Текст книги "...А что будем делать после обеда? (сатирические рассказы о маленькой стране)"

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Патриотизм в квадрате

Согласно израильским законам, каждый новоприбывший еврей автоматически получает израильское гражданство. Так что Израиль – единственная страна в мире, куда может въехать каждый идиот и получить гражданство. Но ему ни за что не разрешат выехать, чтобы не опозорить страну.

Блаумильх превыше всего

Каждый народ имеет свое национальное хобби. Израильтяне безжалостно распахивают вдоль и поперек свои улицы, словно кто-то позабыл что-нибудь под асфальтом или хочет туда что-нибудь засунуть, – канализационную трубу, телефонный кабель, водопровод или что еще. Если обнаружится, что они проходят мимо, улицу снова разрывают, чтобы посмотреть, нет ли под асфальтом чего-нибудь другого.

Не случайно фильм "Канал Блаумильха"[19]19
  Рассказ «Канал Блаумильха» содержится в книге Э.Кишона «Смерть на проводе».


[Закрыть] снимался в Тель-Авиве.

Отвязная теология

Благочестивые люди нашей страны прежде всего верят во всемогущество Б-га, но для гарантии основали политическую партию, которая влияет в парламенте на политическую стрелку весов и может опрокинуть любой кабинет.

Государство Израиль, вероятно, имеет единственное в мире социалистическое правительство, находящееся под наблюдением преподобного раввината. Недавно, однако, была предпринята попытка отделить религию от государства.

С тех пор господствует только религия.

Коганистическая трагедия[20]20
  Кишон использует парафраз названия известной пьесы В.Вишневского «Оптимистическая трагедия».


[Закрыть]

Я никогда не видел Янкеля прежде, но погубил его будущее и семейное счастье за несколько минут.

Все началось с того, что однажды в моей квартире появилась столь же неизвестная мне дама лет приблизительно 40 и обрушила на меня словесный шквал:

– Извините уважаемый господин что я вас беспокою, но где нам еще встретиться, но раз уж я тут, в общем, я хотела бы выйти замуж за Янкеля, ах да, вы не знаете, что я развелась со своим первым мужем, а почему не играет никакой роли, он пил и другим дамам делал подарки, а Янкель не пьет и хорошо зарабатывает и не интересуется политикой и он уже давно живет в стране и имеет неплохую должность в текстильной промышленности и хотел бы иметь ребенка, но прямо сейчас, потому что не может дольше терпеть, конечно он не молод, но выглядит он неплохо, хотя на голове нет волос, зато у него есть квартира, я не знаю где, но вы должны нас обязательно посетить, ведь вы же не откажете в такой мелочи не так ли?

– Я от всего сердца желаю вам всего самого наилучшего, уважаемая госпожа, – сказал я. – Да будет благословенен ваш брак. Шалом, шалом, и спасибо, что поделились этой радостью.

– Спасибо большое я вам так благодарна но я совсем забыла вам сказать, что у Янкеля тут совсем нет друзей, кроме пары старых поселенцев, и они не могут перед раввином засвидетельствовать, что Янкель за границей никогда не был женат, но вы тут еще недавно и вы журналист и очень хорошо, что вы можете это за нас засвидетельствовать.

– Ну, хорошо, – сказал я. – Я вам черкну пару строк.

– Этого недостаточно, к сожалению, вы знаете один друг Янкеля тоже выслал нам письменное свидетельство, он еще юноша, да к тому же на наклейке от Пепси-колы из Америки, просто там он живет, но раввин сказал это очень личное и надо придти самому, и я вам уже заранее благодарна за вашу доброту, а я ведь давняя почитательница ваших рассказов, но последний к сожалению никуда не годится, так что завтра в 9 утра у кафе "Пассаж" или лучше прямо у раввината, а сейчас извините мне уже пора, меня зовут Суламифь Плони, очень приятно.

Я вовсе не любитель делать одолжения, поскольку они всегда требуют больших усилий. Но в этот раз я почувствовал необходимость помочь двум влюбленным. Кроме того, надо добавить, что г-жа Плони меня немного ошеломила. В общем, на следующее утро ровно в 9 часов я был у Верховного раввината, где меня уже ожидал крупный лысый мужчина.

– Вы свидетель?

– Угадали.

– Поторопитесь. Нас уже вызывали. Суламифь здесь. Она пытается найти второго свидетеля среди прохожих. Сам процесс длится не более пары минут. Вы должны сказать, что знаете меня еще с Подволочска, и что я никогда не был женат. Вот и все. Простая формальность. Беседер[21]21
  Порядок? (ивр.)


[Закрыть]?

– Порядок. Вы только скажите, строго между нами, вы действительно никогда не были женаты?

– Никогда в жизни. Мне и одному забот хватает.

– Тем лучше. Но тот город, что вы назвали, он мне совершенно незнаком.

– Вы же журналист? Расскажите что-нибудь. Что вы делали репортаж о Подволочске, и я вам целый год помогал.

– Нам не поверят.

– Но почему? Вы полагаете, что кто-нибудь тут знает, что такое репортаж?

– Ну, хорошо. Но я уже забыл, как называется этот город, ну, который с "п" начинается.

– Если вам это так трудно, скажите, что мы знакомы по Бродам. Это тоже в Польше.

Броды были значительно легче. Мне нужно было только вспомнить про Мишку из Брод, который сидел за мной на языковых курсах.

Янкель еще раз заслушал меня, успокоился и для гарантии проинформировал, что его фамилия Кухман. Я не знал, что его судьба в данный момент уже была решена.

А потом подошла Суламифь Плони и, действительно, привела с собой второго свидетеля. После того, как я покрыл свою голову, согласно традиции, пестрым платком, нас повел в зал торжеств раввин, бородатый, достойный уважения патриарх с невероятно толстыми линзами очков и жутким акцентом идиш. Раввин сердечно приветствовал меня. Скорее всего, он принял меня за невесту. Я поправил его, поскольку он вносил в официальную книгу данные брачующихся, но затем он снова обратился ко мне, словно чувствовал, что я был самым слабым звеном в цепи.

– Как давно вы знаете жениха, сын мой?

– 36 лет, ребе.

– А было ли время, хотя бы самое небольшое, когда вы с ним были не очень дружны?

– Ни единой минуты, ребе.

Все шло по плану. Раввин проглотил Броды без комментариев, не знал, что такое репортаж, провел регистрацию и снова спросил меня:

– Вы можете засвидетельствовать, сын мой, что жених ни на ком не был женат?

– Никогда в жизни, ребе.

– Вы его хорошо знаете?

– Я солгал бы, если бы стал утверждать, что мог бы знать его лучше.

– Тогда ты, наверное, знаешь, происходит ли он из семьи коэнов[22]22
  Коэн, коган – священник (т. е. потомок первосвященника Аарона, одного из колен Израилевых, который может занимать должность раввина). Как правило, фамилии этих людей происходят от корня «коган».


[Закрыть]?

– Конечно же, он происходит из семьи коэнов. Еще бы!

– Благодарю тебя, сын мой. Ты предотвратил большое несчастье, – сказал раввин и закрыл лежащую перед ним книгу. – Этот мужчина не может жениться на этой женщине. Никогда не может коэн, потомок великих первосвятителей, брать в священные узы брака разведенную женщину.

Суламифь Плони разразилась истерическими рыданиями, Янкель с ненавистью смотрел на меня.

– Простите, ребе, – промямлил я. – Я получил в Венгрии светское образование и знать не знал об особенностях коганим. Пожалуйста, сотрите это место в моих свидетельских показаниях.

– Мне очень жаль, сын мой. Мы закончили.

– Одну минуту.

Янкель, яростно засопев, подскочил к нему.

– Может быть, вы и меня заслушаете? Мое имя Кухман, и я никогда в жизни не был Коганом. Наоборот, я происхожу из совершенно бедных, ничтожных евреев, можно сказать, рабов.

– Но почему ваш свидетель сказал, что вы из коэнов?

– Мой свидетель? Да я его первый раз в жизни вижу. Откуда мне знать, что за идиотская идея пришла ему в голову?

Раввин бросил на меня из-за толстых линз взгляд, под которым я закатил глаза.

– Но это правда, – настаивал я, – мы только сегодня познакомились. Я и понятия не имел, кто он такой, и что он такое. Я думал, ему не повредит побыть коэном. Может это ему поможет, подумал я, может быть, снизит венчальный налог. Позвольте же им пожениться, ребе.

– Это невозможно. Это может случиться, только если жених докажет, что он не происходит из семьи коэнов.

– Господи, Б-же, – простонал Янкель. – Как же я это могу доказать?

– Этого я не знаю, этого еще никому не удавалось, – сказал раввин. – А сейчас покиньте, пожалуйста, помещение.

На улице я едва избежал покушения на убийство. Янкель клялся памятью своих бедных, ничтожных предков, что мне это все зачтется, а Суламифь поливала уличный асфальт своими слезами.

– Зачем вы с нами так поступили? – выли они. – Зачем вы лезли к нам в свидетели, если вообще не знаете что надо говорить, лжец вы этакий, вот именно, лжец подлый лжец.

И они были правы. Б-же, пощади мою заблудшую душу!

Обезьянья любезность

Жители иерусалимского квартала Меа-Шаарим, которые не признают еврейское государство, поскольку оно было создано не по призыву Мессии, уже давно бьются над решением того, как без проблем соблюсти день отдыха. Один из служителей тель-авивского зоопарка рассказывал, что некоторые посетители интересовались, не мог бы он выдрессировать обезьяну, чтобы она в шабат включала и выключала свет. Это позволило бы обойти закон, запрещающий в шабат пользоваться электрическими выключателями. Раввины санкционировали обезьянье решение, правда, при условии, что обезьяна будет действовать по собственной инициативе. Служитель зоопарка оценил длительность такой дрессуры в шесть лет. На том и порешили.

Однако предложения сделать сенсационные фото обезьяны у выключателя потерпели крах. Для этого потребовалось бы выдрессировать еще одну обезьяну, потому что фотографировать в шабат также запрещено.

Зальцбергер не отвечает

Телефон зазвонил, и кто-то уже в третий раз спросил, не попал ли он в объединение «Дерево и шерсть».

– Объединение дерева и шерсти? Нет, вы ошиблись номером, – ответил я и положил трубку. Но когда зазвонили в четвертый раз, я схватил ее и сказал:

– Объединение дерева и шерсти.

– Ну, наконец-то, – прозвучал с облегчением голос. – Я хотел бы поговорить с Зальцбергером.

– Сожалею, – ответил я. – Г-на Зальцбергера больше нет в нашей фирме.

– А почему нет, что произошло?

– За ним пришли по его воровским делишкам.

– Что вы говорите!

– А вы удивлены? Когда-нибудь такие штучки должны были закончиться.

– Вы мне рассказываете! Я этого уже который месяц ожидал.

– На вашем месте я бы залег поглубже на дно.

На этом разговор прервался. Удивляюсь, как некоторым людям не хватает терпения.

Охота на ведьму

Прототип нашей, местной телефонистки – тощая сабра с пристальным взглядом и орлиным носом. Она носит длинный, вытянутый до колен пуловер, по утрам мучается от приступов кашля и, среди прочих, ненавидит и меня.

Наша взаимная неприязнь начинается уже с того, как я набираю номер, еврейская телефонистка на другой стороне фронта поднимает трубку и говорит:

……

Она ничего не говорит, она просто поднимает трубку. Она одаривает меня благоговейной, вечной тишиной. В лучшем случае можно расслышать лишь далекий, словно из другой галактики, тонкий голос Шломо Гринспена, который отчаянно взывает к транспортной фирме, ради Б-га выслать в этот раз счет по новому адресу, а не как прошлой осенью…

– Алло! – кричу я в трубку. – Алло!

Еврейская телефонистка меня слышит, но она слушает Гринспена, неумолимо держа меня в постоянной готовности. Где-то в глубине души она надеется, что я звоню с улицы и скоро повешу трубку. Но я, однако, звоню из дома, где у меня есть условная свобода передвижения, и покинув благоговейную тишину, я иду на кухню, делаю бутерброд с сыром и помидором и возвращаюсь к аппарату вооруженным для длительной осады.

– Алло, – кричу я во всю глотку, – алло!

Совершенно не исключено, что она все же ответит. В конце концов, по сути своей злость телефонистки направлена не персонально против меня, а против всего враждебного окружающего мира, коварно пытающегося тысячами влезть в ее коммутатор. Персональным конфликт станет, когда она подаст позывной:

– Это 72-95-56, слушаю.

Она не дает ни имени, ни адреса, поскольку они строго засекречены и известны лишь немногим посвященным. В жизни существует много имен, но только не у телефонисток. У телефонисток может быть только один лишь номер, и ничего больше.

– Алло, – говорю я, – могу я поговорить с г-ном Церковицем?

– С кем?

Я неуверенно смотрю на свои записки. Нет-нет, это совершенно точное имя.

– С Цер… Церко… вицем…

– Соединяю.

Звучат обнадеживающе-радостные электронные попискивания различных кнопок и клавиш, чтобы установить беспроволочное соединение. И благоговейная тишина. Мир вечного молчания раскрывается передо мной в своем божественном великолепии. Может быть, в нем и есть немного Церковица, а может и нет. Об этом невозможно рассказать. Это можно только представить. Я встаю на колени у телефона и напеваю марши времен Войны за независимость. Наверное, так должны себя чувствовать на обратной стороне Луны космонавты, полностью отрезанные от остального человечества.

– Алло, – повторяю я снова и снова. – Алло!

Можно щелкать пальцем по трубке, чтобы снова пробудить ее к жизни.

Можно просто оставить ее в покое. Через четверть часа я сдаюсь, кладу трубку и тем быстро отключаю себя из пустоты. Поскольку, однако, разговор с Церковицем не потерял своей актуальности, и мне по-прежнему нужно выяснить у него номер телефона его зятя, я с новой энергией стучу по кнопкам. На этот раз мне отвечают сразу.

– Нафтали получит пакет после четырех часов, – говорит еврейская телефонистка. – Мне не доставляет никакого удовольствия каждый день что-то таскать к электричке. Подожди, алло, 72-95-56, слушаю.

Я пытаюсь навести порядок в трубке. У меня не было, видит Б-г, никакого намерения принуждать г-жу Суламифь собственноручно таскать какой-то пакет к какой-то электричке. И при чем тут, в конце концов, какой-то Нафтали? Пусть себе этот Нафтали получает свой пакет в четыре, в половине пятого, и дело с концом.

Я пытаюсь подавить в себе нарастающее раздражение путем непосредственного обращения к Господу.

– Алло, – говорю я, – я хотел бы поговорить с Церковицем.

– С кем?

– С Цер… Церко… вицем…

– А кто у аппарата?

Наконец-то она хочет это выяснить. При последнем разговоре мне удалось этого избежать, но в этот раз в моем голосе звучит нечто, что будит ее врожденное недоверие. Сейчас рухнет последний барьер, и начнется такое… Я скрупулезно прикидываю, что следует сказать: алло, на проводе электрическая компания, или, быть может, д-р Шаи-Шайнберг, друг Церковица, черт знает, что ее убедит. Наконец, я говорю:

– Оливер.

Оливер подойдет в любом случае. Оливер звучит очень убедительно.

Еврейская телефонистка успокаивается, и снова слышатся обнадеживающе-радостные электронные попискивания различных кнопок. Несколько секунд в моем ухе звучит рабочее место дежурной. На этот раз мне не приходится больше тратить время на изучение тишины, можно сразу открывать книгу "Ганнибал – враг Рима" и вместе с упомянутым героем пересекать заснеженные Альпы. Б-же мой, что это было за увлекательное приключение – вести колонну полузамерзших слонов сквозь цепи гор, через реки и озера, в бурю и гром…

У ворот Рима я ненадолго прерываюсь, чтобы проверить, не удастся ли приземлиться в кабинете Церковица.

– Алло, – кричу я в трубку. – Алло!

В глубокой дали, по ту сторону моря, в сердце Нью-Йорк-сити, кто-то бормочет на беглом идише. Кто-то, кому Суламифь дала шанс. У нас шансов нет.

Наши дела даже хуже, чем у Нафтали. Слишком уж много огорчений скопилось за последние минуты. Если бы мы, Суламифь и я, смогли познакомиться в свободное от работы время, то нашли бы общий язык. Может, несмотря на ее худобу, мы смогли бы завести какое-никакое хозяйство, не исключена даже и свадьба, дети, алименты. Однако, сейчас, окопавшись по передовой, мы не имеем ни настоящего, ни будущего: она телефонистка, а я абонент, то есть кошка с собакой, не то, чтобы я был на нее зол, о нет, я почитаю всю полноту ее могущества, но, к сожалению, мы не установили с ней никаких человеческих отношений. Единственное, что можно предпринять для установления контакта, это повесить трубку, еще раз выругаться и снова набрать ее номер уже по четвертому, решающему кругу.

– Послушайте, уважаемая, – говорю я, – почему вы полчаса держите меня без ответа?

– А кто это?

– Оливер. Я уже три четверти часа пытаюсь дозвониться до Церковица.

– Его здесь нет.

– Так что же вы мне сразу не сказали?

– Ну, вот говорю.

– И когда он вернется?

– Не знаю.

– А он у вас постоянно работает?

– Понятия не имею.

– Могу я ему оставить сообщение?

В этом месте она выключает меня из связи легким движением руки. Все позади. В это последнее, критическое мгновение, однако, зло обеих сторон стало столь всепоглощающим, что мы оба сразу же почувствовали, что продлись разговор еще хотя бы минуту, – и я сниму пиджак, влезу в аппарат и доползу по проводам прямо до телефонной централи, чтобы обрушиться на нее со звериным ревом в борьбе не на жизнь, а на смерть. Суламифь вопьется своими острыми ногтями в мою шею, в то время как я зубами буду рвать ее аорту, и так, сплетясь в утробных звуках, мы будем извиваться на полу телефонной централи в кровавом вальсе.

Да, когда-нибудь так и будет. Вопрос только во времени. Дипломатическое решение полностью исключается.

Место встречи – потусторонний мир

Диагноз болезни, о которой я веду речь, следующий: постоянная склонность среднего израильтянина ко все более расширяющемуся количеству сделок, заключаемых без смысла и цели.

Когда я, например, во время театральной премьеры 1984/1985 годов отдыхал в антракте в буфете, ко мне подошел Штоклер.

– Послушайте, – сказал он, – нам обязательно надо встретиться. У меня к вам предложение. Если не возражаете, я вам завтра позвоню. Или, лучше, во вторник. О-кей?

– О-кей, – спокойно ответил я, особо и не рассчитывая на его звонок. Я знал Штоклера только бегло: этакий воображала, который изображает вид, что знает всех на свете и проворачивает любые дела. Но если он хочет сделать предложение, и если это предложение выгодное, то почему бы и нет.

Но Штоклер не позвонил.

Месяц спустя мы случайно встретились на улице.

– У меня для вас есть кое-что интересное, – вцепился он в меня. – Но об этом лучше поговорить спокойно. Ваш номер есть в телефонной книге?

– Да.

– Прекрасно. Тогда позвоните мне в середине следующей недели.

Почему я ему не позвонил в середине следующей недели, не знаю. Я забыл о Штоклере вместе с его предложением, но спустя год внезапно он сам позвонил мне.

– Я вам все время собираюсь позвонить, чтобы кое-что предложить. Вы будете на трубке после обеда?

– Разумеется.

– Хорошо. Я вам позвоню.

Поскольку я на следующий день уехал на целую неделю, то не знаю, звонил ли он мне на самом деле. В любом случае, прошел примерно с год, когда он возник передо мной на одной вечеринке в саду.

– Я только что вернулся из Франции, – прошептал он, увлекая меня в тихий уголок. – У меня к вам преинтереснейшее предложение. Мы должны отыскать где-нибудь тихий уголок и обговорить детали.

– Как вам будет угодно.

– Само собой. Созвонимся.

Прошло немало времени, но на контакт он не вышел. Так прошло два года.

Затем внезапно он записался у меня на автоответчике и пожелал узнать номер моего телефона, поскольку хотел бы обсудить со мной нечто важное. Я дал его ему. Мы договорились, что в один из ближайших дней либо он позвонит мне, либо я ему, чтобы договориться о встрече.

В середине 1993-го я увидел Штоклера сидящим на террасе в каком-то кафе, задумчиво помешивающим свой чай. Я подошел к нему и представился. Он был рад нашему знакомству. Он хотел бы перезвонить мне в ближайшее время, чтобы предложить одну интересную вещь. Лучше всего было бы, предложил он, если бы мы присели на террасе в каком-нибудь кафе и смогли спокойно обо всем поговорить. Он позвонит мне в четверг или пятницу, чтобы договориться о встрече. До того у него не будет времени.

В мае 1996-го мы встретились на одном филармоническом концерте, но смогли перекинуться только несколькими словами, поскольку музыка звучала слишком громко.

По намекам, которые он делал мне в предыдущем году, я догадался, что он мне несколько раз звонил, но я все время был занят. Я посоветовал ему попытаться делать это в начале вечера, часов этак между 6 и 7. Он обещал запомнить это время и добавил, что его предложение меня чрезвычайно заинтересует.

Вот, собственно, и конец всей истории.

Вскоре после нашего последнего разговора Штоклер заболел и немного спустя умер.

Я узнал траурную весть из письма его вдовы. Она сообщала, что ее покойный муж думал обо мне на смертном одре и постоянно строил большие планы, которые он хотел осуществить со мной, и только со мной.

Вчера ночью мой телефон зазвонил. Это был Штоклер.

– У меня сейчас получше со временем, – сказал он могильным голосом. – И я хотел бы сделать вам очень интересное предложение.

– Прекрасно, – ответил я. – Позвоните мне сразу, как только сможете.

Парад вундеркиндов

Еврейская религия предписывает с безграничным оптимизмом, что ребенок мужского пола на свое тринадцатилетие переходит во взрослое состояние. Это судьбоносное событие называют «бар-мицва», и ребенка учат молиться, как раввина, и благодарить своих великолепных родителей за все их мнимые благодеяния. Может быть, ребенок и станет мужчиной, но уж родители, точно, – инфантильными.