Текст книги "Милостыня от неправды"
Автор книги: Ефим Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
18
Пещера полнилась теплом. Лежа с открытыми глазами на топчане, который на ночь я ставил поближе к очагу, в полгрезы слушал Ноему. Покойная, прозрачная мелодия ее молитв вплеталась в ночное сочетание звуков: и в несуетливое топотание ежа снаружи пещерной стены, и в нечастую капель с носика самодельного умывальника, и в неназойливое шуршание мыши под топчаном. Изумрудные блики от граней затепленных лампад были особенно чисты. Они лежали веерообразно на низких сводах пещеры, на дощатом полу, покрытом домоткаными половиками, еще пахнущими ядреным горным воздухом. И этот здоровый запах, не смешиваясь, перемежался с запахом недавно вымытых полов, перекошенных еще со времен, когда здесь, должно быть, ночевал сам Енох.
Я поднялся с неустойчивого топчана (под одну из ножек был подложен топор, под другую – чурочка), сел за стол, затеплил несколько свечных огарышков, разгладил воск на дощечке и, не поддаваясь унынию, которое навевает чистая, без знаков, поверхность, вывел заглавную букву.
– Не пиши, Ной, про Суесловца, – попросила Ноема. – Ну его! Он всегда таким был! Он говорит громкими словами, а Енох учил, что надо остерегаться людей, которые говорят громкими словами. Болтун он! И ничего не поделаешь, таков падший мир и таковы люди в падении: честолюбивая посредственность лезет к власти – и к материальной, и к духовной.
Суесловец не появился ни через месяц, ни через два, и я поехал к народному заступнику в город.
Змий принял меня радушно, руку пожал и сразу:
– Дети человечества! – За столом он говорил так, будто кричал на площади в рупор. Никак не мог удовлетворить свою словоохотливость: – Разбираем дела униженных и оскорбленных, сражаемся с равнодушием властьимущих… – Трескучие фразы слетали и спрыгивали с уст Суесловца, как саранча. Я пытался перевести разговор на реставрацию высокогорного храма. Картинка этого храма, уже восстановленного, висела на стене. Змий хмурился и молчал, давая понять, что разговор ему неприятен.
– Передавай привет Ноеме! – отрезал Суесловец, а, провожая меня до порога, снисходительно добавил жестким голосом: – Пора тебе человеком становиться! В колчане надо быть!
– В каком колчане?
– В одном колчане с могущественным человеком! – С его тона становилось понятным, что сам он уже в колчане. И уже человек. А я должен был проникнуться его доверием и вести себя с благодарностью.
На пастбище я возвращался растерянный и расстроенный. Ноема потом рассказывала, что в чуткой тишине пастбища услышала мои шаги. Я опустился на валун у пруда, над которым клубился тревожный туман. В скучной воде плавала кверху брюхом лягушка. Самому себе я казался бесполезным. Ноема обняла меня сзади и положила голову на мое плечо. Она утешала меня, хотя сама бесшумно плакала:
– Сейчас так… сейчас так… – твердила печальная Ноема. – Ты не унывай! Я всегда буду с тобой! Нам Господь один путь дал. Ты добрый, хороший, и мне с тобой хорошо. Меня мама-покойница учила: проси у Господа плача. Вот и нам, наверное, плача надо просить, ибо время пришло. Надо только просить, и плач как бы приходит сам и очищает все наши грехи. Сам так никогда не заплачешь – сам только о земном плакать будешь. Он нас услышит! И пошлет плач!.. А материалы для храма может не послать. Может, без них сейчас спасительнее? Может, время такое, что не спасительно храмы восстанавливать? У каких людей деньги?.. А почему ты к епископу не зашел?
– Не знаю! Предчувствие какое-то непонятное… будто епископ все о нас знает! Скажет, что мы плохо молимся.
19
– Плохо молитесь, – улыбнувшись, сказал нам епископ. – Его живот под тончайшими льняными одеждами возмущенно заколыхался. – Тебя научили службе, поставили у жертвенника, а ты укусил руку, которая… – Епископ подался вперед, краем стола останавливая колыхания живота, махнул рукой и негодующе тряхнул длинными волосами, украшенными ангелоподобной белизной.
Мы долго искали дом Мафусала, хотя мне казалось, что дорогу я помню хорошо. Жетоны наши были давно просрочены, и это не добавляло нам уверенности.
– И больше епископ ничего не сказал? – сонливо спросил Мафусал, когда мы рассказали ему свою беду. Он был чем-то недоволен. – Можно попросить денег у богатых людей, – сказал Мафусал после долгого молчания. – Есть у меня один знакомый, из сифитов. Заполонил леденцами весь город! Три хороших дома себе построил! Сходи к нему, Ной! До поезда есть время. Имя его – Невел.
Мы рассчитывали переночевать у Мафусала, но раз уж он намекнул на поезд, то мы и проситься не стали.
Невел принял нас. Лаская мягкой рукой гладь стола, тактично выслушал мой рассказ о народном заступнике, который посулил восстановить над сифитским жертвенником храм…
– …но, похоже, не собирается ничего делать.
Зашел помощник Невела и, имея зловредный навык перебивать несановитых посетителей, хрипло и гнусаво доложил, что приходил человек от такого-то и такого и просил денег на то-то и то-то. И Невел очень спокойно и лениво ответил, продолжая ласкать гладь стола:
– Откажи ему! Скажи, что я терпеть не могу попрошаек!
Ответ Невела как бы предназначался и нам. Во всяком случае попрошайкой я себя почувствовал. Но Невел повернулся ко мне и вежливо кивнул, прося продолжать. И я попросил денег для высокогорного жертвенника. А Невел смотрел на меня так, будто хотел для себя уяснить, наивен ли я или прикидываюсь наивным. Лакированная поверхность стола представляла пухловатое лицо Невела искаженным.
– Просьба твоя невелика, – даря надежду, произнес Невел, – но я уже помогал вашему епископу восстанавливать один храм… Вынужден вам отказать, ибо у меня нет свободных средств. – И опять посмотрел на меня так, будто подозревал меня в каком-то лукавстве. Невел не скрывал, что мое поведение и удивляет, и забавляет его, а я ничего не мог понять и смущался. На прощание Невел – само добродушие – угостил меня и Ноему большим ядовито-глянцевидным леденцом. Мы поблагодарили лакированное отражение Невела на поверхности стола и в смущении удалились.
20
Чуть позже я понял, что наша встреча с Йотом в поезде не была случайной. В кассах не оказалось дешевых билетов, и мы отдали последние деньги за дорогой вагон. Попутчиком нашим оказался Йот. Он ехал в горы на охоту. Йот учтиво задал мне несколько вопросов о современном священстве – я общо ответил, думая, что на этом беседа на религиозную тему закончится, и мы будем вспоминать школьные годы. Но Йот вдруг поинтересовался:
– Храм восстанавливаем? – И вкрадчиво заглянул в мои глаза. Я немного смутился:
– Пастбище высокогорное – прихожан мало, – на что восстанавливать? Так, жертвенник подлатали… Кстати, Суесловец помогал, – помнишь такого?
– Суесловец? Змий Прямоходящий? Надо же…
– …так что до храма дело вряд ли дойдет.
– Сейчас на деньги прихожан храмы никто не восстанавливает, – с невинным смешком произнес чистый Йот и приглашающим к беседе голосом осведомился: – Хотите я в двух словах объясню вам, откуда берутся деньги на восстановление ваших храмов?
Со стыдом за свое ветхое невежество и с непонятным волнением я опустил глаза. Нагим словом мой собеседник констатировал факты, а уважительным взглядом поверх очков в золотой оправе пытался умалить мое мучительное смущение. Йот достал чернильное перо и стал рисовать на салфетке графики и диаграммы. Очень оказался до них охочь.
– Допустим, моя фирма перевозит табак из старого города в новый или вино из нового города в старый – неважно! На таможне с меня берут сумму, равную N. Что я предпринимаю, чтобы сделать операцию более прибыльной?
– Чай будете? – осведомилась проводница и, получив вежливое согласие нашего собеседника, поставила стаканы на столик. Ложечки зазвенели. Йот вынул из кошелька гладкую купюру и расплатился. Мне почему-то подумалось, что и другие купюры в его кошельке были гладкими. И кнопку кошелька Йот застегнул бережно, точно боялся потревожить денежные знаки невежливым обращением. – Что я предпринимаю? – продолжил Йот. – Я ищу партнеров! И нахожу их! Где? Правильно! В сифитской Церкви. Мне нужна, – что? – прибыль, а вам нужен, – что? – храм. С одной стороны – сифитская Церковь с ее авторитетом… – Под словом «Церковь» (у Йота с маленькой буквы) он на салфетке столбиком написал слова, поясняющие, из чего ее авторитет складывается. – А с другой стороны – моя фирма с ее денежными возможностями (и не только). – Под словом «фирма» (у Йота с большой буквы) столбиком он написал слова, поясняющие словосочетание «денежные возможности». – Понятно, чтобы подобный тендем имел место быть (я о договоре фирмы с Церковью) надо кое-какие связи во властных структурах иметь, ибо это они придумали, чтобы фирмы, помогающие восстановлению памятников культуры… памятников культуры, – повторил Йот и взглядом осведомился, не обидел ли меня. – Каиниты давно не обижаются, а сифиты… Надо, чтобы эти фирмы имели налоговую льготу. И теперь… – Наш собеседник перевел кончик ручки к прямоугольнику с надписью «таможня». – И теперь, когда я везу табак из старого города в новый или вино из нового города в старый – неважно! – с меня здесь будут брать не N-ую сумму, а N-Z. А теперь следи внимательно! Вот эту самую Z делим пополам между мною (фирмой) и Церковью. Половина Z идет мне в прибыль, а другая половина на восстановление храма. – Йот вежливо улыбнулся. – Экономика любви!!! – И, уютно откинувшись, стал размешивать сахар в стакане, по-городскому позванивая ложечкой о край. – Только если тебе, Ной, придется воспользоваться моим советом, не зевай! Каинитов на мякине не проведешь, а вас, сифитов… – Он глянул на меня поверх очков в золотой оправе: – Требуй свою половину Z после каждой операции, а то тебя сразу начнут уговаривать: пустим деньги в оборот – сумма утроится! И уплывут твои денежки, и ты потом никаких концов не найдешь. Хотя… Как это ни парадоксально, тебя, священника, до таких дел могут и не допустить. Конечно, кое-кого допускают, но не всех. Если тебе люди более менее порядочные попадутся, то храм рано или поздно восстановят. Но уже такую сумму затратят, что семь таких храмов построить можно. Купят тебе лошадку или домик на берегу ручья – и помалкивай в тряпочку! Хоть сифит ты, хоть каинит – ну, это ты и без меня очень хорошо знаешь!
– Признаться, впервые слышу!.. Все, о чем ты сейчас рассказывал – это же ритуал каинитов!.. Видишь ли, Йот, – сказал я бывшему однокласснику, – нравственное домогательство сифитов в отличие от каинитов требует не только чистой цели, но и чистых средств. И здесь никаких компромиссов быть не должно! Каноны сифитов запрещают брать пожертвования от каинитов. А кто берет, тот впоследствии будет расплачиваться за свою духовную слепоту.
Лысина Йота побагровела.
– А если учесть у кого сейчас деньги в подлунном мире, – добавила Ноема, – получается, что восстанавливают не храмы для сифитов, а культурно-религиозную резервацию для них.
– А сифитское богослужение включается в поле лжи! – сказал я. – Это духовное порабощение, Йот!
Он поправил очки и посмотрел на меня непонятным взглядом.
– Это тебя епископ научил?
– Нет, это у нас из уст в уста передается!.. Милостыня (или жертва) с верою в Бога очищает грехи. Но есть милостыня (или жертва) от неправды. Вот и вы заменили жертву налоговой льготой. И принесли ее на жертвенник Богу! Словами просим Бога, чтобы он простил наши грехи, а сами свой грех возлагаем на жертвенник! Это жертва Каина!
Йот чистой тряпочкой протирал очки.
– Ты это серьезно? – добродушно улыбаясь, спросил он. – Нет уж давно ни сифитов, ни каинитов, – добавил Йот с пробуждающимся недовольством…
Спустя несколько часов я сидел, удрученный, у пруда и смотрел в огустевшую воду. Шевелились на дне водоросли. Не было сил, чтобы дойти до пещеры. Я так устал, что собственная тень казалась мешком с камнями.
– Сейчас так, Ной, – успокаивая меня, твердила Ноема. – Сейчас так… – Лучшего слова у нее не находилось, но она принимала мою боль глазами, и мне становилось легче.
– И как же теперь жить?
– Не знаю, Ной! И никто, наверное, не знает. Может, это и неплохо, что Суесловец ничего не привез для храма? А мы можем служить и без храма. Холодно только, ветрено, дождливо, но у Господа много и солнечных дней! Конечно, прихожан будет меньше, если здесь не будет храма, но мы здесь не для прихожан, а для Бога! И Он не даст нам умереть с голоду! А я тебя не оставлю, Ной! Пойду за тобой, как нитка за иголкой.
– Мы будем служить!
– Я буду во всем помогать тебе, Ной! – Ноема, взяв мое лицо в свои грубоватые ладони, целовала меня, и вскоре мое лицо стало мокрым от ее слез.
– Мы будем служить сегодня!
Потом мы часто вспоминали эту ночную службу.
– Смотрю на тебя со спины – и так жалко тебя стало! – говорила Ноема. – Тащишь санки с богослужебной утварью – ступаешь неуверенным шагом. И мне тяжело за тобой идти: я ногу натерла, но мне уже не до нее. Тебя жалко… И мокрый снег пошел. Служили при факелах, и вороны в руинах слушали службу молчком.
21
– Может быть, я понапрасну беспокою вас, господин, но неожиданно скульптор Нир изъявил желание участвовать в нашем деле. И, по-моему, то, что он предлагает, достойно внимания.
Тувалкаин жестом гостеприимного хозяина указал Иагу на скамью возле стола.
У Тувалкаина была отменная память. Прошла ни одна сотня лет с тех пор, как на стене древнего города Нир изваял идола, но изваял так, что бок его и узор башни породили сотканного из неба ангела. В те времена изображать ангелов запрещалось. Тувалкаин помнил шахту, в которой отбывал наказание скульптор Нир, помнил даже, что узники этой шахты вели себя подозрительно послушно, только раз в знак протеста сожгли корзины, в которых таскали руду. Тувалкаин помнил, что в глубине этой шахты, на малахитовой глыбе, Нир вырубил историю каинитов, истинную историю каинитов и при живом Каине изобразил его, убивающим своего брата. Тувалкаин помнил тот день, когда его подручный уродец Ир – маленький, тщеславный, изворотливый, по-каинитски благочестивый, – обнаружил в заброшенной штольне секретную писаницу. В тот же день на городской площади, на которой Нир ваял гигантскую голову Каина, Тувалкаин намекнул скульптору, что обнаружил писаницу. Тувалкаин помнил, как смущенный Нир выронил из рук зубило, и оно со звоном отскочило от брусчатки. Тувалкаин помнил, как через несколько дней Нир признался, что писаницу вырубил он. Тувалкаин помнил растерянность Нира, когда ему было сказано, что в его подземной работе нет лжи. Тувалкаин не забыл, что в новом городе, который он построил своей волей и в котором сейчас жил, статуй больше, чем людей. А если посмотреть на него в солнечный день с горы, то может показаться, что на город спустилась белокрылая стая ангелов. И в том, что город в народе называли городом ангелов, без сомнения, заслуга скульптора Нира. Тувалкаин знал, что несколько лет назад Нир ушел в горы и живет отшельником, хотя в городе у него едва ли ни самый красивый дом. Тувалкаин знал, что ученики носят в горы скульптору Ниру еду и новости, а что творит горделивый разум Нира, Тувалкаин не знал и узнавать не собирался, потому что были дела и поважнее философских идолов Нира. Тувалкаин не ожидал, что Нир откликнется на задуманный им проект в рамках бескровной борьбы с устоявшимся заблуждением сифитов о якобы неминучем потопе. Слова Иагу приятно удивили Тувалкаина.
– Нира всегда пленяли ангелы, но проповедует он любовь к чувственному миру, – рассудительно проговорил Тувалкаин и раскрыл папирус. Глаза его давно пригляделись ко всему на свете, но на этот раз удивились и они. Иагу с беспокойством наблюдал, как изменялось лицо господина. А тот с трудом сдерживал улыбку, а когда она все же проявилась на лице, улыбнулся и Иагу. Тувалкаин поймал себя на том, что смотрит на проект как бы глазами сифитов. Он будто слышал их мысли, возмущенные неугодным творением человеческого духа: каиниты ставят памятники грехам человеческим. На рисунках Тувалкаин узнал баснословное пастбище сифитов, с которого якобы ангелы навсегда забрали Еноха, и на котором в память этого вознесения соорудили жертвенник своему пастушескому Богу и небольшой храм над жертвенником. Во времена тиранства и храм, и жертвенник были разрушены. Тувалкаин узнал пастбище по окаймляющим его наклонным скалам. Их будто положил сверхмощный порыв урагана. «Полегшие» скалы удивительным образом напоминали застывшие волны. Нир воспользовался необычным ландшафтом. В его скульптурной композиции «поваленные» скалы символизировали воды потопа. А над этими «каменными водами» возвышалась строго вертикальная скала, на вершине которой застыла бесстрашная тигрица со спасенным котенком в зубах. А уступом ниже красивая обнаженная женщина протягивала спасающую руку к жестоким водам, из которых тонущий мужчина протягивал матери младенца.
– Как бы от противного, – произнес Тувалкаин, продолжая сосредоточенно разглядывать рисунок. – Скульптурная композиция как бы не отрицает потопа, но как бы говорит…
– …о жестокости сифитского Бога, – закончил Иагу и горячо кивнул.
Тувалкаин скрепил папирусы бечевкой и написал: «Да будет исполнено». И спросил, передавая папирус:
– Кстати, как поживает этот отшельник? Чем дышит?
– Да тем же, чем и все! Дух времени, что ли… Пытается создать человека!
– Из чего же вознамерился создать человека скульптор Нир?
– Из красной глины.
– Как это делали боги, создавая Адама?
– Возможно.
– Человек Нира огромен?
– Нет, возраст десятилетнего мальчика.
– И?
– Он пытается оживить его.
– Оживить кусок глины? Каким образом?
– Он пишет на лбу у глиняного изваяния магическое слово.
– И что же это за слово?
– Это слово «жизнь».
– В камне Нир гораздо умнее. – Тувалкаин ожидал, что Иагу поддакнет ему улыбкой, но Иагу сказал:
– Но глиняное изваяние Нира растет.
– Может, оно еще и говорит?
– Нет, оно молчит, но и Адам у богов поначалу молчал.
– Как имя доглядчика? Ему можно доверять? Он, случайно, не курит зелий?
– Имя его – Иагу. Я своими глазами, господин, видел, как глиняный человечек вырос до размеров взрослого мужчины. Правда, на моих же глазах он треснул и разлетелся на куски.
– А почему ты следишь за Ниром?
– Он встречался с Твердым Знаком, который занимается генетическими исследованиями на чечевице. Он из сифитов… Сын пытается воплотить в жизнь идеи отца.
– О чем же беседовали Нир и Твердый Знак?
– Они спорили… Твердый Знак доказывал Ниру, что искусственные люди смогут приобрести человечность, только познав любовь.
– А Нир?
– Нир смеялся! Он смотрит на искусственного человека как на помощника в трудных работах, в местах, где возможности человека недостаточны. А Твердый Знак, похоже, верит, что когда-нибудь сможет воскресить Сифа, Авеля и Адама.
– Про возвращение в рай Твердый Знак ничего не говорил?
– Нет! Ему, мне кажется, и на земле живется неплохо.
– Весьма странная для сифитов философия. Вы не проверяли, нет ли у них в роду матери-каинитянки?
– Я проверял – нет! Наверное, культуры сифитов и каинитов переплетаются и без нашего участия.
– Твердый Знак – это наша победа, Иагу! – со спокойным удовлетворением проговорил Тувалкаин.
– И еще, господин! Только не подумайте, что я без вашего ведома следил за вашим братом Иавулом-музыкантом. Сведения приходили из косвенных источников. Ваш брат Иавул-музыкант – очень закрытый человек. Наша жесткая жизнь заставила его спрятаться в самого себя. А мы (Иагу чуть было не сказал: «не используем его талант»)… а мы не помогаем в должной степени развернуться его гению. Между тем, его философские мысли…
– Его философские мысли? – удивленно переспросил Тувалкаин.
– Слова Иавула-музыканта не могут не заинтересовать. Он не оформляет свою философию тем или иным привычным для нас образом. Он даже подчеркивает ее бесформенную исключительность. Ведь музыка не имеет формы! Мы оцениваем дерево по плодам и листьям – Иавул судит о нем по мелодии, которую оно испускает. Иавул слышит его! Он слышит каждого человека! И что ценно для нашего общего дела, Иавул через музыку хочет объединить всех людей в гармоничное стадо. И при этом как о будущей данности говорит о времени, когда посвященные станут слушать особую музыку на своих закрытых собраниях.
– Странно, почему он никогда не заговаривал об этом со мной.
– Ну, наверное, эта музыка еще не написана. И еще не понятно, кого Иавул считает посвященными. Но сейчас – не об этом. Иавул-музыкант не раз говорил о мелодиях, исходящих от городских скульптур Нира. Они красивы, как и статуи, но в них доминирует мелодия неудовлетворенности. Это мелодия самого Нира. Он сожалеет, что не может оживить своих каменных ангелов. Однажды Нир предложил Иавулу вдохнуть жизнь в глиняного истукана с помощью музыки.
– И?
– Иавул-музыкант отказался.
– Почему?
– Я не знаю, господин.
