Текст книги "Злодейка чужого мира (СИ)"
Автор книги: Екатерина Белова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Продукт Чернотайи. Тот самый несуществующий на бумаге эксперимент с человеческой днк.
– Доброе утро, – хрипло сказала девушка. – Вас ждут в столовой.
Голос у неё прерывался и поскрипывал, словно сквозь горло у неё рос вьюн.
Ясмин отступила от неё и с трудом удержала маску безразличия. Самоконтроля хватило только на легкое пожатие плечей:
– Через половину двоечасия.
Из краткого анализа доступных данных делалось ясным, что матери в столовой не будет. Там будут совсем другие люди. Ее, якобы, семья. Ее детские данные давно устарели и, возможно, она встретит уже давно и безвозвратно изменившихся людей.
– Как тебя зовут? – крикнула она.
Девушка уже успела завернуть за угол коридора, но услышав ее голос, остановилась. Издалека она была похожа на гигантского муравья, вставшего на задние лапки.
– Мирта, – все так же безэмоционально ответила она, а после продолжила свой неторопливый путь.
Даже не обернулась.
Ясмин приняла ванну, а после отыскала в гардеробе пару блеклых платьев. Наверняка, маминых. Та никогда не заморачивались внешней красотой и не была тщеславна, в отличие от новоявленной Ясмин. Ни в комнате, ни в ванной даже зеркал не было. Но что поделать – нужно работать с тем, что есть.
К завтраку она спустилась свежая, как утренняя роза. Надолго застыла у зеркала, обнявшего белой лентой коридорную стену. Она, наконец, увидела себя. Бледное, классической лепки лицо, серые, полные прозрачного хрусталя глаза, вздёрнутые к виску, крупный рот – ее безусловный козырь, когда окрашен в жаркий ягодный. Тонкие волосы, убранные в детскую косу. Худое, лишенное активно выдающихся достоинств тело, тонкая шейка, схваченная у самого горла полоской платья.
Разве что взгляд стал слишком жестким.
Ничто, типа, не проходит бесследно. Сквозь нежную юность пробивалась стальная госпожа, которую жизнь ох, как потрепала.
И выползли веснушки. Столпились желтым пятном у острого носика. Тьфу просто.
Но это было ее собственное лицо. Некрасивая, но своя, с усмешкой подумала Ясмин.
Она шла по коридору, считая каждое движение в зеркале. Кошачью гибкость и танцевальную пластику, разочаровывающее лицо, холодный острый взгляд. Стоило признать, соединенные в одно целое, они с Ясмин выигрывали.
Целеустремленная, вспыльчивая, мстительная Ясмин. Изящная до умопомрачения. И кризисный аналитик с наработками в криминологии, способная сделать выигрышной любую внешность. Они бы не поладили.
Но, к счастью, им было предначертано встречаться только во сне.
Ясмин прошла по зеркальному коридору, изучая каждое движение, пойманное в ловушку зеркал. Кругом идеальная чистота, которую не знало ее ведомство – ни мушек, ни просыпанной земли, ни потертостей на блестящем паркете. Впрочем, цветов в доме тоже не держали. Это уже был не дом ее детства, где по дому носились весёлый белки и кролики, а на окнах выращивали декоративную мушмулу. Где по углам были воткнуты самые странные, экспериментальные растения, а лаборатории начинались со спальни. Теперь это был высокомерный и холодный дом очень богатого человека.
Даже эти зеркала… Раньше их не было. Этот тяжелый темный бархат, затканный в проемы и коридорные переулки. Тяжелые двери в столовую – двенадцать лет назад здесь позвякивали бесчисленные тонкие цепи из соломенных колец.
Впрочем, изменилась и сама столовая. Ее соединили с музыкальной комнатой и теперь она шла рядом стрельчатых окон вдоль сада и казалось огромной и бестолковой.
– Доброе утро, – сказала она с тщательно отрепетированной годами практики полуулыбкой.
Столовая оказалась полна народу. Большей частью того самого, что никак ее не интересовал. Сначала они воспринимались пестрой толпой, в которой изредка просверливало узнавание. Вот та самая Мирта, а вот тетка – ни капельки не изменилась. Что поделать – сильный дар, такие до смерти как тридцатилетние. А вон и вторая тетка. Выглядит похуже, подкосила ее Чернотайя. Молодое поколение, рассыпанное цветными пятнами по темной глади старшего поколения, она совершенно не опознала.
Надо полагать, двенадцать лет отсутствия плохо отразились на ее памяти.
Никто не приветствовал ее. А Ясмин никак не могла вычленить лидера стихийной человеческой кучи.
Помощь пришла нежданно.
– Доброе утро, сестра, – отозвалась красавица, облачённая в текучее переливающееся платье.
Маленькие сапожки изящно сидели на ножках, бесконечные слои ткани, текущие от бёдер к полу, подчеркивали талию, ежевичный цвет осветлял лицо. Хороший вкус.
Сама Ясмин едва ли смогла бы лучше.
Интуитивно она понимала, что проигрывает внешне. Тупая детская коса, платье с чужого плеча, слишком долгий путь легли мелкими морщинками, синевой, недосыпом, бледностью, ломкостью волос.
– Это я, Айрис, – сказало небесное видение, приветливо сверкая синевой глаз. – Неужели я так изменилась, что ты меня не узнала?
Ясмин с восхищением оглядела так называемую сестру. Вот уж кто истинная дочь Бересклета – волшебно-золотые волосы, синие глаза, кукольный ротик. Светится в любой темноте, как тонкая белая свечка. И рядом она – бледный оттиск семейной печати. Не допеклась. Сырая поделка рядом с оригиналом.
И веснушки.
Она обежала взглядом залу, заново вычисляя знакомые лица среди молодежи. У дальнего высокого кресла золотоволосый юноша. Мечтатель! С ним она почти ладила – он не рвал ее книги, не отнимал кукол, не губил цветы. Рядом Лён и Айра из семейства Катха – оба темноглазые и темноволосые, с правильными, но мелкими чертами лица… Ее детский кошмар.
Мерзкий Лён травил ее до самого отъезда, особенно когда понял, что она обходит его она на тестах. Айра… Айра была ничего, но дружила только с Айрис. Дружить с Ясмин было невыгодно.
Да и сама Айрис была не так чтобы очень добра к своей сестре. Но ей и было всего-то семь.
За столом собрались представители сразу трёх родов. Катх, Древоток и Бересклет. Около десятка старых представителей падших тотемов и несколько человек от новой крови. Начало стола венчало то самое огромное кресло, и Ясмин не сразу поняла, что в нем сидит ее отец. Ну или тот, кто официально считался ее отцом.
То самое, отвратительное и красивое существо, которое она видела в воспоминаниях истинной Ясмин.
– Глава Астер, – она сказала это раньше, чем подумала.
А после склонилась в уважительном полупоклоне, прежде чем поняла, что она делает. От ужаса у неё сердце подкатило к горлу. Она его ненавидела, боялась, хотела заполучить. Добиться давно просроченный отеческой любви и закрыть горячую рану, которая всегда сидела в ее груди.
– Ясмин.
Разумеется. Он никогда не называл ее дочерью. Та Ясмин этого не понимала, но она могла понять. Любимая жена, идеальный брак, благое существование на пике мира, и вдруг ребёнок от другого мужчины. Дитя, нарушившее течение их жизней. Символ предательства.
– Я рад видеть тебя, – произнёс он явно через силу. – Надеюсь этот дом станет для тебя местом покоя и силы.
Этот дом, надо же. Это и ее дом. Она не виновата в половых проблемах своих родителей.
– Благодарю, глава Астер, – ответила она, все также безвекторно глядя сквозь всех них. – Мой дом всегда был местом покоя и силы для меня.
Короткий кивок, поджатый рот. Миг и отец отвернулся, словно в зал зашла поломойка и посмела заговорить с главой тотема. Заговорил с высокой темноволосой женщиной, матерью Айри и Лёна, и одним щелчком выключил ее из общества.
Дураку же понятно, что они собрались здесь ради неё. Ради неё выскочили из постелей в самую рань, выбрав момент, когда мать будет в лаборатории. Все это – лишь способ давления. Проверка давно утраченной связи.
А в груди колет.
Глупая, глупая Ясмин.
Ей хотелось обнять руками тот маленький почти угасший огонёк, который остался внутри неё от той, ушедшей Ясмин. Погладить несчастливое пламя. Сказать, что нельзя. Не получится взять любовь, если ее не дают. Это же не печенье.
– Я присоединюсь, – звонко сказала она.
В идеальной тишине проскользнула к длинному чёрному столу, укрытому снежинками салфеток, уставленному вереницей овальных блюд семи оттенков зелёного. Темный – для салатов и закусок, пастельный для горячего, малахитовый для рыбы, оливковый для мяса, бирюза – для соусов… Ягоды всегда кладут в розовые салатники в форме кувшинок, а фрукты режут и выкладывают на квадратные доски, но на столе их не нашлось. Было установлено лишь несколько мелких чайничков в виде цветочных бутонов самых смелых расцветок и тёплых тонов.
Остановилась у незанятого тыльного края стола, где пустовало такое же высокое кресло. Место напротив главы тотема – место ее матери. Без всякого стеснения села с левой стороны от него. Левая – женская половина.
– Это место принадлежит твоей сестре, – мягко сказала тетка, которая ещё миг назад казалась увлечённой беседой с ее отцом.
Тетушка Ле-Ле. Лилейна из тотема Катха. Ну хоть понятно, в кого пошла Айра. Темная, мягкая, изворотливая и недобрая кошечка. Сердце, впрочем, змеиное.
– Не беда, – улыбнулась Ясмин. – Придётся ей потесниться. Уступишь, Айрис?
Уступит, куда ей деться.
Места шли по старшинству и близости родства. Не будучи дочерью главы тотема, Ясмин все еще оставалась старшей дочерью своей матери.
– Не пойми нас неправильно, – засмеялся дядя Милий. – Сто лет тебя не видели, не подготовились, а ты такая острая, как юная розочка. Колешься. В детстве только и делала, что пряталась в своей комнате дни напролёт.
Не подготовились. Конечно. Именно поэтому они собрались в семь утра при полном параде. Ах, дядя… Она не осуждала, тот любил свою Ле-Ле и поддерживал в любом начинании. Она бы и сама не отказалась от такого тыла.
– Ничего, – сказала Айрис. – Я так рада, что Ясмин, наконец, дома!
Она встала и смело прошла через зал, искрясь и посверкивая, как солнечный зайчик. Всегда милая, всегда улыбчивая и определённо умная. Много умнее, чем пятнадцать лет назад.
– А где же мои спутники? – спросила Ясмин.
Вчера она о них просто-напросто позабыла. Кого интересует кучка мужчин, когда перед тобой стоит мать, которую ты не чаяла увидеть живой?
Айрис села рядом и взяла ее за руку. Ясмин легонько сжала ее ладонь, проверяя реакцию, и вдруг осознала, что не может оценить степень ее искренности. Айрис прекрасно контролировала свои физические реакции. Тёплый взгляд, уверенные руки, дружелюбная улыбка. Внутренний психолог не мог не восхититься подобной способностью к самоконтролю.
– Прости, Айрис, – дружелюбие – игра, в которую Ясмин умела играть бесконечно. – Мы не виделись кучу лет, я страшно боюсь, что забыла все на свете, когда увидела маму.
Да что там игра. Она на этой ерунде карьеру сделала.
– Ясмин, – окликнул отец.
Короткий окрик. Так окорачивают заигравшегося ребёнка или зарвавшегося пса.
Открытый намёк на ее незаконнорождённость. Ее полное имя – Ясмина, но дитя, лишенное покровительства главы тотема теряет одну букву имени.
Ясмин несколько долгих секунд обдумывается тактику, а после отвечает:
– Да, глава Астер?
Она точно знает, что ее рука не дрогнет в руке Айрис. Любовь, так отчаянно нужная оставшейся в прошлом Ясмин, не нужна ей самой. Особенно сейчас, когда рядом мама.
– Я рад, что ты вернулась невредимой, – отец долго изучает ее лицо, прежде чем продолжить. – Мы хотели бы знать последние новости из большого мира, ведь здесь совершенно ничего не происходит.
У него дар, говорить подобные вещи с каменным лицом. Ни единого намёка, какой подвох кроется в его вопросе. А Айрис все ещё держит ее руку. Они была не права, решив, что этот мир лишён психологии, как науки. Вернее было бы сказать, что Варда лишена. В Чернотайе дела обстояли много иначе.
– Мир движется, глава, как двигался до нас, – с улыбкой ответила Ясмин. – Я стала мастером, получила оружие, воспитываю первый курс Цветков и вошла в Малый совет.
– Я раньше была в Большом совете, – задумчиво сказал тетушка Ле-Ле.
Замечательное сравнение. Разве не в их интересах иметь с ней хорошие отношения?
– Мне всего двадцать пять, – непринужденно засмеялась Ясмин. – В большой совет редко берут настолько юных мастеров. Там до шестидесяти делать нечего.
Скорее всего, со стороны это звучало, как намёк на тетин возраст. Тетушка Ле-Ле побледнела, хотя держалась замечательно.
Они отвыкли от такого резкого отпора.
Расслабленные неторопливой жизнью, изолированные от цивилизации, ведущие принуждённо-примитивную жизнь на натуральном хозяйстве, все они давно отучились драться за территорию. Размякли, как хлеб в молоке. А Ясмин только потому и выжила, что училась плавать на глубине без страховки.
– Я бы хотела увидеть маму, – отец собирался сказать что-то ещё, но она опередила его. – И хотела бы узнать, где мои спутники. Мы пережили битву с песочными лилиями, они, должно быть, ранены и взволнованы встречей с моей роднёй.
– Их устроили с должным вниманием, – сказал немолодой мужчина.
Он напоминал полностью седого мастино, и Ясмин с трудом опознала в нем главу Древотока. Вот уж кого помотали годы. Она помнила его молодым и полным сил молодым мужчиной, ровесником нынешнего Лёна или Мечтателя. Любой цветок, достигший звания мастера старел медленно, долго держал юность в теле, а дядя Зеф проскочил семь стадий за пятнадцать лет.
Ясмин не уверена, что хотела бы знать, как это случилось.
Мечтатель расхохотался.
– Их заперли в тихом гроте, дорогая сестренка. Высший знак расположения Бересклета.
Ясмин, отвлеченная на дядины проблемы, даже сразу поняла. А когда поняла, мгновенно встала.
– Они дети Варды, – голос главы Астера остановил ее у самого выхода. – Люди, о которых ты не знаешь ничего, сколько бы лет не прожила с ними. А мы твоя кровь, сколь ненавистной бы она не была.
Ясмин остановилась у самой двери. Взглянула главе Астеру в глаза.
– Кровь отличается от воды на какие-то десять процентов, – равнодушно сказал она. – Безбелковая плазма.
Глава 19
Ясмин промчалась бегом по знакомо-незнакомому дому, выскочила в сад и остановилась, как вкопанная.
Ее детские воспоминания вставали перед глазами и тут же гибли. Это был совсем другой сад. Другой дом. Некогда разделённый на три крыла, как детская вертушка, с сетью внутренних садов, веранд и беседок, теперь он превратился в маленький городок. Яркий и небольшой, словно игрушечный, он лежал в низине сада под ее взглядом. Картонные далекие фигурки людей непрерывно двигались вдоль маленьких полей, садов и ухоженных, одомашненных перелесков, пылала мандариновая роща, горел красным огнём бересклет, опоясывающий сады живой изгородью. Соломенные крыши маленьких домов перемежались деревянными и глиняными постройками. Имея интеллектуальное превосходство, Чернотайя физически проживала примитивный шестнадцатый век, с поправкой на химико-биологический уклон развития этого мира. Натуральное хозяйство, фермерство, животноводство и ткацкие работы. Разве что удобства теперь находились в доме, а огонь и тепло давала многозарядная солнечная батарея.
Откуда здесь все эти люди?
Кто они?
В Чернотайе остался лишь тотем Бересклета и два его ближайших рода-союзника, должные тихо доживать свой век, коли им повезет выжить. А вместо через полтора десятка лет она находит здесь едва ли не целый город. Это как же надо размножаться, чтобы так размножиться?
– Мы назвали его Астрой, – хрипло сказал женский голос.
Ясмин обернулась и увидела Мирту. Тёмные глаза безрадостно смотрели вниз, где весело бежала жизнь.
– Там живут такие, как я, – объяснила Мирта. – Мы приходим в главное поместье к главе Астеру и мастеру Гербе, но они принимают не всех. Работы очень много, а мы пока ещё не приспособились.
– Как ты стала такой? – глухо спросила Ясмин.
Когда-то – теперь можно сказать, в другой жизни – она мечтала о чем-то большем, чем теоретические выкладки в научных сообществах. Наука нуждалась в новых смелых экспериментах. А теперь что-то большее стояло перед ней, и Ясмин не чувствовала ничего кроме ужаса и стыда. Человек, в которого посадили растение. Как она, боже милостивый, ходит?
– Вы не жалейте меня, мастер, – усмехнулась Мирта. – Я совсем не жертва, я продукт собственной вседозволенности. Подсаживала человеческие клетки в ясень, вот и подзаразилась. Я даже думала, что умерла, а денька через три откопалась. Слышали бы вы, как они тут орали. Молодая госпожа в обморок ударилась.
– И сколько вас? – с содроганием спросила Ясмин.
Бросила взгляд в долину, кипящую жизнерадостной вечнозелёной жизнью. Цветные ткани весело перемещались по проложенным тропкам и дорожкам, копошились в полях, собирались кучками и до сада долетал лишь неразличимый гомон. Но если бы Ясмин вслушалась, то услышала бы отдельные голоса – смеющиеся, веселые, печальные, усталые…
– Много. Нас куда больше, чем хотели бы мы сами. Здесь есть и парочка ваш собственных жертв, мастер. Вы освобождаете на операции место для дополнительного багажа, жертвуете ненужным человеком, а он не всегда и умирает. Говоря по правде, он никогда не умирает, но вот сохранить сознание и привести себя в относительно человеческий вид может не каждый. И не всегда.
Мирта усмехнулась, внимательно отслеживая ее реакцию. Лицо Ясмин совершенно окаменело. Прошлое, к которому она даже не имела отношения, находило ее везде.
Зато стало понятно, что случилось с погибшей Ли. Она правильно выжила. Вряд ли по собственному желанию, но она шла за ней, ориентировалась на знакомое лицо/запах/цвет. Возможно, и человеческий облик она приняла, лишь когда Ясмин грозила опасность.
– Думаю, исследователей, когда-то примкнувших к эксперименту, здесь куда больше, – дипломатично улыбнулась Ясмин.
Она больше не хотела здесь находиться. Не могла.
Этот душный, ставший незнакомым сад, вишни, росшие вдоль обрыва давно срублены, и окно воздуха падает в эту страшную низину. На человеческие аллели, срощенные с растительной днк. Какой будет эта страшная новая раса, созданная любопытными человеческими руками?
– Я должна идти, – сказала она замолчавшей Мирте. – Но совершенно не представляю куда.
– Я покажу, – Мирта хрипло откашлялась.
Грот был расположен под водопадом в старой южной части сада, но у этого незнакомого Ясмин сада не было никакой южной части. Было только чёрное кружево ограды над обрывом, падающим в живую низину.
– Мы перенесли его в западную часть, пойдемте, мастер.
Ясмин автоматически двинулась за Миртой. Как можно перенести целый грот? С водопадом! Быть может, у них в семье завёлся Гарри Поттер, пока ее не было дома? Она же завелась. Мол, вингардиум левиоса, и водопад теперь будет на западе, потому что это удобно.
Ясмин вздохнула и двинулась по каменистой дорожке за Миртой. Здесь и впрямь росли те самые дубы, про которые ей рассказывала истинная Ясмин. Они не пели, не танцевали и не разговаривали, и с ними было приятно иметь дело. Под ними цвели мышиный лук и барвинок, и проглядывали редкие шляпки поддубника. И с ними тоже все было в порядке.
Грот вырос перед глазами внезапно, хотя шум водопада, Ясмин слышала ещё в саду. Они давно вышли за пределы домашнего сада и спустились по бывшей звериной тропе в лес. Если бы она обернулись, то увидела бы самый угол дома, просвечивающий белой кладкой сквозь разноцветный вьюн и персиковые деревья, закрывшие зелёной гривой калитку.
Водопад ломился в высоты в два десятка метров, разбиваясь блестящей пеной о зеркало лесного озера, а к гроту шла боковая тропа.
– Там, – сказала Мирта.
Ясмин обогнула ее и побежала к гроту. После сбавила темп и почти остановилась. К решетке из сталактитов она подошла осторожно, как по льду. Пахло тленом, сыростью и кровью.
Почему-то первым она увидела Верна. Белое пятно рубашки притягивало взгляд. Он сидел в самой глубине и вертел в руках соломину. Хрисанфа она нашла только потому, что приглядывалась к Верну – оказалось он сидел едва ли не вплотную и копался в своём рюкзаке.
– Привет, мой маленький лживый мастер, – тихо сказала темнота. Так близко, что она почти ощутила его голос щекой.
Абаль стоял вплотную к сталактитовой решетке, с которой срывались капли воды и смотрел в упор. Сердце, как дрессированное, тут же заколотилось в грудную клетку. Реакция на его голос, на его взгляд.
Хотя нормальное сердце сказало бы бежать хозяйке быстро, потому что взгляд был ледяным, а голос неприятным.
– Абаль, – она протянула к нему руку, а после, наконец, увидела.
Бледность, переходящая в синеву, мокрое от воды и порванное платье. У него не было кисти правой руки.
Это от него пахло кровью. Вместо того, чтобы коснуться Абаля, она поднесла руку к собственному горлу в попытке удержать всхлип.
– А мы тута, Миночка, отлично устроились. Прямочки на сырых камнях. Так что если ты беспокоишься на наше здоровьишко, то не стоит того. Спим мы хорошо, бактерий нами кормят, мох на полу постелен, опять же…
Хрисанф подошёл вплотную и почти загородил Абаля. Усмешка на его лице смотрелась чужеродно и страшно, как если бы ей улыбнулся медведь или тигр. Сразу вспоминалось, что он не столько деревенский увалень, сколько им притворяется.
Верн не подошёл. Отвернулся.
– Я сейчас открою, – слабым голосом сказала Ясмин.
Взгляд намертво приклеился к руке Абаля. Это ведь из-за неё? Из-за песочной лилии? Если бы она сказала правду в пустыне, если бы не искала помощи у Абаля, если бы могла разбудить Ласку…
Но это его решение, тут же сказал голос разума. Он спас тебя, потому что сам этого захотел. Вот так выглядит правда для инфантилов. Все сами за все отвечают, а ты цветочек. Ты вовсе не цеплялась за его силу, не флиртовала с ним, не давала понять, что он тебе нравится.
Ясмин думала об этом, и ее правда становилась кривдой. Уж очень криво она лежала на поверхности. Она молча подошла к боковой кованной дверке и уже отработанным движением толкнула пространство.
Дверь рухнула вместе со стеной. И с половиной пещерного потолка. Вода ливанула внутрь, и Верн, изображавший обиженную барышню на пикнике, выскочил первым и с воплями. Она сосредоточилась и снова скомкала воздух в ладонь, намереваясь не то остановить воду, не то выместить гнев на гроте.
– Перестань!
Голос матери остановил ее. Ясмин медленно обернулась и опустила руки.
– Выпусти их, мама, – сказала она медленно. – Они заперты водой.
– Мирта, – мама обернулась к так и не ушедшей ясеневой девушке и бросила ей связку ключей. – Отопри второй вход.
Мирта полезла по раскиданным камнях куда-то вверх, а мама взяла Ясмин за руки.
– Ну почему ты не пришла ко мне, зачем нужно было так горячиться? Астер ненавидит Варду, а грот накрыт антимагическим шалфеем, забирающим силу, хотя бы одну ночь, но все оставались живы.
Она сосредоточенно смотрела на маму и верила ей. И когда вернулась Мирта, за которой спускались Хрисанф и Абаль, тут же рванула к последнему. Осторожно взяла его за другую руку и подвела к матери.
– Мама, посмотри, ты можешь сделать что-нибудь? – Ясмин осторожно потянула Абаля за правый рукав.
– Да, доченька, – страшным шепотом передразнил ее Верн. – Сейчас схожу за тесаком и отрублю по горло.
Он стоял сзади и почти впритык. Улыбка на лице матери застыла, и Ясмин испугалась, что та услышала идиотскую шутку Верна. Воистину, у парня отчаянный талант делать врагов из ничего.
– Можно? – спросила она. – Это Абаль, он дважды спасал мне жизнь, и я просто не могу…
Ее голос звучал умоляюще.
Ее добрая мама стояла, смотрела на неё и ничего не делала. Она просто молчала. Молчал Абаль.
– Представься мне полностью, мальчик, – потребовала мама.
Почему-то голос у неё стал таким же скрипучим, как у Мирты. Глаза заледенели, как зимнее озеро.
– Абаль из тотема Спиреи, первый сын, – глухо представился Абаль.
Что-то вспыхнуло в голове у Ясмин и рассыпалось, прежде чем она успела поймать это чувство. Что-то из той части памяти, которую так тщательно прятала от неё истинная Ясмин.
Вместо этого она почувствовала железную хватку Верна на собственной талии. Когда он шутил, она почти не чувствовала его прикосновения, но сейчас он сжал ее слишком сильно. Что-то происходило.
Что-то очень важное и всем понятное, но скрытое от неё. Очень тесно связанное с тем, что они прошли четыре испытания и оказались у дома Бересклета, когда-то запертого в Чернотайе. Должного давно уже умереть.
– Попроси меня о помощи сам, – сказала мама и улыбнулась. Эту тонкую улыбку можно было снять, как серп, и резать им каменный грот, словно свадебный торт в ресторане.
Абаль промолчал. Только посмотрел на Ясмин самыми темными на свете глазами.
– Попроси, – сказала она. – Мама может помочь.
Абаль даже не стал делать вид, что колеблется, только дернул левым плечом, потому что правое промокло от крови.
– Помоги мне, мастер Гербе.
Мать несколько секунд цепко изучала его лицо, а после кивнула:
– Я помогу тебе, Абаль, сын Примула.
В голове Ясмин разросся бесшумный взрыв. Разрозненные, раскиданные приманкой по всему подсознанию пазлы памяти со скрипом выстраивали страшную схему. Сначала эйфорический смех– ей прислуживал сын Примула, ха-ха. Как он вообще оказался в роли слуги? После страх. Когда она вернётся, Примул любезно вынет из неё кишки и намотает на замечательный шест своего сына…
Они двинулись почему-то не к дому, а в лес.
– Перенесла туда лабораторию, – пояснила мама.
Она взяла Ясмин за руку, и та мгновенно перестала думать. Зачем? Какая разница? Ее мама была рядом, все прочие вещи не имели значения. Каким-то странным образом, она чувствовала, что ей нужно торопиться. Взять так много времени с матерью, сколько это возможно.
Абаль был важен. Но не настолько важен.
– Боишься, что-нибудь взорвется? – спросила она у матери.
Та кивнула.
– Помнишь, как взорвался торт на Рождение Эшли?
Рвануло знатно. Около матери тогда собралось шесть человек детей и каждый хотел что-то своё. Айрис любила безе, и чтобы из крема что-нибудь выпрыгивало, Мечтатель кисленькое и сюрприз, сама Ясмин хотела, чтобы из торта что-нибудь непременно росло и расцветало прямо на глазах… Торт неотвратимо превращался из вкусного в экспериментальный. Во всяком случае, мама предлагала проверить съедобность на собаке. В том смысле, что на Эшли.
Залу они сутки отмывали. Даже в коридор немного вылетело.
– Я с тех и сладкое ни разу не ела, – сказала Ясмин. – В Варде несладкие сладости.
Лаборатория оказалось неожиданно большой и светлой. Вход вёл внутрь земляного холма вниз, после несколькими пролетами вверх, и расцветал высоким бутоном светлой залы, окружённой стрельчатыми окнами. Должно быть на рассвете здесь волшебно красиво.
В стеклянной крупной колбе, шириной с аквариум, она увидела свои люфтоцветы, и со стыдом поняла, что просто забыла о них.
– Они… – начала она, но мама ее перебила:
– Позже. Сначала я осмотрю руку.
Едва они вошли, мама сразу же подвела Абаля к одной из длинных кушеток и строго сказала:
– Раздевайся, мальчик.
Мальчик пошёл красными пятнами, но спорить не стал. Расстегнул верхнюю застежку платья, а после повернулся к застрявшей в дверях троице.
– Я хочу, чтобы ты ушла, Ясмин, – сказал он.
Несмотря на очевидные физические признаки смущения, его лицо по-прежнему давало так мало информации, насколько это было возможно. А едва Ясмин молча развернулась к двери, добавил: – И вы двое проваливайте.
Абаль перестал соблюдать всякую видимость вежливости. Он – сын Примула, а они – все остальные.
– Мастер Гербе, – язвительно попросил Верн. – Заодно и голову ему проверьте. Ему папенькин венец на виски давит.
Хрисанф без рассуждений выдернул его из двери, как редис из грядки.
Глава 20
– Глупо ждать в саду, я проведу вас в дом. Его так перестроили, что, думаю, мы найдём пару-тройку гостевых комнат. Да и отобедать вам не помешает.
Ясмин повела их от леса к дому, но недалеко ушла. Верн без всякого стеснения взял ее за руку сквозь рукав под недовольным взглядом Хрисанфа и сказал:
– Ты объяснить нам ничего не хочешь?
Держал он ее крепко, но не больно, и Хрисанф никак не мог определиться, стоит ли начинать конфликт. Ясмин осторожно качнула головой в ответ на его взгляд. Мол, пока нет.
– Мы попали в погодную петлю, – осторожно сказала она. – Сколько бы мы не ждали в Чаровницах солнца, оно бы никогда не пришло. Мы вышли из этой петли только через эти испытания, и этот сад – единственное место в Чернотайе, которое находятся в такой же петле, только солнечной. Здесь метка напьётся силы всего за неделю.
Ясмин причудливо мешала правду с ложью, но только потому, что и сама не знала всю правду. Правда была не то, чтобы неприглядна, скорее слишком откровенна. Слишком обнажала слабости самой Ясмин.
– Ты лжёшь, – тяжело сказал Хрисанф.
На миг из его речи исчезли все уменьшительно-ласкательные. Стало понятно, насколько далеко он на самом деле отстоит от образа деревенского Иванушки, которым прикидывался в ведомстве.
Ясмин заколебалась, но причин покрывать слабости давно умершей хозяйки тела больше не было. И ей не хотелось разрушать и без того крайне хрупкие отношения с напарниками. Она знает не всю правду, но ту, что знает, может сказать.
Она попыталась сформулировать разбегающиеся факты и вдруг как-то сразу все поняла. Рассыпающиеся неудобной формы факты сложились в когда-то изобретённую той, другой Ясмин ловушку, из которой нет выхода никому из них.
Ее накрыл хтонический ужас. В голове, как когда-то во сне, звучали слова клятвы, данной главе Бересклета. Теперь она понимала, почему Ясмин не могла пройти четвёртое испытание. Нельзя солгать пустыне, а клятва сидит шипастой розой в груди, тянет кровь, тянет силы.
Она дикими глазами смотрела на веселого Верна, сшибающего тонким прутом алые барвинки, Хрисанфа, с тревогой на неё поглядывавшего. Вспомнила Абаля, напряженного и готового к бою, словно он в окружении саблезубых тигров. Впрочем, скорее всего, это было действительно так. Она привела его к эшафоту. На плаху рода Бересклета, свергнутого родом Спиреи.
– Я дала клятву главе тотема Бересклета. Мне было десять, и я очень хотела стать законной дочерью тотема, а клятва не требовала ничего особенно сложного, как мне тогда казалось. Вернуться с меткой и привести любого человека из рода нынешнего Примула, но желательного прямого потомка.
Вот только она, когда кокетничала с Абалем, когда тащила их через четыре поля приказа, когда билась с песочными лилиями, даже не подозревала, что он сын Примула. Зато делалось ясным, почему Ясмин не могла пройти пустыню. Вряд ли она могла бы сказать, что не замышляла ничего дурного.
Скорее всего, изначально она собиралась убить Абаля, как это описывал Хрисанф – тем вакуумным взрывом, но что-то пошло не так. Переоценила свои силы. Недооценила силы Абаля. Или просто не смогла убить любимого человека.
В груди откликнулось невыносимым огнём. Но на этот раз в ее сознании не было Ясмин, и не осталось никакой возможности солгать себе. Это были ее собственные чувства. Как когда-то другая Ясмин, и она повелась на его улыбку, на чёрный миндаль глаз.
