Текст книги "Злодейка чужого мира (СИ)"
Автор книги: Екатерина Белова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
– Мы встретимся, дорогая Ясмин, – она коротко обняла ее перед огромной дверью, уходящую створками в темноту резного потолка, заселенного гигантским вьюном.
Ясмин мертвой хваткой вцепилась в расшитый алым шёлком рукав.
– Что меня ждёт? Что мне делать?
– Правильно отвечать на вопросы, – громко и глядя куда-то в белую пустоту входа сказала мастер, чуть сжав ее плечо. – Мастера малого Совета желают цветкам только добра.
Створка двери приоткрылась шире, и мастер подтолкнула Ясмин ко входу.
Она неловко, как-то боком, словно боясь задеть руками двери, втиснулась в проход и оказалось в длинном зелёном туннеле. Коридор был чистым, не заставленным зачтениями и походил на частную школу для девочек из романтической литературы времён ее матери. Все очень просто и строго.
Она спрыгнула из более узкого зелёного коридора в обычный, а когда обернулась, тот уже свернулся малахитовыми щупальцами, как гигантский кальмар, закрывая ей отвратный путь. Ясмин быстро прошла его насквозь и толкнула толстую дубовую дверь.
За дверью оказалась большая, но такая же захламлённая комната, усеянная мелкими стрельчатыми окнами, лежащие вдоль стены острыми треугольниками, по которым курчавились кружевной листвой самые разные и странные растения из возможных. Над столом, уставленном колбами и ретортами, и странными коробками с семенами, и личинками, вились мушки, которых не могла вывести ни одна чистка на свете. Ясмин точно знала – ее мать не смогла, а где уж этим.
Малый Совет, если это вообще был он, выглядел преглупо. Три дамы (одна из них выглядела совсем старухой) и четверо мужчин неопределённого возраста, который менялся в зависимости от освещения и гримасы. В тени и с недовольными лицами все семеро смотрелись рано одряхлевшими клерками за сорок, а в солнечной волне, текущей в окна, с мягким участием на лицах, они были юными и неиспорченными адептами, едва ступившими в научную обитель.
– Ты Ясмин, принадлежащая тотему Бересклета.
Это было официальное и весьма уважительное отношение, но оно задевало. Теперь Ясмин и в самом деле принадлежала тотему Бересклета, да только репутация у ее тотема была так себе. Подмочена по самое горло.
– Да.
– Твой мастер рассказал нам о твоих успехах, – улыбнулась дама, похожая на чуть увядшую розочку, которая ещё помнит годы свой юной свежести. – У тебя весьма приемлемый уровень знаний, разве что чуть-чуть не хватает. Совсем капельку.
В ней было что-то жеманное, но не сказать, что дурное. Она очень напоминала Ясмин гувернантку из старого романа, которая крутила роман с драгоценным старшим цветком из высокопоставленного тотема. Лет десять назад. А теперь вянет, тонет в тех воспоминаниях, потому что ничего другого в ее жизни так и не случилось.
– Но уровень очень неплохой, – поддержал ее один из мастеров-мужчин.
Высокий и крепкий, похожий на дровосека больше, чем на утонченного мастера, чьи руки способны к ювелирной селекции. Подкупал его взгляд – прямой и честный.
– Однако… – в сомнениях покачала головой розочка. – Ведь нам просто некуда, ума не приложу, что делать. Вот если бы чуточку выше. Вы взяли ее слишком поздно, вряд ли удасться развить хотя бы ещё на уровень. Про два и говорить нечего – это невозможно, невозможно, говорю вам!
Она восклицала и заламывала руки – очень белые в солнечном свете, и все время называла Ясмин бедной девочкой.
– Но можно хотя бы в санчасть, – горячо оспорил Дровосек, – Хризелла, старая грымза, уволила на днях двух чудесных девочек, а тут мошки эти, Конвинус Актолобус прорвал трубы на третьем этаже, и никто не может с ним справиться. В санчасти нужны талантливые девочки! Мы вот сейчас, пока грымза не опомнилась, подмахнем бумажечку, а Ясмин? Уж не дадим пропасть такой талантливой девочке?
У него был очень честный прямой взгляд, и Ясмин доверчиво, чуть ли не под гипнозом, шагнула вперёд и взяла ручку. А после, почти насильно, закрыла глаза – старая, уже давно убранная из лекций и учебников техника, которой обучила ее мать – и вдруг поняла, что остальные мастера, копошащиеся по углам, около стола и реторт, на самом деле предельно собраны и внимательны. Ясмин и сама бывала такой, когда мастер принуждала ее сражаться. Она вдруг поняла, зачем мастер Белого Цветка несла всю эту чушь про права и гражданство, пока они тащились по темным коридорам ведомства.
– Согласно законодательству Варды я имею право на обучение с нуля и до четвёртого года, по результатам которого следует итоговый экзамен, независимо от начального уровня дара. А в санчасть берут лишь зрелые цветы, прошедшие церемонию конца обучения.
Мастера молчали. В комнате слышалось только нудное гудение подогреваемых реторт, шорох высушенных трав и вялое постукивание чьего-то каблучка о мраморный, засыпанный цветами и травами пол.
– Но, Ясмин, ты очень многого не понимаешь, – с безвекторной улыбкой сказала старуха.
Похожая на приземистый, но бодрый гриб, она, видимо, имела вес среди этих мастеров, поскольку Розочка выпрямилась, а Дровосек выключил свой отвратительно-честный взгляд. – Разве нарушить закон ради высшего блага, не истинная его форма? Твои знания приемлемы, но недостаточны, твое происхождение приемлемо, но страшно. Как сложится твоя жизнь в эти четыре года бок о бок с людьми, не понимающими твоей истории? И не лучше ли сразу начать свой путь в санитарной спайке ведомства, не тратя четыре года на мучения своего ума и тела? Не недооценивай санчасть, ведь ее возглавляет такой же мастер, которым однажды можешь стать и ты. Если ли смысл тратить четыре года…
– Есть, – возразила Ясмин, хотя внутри у неё все дрожало. То ли от несправедливости, то ли от нервного возбуждении, охватившего тело, а, может, и от страха. – Если я не пройду обучение, то как же я смогу получить статус мастера?
Старуха смотрела на неё с ненавистью, такой же старой, как она сама, и Ясмин вдруг отчётливо поняла, что это очень личная ненависть.
Что ж, ее формальный отец вполне мог напакостить этой госпоже, да и забыть об этом на следующее утро. Дровосек угрожающе наклонился вперёд, положив на стол огромные и волосатые, как у орангутанга, руки, а Розочка только и делала, что тряслась от туфелек до пепельных кудряшек. Из рыбьих губок вылетало подобие солнечной молитвы, складывающееся в бесконечное бормотание.
Теперь Ясмин точно знала, что чувствует. Страх. Ужас прокатывался больным покалыванием от затылка до копчика, ноги сделались ватные и непослушные, рука все ещё сжимала ручку. Дыши, вспомнила она, правильное дыхание четыре на четыре, оно совершенное и простое, и убирает большинство психофизиологических воздействий на нервную систему. Ясмин качнулась вперёд.
– Не буду я ничего подписывать! – крикнула она и кинула ручку через всю комнату.
Ее и в самом деле оформили, как новый Цветок, дали комнату, хотя и в самом конце ученической залы, и оформили в библиотеке, столовой и лаборатории – у неё было личное место с полным набором базовых выжимок и настоек. Даже личный уголок сада, где можно было выращивать любое экспериментальное растение, селекционировать и скрещивать. Жаль, что иллюзия покоя длилась недолго.
Ее оборудование постоянно ломалось, сбоили термометры и датчики давления, выходил из строя насос, а сад умирал, словно его поливали ядом. Она была первой на теории и последней на практике. Не говоря уже о том, что учителя игнорировали Ясмин на лекции, словно ее не существовало. Подходил полугодовой экзамен, а дела шли все хуже.
За поучениями и штрафами стали следовать наказания.
– Моя лучшая вытяжка! – вопил тот самый неадекватный мастер Тонкой Лозы. – Глупая девочка, это же драгоценность, семь капель на ученика! Где я в середине года достану такую редкость, пойду пешком в Чернотайю? Сколько, сколько можно?
Он стучал раскрытой ладонью по столу и звук был такой, словно он лупил его бамбуковой палкой.
– Сломанный насос на той неделе, замена датчика два дня назад, тройная очистка сада от вредителей, косорукая ты девчонка!
Она орал и орал, и Ясмин сидела, боясь шелохнуться. Впервые за последние десять лет, ей хотелось расплакаться.
Ее наказали, отдав в ту самую санчасть, вычищать коридоры от лишних отростков и делать отсадку ценных экземпляров, которые уползли из лабораторий и пригрелись по темным углам. А в пару дали Хрисанфа со второго года обучения.
– Не обольщайся, дурища, – сказал он сразу, едва она представилась. – Я твой надсмотрщик, а ты раб на галерах. Сечёшь, родненькая?
На златоцвет он был похож не больше, чем малёк на акулу, и напоминал медведя, разбуженного посередине зимы. Большой, крепкий, с ленцой, но не лишенный таланта к управлению малыми потоками. Такие цветки были незаменимы в паре, увеличивая силу второго мастера, а то и вовсе решая дела прямой физической силой. К тому же он оказался сыном того мастера-Дровосека, которого она так неловко разоблачила на собеседовании в Малом Совете.
Ее наказывали все первое полугодие, постепенно превратившееся в личную гниль при жизни. Ясмин убивали заживо, а она даже не знала имени своих убийц. Кто травил ее сад, ломал ее оборудование, проливал настойки и заменял выжимки? Быть может, это она сама? Она чуть ли не ночевала в лаборатории, чтобы уберечь выведенные образцы, но все равно все оказывалось наперекосяк. А за каждый проступок следовало наказание.
Хрисанф сторожил, а она вкалывала до потемнения в глазах. Иногда он подходил так близко, что она едва не утыкалась лбом в носки его туфель, к которым он имел необъяснимое пристрастие, как всякий деревенский простофиля, дорвавшийся до столичной лавки.
– Пальцами не залапай, – говорил он небрежно. – Грязнуля.
Ясмин отмалчивалась и копалась в кадке, терпеливо расправляя корни очередного переселенца. Она молчала два месяца подряд в его присутствии, пока однажды он не наклонился и не взял ее лицо двумя пальцами. Повернул к себе.
– Ты тут не выступай, родненькая, – сказал он. – Говори со мной, маленькая бывшая госпожа.
– Что значит бывшая госпожа? – спросила Ясмин.
– То и значит, дурища. Тотем твой привёл Варду к биокатастрофе и истреблён под самый корень. Если бы не это, ты бы стала однажды высшей госпожой, и тебе, значится, положили на голову серебряный венец, изукрашенный розами…
– Возложили, – автоматически поправила Ясмин, чувствуя, как пальцы сдавливаются подбородок. – И не розами, а листьями бересклета. Мой тотем не приемлет вульгарную роскошь роз.
Его ненавистное лицо, испорченное деревенским загаром и грубостью черт оказалось совсем близко.
– Ты мне тут не вумничай, родненькая, – сказал он тихо. – Захочу и тебя целиком мне отдадут, будешь мне заместо горничной.
В тот вечер она отмыла семь метров коридора, и пересадила сорок два отростка, три из которых требовали особенной нежности и деликатности в процессе, а когда вернулась в санчасть, ее наказали ещё раз.
– Это отвратительно, Ясмин, – строго сказала Хризелла. – Хрис мне все рассказал. Он, бедняжка, делает всю работу, а ты только топчешься и мешаешь ему. Неужели твоих навыков недостаточно даже для элементарной чистки?
Ясмин подняла голову и посмотрела Хрисанфу прямо в глазах, и вдруг почувствовала огромную, всепоглощающую ненависть. На незначительный миг ей показалось, что его лицо словно дрогнуло, потекло, как актерский грим, обнажая испуг и юность, но она уже отвернулась.
– Простите меня, мастер, – ласково и очень вежливо сказала она. – Некоторые вещи пока сложны для меня, но я исправлюсь. Будет ли достаточно завтра сделать столько же работы, но в одиночестве, чтобы покрыть ущерб сегодняшнего дня?
Формально Хризелла не могла ей отказать, но продолжала бормотать упреки, требовать большей квалификации и зудеть про важность их работы.
Ясмин уже не слушала. В ее ушах отдавался стук крови, гнев был так велик, что затопил сознание.
Они же убьют ее, они все просто ее убьют, а после отошлют тело матери, чтобы та положила плоть от Тотема под куст бересклета. Сердце не дрогнет. Нет жалости, нет любви, нет доброты, нет справедливости. Есть только Ясмин и клятва Тотему.
Ненависть билась внутри тела, как вода, запертая дамбой. Ясмин не могла позволить ей выйти, поэтому ненависть осталась внутри и потекла по венам вместо крови.
Глава 13
Ясмин проснулась от слез, затопивших траву, свернувшуюся удобным валиком под шеей. У изголовья тусовались люфтоцветы, чей неяркий свет бродил по комнатушке, зависимый от покачиваний чашелистиков. Накатила страшная и тягучая тоска по оставленному миру, смешанная с такой же тоской Ясмин из воспоминаний.
– Сегодня, – шепнул голос на грани слышимости, искаженный невидимыми воздушными помехами. – Только правда, одна правда…
Конечно, ядовито подумала Ясмин, правда и ничего кроме правды. А ведь она не в том положении, чтобы рассказывать всю правду.
Она едва успела застегнуть пояс – тонкий кусок атласа, неуместно окольцовывающий ее подростковую фигурку, лишенную прелестных округлостей – и расчесать волосы, как в комнату пробрался мягкий поток воздуха. Она подняла взгляд, одновременно собирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Номер Шесть стоял прямо перед ней. Много ближе дозволенного строгим этикетом Варды.
– Госпожа, – сказал он своим особенным бархатным голосом, от которого у неё волосы вставали дыбом. – Ты пощадила Абаля, ты нарушила наши договоренности.
Первые несколько секунд она билась во внутренней панике – слишком близко, слишком наедине, слишком пугает. Раньше номер Шесть не заходил в ее каморку!
После услышала, поняла и мгновенно насторожилась. Из слов номера Шесть выходило, что они в самом безобидном случае просто сообщники. Но где же Слуга, всегда тщательно отслеживающий ее перемещения?
– Где остальные? – спросила она.
– Так ведь спят, миленькая. Упились к ночи семипроцентной выжимкой полыни, разведённой с перебродившим фруктовым соком…
Нажрались абсента, перевела для себя Ясмин. Ее деятельность была связана с биологией крайне опосредованно, но давалась ей относительно просто, и теперь она не удивлялась этому. Были ли они с той, другой Ясмин, двумя сторонами одной души, нет ли, но они были связаны. Намертво.
Она быстрым шагом прошла круговым тесным коридором вдоль кедрового ствола в комнату Слуги. Та была похожа на кладовку, только с окном, в которое вливалась солнечная река и обрушивалась световым водопадом на красивое лицо Слуги. Тот скорее сидел, чем лежал, опрокинувшись на ложе странной формы, которое словно застряло в середине модификации от кресла к кровати. Его обнимала уже знакомая Ясмин фиолетовая трава, и тонкие ее усики непрерывно двигались, словно изучая его лицо.
– Он точно спит? – уточнила она.
Слуга был умён. Единственный, кто не повелся на ее манипуляции, даже не зная их истинной сути. Номер Шесть встал рядом и наклонился, изучая дыхание, после взял расслабленную руку Слуги, чтобы поймать пульс.
Ясмин поёжилась. В ее последнем сне, она и номер Шесть – или его уже можно называть просто Хрисанфом? – расстались далеко не друзьями. Но теперь он стоит рядом и выполняет ее распоряжения.
– Дрыхнет, как сурок в холодную осень, – подтвердил Хрисанф. – Но все равно опасен, так что давай-ка прямо сейчас и кокнем его, Миночка?
Свет омывал это странное иконописное лицо, чёрные волосы блестели, как смазанные маслом.
– Кокнем? – переспросила Ясмин, словно значение этого слова ускользало от неё. После ужаснулась: – Что? Нет!
– Неужто и впрямь влюблена в этот сорняка? – хмуро сказал Хрисанф. – Он жеж все равно что твой личный убийца, либо ты его, либо он тебя. Я, что ж, забесплатно туточки с ним задружился?
– Убийство – это последняя стадия отчаяния. Признак бессилия.
Хрисанф резко выпрямился и отшатнулся от Ясмин, словно поймал грудью отравленную стрелу. Требовательно взглянул в глаза этой странной женщине, которую перестал узнавать. Вражда, которую он начал в свои шестнадцать, когда-то окончилась обморочной страстью, любовью, от которой противно и страшно дрожит в груди – только ее лицо, ее глаза, ее насмешливый рот, шепчущий «ты отвратителен, Хрис».
Это ведь был такой простой план. Простой и элегантный, как и все, что приходило в голову его низвергнутой госпоже.
– Так ведь там же, в камнеломках, – горячо зашептал он. – Я все и сделал, как ты говорила, направил взрыв прямо на тебя, а ты так и стояла, так и стояла, как тогда, у Белого дерева. Разве ж так мы столковались?
– Как мы… – она, взглянула холодными, по-кошачьи раскосыми глазами и чуть замялась, словно перекатывая во рту просторечное и непривычное ей слово, – столковались?
Смерть Абаля должна была быть простой, быстрой и окончательной. Только в дни операции, пока он покорно играет в слугу, а его оружие низведено до третьего ранга.
Он поймал чертов взрыв номера Два, передавая огненный пас госпоже, а та, вместо того чтобы метнуть его Лаской в ненавистного, темноокого Абаля, просто стояла и смотрела на него, как заколдованная. Как тогда, у Белого дерева. И Абаль, которого он уже давно причислил к удобрению, взял на руки его госпожу и вынес из взрыва.
Госпожа так слепа! Так доверчива.
– Когда они проснутся? – госпожа – его собственная госпожа – наклонилась к слуге, и в груди запекло незнакомым и скверным огнём. После распрямилась и весело пояснила:
– По дыханию можно понять не притворяется ли.
У выхода Ясмин обернулась, взглянула, словно что-то понимала внутри него, что, конечно, было невозможно, он ведь и сам не всегда себя понимал.
– Тебе не обязательно следовать за мной или защищать меня, – наконец, сказала она. – Я не могу стать твоей лилией. Я не рассержусь, если с этой минуты ты станешь следовать только своим желаниям.
– А чьей лилией ты хочешь стать? – спросил он и испугался своего хриплого голоса. Кивнул на несостоявшееся удобрение: – Его?
– Нет, – сказала она мягко. – Мне очень хорошо быть своей собственной.
Она вышла, и он пошёл за ней, потому что мир за пределами ее взгляда не имел значения.
***
За кедрами начинались пески. Начинались они по чуть-чуть, скрипом песочной пыли под сапогами, ржавым настилом, который постепенно сменил мягкий ковёр кедровых игл, и скоро перед глазами осталось только песочное полотно, лежавшее морской выцветшей рябью до самого горизонта. Низины, полные карамельных теней сменялись льняной тканью песочных вершин, выбеленных тусклым утренним светом, в маленьких гнездах песочных редких пещер гнездились упоминаемые во сне песочные лилии.
– Бестия Лилеа, – сказал Слуга. – Отряд лилейные, подотряд хищники, невероятной красы, а сок в колбе чашелистика способен растворить центральную башню Варды. Повадки песочных лилий были практически не изучены, поскольку в научное ведомство те попадали уже мертвыми.
Лилии явно не имели ни слуха, ни зрения, иначе бы не покачивались невинно на ветру, как юные послушницы с чистыми помыслами.
Люфтоцветы, тащившиеся на шаг позади, смотрелись рядом служанками при высокой госпоже.
– Надеюсь, это испытание будет простым, – вставил номер Два.
– А я не надеюсь, – вздохнула Ясмин.
Ее мертвое зеркальное отражение утверждало, что это испытание самое сложное из четырёх. В глубине души теплилась надежда, что оно казалось сложным только Ясмин-из-сна, потому что сама она не видела ничего дурного в том, чтобы говорить правду.
– В чем заключается испытание? – уточнил Слуга.
От его утренней расслабленности (эти ресницы, расслабленный рот, волосы, льющиеся по белым плечам) не осталось и следа. Он был задумчив, но не рассеян.
Ясмин хотела сказать, что не знает, но вместо этого сказала:
– В том, чтобы говорить правду.
Она с ужасом посмотрела на Слугу. Испытание уже началось?
– Вы должны были сообщить мне госпожа, – тут же рассердился Хрисанф.
– Я забыла, – тут же виновато ответила Ясмин.
Так вот что имела в виду ее добросердечная сверх меры тезка – она просто-напросто не могла проигнорировать ни один вопрос и ни одно восклицание.
– Боже дорогой, – мгновенно сказал ее рот. – Я не могу проигнорировать ни один вопрос, ни одно утверждение!
Она отшатнулась и тут же упала на песок, да так и осталась сидеть на покатом рассыпчатом склоне, вытянув ноги.
– О, – с неожиданным удовольствием сказал Слуга. – Я слышал о барханах, ведающих истину, но не верил. Это было похоже на мифологию, слепленную для широких масс, но кто бы мог подумать…
Он, возможно, и перешёл бы от удовольствия к делу, но номер Два его опередил. Сел перед Ясмин на корточки и требовательно спросил:
– Это ты что-то сделала с моей повязкой на экзамене.
Слуга сразу же замолчал и тоже посмотрел на неё выжидательно. Ясмин едва не засмеялась. Серьезно? Прошло восемь лет.
– Можно сказать, что я, – искренне сказала она. – А что?
Полузабытая ярость, даже не имеющая к ней отношения, поднялась, как ил со дна спокойной реки. В ее жизни был свой номер Два, и она чувствовала странное родство с яростью истинной Ясмин.
– Ты создала препону при сдаче итогового экзамена, ты подвергла другой цветок опасности, ты совершила двойное преступление, каждое из которых карается понижением статуса.
Она думала, что Слуга мечтает ее убить? Глупости. Он был с ней нежен, как жених со своей лилией. Вот сейчас она действительно была близка к смерти от его руки, но, что гораздо забавнее, это перестало ее волновать.
– Да, – согласилась она, ощущая себя единым целым с погибшей Ясмин. – Я совершила преступление, а ты, Верн, случайно не совершал преступления?
– Нет! – с ненавистью сказал номер Два. – Я был в своём праве. Я номер Один и должен был стать мастером спустя год после экзамена, а в результате я в статусе чуть ли не подмастерья.
На этот раз Ясмин не выдержала и засмеялась.
– Самое странное, что ты искренне считаешь себя жертвой. Ты просто чудо Верн. Быть тобой, должно быть, очень приятно.
– Поясни, – потребовал Слуга.
Номер Шесть тихо скользнул за спину Ясмин, но она не испугалась. Теперь она понимала, он просто прикрывает ее. Он прикрывал ее все это время.
– Ты Ясмин от павшего Тотема Бересклета? – передразнила она. – В правилах Квадрума запрещено унижение другого цветка, упоминание его проступков и недостойного происхождения менее чем за неделю до экзамена. Разумеется, со мной никто этих правил не соблюдал, даже мастера, но ты превзошёл их всех, моя радость. Тебе одному хватило наглости выползти на середину центрального полигона и унизить меня прилюдно, и я даже знаю почему. Ты не счёл это преступлением, дорогуша. – Голос у Ясмин сделался сладким, как мёд. – Ты просто не посчитал меня человеком. В твоём понимании ты просто плюнул в урну, в которую тысячу раз плевали до тебя.
Верн побледнел. Слуга молчал. Молчал номер Шесть.
– Это не так! – крикнул Верн. Ясмин видела его испуганные глаза. – Кто, забери тебя болото, реагирует на такие глупости! Я был виноват, но кто так делает? Толкни меня, обзови тоже, а не порть мою повязку, это не одно и то же.
– Точно, – тихо откликнулась Ясмин. – Не одно и то же. Если бы я упрекнула тебя в ответ, никто бы не стал играть в глухонемого, и мой первый допрос случился бы ещё до экзамена. Скажи-ка, Верн, к чему приводит понижение статуса персоны, у которой вообще нет статуса?
У Верна расширились зрачки. Ясмин наклонилась к нему так близко, что видела, как в глубокой синеве его глаз стынет белый блик.
– Это неправда, – сказал он одними губами. – Никто не судит цветки до церемонии цветения, а нам было всего по семнадцать. Никто в Варде не убивает живое существо.
– Разумеется, – согласилась. – Согласно законам Варды, убийство живого существа – наивысшее преступление против человеческой природы, но я хочу спросить тебя, Верн, ты пришёл в Чернотайю без чёрных мыслей на мой счёт? Разве не мое убийство стало стимулом для этой операции?
– Это так, – как-то потеряно и неловко сказал Верн. – Но ты заработала свою казнь множеством преступлений, кто-то должен был тебя остано… – Вдруг замолчал. После крикнул: – Я проиграл Ивару! Ты хоть знаешь, каково было сражаться с такой повязкой?
Он дернулся к ней, и Ясмин подумала, что он ее ударит. Даже смирилась. В ее практике случалось и такое – люди могут вынести немыслимые страдания, но не могут пережить правду о самих себе.
Что случилось потом, она не поняла сразу. На голову Верну запрыгнула какая-то гибкая светящаяся мерзость, и тот снова заорал, на этот раз от боли. Со стороны это выглядело, словно ему на голову приземлилась люстра. Ясмин пригляделась и опознала в ней свои миленькие зубастые люфтоцветы, намертво сплетенные сильными стеблями в гигантскую корону. Верн вцепился в собственные виски и упал на колени. После плашмя. Песок клубился вокруг него, как живой.
– Рехнулись наши родненькие, – расстроился номер Шесть.
Слуга вынул свой прут и легонько ударил им по ладони, и от него в сторону катающегося на песке от боли Верну пошла волна едва различимой дрожи. Люфтоцветы почти мгновенно отпали от добычи, как маленькие змейки, которым ввели анестетик нового поколения. Слуга поднял прут снова, но Ясмин оказалась быстрее.
– Перестань! – она перехватила его руку, и Слуга, качнувшись на съезжающем от их движений песке, упал рядом на одно колено, как принц перед суженой.
– Ну, – с усмешкой, от которой кровь стыла в жилах, сказал он. – Знаешь, каково сражаться с такой повязкой?
Лицо Слуги оказалось так близко, что она поймала кожей его дыхание.
– Конечно, – она не отвела взгляда и медленно восстановила в памяти боль от жжения. – Мне было нужно победить Верна на его территории, поэтому я вымочила в снадобье все своё нижнее белье, и сражалась вместе со своей болью.
Слуга тяжело дышал и молча смотрел ей в лицо, словно считывая остаточный след эмоций. Ясмин тоже молчала.
Она ещё помнила сон, в котором висела плетью перебитая левая рука, тело горело от снадобья, а тонкий металлический шест противницы метался перед глазами, оставляя насечки на коже. Бой, в котором количество ран признано великим, останавливают насильно, но Ясмин знала – ее бой не остановят. Либо она умрет, либо выйдет победителем.
– Хватит винить всех вокруг в своих несчастьях, Верн, – ее собственный голос вдруг показался ей чужим и усталым. – Я билась с куда более серьезным противником, и победила. Я не должна была стать мастером, но стала им. Я не должна была войти в Совет, но вошла в него. А ты проиграл, потому что просто-напросто размазня. Ты на том же уровне, что и восемь лет назад.
Она сказала все это и вдруг ощутила глубокий и безнадежный стыд, от которого стало жарко и нехорошо где-то в груди. Молодец, закрыла все свои гештальты самым жалким и примитивным способом. Самый клёвый кризисный психоаналитик в мире.
Ясмин встала и медленно побрела вперёд. Ей хотелось выбраться с территории пустыни, и она упрямо карабкалась по песочному склону, который разбегался от неё мириадами песчинок, даже когда мышцы заныли от нагрузки, а в голове осталась только звонкая песчаная пустота.
Глава 14
Этот сон был настолько другим, что она не сразу догадалась о том, что это сон.
– Я сделаю все, как приказывает мастер!
Перед ней стояла совсем девчонка. Сколько ей? Семнадцать? Меньше? Кто отправил в Чернотайю этого ребёнка!
На каждую операцию брали от трёх до семи человек, среди которых всегда были один боец, один ремесленник и один учёный, и, разумеется, сам мастер. Ни одна из групп, отправленных в Чернотайю не возвращалась в полном составе, это Ясмин знала наверняка.
Грудь мимолетно обожгла ярость – о, Варда умеет вести свои дела, оставаясь невинной.
– Ты ведь из Тотема Вереска, – для Ясмин это не было тайной.
Она всегда внимательно подходила к вопросу операций и проверяла каждого актанта своей группы. Если она хотела выжить – а она очень хотела выжить – то к личным делам стоило относиться с умом и тщанием.
Девчонка замялась. Глаза у неё были круглые и чёрные, как перезрелая черешня, и она хлопала ресницами, как если бы она желала спрятаться от своего мастера, но одновременно принуждала себя не опускать взгляд. Каким-то немыслимым образом в ней уживались скромность, стеснительность и бойкость.
– Я из Тотема Ворслея, – сказала она, наконец. – Тотем Вереска не входит в наш род, но они были снисходительны к нашим проступкам и соблаговолили взять меня на воспитание.
Номер Семнадцать была очень хорошим и неиспорченным ребёнком, но Варда не щадила цветки, давшие росток на неправильной половине поля.
Тотем Ворслея занимал крепкую оппозицию нынешнему Примулу, будучи последователем Тотема Бересклета. Тотем не был низвержен, но был унижен и забыт, клубясь своими ничтожными отростками на окраинах необъятной и вечнозелёной Варды.
Ясмин едва не рассмеялась. Эта группа была особенной, поэтому из ремесленников она согласилась на первую же кандидатуру, чтобы не вызывать подозрений, а бездушные твари подсунули ей цветок, едва закончивший обучение и примыкающий узами крови к союзникам Бересклета. Должно быть, им показалось забавным, что она собственными руками уничтожит кровь своих союзников во имя научной выгоды нынешнего Примула.
– Как твоё имя, дитя?
– Клирия, – пробормотала та, залившись румянцем от стыда за претенциозное имя. И тут же вскинула голову, сверкая темнотой глаз: – Но госпожа может называть меня Лири.
– Ли, – отрезала Ясмин. – Наедине. При прочих ты номер Семнадцать.
Но, возможно, она ошиблась, и Тотем Ворслея, наконец, сделал свой ход, решив предать идеалы Бересклета, и сейчас перед Яминой стояла ее смерть и смотрела в лицо ясными и веселыми глазами. Она очень хотела бы поверить этой девочке, но, прежде чем доверять, нужно проверять. И проверять. Проверять много раз и всегда, ибо нет в Варде рек, что текут неизменно. Тот, кто клялся в верности ещё вчера, завтра нальёт яда в твою чашу и разорит твой дом.
– Ли, – сказала она с улыбкой. Взяла, наклонившись ее лицо пальцами. – Я хочу, чтобы ты присмотрелась к моему слуге. Я влюблена в него и желаю заполучить целиком, но он ускользает из моих непрочных сетей.
В ответ Ли залилась тяжёлой темной краской, словно ее облили вишневым сиропом по самые плечи. Румянец на смуглой коже – некрасиво.
– Я присмотрюсь, госпожа, – запинаясь, пообещала она.
Смущение, неловкость, но и только. Не то чтобы Ясмин читала в душах, но простейшее считывание эмоций, особенно таких по-детски простых и бесхитростных, гнездилось у неё в крови. В крови Бересклета. У Бересклета очень многое было в крови.
Ли пришла на второй день операции.
– Он хранит медальон с портретом женщины, – отчиталась она.
Ясмин об этом знала.
– Хорошо.
– Что же хорошего? – искренне обиделась Ли. – Это не ваш портрет!
А ещё через день сказала, что Слуга временами болтает с номер Два, хотя не из болтливых, и что странно, она стоит едва ли не рядом, а слышать их не может. Знакомые слова расползаются в звуковую кашу.
