Текст книги "Для тебя я восстану из пепла (СИ)"

Автор книги: Екатерина Дибривская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

2. Глеб

Когда в сырой взвеси, осевшей в ущелье, начинает явственно накрапывать дождь, я вздыхаю и зову своего пса:

– Бимка, домой! Где дом?

Он навостряет уши, но устремляется вперёд, всё дальше отдаляясь от меня, уходя всё дальше от дома.

Я осматриваю расположение низких туч и хмурюсь. Сейчас вольёт! Размоет все тропы, дороги. Как бы беды не случилось! Тяжёлые будут ближайшие пару дней.

Бимка, он же вельш-корги пемброк с заковыристым именем из родословной – Бартоломью Бимо Алтай Принц Кузбасский – изредка оборачивается на меня с фирменной улыбкой и словно подмигивает одним глазом, мол, давай, пап, догоняй. Его должны были поить воображаемым чаем из кукольных чашечек на светских приёмах и балах среди других игрушек; он должен был задорно бегать по детским площадкам, должен был догонять по дорожкам парка удаляющиеся велосипеды или катиться, высунув от удовольствия язык, в забавном шлеме в корзинке одного из них… Он должен был принимать участие в выставках, а не месить грязь где-то в горах Алтая. Но пёс принимает жизнь такой, какая она есть, какая доступна. Ему нравится просто бежать по лесу, вот и тянет меня всё дальше и дальше, невзирая на погоду. В отличие от меня, он не может представить, какой была бы его жизнь, если бы не стечение обстоятельств.

Ещё некоторое время я уступаю, следую за псом. Но когда дождь усиливается, я добавляю в голос стали и кричу:

– Бимо, а ну возвращайся назад!

Этот негодник со скулежом бросается в противоположную от меня сторону – дальше по едва различимой тропе, и я ускоряюсь, чтобы догнать пса и взять на поводок. Однако перед развилкой он плюхается на зад, наклоняет голову набок, пасть растягивается в улыбку, и Бимка высовывает язык.

– Ах, ты, негодник! – щёлкаю ему по носу пальцем. – Непослушный мальчик! Сказано: домой, значит, домой.

Раскрываю карабин, но только собираюсь пристегнуть поводок к ошейнику, как Бим улепётывает в сторону кустов. И снова плюхается на зад.

– Думаешь, я играть с тобой буду? Нет, Бимо, скоро будет ливень. Нам нужно возвращаться. Дома покидаю тебе мяч. – обещаю ему. Пес пятится назад, просяще поскуливая. Я качаю головой и говорю: – Ну уж нет! И шагу больше не ступлю. И вообще, я разворачиваюсь и ухожу один. Хочешь, оставайся тут один.

Усмехаясь себе под нос, разворачиваюсь и правда делаю несколько шагов от Бима, но всё же оглядываюсь. А его уже и след простыл. Чертыхнувшись, снова бросаюсь за ним, на этот раз точно намереваясь без лишних церемоний схватить его за ошейник и пристегнуть чёртов поводок.

Догоняю нашкодившего пса, хватаю за ошейник, заставив замереть на месте, но он словно в одно место ужаленный начинает извиваться и лаять на меня. Я опускаюсь на корточки.

– Эй, дружище, ты чего? – спрашиваю, почёсывая между ушами. – Бимка, ну куда ты меня тянешь? – Пёс скулит, пытаясь вырваться, и я тяжело вздыхаю: – Ну ладно, будет по-твоему. В первый и последний раз!

Он нетерпеливо вертится, пока я пристёгиваю поводок.

– Давай, Бимо, беги, куда хотел! – разрешаю ему, и он срывается с места.

Ведёт меня к подножию скал, где проходят туристические тропы. Ну, если шашлык учуял, я ему устрою сладкую жизнь!

Ещё издали вижу что-то жёлтое, и это не очередное дерево. Я притормаживаю, подтягивая пса к себе, едва различаю в этом пятне куртку. Ветронепроницаемую, влагозащитную куртку ярко-жёлтого цвета, одетую на лежащем навзничь теле.

– Сидеть, Бимо! – велю я. Тон мгновенно говорит ему, что шутки шутить мы закончили.

Я привязываю поводок к стволу тоненького деревца и сразу же бросаюсь к месту происшествия. Месту падения, как оказывается при ближайшем рассмотрении.

Женщина. Летела спиной. Я прослеживаю вероятное место срыва, амплитуду падения, отмечаю переломанные ветви деревьев, изучаю неглубокий ручей, в котором она лежит. Подхожу ближе. Ноги утопают в мягкой кашице грязи примерно по щиколотку. Хороший расклад.

Склоняюсь над телом. Осторожно убираю с лица тёмные волосы, и сердце пропускает удар.

Лада.

***

“Позывные дождя в полутёмной беседке.

Осень тянется в запертой клетке

Долго, долго до самой весны.

Ты узнаешь её из тысячи

Её образ на сердце высечен.”

(примечание автора: слова песни группы Корни “Ты узнаешь её”, автор текста (слов): Жагун П.)

Я узнаю её из тысячи… Из миллионов узнаю. Из всех восьми миллиардов на Земле узнаю! Даже ослепнув, даже перестав существовать…

Невозможно не узнать, если именно её образ первым пробуждается в сознании по утрам, если её имя шумит в голове, если в памяти возникает её голос. Если я помню её запах, цвет глаз, каждый изгиб тела; какая приятная на ощупь её кожа… Хотя не должен, это чудовищно неправильно, но против правды не попрёшь. И это последняя ситуация, в которой я мог бы лгать самому себе.

Я узнал бы её и через сотни лет, а она даже почти совсем не изменилась с тех пор. Передо мной Лада. Сомнений нет.

Оставляя все галдящие назойливо в голове вопросы на потом, заставляя умолкнуть все сомнения, я достаю из кармана небольшой фонарик, раздвигаю пальцами веки… Есть контакт!

Тянусь трясущейся рукой до её шеи, пытаюсь нащупать пульс. Задерживаю дыхание, начиная отсчитывать секунды. Через семь секунд удаётся прощупать первый слабый отклик. Облегчение проходит сквозь всё тело, и я засекаю минуту, считая удары её сердца. 43 удара в минуту. Критическое значение. Начнёт опускаться ниже, придётся реанимировать, что в экстренных условиях практически нереально из-за невозможности оценить степень повреждений, включая внутренние.

– База, это Давыдов, как слышно? Приём, – говорю, зажимая кнопку на рации.

– Это база. – отвечают мне через мгновение. – Давыдов, что у тебя? Приём.

– Четвёртая зона, участок 17. Женщина, на вид 25-30 лет, сорвалась с прогулочной тропы в районе обвала. Пульс слабый, 43 удара, реакция зрачков прямая, внешние и внутренние повреждения оценить невозможно, открытых ран и переломов, на первый взгляд, нет. Нужна экстренная эвакуация и транспортировка в больницу. Приём.

– Отправляю бригаду. Расчётное время прибытия 17 минут. Хорошая работа, Давыдов.

– Хорошая будет, если она выживет, – вырывается у меня.

Марина вздыхает:

– Ты нашёл её. Ты нашёл её живой, а это уже хорошая работа. В горах это большое везение, сам знаешь, Глеб. Ты её ангел-хранитель.

– Конец связи, – глухо говорю оператору и отпускаю кнопку. Бимо деликатно тявкает, но я отмахиваюсь от него: – Не сейчас, место. Ты молодчина, Бимка, скоро пойдём, а пока мне нужно поработать.

Страшно представить, что было бы, если бы собакен не тащил бы меня вперёд, если бы я развернул его раньше… Вероятно, назавтра спасать уже было бы некого, и этот расклад вызывает в моём сознании настоящий хаос.

Снова замеряю пульс: 45 ударов. Изучаю руки, ноги, аккуратно прощупывая пальцами прямо через одежду. Кажется, что никаких переломов нет, нет типичной припухлости, отёчности. Возможно, удалось отделаться ушибами и ссадинами. Кожа лица сероватая, что с огромной вероятностью может говорить о внутреннем кровотечении, но органы повреждены не критически, в этом я уверен. Я не хочу допускать обратного. Запустив пальцы в волосы, максимально осторожно веду по голове. В районе затылка пальцы становятся влажными и липкими. Я тяну руку на себя и изучаю. Кровь. Это может быть всё, что угодно: от ушибленной раны мягких тканей головы до открытого перелома затылочной части черепа. Памятуя, что реакция зрачков в норме, я надеюсь, что мозг не сильно пострадал даже в случае перелома.

Густые кроны деревьев, ещё не сбросивших золотую листву, значительно смягчили приземление. Как и вязкая жижа под ногами. У неё неплохие шансы выкарабкаться, я знаю это, но накатывающая периодически паника практически лишает рассудка. Хочется поднять её из ручья, прижать к себе, привести в сознание, утешить, убедиться, что с ней всё в порядке, отогреть. Но я просто сижу рядом. Допустимый максимум, который себе могу позволить, это замерять периодически пульс и накрыть самые кончики её холодных пальцев своей ладонью.

“Лада, Лада, Лада…” – отбивает нервную дробь моё сердце. Что она здесь делает? Давно ли перестала бояться высоты, бояться гор? По какой причине сорвалась вниз? Почему именно я нашёл её? У судьбы всегда отменное чувство юмора, вот и сейчас она забавы ради устроила весь этот цирк.

Раньше думал: встречу – убью! А теперь снова готов начать молиться, лишь бы она продержалась ещё немного, лишь бы её удалось спасти.

Раньше думал, что ненавижу. Должен ненавидеть. За всё. Но сейчас готов в лепёшку расшибиться сам, если это поможет её спасти.

Снова и снова осматриваю траекторию падения и поджимаю губы. Быстро проверяю карманы. Телефона нет, вообще ничего нет. Только сложенная пополам картонная карточка. Значок такси, имя Александр, номер телефона.

Не совсем соображая, что творю, убираю визитку во внутренний карман, и в этот самый момент до меня долетают голоса моих коллег. Нескладно получилось. Карман прожигает сокрытая подсказка, но назад в карман Лады её уже не засунешь. А внутри меня зреет уверенность, что она непременно потребуется.

– Глеб, – зовёт меня Колька, шутник и балагур нашей смены. – Ну что тут у тебя?

Я отодвигаю руку подальше от пальцев Лады, ощущая из-за этого практически физический дискомфорт.

– Молодая женщина сошла с тропы, – указываю на переломанные ветки. – Смягчили падение.

– Повезло бескрылой птичке, значит, – хмыкает он, заставляя меня поморщиться.

Мужики раскладывают носилки, и мы максимально осторожно размещаем на них женское тело, фиксируя ремнями.

– Ну, отправились, мужики, – командует Колян. – С богом! Донесём нашу птичку до врачей без эксцессов, в целости и сохранности.

Я добегаю до деревца и отвязываю Бимо. Спускаю с поводка и велю не крутиться под ногами. А потом мы с мужиками вчетвером синхронно поднимаем носилки, чтобы как можно скорее передать Ладу врачам.

До ближайшего посёлка крюк примерно в одиннадцать километров. Мы вынуждены идти под проливным ледяным дождём, от которого сводит суставы пальцев, но мы движемся без лишних остановок, привычно удерживая средний темп.

– Глеб Денисыч, – обращается ко мне Ванька, самый молодой спасатель нашего отряда. – Эта птичка же ваша первая?

– Первая, первая, – отвечает вместо меня Колька. – Почти три года без происшествий протянул, рекордсмен.

Я усмехаюсь. И правда, в Алтайском поисково-спасательном отряде я оттрубил почти три года, и до сегодняшнего дня мне везло. Ни разу во время обходов я не находил сорвавшихся с высоты туристов или альпинистов, переломанных лыжников, попавших под обвалы или снежные лавины людей, заблудившихся потеряшек. Всё это я встречал, конечно же, когда мы шли по точечным вызовам или отправлялись на поиски не отметившихся на следующей точке групп. Всё это рассказывали парни по вечерам, после тяжёлой смены, когда мы собирались на ужин в столовой. Но никогда прежде мне не доводилось встречать их на своих обходах. Я знал, что однажды столкнусь с чужой бедой. Такая работа. Но никогда в жизни я не смог бы подготовиться к тому, что первое происшествие на моём участке произойдёт с Ладой.

Ещё издали виднеются сине-красные всполохи мигалки неотложной помощи. Едва мы достигаем медиков, они выкатывают каталку, и мы с парнями, совершая синхронные действия, быстро отстёгиваем и перекладываем тело молодой женщины с носилок на каталку. Ладу мгновенно завозят в карету.

– Колян, забросишь Бимку домой? – спрашиваю у приятеля. Пёс понуро семенит ко мне, и я сажусь на корточки. – Бимо, пойдёшь с парнями домой.

Он преданно утыкается в меня, и я чешу его за ухом.

– Глеб, а ты с ними, что ли, собрался? – волнуется Николай. – Ты это брось… Теперь нормально всё будет.

– Коль, да я и не сомневаюсь, – говорю ему с напускной улыбкой. – Но хочу убедиться наверняка, всё-таки моя первая. Для меня важно знать, что я не опоздал…

Голос опускается, становится хриплым. Репин сочувственно сжимает моё плечо и перехватывает ошейник Бимо.

– Ну, коли важно, – вздыхает он. – Поезжай. Держи только в курсе, Глеб.

Я запрыгиваю в скорую, когда она уже трогает с места. Фельдшер смотрит удивлённо, но вопросов не задаёт. Пристраиваюсь тихо в уголке, расстёгивая мокрую куртку, и устало смотрю, как с женского тела слой за слоем срезают дорогую одежду.

Практически вся поверхность кожи по бокам и со спины представляет из себя один сплошной лилово-фиолетовый кровоподтёк, и я морщусь.

– Переломы четырёх рёбер слева. Наблюдаются признаки раздражения брюшины, вероятно, разрыв селезёнки. Дыхание поверхностное, затруднённое. Пульс нитевидный. Ушиб или прокол левого лёгкого, полученные вследствие переломов рёбер. Кислородную маску.

Я запускаю пальцы в волосы и с силой оттягиваю. Для этого судьба привела меня к ней? Чтобы я увидел её смерть собственными глазами? Сколько раз на стену лез, подыхал от боли, сколько проклинал её – и не счесть, но ведь был не серьёзен, Боже. Ведь ты знаешь, всегда знал, что я думал на самом деле! Ведь за мысли свои я и расплатился непомерно высокой ценой! Но забирать Ладу? Сейчас, когда я только встретил её снова? Не слишком ли жестокая насмешка?..

– Сердечный ритм повышается, – переговариваются между собой врачи. – Продолжайте насыщать кислородом. Тазобедренные кости целы. Ноги в порядке. Позвоночник и шейный отдел навскидку в норме. Ушибленная рана головы. Вероятность закрытой черепно-мозговой травмы. Общее состояние пациента оценивается как тяжелое.

Провожу ладонью по лицу, смахивая выступившие крупные капли пота.

– Жить будет, док? – спрашиваю у женщины, которая тут за главную.

– Пока сложно оценивать прогнозы, – сдержанно отвечает она.

– Но шансы неплохие?

Она ничего мне не отвечает. Остаток пути до больницы я провожу с закрытыми глазами. Не могу, не хочу, отказываюсь видеть тяжелое состояние Лады. Не хочу наблюдать, как врачи монотонно обрабатывают раны и ссадины, как постоянно замеряют пульс, как вкалывают одну за другой дозы препаратов. Там, за моими закрытыми веками, я вижу Ладу, здоровую, цветущую, счастливую.

Она лежит на поляне, прямо в сочной зелёной траве, в окружении луговых цветов. Солнце отражается в её глазах. Она так близко, и я жадно ловлю губами её дыхание. Губы Лады растягиваются в соблазнительную улыбку, на щеках вспыхивает румянец…

– Мы приехали, – тихо говорит мне врач. – Вы травмированы? Вам требуется медицинская помощь?

– Нет, спасибо. Я в норме, просто хочу убедиться, что с пострадавшей всё будет в порядке.

Она пожимает плечами и скрывается из виду. На ходу застёгивая куртку, я добегаю до приёмного отделения, издали наблюдая, как Ладу спешно увозят на каталке в недра больницы.

Спрашиваю у смешливой медсестрички, имеется ли у них вендинговый аппарат, но она предлагает налить мне кофе. Я не отказываюсь. Ночь обещает быть длинной.

Примерно в три часа из дверей, за которые увезли Ладу, появляется медсестра. Я поднимаюсь.

– Здравствуйте! Я хотел узнать о состоянии пациентки, которую привезли на скорой. Она сорвалась со скалы…

– Вы её муж? – спрашивает она.

– Нет, – с досадой отвечаю ей. – Я – спасатель, обнаруживший эту женщину.

Лицо медсестры смягчается.

– Надо же, столько лет работаю в больнице, а такое впервые встречаю: чтобы спасатель дожидался окончания операции…

– И всё же? Пожалуйста, скажите, в каком она состоянии.

– Состояние тяжелое, но оперировать закончили двадцать минут назад. У девушки был разрыв селезёнки, произвели ушивание ран в надежде, что удастся сохранить орган. Ушибы почек, печени, лёгких, будут следить за динамикой. Четыре ребра сломаны, ещё в двух незначительные трещины. Небольшое смещение шейного позвонка, не критичное. Сильный ушиб головного мозга в затылочной части, разрыв мягких тканей головы – потребовалось наложить швы. Сейчас пациентка введена в состояние медикаментозной комы и находится в реанимации.

– Спасибо, – отзываюсь я.

Женщина советует:

– Поезжайте домой. Ближайшие три дня станут решающими, если никаких осложнений не будет, её выведут из комы и переведут в обычную палату. Можете оставить на посту свой номер, мы свяжемся с вами, чтобы сообщить о состоянии пациента.

Так я и поступаю. Записываю свой номер и выхожу в ночь. Редкие огни города сопровождают меня всю дорогу до автовокзала, где я сижу остаток ночи, дожидаясь первого автобуса.

С Ладой всё будет хорошо. Теперь я в этом не сомневаюсь. Страхи и паника отходят на второй план, уступая место другим важным вопросам.

***

Последующие три дня заняты рутиной. Ничего не происходит, я безвылазно сижу в посёлке, поэтому у меня выдаётся много времени для размышлений.

В частности, меня занимает следующее: как мне следует вести себя с Ладой теперь, после нашей новой встречи? Понятное дело, что о возвращении в исходную позицию и речи вестись не может, слишком много воды утекло. Но должен ли показывать ей, что до сих пор держу смертельную обиду, что по прошествии времени всё только усугубилось?.. Я не знаю. И не могу найти решение. Наверное, мне будет проще понять, как себя вести, когда Лада будет в сознании. Когда я пойму, как сама Лада теперь относится ко мне…

От нашего же разговора будет зависеть и многое другое. Например, дадут ли ход делу о покушении на её жизнь. Мой отчёт уже готов, и согласно заключениям упасть самостоятельно она не могла. Но эти знания я пока держу при себе на случай, если сама Лада не захочет поднимать шум, что кажется мне абсолютно невозможным. Но я снова и снова одёргиваю себя: я не знаю её. Никогда не знал. И что творится в её голове, что она решит делать – для меня загадка.

Меня смущает – самую малость, – что я скрываю ото всех наше знакомство, и Лада лежит в больнице безымянной. Ещё больше смущает, что близкие не торопятся её искать. Думаю, поэтому я с завидным упорством молчу и не раскрываю никому её данных. И утешаю себя тем, что стараюсь поступить правильно для её же безопасности. Потом я переложу ответственность на саму девушку. Когда она придёт в себя, сможет решить, что делать в этой ситуации, а пока… Я просто жду, когда она поправится.

Каждый день я звоню в больницу, чтобы справиться о состоянии девушки. Чтобы услышать обнадёживающие новости. Но по телефону мне говорят лишь стандартные фразы: “Состояние стабильно тяжёлое”, “Никаких изменений пока нет”.

На четвёртый день, так и не дождавшись благих вестей, я решаю поехать в больницу сам. И приезжаю как раз вовремя: Ладу выводят из искусственной комы. Я выписываю круги по коридору несколько часов, прежде чем та самая смешливая медсестра из приёмного не зовёт меня.

– Вашу пациентку перевели в обычную палату, – заговорщицки шепчет она. – Девушка ненадолго пришла в себя, но запаниковала, пришлось вкатить ей успокоительное. Она спит.

– Могу я дождаться, пока она проснётся, и навестить её? – испытывая облегчение, спрашиваю у медсестры.

– Не знаю, сколько времени пройдёт до её следующего пробуждения, – закусывает она губу, размышляя, может ли закрыть глаза на явное нарушение больничного распорядка.

– Послушайте, Анна, – бросив быстрый взгляд на бейдж, говорю ей проникновенно, понизив голос до хриплого шёпота. – У нас в поисково-спасательном отряде спасателей, обнаруживших людей на грани жизни и смерти, которых удалось доставить до медиков, благодаря чему они выжили, называют ангелами-хранителями. Эта девушка, считайте, негласно моя подопечная, а я со всей серьёзностью подхожу к выполнению своей работы. Я спасаю людей, а вовсе не собираюсь никому здесь вредить. Ну посмотрите на меня, Анечка, разве я похож на негодяя и подлеца?

Она смущённо хихикает и манит меня пальцем, в подсобке выдаёт мне халат и предлагает оставить куртку здесь же. Я не отказываюсь. Набрасываю на плечи чуть меньшего размера медицинский халат, бахилы, даже мою руки. И она провожает меня в палату Лады.

Она лежит в одноместном боксе – то ли всех после реанимации переводят сначала в одноместную палату, то ли мест больше не было, а может, и вообще по иным причинам, я не знаю. Но тихо вхожу внутрь, устраиваясь на одинокой табуретке напротив койки.

Лада очень бледная; почти прозрачная кожа светится в полутьме палаты. И это внутреннее свечение согревает мою душу. Она поправится. Она обязательно вернётся к своей прежней жизни. Или начнёт всё заново. Не это сейчас важно.

Руки, увитые трубочками капельниц, спокойно лежат вдоль тела. Я быстро придвигаюсь ближе, сжимаю её пальцы и тихо говорю:

– Ты обязательно поправишься. У тебя всё будет хорошо.

Провожу кончиками пальцев по её лицу, прекрасному и измученному одновременно. Ей больно? Страшно?.. Какие думы её одолевают? Захочет ли она видеть меня? Сделает ли вид, что мы не знакомы, что она не узнаёт меня? Как мне себя вести с этой молодой женщиной, знакомой незнакомкой?

Я переплетаю наши пальцы и начинаю просто ждать.

Накатывает усталость. Утыкаюсь головой в край матраса, и меня вырубает. А просыпаюсь от того, что меня трясут за плечи.

– Кто вы? – шипит женский голос. – Как сюда попали?

Спросонья я даже не сразу понимаю, где нахожусь, пока взгляд не упирается в мои пальцы, сжимающие тонкие, женские. Слишком личный, практически интимный жест не укрывается от глаз лечащего врача Лады, и она хмурится.

Я хочу скормить ей свою байку. Даже заранее зная, что она не купится. Но неожиданно врач отвлекается на свою пациентку, и я резко перевожу взгляд на Ладу.

Несколько мгновений после пробуждения она близка к панике, и я ободряюще сжимаю её пальцы, словно говоря: “Ничего не бойся, я с тобой”, и она удивлённо смотрит на наши переплетённые пальцы. Переводит взгляд на меня. Короткая вспышка узнавания живо мелькает в глазах. Лада слабо улыбается, облизывает пересохшие губы и еле слышно произносит:

– Это вы! Я видела вас… там… – Она хмурится. – Но где – там? Ничего не помню… Вы знаете, кто я? Где я?

От неожиданности я отпускаю её руку. Врач толкает меня в плечо, намекая, чтобы я освободил проход, и я двигаюсь в сторону вместе с табуретом.

Она быстро осматривает Ладу, которая испуганно смотрит прямо в мои глаза.

– Как вас зовут? Вы помните, откуда приехали? Имена ваших родных и близких, возможно, кого-то из друзей? – засыпает девушку вопросами врач.

Лада качает головой:

– Ничего не помню. Только его. Был свет, такая яркая вспышка. У меня сильно болела голова. Потом я увидела его, – сбивчиво говорит Лада. – Больше ничего не помню.

Врач переводит взгляд на меня, и я быстро поясняю:

– Я – спасатель, Алтайский ПСО, подразделение “Катунь”. Это я обнаружил эту девушку, сорвавшуюся с туристической тропы, проходящей по скалам.

– Вы знаете, кто я? – спрашивает Лада звонко. Её глаза полны слёз.

Я знаю, да. Знаю о ней так много и не знаю абсолютно ничего. И сейчас я не уверен, что должен говорить, кто она. Памятуя о собственных подозрениях, пусть я трижды совершаю самую большую глупость, но я не могу рассказать, кто она, пока не разберусь, какого чёрта с ней произошло.

– Я просто спасатель, – говорю им обеим. – Я выполнил свою работу и просто хотел убедиться, что с пострадавшей на моём участке будет всё хорошо.

Я поднимаюсь, не зная, куда деться от внутреннего смятения. Назойливо бьётся мысль, что Лада не помнит своего прошлого, не помнит даже собственного имени, а значит, забыла меня. И чтобы не наделать ещё больше глупостей, чтобы лишить себя возможности вернуть то прошлое, я должен, обязан убраться подальше от неё. Оставить всё, как есть. Ради собственного блага. Хотя это последнее, чего мне хочется. Видит Бог, я слаб. Я хочу быть искушённым. Но это не может закончиться ничем хорошим. А снова я этого не вынесу.

– Вижу, что с вами теперь точно всё будет хорошо, – говорю Ладе. В её глазах плещется разочарование. Прости, Мармеладка, я делаю это и для тебя тоже. – Вы обязательно поправитесь. С вами всё будет хорошо. Спасибо, док, позаботьтесь о ней как следует.

Я покидаю палату, чтобы не передумать. Заставляю делать каждый новый шаг, который даётся труднее предыдущего. Сердце глухо отбивает ритм, и если прислушаться, то наверняка смогу услышать в нём: “Ду-рак. И-ди-от.”, но я уверен, что поступаю правильно. Мне нужно держаться подальше от Лады, пока всё не вышло из-под контроля, и я решаю направить энергию в более безопасное русло.

Покинув здание больницы, я извлекаю из внутреннего кармана куртки сложенную вдвое картонную карточку и набираю номер неведомого Александра.