Текст книги "Злодейка чужого мира (СИ)"
Автор книги: Екатерина Белова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
– Это из-за оружия, – поясняет Ясмин своей любознательной протеже. – Его оружие искажает пространство, но я не ведала, что это работает и со звуками.
Это был преждевременный вывод, но Ли понравилась ей, поэтому Ясмин поощрительно улыбнулась. А через неделю номер Семнадцать легла в операционный блок с фатальным ранением лёгких. Она лежала в закрытой колбе в лечебном сне вчетверо дольше того срока, что они были знакомы.
И несколько дурацких минут, стоя над ее телом, Ясмин верила, что это несчастный случай. У остальных не было причин убивать Ли, и она была единственным человеком, который мог отдать такой приказ.
Последний раз, когда ей хотелось плакать, случился десять лет назад на лекции мастера Тонкой Лозы.
Она открыла глаза прямо в хмурое небо.
Вчера они уснули прямо в песке, устав от бесплодных хождений по бесконечному песочному плато и таких же бесплодных обвинений. Сначала хотели устроиться в песчаных пещерах, но встретив парочку лилий, засевших под каменные своды, с позором бежали.
– Ну их в гниль болотную, – буркнул Верн, встретив белоснежную красавицу, которая нежно пошелестела лепестками в его сторону.
– Бивуаков тут нет, родненький, – заметил номер Шесть.
Негласный совет негласно постановил ночевать согласно учебно-методическому пособию по Чернотайе. То есть, закопавшись в песок и замотавшись в шёлк по самые уши. Опыт оказался весьма посредственным, поскольку пустыню никто из мастеров, отправленных в Чернотайю не встречал, только слышал.
Небо было все таким же хмурым, словно в Чернотайе изо дня в день стояли бесконечные шесть вечера, не считая совершенно чёрных ночей.
Ясмин выкопалась из песка и тут же пожалела об этом. Было прохладно. Разве в нормальной пустыне не должно быть жарко? Встала, медленно разминая затёкшие мышцы, растягивая связки. Тело просило движения. К сожалению, фитнес в пустыне малоэффективен, вместо него приходилось вытряхивать песок, просочившийся буквально в нижнее белье.
– Что такое нетолерантный?
Ясмин обернулась. Номер Шесть сидел рядом и судя по-всему в эту ночь Гипнос не благоволил ему. Под глазами у него залегли круги. Он казался погружённым в себя и каким-то немыслимым образом, заинтересованным в ней. Наедине с ним было куда неуютнее, чем со Слугой. Любовь, которую поимели, обязывает. Кто бы мог подумать, что в историю токсичных отношений она попадёт в качестве доминанта, склонного к тирании.
– Это… – она замялась, подбирая слова, – нетерпимый к чему-либо.
Номер Шесть кивнул, словно положил ее ответ в некую шкатулку внутри головы.
– А что такое фигня?
– Ерунда. Нечто незначимое.
– А что такое дофига всего?
– Много.
– А что значит…
– Это ты убил номер Семнадцать? – она посмотрела на Хрисанфа в упор, после отвернулась.
Профессиональный опыт позволял предположить, что она уже знает ответ.
– Ее все равно пришлось бы кокнуть, родненькая. Она ж, поди, шпионила для Абаля, а то и для самого Примула. А ты лила в неё свою энергию и энергию метки, это было опасно. Кто-то должен был позаботиться о тебе.
– Она принадлежала Тотему Ворслея, и Примул отправил ее сюда умирать, – Ясмин усмехнулась. – А так-то Варда чтит законы, чтит человеческую жизнь, главное успеть понять, считает ли Варда тебя человеком.
Ответить Хрисанф не успел.
Рядом заворочался Верн, выбираясь из песков – взлохмаченный и серый от песочной пыли. Лицо у него было несчастливое.
Нормальная реакция на стрессовую психотерапию, причинённую против воли.
Верн сонно сел рядом, и они все трое молча смотрели, как пустыня катит свои пески, выстилая их карамельной морской рябью.
– Позавчера солнце ещё было, – наконец, ворчливо сказал Верн. – А вчера уже нет, и сегодня.
– В Чернотайе перемешаны погодные, климатические и часовые циклы, – объяснила Ясмин. – Тебе, наверное, будет сложно понять, потому что в Варде тоже пока никто не понимает. Прошло всего двадцать шесть лет с момента катастрофы, и, боюсь, истинных исследований о проводимых экспериментах в Астрее не сохранилось. Мы приходим в Чернотайю на ее условиях, вынимаем и уносим с собой ее часть, чтобы пытаться понять по этому кусочку принцип целого.
Верн, не отрываясь смотрел на неё все время, пока она говорила, словно она была говорящей черепашкой. На сером от песка лице жили только глаза – жгучие, как лазерный луч. Ясмин говорила и маялась под этим взглядом. Что он ищет в ее лице, о чем думает?
Они позавтракали мерзкими пилюлями и приняли состав от обезвоживания, а после вдруг поняли, что Слуга исчез. Ясмин вяло встала и, проваливаясь по щиколотку, прошлась по песочному плато, но пустыня лежали перед ней тихая и безмолвная. По песку грациозно ползли вчерашние лилии, не отставая на на шаг.
– Абаль! – крикнул Верн, когда они дошли до песочного обрыва, идущего сплошной стеной едва не до горизонта и закаменевшего от времени. Кажется примерно в таких условиях нашли последний скелет зауропода, насколько помнила Ясмин. В ее кругах год об этом трындели. Так замучили, что она и на пьянки бы перестала ходить, если бы не карьера.
– Абаль, – тихо позвал Хрисанф.
Кричать он попросту не умел, а пустыня глушила его и без того негромкий голос.
– А ты меня не позовёшь?
Ясмин медленно обернулась, хотя первым порывом было подскочить от неожиданности. Сердце заколотилось, как обезумевшая птица, пойманная в силок.
– Абаль, – наконец, сказала она.
Он стоял за ее спиной и держал в руках песочную лилию, повисшую на руках, как мертвая невеста. Белёсые, весьма увесистые листы ещё вяло трепыхались, словно в агонии, и отдаленно напоминали медузу, покинутую морем на сухой гальке. Наука требует жертв, но лилию-медузу было жалко.
– Так жалко, – сказал рот, едва Ясмин успела вообще осознать собственную мысль.
– Она напала на меня, – хмуро объяснил Слуга. – Я солгал, и она напала.
Лицо у него словно потемнело от подступающего раздражения, поэтому спросить, о чем он солгал, никто не захотел.
– Предупреждай, когда уходишь, – сказал Верн. – Мы час тебя ищем…
В его сторону сурово зашуршала ещё одна лилейная громада, прятавшаяся за желтым откосом песочной стенки, и тот быстро поправился:
– Около получаса.
Слугу не заинтересовала пантомима. Он снова развернулся к Ямине, сказал:
– Смотри – это не может быть растения рода Лилейных, это же чистый суккулент. Посмотри, какие лепестки.
Он приложил ее руку к ещё подрагивающим лепесткам, и Ясмин ощутила прохладную топкую тяжесть листьев в своей ладони. Обычно на разделочный стол, как называли в их ведомстве лабораторию, эти лилии попадали с лепестками тоньше пергаментной бумаги. Да и как попадали – всего-то дважды. Но никто никогда не рассказывал, какими они были при жизни.
– Наверное, уже скоро они потеряют влагу и высохнут, – расстроилась она. – Лилии при жизни совсем не то, что лилии после смерти.
– Да, – согласился Слуга. – Полагаю, что и ты после смерти будешь совсем другим человеком. Но какой же ты была при жизни?
Прекрасно. Слуга ее уже и похоронил. Хрисанф шумно загребая песок двинулся к ним, но Ясмин коротко махнула рукой, останавливая его. Голос Слуги вибрировал в ее голове, распадаясь на короткие звуки, в которых не было ни ненависти, ни гнева, разве что усталость и искусственная попутка вернуть контроль над уставшим ненавидеть умом.
– Похоже, ты знаешь обо мне больше, чем я сама, – засмеялась Ясмин. – Расскажи, какой я была?
– Мертвая девочка в лаборатории, покалеченная на экзамене Фло, мастер Тонкой лозы, совершенно случайно выпавший из окон собственной башни, Мастер Белого цветка умершая в расцвете сил, а перед смертью наделившая тебя титулом и оружием. Мастер легкой ладони, потерявшая дар речи и дар слуха. Милая и доверчивая номер Семнадцать, которая уже никогда не вернётся домой. Быть может, список длиннее, моя милая мастерица?
– Ты поэтому меня не убил? – вдруг поняла Ясмин. – Ты искал эту пустыню.
– Конечно, – Слуга засмеялся, и его легкий приятный смех искрился почти детской радостью. – Я знал, что ты – дитя Бересклета – найдёшь ее и подпишешь себе совершенно законный смертный приговор.
К ней подошёл Верн и встал плечо к плечу против Слуги.
– Ты сильнее, – сказал он. – Но я больше не считаю это справедливым.
Ясмин взглянула на него с недоумением, но едва он перехватил ее взгляд, отвернулась. Верн не тот человек, которого можно прочесть за полчаса. С виду вспыльчивое великовозрастное дитя, а внутри черт знает что намешано.
Но это все равно было мило. Ясмин обязательно бы это оценила, но внутри уже плескалась горькая беспощадная память, ведя ее по темным коридорам прошлого – ее и настоящей Ясмин. Их обеих, слившихся в единый анатомический суп. Разделанных, как чертовы песочные лилии, раскрошенных на порционные куски, распавшихся на атомы, чтобы вскоре сплавиться в подобие Эриний.
– О, – сказало прошлое ее голосом, наслаждаясь каждым мгновением. – Я с большой радостью расскажу тебе истину, конфетка.
Когда чертова реторта сломалась в третий раз, она вдруг поняла, что волноваться нужно, но о зачете, а о себе. Чертова трубка, выскочившая из паза соседней колбы, по которой шёл аммиак, прошлась химическим ожогом по левой руке и вдруг охватила страшной и едва переносимой болью все лицо. Ясмин хватило ума не вдохнуть, но ожог слизистых она тоже получила – маленькие кровяные язвы не сходили почти месяц, и она сама себе напоминала поле, засаженное сотней миниатюрных маков. Дар, который она копила, чтобы однажды вытащить из него своё прекрасное оружие ушёл в несколько секунд, чтобы спасти ей жизнь. Хрисанф тащил ее по коридорам мертвой санчасти, в которой не было ни единого человека и что-то утешающе бормотал в висок, а она чувствовала только холод и боль. Весь дар вытек из неё, как молоко из разбитой кружки. Она стала воздушным шариком, в который чья-то рука воткнула иголку.
Ужас был сильнее боли.
– Сейчас, сейчас, сейчас… – это походило на молитву напополам с проклятьем. – Я свяжусь с мастером, и кто-нибудь… Обязательно…
Никто не пришёл.
Только наутро явилась молоденькая девчонка, явно взятая не так давно, и с ужасом металась по палате.
– Вам ставили ранозаживительный раствор? – испуганно спрашивала она. – А серебряную сыворотку? Ее нельзя принимать дважды.
Через час вышла Хризелла, и девочка исчезла, как ночной сон, и больше никто не спрашивал ее ни о растворе, ни о сыворотке.
Она вышла через полторы недели, похожая на выброшенную коктейльную трубочку – тонкая, выцветшая и пустая. Хризелла ни разу не подошла к ней лично, а сёстры только делали, что исправно меняли на лице компрессы и давали болеутоляющее. Впрочем, дважды ей давали отвар корня лиловой верченки, работающей с большинством отравлений, в том числе и с отравлением аммиаком. Химические ожоги залечил дар, но на лице ещё долго держались розовые пятна.
Она вышла из боковой палаты, в которой из приятного были только койка и окно, и поняла, что больше ей защищаться нечем. От дара осталось только легкое воспоминание, оружия у неё не было и отныне уже никогда не будет, а мастер Белого Цветка, когда-то пообещавшая ее навещать, тоже не придёт.
Ей было пятнадцать. Но даже ее личный цветок-хранитель не стал бы утверждать, что она доживет до шестнадцати.
Терять ей было нечего.
К занятиям ее допустили ровно за месяц до годового экзаменационного периода. Это бы не особенно страшно, поскольку большинство предметов давались ей просто, не говоря уже о том, что подавляющее количество знаний ей дала семья, но камнем преткновения оставался углублённый курс анализа органических веществ.
– Камера Брода – это несомненно величайшее достижение совершенной научной мысли, – вещал мастер Тонкой Лозы. – До четырёх химических реакций одновременно, два газоулавливателя, берущих из атмосферы камеры два непротиворечивых друг другу газа, сводная трубка, дающая органическое соединение, нужное в результате проводимых реакций… Воистину, открытие века! Ваше же, господа, дело лишь верно сложить компоненты и не перепутать отсеки местами. Это очень важно… Цветок Ясмин что-то желает сказать? Что ж, замечательно. Так вот, если не путать компоненты и аккуратно пользоваться веществами, соблюдать инструкцию, то с вами не случится никакой беды, как с цветком Ясмин из тотема Бересклета…
Никто не засмеялся. Никто не обернулся. Она сидела за последним столом, упираясь спиной в выкрашенную синим стену, и у неё ещё не сошли пятна ожога.
Мастер Тонкой Лозы имел привычку шататься между столами в процессе лекций, и Ясмин видела его безразличные водянистые глаза под набрякшими веками. Она не ненавидела его, и ту девочку, которая испортила ее аппарат, тоже не ненавидела. Хотя это несомненно был кто-то из группы. У неё не осталось сил.
Она должна выжить. Любой ценой.
Клятва цепко держала ее сердце в стальных ладонях.
Глава 15
– Ты прошла экзамен с идеальной общей отметкой, – медленно сказал Слуга. – Что ты сделала?
Всего ничего. Сущую мелочь.
– Цветок Ясмин, сидите, наконец, смирно и не вертитесь!
Она не вертелась. Она практически не шевелилась с момента выписки, но листок с перечислением реактивов, граммами и молями, и порядок их загрузки в камеру лёг на самый край стола, и она потянулась его удержать.
– Если вы будете внимательнее, то будете допущены к общегодовому экзамену на общих началах, но, цветок Ясмин, у вас двадцать четыре нарушения только за полгода, несколько утерянных достаточно ценных веществ, семикратная починка аппарата, сломанный газоотвод, бесчисленные потери среди ценных растений…
Сломанный газоотвод – это потеря дара и ожог.
– А вы все вертитесь и вертитесь, – безразличным голосом упрекал мастер. – Учтите, несданный зачёт и к экзамену вы допущены не будете.
Из его слов, Ясмин поняла только, что зачёт она не сдаст. Вторых шансов в научном ведомстве не существует, как второгодники у военных или ремесленников, поэтому она может рассчитывать только на этот единственный шанс.
– Будьте аккуратны с водой, – брюзжал мастер Тонкой Лозы. – Гнилостное брожение идёт во втором отсеке камеры Брода, давая определенное количество метана, не вздумайте ускорить процесс, уже на третьей стадии будет понятно, прошли ли вы испытание. Загубите ростки и от второго отсека не будет результата.
Это было потрясающе. Начиная с камеры Брода, которая вовсе не камера Брода и заканчивая открытым объяснением, почему именно она не получит зачёт. Ее личный юный палач придёт к ночи и нафигачит во второй отсек воды.
Камеру она загружала осторожно и медленно, а за второй отсек принялась только когда все ушли.
– Что ты сделала? – на этот раз спросил Верн, и в его голосе не было не ужаса, ни осуждения, только любопытство, словно он слышал детскую сказку, в которой умирают только ненастоящие люди.
– О, – почти улыбнулась Ясмин. – Можно сказать я не сделала ничего плохого.
Когда все ушли она достала из собственных, весьма скромных, запасов увесистую пластинку натрия и отрезала половину. Она уложила его на нижнюю сетку под будущими гнилостными испарениями, и при должном невысоком увлажнении, натрий бы так и лежал в полностью изолированном отсеке. Если, конечно, не жахнуть в него воды.
На что она рассчитывала?
Смешной вопрос. Конечно, она рассчитывала на взрыв, хотя реальность превзошла все ее ожидания. Взрыв действительно произошёл, но вместо ожога ее милая однокурсница потеряла дар, левый глаз и окончательную привлекательность.
Когда они вошли утром в класс – Ясмин не спешила, хотя внутренности завязались в узел – весь пол оказался усеян стекольными осколками, а в воздухе стоял слабый запах углекислого газа. Около ее камеры лежала Майя, полосатая от кровяных царапин и нашпигованная стеклянными чешуйками. У Ямины сердце подскочило к горлу от ужаса – оне не хотела этого. Не этого! Она надеялась, что наглая особь, травившая ее весь этот год, потратит дар на защиту, а ей дадут шанс сдать зачёт ещё раз, в связи с очевидным нарушением правил.
У мастера Тонкой Лозы случилась натуральная истерика. Он вихрем рванул в кабинет, но не к раненой ученице, а открыть окна.
– Что вы натворили, Бересклет! Я же предупреждал вас, я предупреждал…
Она дослушала все его крики до конца, а после спросила:
– Почему у моей камеры Брода не огнеупорное стекло?
– Этого не может быть, – отрезал он. – Все камеры получены на складе и среди них нет использованных, все с фабричной биркой, вы сами ее и срезали.
– Но у камеры Брода, которую дали мне вы, стекло разлетелось на осколки, а я ставила роспись при получении аппарата в вашей ведомости. Это ведь противозаконно, не так ли?
Мастер Тонкой Лозы побледнел. И почти наверняка покрылся испариной – Ясмин видела, как блестит его смуглый лоб.
Слово «противозаконно» было самым страшным заклинанием в любом из ведомств. Скажи в столовой, что сплошная каша по утрам – это противозаконно, и, того и гляди, на ведомство насядет отдел здравоохранения в полном составе. Нынешний Примул сделал карьеру на четком следовании букве закона.
И издалека это выглядело справедливо.
Глава 16
– А что Майя делала около моей камеры? – тут же спросила Ясмин, пока мастер не опомнился.
Он ответил, что, мол, придёт в себя, мы и спросим.
– Больше я эту девчонку живой не видела, – честно сказала она Слуге. – Но думаю, люди не умирают от потери глаза. Так что если она и впрямь умерла, то по какой-то другой причине. Лично я бы поспрашивала мастера Тонкой Лозы, все же ее смерть была в его интересах. Кто знает, что бы она наговорила, узнав, что осталась калекой по его милости.
– Этого не может быть, – сказал Слуга. – Этого просто не может быть! Ты мне рассказываешь бесов триллер, в котором тебя ежедневно хотят убить, а ты просто защищаешься, не имея ни особенных возможностей, ни сообщников, ни оружия. Я просто, гниль тебя побери, хочу понять, что произошло. А как же Фло? Ты искалечила ее прямо в прямом эфире соревнований. Тебя тоже вынудили обстоятельства?
Ясмин устало выдохнула.
Вот в чем причина. Фло. Девочка со стальным шестом на экзамене, девочка, сказавшая ей «подними мусор», девочка, засмеявшая над ней. Теперь эта девочка прячется на окраине Астрели, в башнях, укутанных разноцветными шелками, и не выходит дальше собственного сада. Ее отрада – розы и милый, который не оставил ее после увечья.
Что ж. Теперь она знает, как зовут милого, который ее не оставил.
Но она подумает об этом после.
Если останется жива.
– Ну? – спросил Слуга снова. – Как же Фло?
Его королевское безразличие, холод и самоконтроль рассыпались, как рассыпаются песочные замки после прибоя.
– Не скажу, – с трудом произнесла Ясмин.
Ей выпала редкая честь познать сказку о проклятой принцессы, с губ которой срывались только жабы и гадюки, на собственном примере. Слова едва выдавливались из пересохшего горла. В ее сторону тут же рванула одна из песочных лилий, бдивших за Верном. Тонкие корни, похожие на полупрозрачную толстую леску, взрезали песок.
– Лучше я сам все растолкую, – быстро сказал Хрисанф.
Лилия неохотно притормозила, и теперь покачивалась на ветру, как белый парусник, забредший в самое сердце песчаного моря.
– Расскажи, предатель, – тут же вставил Верн.
Хрисанф только лениво подвёл плечами, словно сбрасывая его ненависть, как дорожный плащ.
Он родился на самой окраине Варды, в деревеньке, имеющей в своём названии только порядковый номер. Сорок пять домов, двое братьев, самое большое развлечение – рыбалка по выходным. Тогда его звали Гаем, как его отца, как и половину его деревни. Он не шибко-то мечтал забраться в столицу, в отличии от отца.
Впрочем, что о том говорить.
Отцу удалось все, что он задумал, а новоявленному Хрисанфу, упакованному в новую неудобную одежду, не особенно. Его уровень посмеивался над ним, в группе дразнили Навозом, самые смелые подходили консультироваться насчёт весенней пахоты. Мол, покажь, дурень, как вы мишек запрягаете в своём захолустье. Ха-ха. После первой же драки его избил отец. И заставил выучить правила. Сказал, здесь ему не село, кулаками махать.
Ясмин появилась вовремя. Некрасивая, злая, тонкая до синевы, толкни – переломится. Зато гонору, как у инфанты. На неё правила не действовали. Отец сказал, нечего ей лениться, наделала дел, пусть и отвечает, ты уж пригляди. Он и приглядел. Увлёкся даже. Отсутствие обратной связи стирало грань дозволенного. Она, сначала понарошку, а после и всерьёз, стала принадлежать ему. Вроде как любимое домашнее животное, которое ему подарил отец.
Он вывел ее из-под взрыва, знал, кто портит ее оборудование, знал, кто травит ее сад, но молчал. Его статус был невысок, значит, и Ясмин не положен высокий статус. Ее нелюбовь ничего не значила, а стоимость его собственной любви росла с каждым днём.
Бабы они ведь какие – загони их в угол, те и начнут плести сладкие речи. Он ещё получит свои клятвы и признания, времечко-то на него работает.
Но время шло, и Ясмин менялась. Из красиво-некрасивой отверженной девочки вытачивалась сталь будущего мастера Белого Цветка. Хрисанф начал отставать.
Просто было уже поздно сдавать назад. Понимаешь, Абаль?
Отцовские разговоры он не подслушивал, хотя они велись в их же доме. Но тут остановился у двери. Увидел Флору из Тотема Терна. Вот она была редкой красавицей, но, что важнее, из одной группы с Ясмин.
Они разговаривали очень тихо, но Хрисанф знал способ добыть информацию. Отец научил его. Он прошёл в соседнюю комнату и приник кружкой к стене.
– Это нарушение правил, – тихо говорила Флора. – Преступление, которое карается семикратным понижением статуса. А у моей семьи всего шесть ступеней. В Варде запрещена Казнь, а значит за мое преступление накажут не только меня, чтобы возместить нанесённый ущерб.
– Ты знаешь, что на кону, – мягко ответил отец. – Твоё оружие никто не станет проверять, уж поверь мне.
Хрисанфу понадобилось несколько минут, чтобы осознать задуманное его отцом и, почти наверняка, санкционированное Малым Советом. Жалящий шест – Оружие Флоры – застряло на середине начального уровня и давало показания к некоторой деградации. Тогда, как оружие Ясмин, унаследованное и обнуление, вступило в фазу развития второго уровня. Это было несправедливо. Девочка, которая должна была скончаться ещё на первом уровне, закончила четвёртый и шла на итоговый экзамен, будучи лучшим цветком научного ведомства.
– Тебе кажется это несправедливым, – продолжил отец. – Но посмотри на это иначе. Тотем Бересклета вверг Варду в чудовищный по бесчеловечности эксперимент, принёс в жертву тысячи светлых умов, погибших в Чернотайе, а его прямое порождение смеет претендовать на часть чужих заслуг. Ты видишь в Ясмин одногруппницу, но Варда видит в ней сильный ум, железную волю, готовность к риску. Не самые важные качества для ученого. Опасные качества. Ты окажешь услугу Варде, и Варда не оставит тебя без ответной услуги.
Он устал жаться к стене, так долго молчала Флора.
– Я поверю вам, – тихо сказала она наконец. – Но мое оружие поднимут до конца второго уровня и не вернут к начальному.
Он все рассказал Ясмин в тот же день.
– Я отставала почти на целый уровень, – пояснила Ясмин Слуге. Или теперь уже можно было его называть Абалем? Слишком уж они сблизились за эти несколько дней. – Развитие не тот процесс, которого можно достичь за несколько дней, поэтому я тоже не стала скупиться на полезные мелочи, которые могли дать преимущество мне самой.
– Какие мелочи?
Абаль не выглядел потрясённым. Скорее, печальным.
– Мое милое снадобье, – сказал Ясмин. – Нанесла на плеть и убрала обратно в вязь. Это не яд, просто раздражитель короткого срока действия, так что орудие прошло проверку. И я метила в лицо. Это дезориентирует, а мне нужно было любое преимущество. Фло была действительно сильнее меня. Ты что-то не выглядишь удивленным, Абаль.
Тот посмотрел на неё пустым взглядом.
– Ее оружие за сутки скакнуло на уровень выше. Я доверчив, но не идиот. Ты хотя бы понимаешь, что только эта несуразица и спасла тебе жизнь?
Ясмин недоуменно взглянула на Слугу:
– Я думала, мою жизнь спасла метка.
Слуга засмеялся. Теперь это был не тот легкомысленный и сладкий смех. Этот смех был горек.
– Мастер, вам не приходило в голову, что у меня есть вторая метка?
– Нет, – растерялась Ясмин.
Она что-то упустила? В памяти, которую она получила в наследство, было четкое правило, одна операция – одна метка. Как это возможно?
– Одна операция – одна метка, – сказала она.
– Метка даётся не на собственно операцию, – объяснил Слуга. – Она даётся на количество нагрузки. Четыре человека и груз из Чернотайи.
Мило. Назвать грузом бегающие люфтоцветы или кого-то вроде них.
– И почему не убил?
– Я – Судья, – просто сказал Слуга.
Ясмин онемела. Какой, к черту, судья? Она видела чёртову уйму судей, поскольку их проект открыто сотрудничал со следственным отделом, так что… Да даже если судья, то где это видано, чтобы судья гонялся за преступником по всей Чернотайе?
Впрочем, они, кажется, обсуждали на одном из привалов какого-то сказочного несуществующего судью… Он говорит об этом?
– Эм, – замялась она, давая Слуге возможность отступить. – Ты уверен?
– Это старые сказки, – равнодушно вставил номер Два. – Ты хочешь сказать, что Примула охраняют мутанты с запрещёнными способностями, а его супруга… – он поймал жесткий взгляд Слуги и исправился: – Не вполне человек?
– Консулы, а не мутанты, – поправил Слуга, хотя его взгляд оставался неприятным. – Нет на свете никаких запрещённых способностей. Это незарегистрированные способности. Только и всего.
– Это ж цельное нарушение, – заметил номер Шесть. – Упрекаешь Миночку в преступлениях, а сам-то ты кто?
Слуга, заметно охладевший к спутникам за последние дни, посмотрел на Хрисанфа, как на вошь. Брезгливо дернулся угол губ.
– Юридически – это не верно, – поправил он. – Я не совершал преступления. Пока. Сущность Судьи заключается в безоговорочном следовании духу истины. Судья, совершивший неправомерное наказание, подвергается уничтожению, его убивает собственное оружие.
Ясмин зависла окончательно.
– То есть, – медленно спросила она. – Если бы ты меня убил сразу после входа в Чернотайю, то был бы уничтожен собственным оружием?
– В целом – да, – согласился Слуга.
С него окончательно сползла маска безразличия, как спадает дорогая мантия с тощего мальчишки, заигравшегося в короля. На белом лице осталась только растерянность. Кто бы ни обманул его доверие, отправив в Чернотайю, этот кто-то был дорог ему. Слишком много потрясений пришлось на эти сутки в пустыне.
– Последний вопрос, – сказал Слуга. – Отвечай, имела ли ты дурные намерения, отправляясь на эту операцию?
Вообще-то имела. В памяти ловились обрывки планов ликвидации Слуги, а, возможно, и номера Два. Конечный итог их похода был ей неизвестен, но дурные намерения истинной Ясмин было нельзя не почувствовать.
Она уже открыла рот, что признаться, когда когда ее слабо качнуло. Словно ветер прошёл сквозь грудь. Прополоскал ее в своём прохладном течении и выкинул.
Голову обняло, сжало воздухом и отпустило.
Настоящая Ясмин ушла.
Это было очень странное и приятное чувство. Словно все это время время, не замечая, она несла на плечах лишний вес.
– Нет, – сказала она. – Я никогда не имела дурных намерений. Я просто шла к солнцу, чтобы пройти испытания, зарядить метку и вернуться домой.
Сказала и вдруг поняла. Все было только ради этой фразы.
Она пришла в этот мир только, чтобы однажды сказать «я невиновна» и не солгать.
– Вот как, – все тот же пустой голос.
Все то же выключенное лицо.
– И сколько осталось до солнца? – спросил Верн.
Без солнца он ник, как цветок без воды. Посеревшая кожа, спутанные волосы, небрежно схваченные в хвост, синева под сапфировыми глазами.
– Сколько-то, – неуверенно сказала Ясмин.
Теперь, без подсказок чужой памяти, утверждать что-либо было бы опасно. Полученные данные ещё оставались в голове, но неполученных было больше.
До этого момента жизнь этих троих ее мало интересовала, но сейчас, когда они прошли вместе весь этот путь… После этой пустыни. До этого момента можно было себя утешать тем, что это дело настоящей Ясмин, но не сейчас.
Сейчас Ясмин ушла, и это стало ее делом.
– Думаю, достаточно пройти пустыню до конца, – предположила она. – Если мы перестанем копаться в тайнах друг друга, то сделаем это быстрее.
– Это был суд, – прохладно заметил Слуга.
Чтобы это ни было – оно закончилось. Ясмин выполнила свою часть работы, но чувствовала только усталость и опустошение. Хотелось вытащить голос, спрятанный в подвалах ее подсознания и заставить его вернуть ее домой. Но сил не было.
Глава 17
Как ни странно, из пустыни они вышли спустя час хода на юг. Почти без приключений. Только один раз Верн спросил у Абаля:
– Какого цвета у тебя нижняя сорочка?
– Я убью тебя, белая, – нехорошим голосом сообщил тот.
Больше вопросами никто не баловался, и когда песок, клубящийся серым дымом, выпустил их в долину, полную янтарных камней, они опешили от неожиданности.
– Четыре испытания? – с подозрением уточнил Абаль.
– Четыре, – твёрдо ответила Ясмин. После замялась. – Вроде бы четыре.
– У этого поля нет приказа, – сказал Хрисанф.
Он водил рукой, словно гладил воздух или плавно правил закинутый в море невод. Ясмин присела рядом, дотрагиваясь до странных камней, похожих на янтарь слишком крупной и сложной формы. Те мягко пружинили под ее касаниями, наподобие сквиша, и были тёплыми наощупь. Их было приятно гладить.
– Как детская игрушка, – сказала она. – Антристресс.
– Что такое антистресс? – тут же спросил Хрисанф.
Ей показалось или Абаль насторожился? Его поза не изменилась, но словно вся целиком вслушалась в их тихий диалог.
– Это… – она замялась. – Предметы, которые позволяют снять нервное напряжение.
– Стресс снимают другие вещи, – тихо пробормотал Верн.
Он покраснел и отвернулся. Румянец на серой от недосыпа и пресловутого стресса коже смотрелся непривлекательно. Но гармонично. Классика цветосочетания.
– Стресс хорошо снимает дружеский поединок, чтение и медитация, – нудно перечислил Абаль.
Ясмин усмехнулась. Котов в этом мире не было.
– Это как гладить белок, – покопавшись в остатках чужой памяти сказала она. – Медитация.
– И поединок, – тут же добавил Абаль. – Они же кусаются.
– Дружеский.
– Кусаются они всерьёз.
– Они не любят, когда их гладят.
– Замкнутый круг, – Абаль засмеялся.
На этот раз это был простой и легкий смех.
Хрисанф и Верн переводили глаза с Ясмин на Абаля и наоборот. Она их понимала. Ещё вчера Слуга планировал ее убийство, а сегодня так беззастенчиво мил.
Ясмин пожала плечами:
– Эти камушки не кусаются, когда их гладят, и хорошо бы взять один себе, но… Я чувствую, что нужно оставить их здесь.
Она выпрямилась и двинулась вперёд по тёплым камням всех видов и форм, которые только допускает человеческое воображение. Один из камней она все ещё держала в своих руках – такой тёплый, мягкий и упругий. Прозрачно-оранжевый, как янтарь, и приятно-тяжелый.
