это.

– Ты выполнила своё обещание, Амина, – сказал знакомый голос.

Теперь она слышала его отчётливо и без помех. Этот звонкий насмешливый голос вызывал протест – она уже привыкла быть Ясмин. Амина – это кто-то другой. Какой-то просроченный человек, оставшийся в страшном майском дне две тысячи двадцатого года.

– Я прошла испытания, – она с трудом заставила себя произнести эти слова.

– Чудесно, – голос радостно засмеялся.

Но это был неприятный смех. Смех человека, которому удалось провернуть аферу и остаться безнаказанным.

– Почему ты не прошла их сама? – спросила Ясмин. – Я была тобой, когда проходил Суд, и не солгала ни словом, ни делом.

– Разумеется, ты не была мной, Амина, – тепло напомнил голос. – Ты – это ты, я – это я.

Ясмин ворочалась внутри своего окаменевшего, скованного отвратительным сном тела. Она больше не была Аминой. Свет слепил глаза.

– Я вернусь домой? – пересохшими губами спросила она.

– Ты получишь плату, – жестко сказала Ясмин.

Стало как-то сразу и резко понятно, что это она сидит напротив и допрашивает ее, как преступника.

– Не помню…

Не помню, какое желание я хотела исполнить настолько, что жарюсь под круговой лампой в собственном сознании.

– Видимо, переход из твоего мира в этот оказался слишком болезненным. Твой разум отключил твои воспоминания для адекватной адаптации.

Теперь голос у настоящей Ясмин был озабоченный и напряженный.

– Ты оказалась сильнее, чем я полагала. Но ты выполнила договор, поэтому пройди Долину и получи свою награду.

Свет выключился, и Ясмин проснулась.

Открыла глаза и несколько минут тупо смотрела на тусклый песочный бархан, вставший прямо перед ее носом. Песок?

Она резко поднялась и тут же шатнулась вбок, осела на что-то тёплое и живое. Опустила взгляд и поняла, что всю эту ночь так и лежала на коленях у Абаля. Но это ее это не нервировало. Ее нервировало кое-что другое.

– Ты притащил меня обратно в пустыню, – зашипела она едва ли не по-кошачьи.

Рядом проснулся и завозился в песке Верн.

– Ты очнулась, мастер!

Он вскочил и в два шага схватил ее за плечи. Выглядел он отвратительно бодро для человека, умирающего от депрессии. Просто энергоджайзер.

– Ночевать в Долине Воспоминаний было бы ошибкой, – сказал Абаль.

Уставился на неё безднами глаз. Высокомерное лицо, презрительно сжатый рот. И этот человек ночью спрашивал ее о любви? Ясмин отвернулась. Галлюцинации, как они есть.

– Так вот что случилось, – медленно сказала она.

– Говорят, Долина Воспоминаний забирается в голову только к тем, кто просит ее о помощи, – снова сказал Абаль.

– Я не просила, – отрезала Ясмин.

Точно. Она даже не знала, что ей нужна эта чертова помощь.

Сколько она в этом ужасном слишком зелёном мире? Больше месяца. А дома осталась незапертая квартира, брошенная на полпути карьера, два теперь уже загубленных проекта и мама. Как быстро растёт на могилах трава? Она должна заказать памятник, ограду. Скоро сорок дней. Кто это сделает вместо неё?

Она глухо застонала и схватилась за голову. Верн все ещё держал ее за плечи, и она без всякого стыда привалилась к нему, как срубленная березка.

– Вставай давай, олух! – завопил Верн. – Плохо мастеру!

Ясмин попыталась выпрямиться и тут же попала в руки к Хрисанфу.

– Ну ты что, ты что, Миночка. Что это тебе втемяшилось?

Замечательный вопрос на территории Пустыни, где только правда и ничего кроме правды. Что она должна ему ответить? Что она из другого мира и волнуется о могиле матери?

– Ничего, – с трудом процедила она.

Горло словно забило мокрым песком, язык едва слушался. Лгать на территории правды было тяжело. В их сторону тут же ломанулся десяток песчаных лилий, бдивших за ними из-за отвесной стены карьера.

Глава 17

Абаль мгновенно подхватил ее на руки и рванул обратно к Долине, а спустя пару мгновений к бегу присоединились Хрисанф и Верн.

– Хрисанф – ты идиот! – орал Верн, отплевываясь от собственных волос, которые ветром в спину кидало ему в лицо.

– Спроси и меня о чем-нибудь, – обидно прокомментировал Абаль.

Самая крупная лилия изрядно оторвалась от товарок, и делала отчаянную карьеру чемпионки по спринту.

Ясмин намертво вцепилась в Абаля. Так крепко, что иногда от тряски ее губы невольно касались его горла.

– Учти, – зашипела она. – Умрем вместе, так что активнее, активнее.

Абаль стиснул ее, как мягкую игрушку и, кажется, действительно прибавил скорость.

Спортивная лилия мчалась наперерез.

– Гниль болотная! – взвыл Хрисанф.

За счёт комплекции он немного отставал от Абаля и Верна, и ему приходилось бежать боком, оглядываясь на белоснежных преследовательниц. Но Долина была совсем близко, поэтому они успели.

И сделали ошибку.

Расслабились.

Едва ступили на камни, как Абаль ощутимо сбавил скорость, и лилия хлестнула его по плечу, оставив выжженную и набухающую кровью полосу. Ясмин зажмурилась от ужаса, но тот даже не пошатнулся.

– У них корни тянутся на несколько сот метров, – шепнула она. – Они нас поймают.

Бежать по камням было бы безумием. Мягкие и разнокалиберные, они проваливались под их шагами. Бежать по ним было так же неудобно, как по батуту.

– Постой-ка, мастер, – Абаль поставил ее на ноги и чуть отодвинул.

В его руке засеребрился знакомый шест, от которого на километр шло животным ужасом. Ясмин поморщилась, но не отодвинулась. Приклеилась взглядом намертво к раненому плечу. Абаль взглянул на неё мельком, а после шест дрогнул в его руке, и самая прыткая из лилий затрепетала от боли.

Отвратительно и красиво.

Сзади кралась парочка правдолюбивых лилий помельче.

– Окружают, – с недоумением сказал Хрисанф. – Неужто разумны?

– Да не глупей тебя, – язвительно сказал Верн.

В его руках уже дрожал невидимый взрыв, искажая пространство. Хрисанф послушно перехватил его и усилил – тот вспыхнул тысячей граней, разросся и одна из лилий опрокинулась, как белый парусник, попавший в бурю. Ясмин закрыла глаза и попыталась вызвать Ласку, но та молчала. Теперь в ее голове больше не было настоящей Ясмин и Ласка не желала подчиняться одной только оболочке.

Чертовы лилии сменили тактику после двух смертей. Не окружали, а перли в самую середину, где становилось невозможно атаковать без опасения задеть кого-то из напарников. Единственный, кто был способен к ближнему бою – Хрисанф – отбивался чистой физической силой и очень быстро начал проигрывать. В количественном отношении.

– Даже если лилии разумны, разве могут они быть настолько разумны? – с ужасом спросила Ясмин.

Абаль не выглядел отчаявшимся. Он выглядел сосредоточенным и словно бы ушедшим глубоко в себя. Обдумывающим какое-то судьбоносное решение. Теперь, когда лилии разбрелись по периметру сражения и шли на приступ количеством, он уже не мог бездумно атаковать шестом. Лилии, словно сошли с ума и пытались пробраться в центр сражения, к Ясмин.

А после произошло сразу несколько событий, которые почему-то произошли все сразу и одновременно.

Люфтоцветы, похожие на полуобморочные садовые гиацинты вяло сползли с рук Ясмин и медленно выпрямились перед ней маленьким частоколом. Одна из лилий, среагировав на новый раздражитель, рванулась всем своим полупрозрачным телом навстречу маленьким отважным люфтоцветам, окруживших свою хозяйку.

– Абаль!

Она крикнула неосознанно и тут же выпустила рукав его одежды. Опустилась на камни, предприняв глупую и бессмысленную попытку собрать цветы, уже плотно укоренившиеся в почву.

Вместо ответа те вдруг рванулись в высь, плавясь, соединяясь и сплетаясь, как мышцы в человеческом теле – сотнями и тысячами маленьких подробностей. Именно этот момент выбрал Абаль, чтобы среагировать на ее возглас, и обернулся. Одна из лилий обвила его руку тонким, похожим на леску корнем, а перед Ясмин встало лицо из снов.

Та, темноглазая веселая девочка. Номер Семнадцать. Клирия, ставшая для неё просто Ли. Сплетенная из мириада тонких зелёных нитей люфтоцветов, она была похожа на человека больше, чем при жизни, с одним только отличием – у неё немного светились глаза. Она, черт бы все побрал, светилась целиком, как добрый ангел.

Почти сразу же ее накрыло огромной тенью, и Ясмин не успела выпрямиться. Как в той самой замедленной съемке она видела изящную Ли, совершенно гуттаперчевую и определённо лишенную костей, изгибавшуюся под ударами одной из атакующих лилий. Хрисанфа, обернувшегося в ней с совершенно белым лицом. Его раскрытый в безмолвном крике рот. Бегущего Верна. Абаля, рванувшегося к ней с такой силой, что руку, захваченную прозрачным корнем, вывернуло из сустава.

– … в сторону…

В какую сторону?

Она заторможенно подняла взгляд. Самая крупная из лилий и определённо самая хитрая из них нависла над ней белым шатром. На ткани гигантских лепестков блестели капли внутриутробной жидкости. Ли резко развернулась и обняла ее всем телом, и мерзкая жидкость забарабанила по ее спине, разъедая зелёную плоть.

– Что ты делаешь? – воскликнула Ясмин с ужасом.

С усилием оторвала тонкие зелёные руки, обвившие ее с невиданной силой, и оттолкнула маленькую Ли из-под ядовитого дождя.

Ещё не хватало, чтобы ее защищали дети! Пусть даже и ненастоящие. Разве не должно быть наоборот?

Она встала, выпрямилась, и лилия наклонилась ближе, как магнит, влекомый сталью.

Если Ясмин хоть что-то понимала, они здорово проигрывали. Атаки Верна попадали в цель лишь в одном случае из пяти. Он торопился, злился и расходовал силы вхолостую. Силы Хрисанфа были почти бесполезны. Умные лилии разделили их с Верном – вдвоём они представляли из себя более грозную силы.

Абаль – единственный, кто мог противостоять противнику, был выведен из строя. Если она верно помнила курс анатомии, ему потребуется не одна неделя на восстановление ведущей руки. Она бы поставила месяц.

И малышка Ли. Детям нечего делать на поле боя.

– Держись за спиной, – сказала ей Ясмин.

Улыбнулась.

Она не имела ни малейшего понятия, что делать. Самым разумным было шагнуть навстречу, чтобы изолировать от атаки остальных членов группы, поэтому она шагнула.

Ведь это она не пожелала отвечать на вопрос.

Потом зачем-то обернулась к Абалю. Его рукав окрасился в красный, словно облитый детской гуашью, а шест оказался уже в левой руке. Глаза – тёмные бездны – смотрели прямо на неё.

– Отойди, – сказал он одними губами.

Она услышала, потому что теперь у неё был голубиный слух.

Кивнула, а после посмотрела на лилию. Та нависла над ней и медлила, как гурман перед обедом. Смакуя неуловимым взглядом. Лепестки мягко опустились на плечи. Они были отвратительно склизкими и тяжелыми, вызывая ассоциацию с говяжьей печенью, и Ясмин невольно подняла ладонь, словно отталкивая.

Тело коротко прострелило омерзением.

Ладонь прошило разрядом и вместо лилии перед ней оказался какой-то дурацкий обугленный остов. В детстве она делала тыкву из проволоки и сейчас лилия была очень похожа на такую гигантскую тыковку. Чёрный проволочный каркас, который ещё не обтянули тканью.

– Что? – спросила она с недоумением.

Снова обернулась к Абалю за подсказкой. После поискала взглядом другие лилии.

Проклятые белоснежные твари стояли перед ее носом плотной стеной. Их было не просто много – их было очень много.

– Боже дорогой, – сказала она, не особенно понимая собственные слова.

Пространство словно завесили холодным, набухшим влагой шёлком. Она дернулась вбок, но и там были лилии, и скоро она уже не видела ни Абаля, ни Ли. Ни тем более Хрисанфа или Верна.

Она зажмурилась от отвращения и снова толкнула пространство ладонями, не особенно рассчитывая на результат. Но когда открыла глаза, две преследовательницы лежали на камнях – одна зияя чёрной дырой в белом теле, а от второй остались только вертикальные спицы рёбер, на которых когда-то крепились лепестки.

Толкнула снова. И снова. Она просто чувствовала ладонями пространство, как если бы оно имело плоть. Зачерпывала ладонями этот сырой плотный воздух, комкала и отбрасывала. В голове не осталось ни единой мысли. Она просто зачерпывала и отбрасывала. Зачерпывала и отбрасывала.

В голове у неё помутилось, а к горлу подкатила тошнота. Руки горели от боли, словно она окунала их в кипяток с каждой атакой.

– Мастер!

Крик Хрисанфа.

– Гниль болотная! – Верн. – Да делай, что угодно, не надо мне ныть про не слушаются приказа! Это ты хозяйка чертового поля приказа, а не я!

Тихий тонкий звон, который словно шёл от гибкого тела Ли, которая после каждого удара распадалась на тонкие полосы цветов и вновь собиралась в целое, чтобы прикрывать ей спину.

Голоса Абаля она не слышала, но интуитивно ощущала его рядом. Много ближе остальных. Он двигался к ней сквозь сырую тяжелую стену лилий.

А после, когда она уже не могла толкать, все резко закончилось. Лилии вдруг отпрянули от нее, легли на песок огромным веером, словно открывая проход, и она, пошатываясь двинулась вперёд.

После вскинула взгляд и вдруг увидела свою награду за испытания. Кажется, она заплакала, потом побежала.

Впереди стояла мама и смотрела на нее спокойными серыми глазами.

Глава 18

Эмоции у неё притупились только к самой ночи.

Она вцепилась в мать намертво и не отпускала ни на шаг. Не слышала слов, не видела лиц. Кажется ее приманивали обедом и ароматной ванной. Ха-ха, придурки. Она не отойдёт от своей драгоценной иллюзии ни на шаг.

– Мама, помнишь вишни?

– Конечно, – сказала мама.

Ее голос, ее глаза, ее лицо. Разве что тоньше, чем она помнила и в дурацкой широкополой одежде, даже не схваченной поясом. Серая скользкая ткань текла по ее телу, подчеркивая невыносимую худобу, усталость, морщинки. Маленькие руки ощущались жесткими и шершавыми от постоянной работы, ногти были коротко обрезаны, но покрыты защитным лаком.

– Ты любишь красный, – сказала Ясмин. – Тебе он идёт.

– Он хрупкий, – засмеялась мама. – Полдня и нет маникюра. В Чернотайе жесткие условия существования, специфика растениеводства и земледелия плохо соседствует с красотой и не прибавляет молодости.

– А сказки помнишь? Ты рассказывала на ночь. Одна ночь – одна сказка, каждый день, ты никогда не пропускала.

Иногда в их спутанных словах, которые только и делали, что наслаивались друг на друга, проскакивали неловкости. Шероховатости. Воспоминания были похожи, но не совпадали.

У неё было любимое платье, но вовсе не синего цвета, она действительно упала и разбила коленку, но не из окна, а кувыркнулась с качелей. Ее хлестнуло веткой и на брови на всю жизнь осталась тонкая полоска, но это была ветка осины, а не ореха. Ее любимая сказка – Золушка, а не Белли-алые башмачки.

Но мама смеялась и смеялась, и тоже не отпускала ее от себя.

Они распались только к вечеру.

– Я приду к ночи, – шепнула мама. – Ты должна поужинать, принять ванну, сменить платье, увидеть свою комнату.

Ясмин, сияя, как тысяча люфтоцветов, прошла через холл, залитый солнцем от пола до потолка, звякнула стеклянным, отделанными золотом и серебром дверями, поднялась по старой темной лестнице. Та пряталась в самом углу и мало напоминала парадную, но вела под самую крышу, где пряталась ее детская. Лепилась, как ласточкино гнездо, к самому краю дома.

Все, как в ее воспоминаниях. Огромная кровать, занимающая половину комнату, тяжелый темный письменный стол, вплотную соединённый с кроватью, резной стульчик. Двойная скамейка для ног – без неё не добраться до кровати. Не комната – птичья клетка. Туалетная комната, гардеробная, мини-столовая – все вынесено за пределы детского уютного гнезда.

Ясмин упала на кровать по-птичьи раскинув руки, умирая от сотен тысяч воспоминаний. Она поняла – это не ее мама. Это мама той, другой, давно погибшей Ясмин, которая жила в ее голове. Но имело ли это значение, если они настолько одинаковы?

Мама пришла к самой ночи, и они снова болтали обо всем на свете, и Ясмин позабыла о том, что у неё нет на это прав.

***

Она проснулась от стука в дверь. Очень настойчивого.

С трудом сползла с громадной кровати, и путаясь в ночной сорочке до пят, открыла. И не сразу поняла.

В почтительном полупоклоне перед ней согнулась милая девушка в возрастном диапазоне от пятнаднадцати до шестидесяти трёх. Ну или согнулось. Потому что на растение она была похожа ничуть не меньше. Человеческое тело с четырьмя руками, сплетенными из зелёных узловатых волокон, в розовых волосах пробивались редкие листики. Ясмин взглянула в ее глаза, и вздрогнула. Не растение. Человек. Глаза у неё были живые и несчастливые.