Текст книги "Милостыня от неправды"
Автор книги: Ефим Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
15
«Я подошел к городу усталый, будто много лет скитался по лицу земли. У городских ворот, опустив ладони в цветную лужу, молилась молоденькая румянолицая пророчица. Я присел рядом и еще не отыскал в котомке подаренный Мафусалом жетон, позволяющий мне, не горожанину, свободно передвигаться за белокаменной стеной, как увидел летящего на толстой паутине мохнатого паука. Две белые точки на черной спине не оставляли сомнений, что паук ядовит. Схватив палку, я с усердием стал бить насекомого, но паук непостижимым образом стал проявлять увертливость и избегал моих ударов. И вскоре скрылся в стене между камнями. Когда паук убежал от меня, молоденькая пророчица звонко сказала:
– Видно, этот паук – орудие Господа и послан с поручением наказать какого-нибудь негодяя.
Через городскую площадь трудно было протиснуться. Толпа распирала ее. Беспокойные мальчишки то и дело пересаживались на ветках деревьев, уступая место другим.
– Что здесь происходит? – спросил я у полного кислолицего горожанина. Он с показным пренебрежением покосился на меня. Все же решил сделать одолжение и выдавил из себя:
– Да посекут плетьми дюжину баб, чтобы другим неповадно было.
– А что они натворили? – полюбопытствовал я.
– Ты не горожанин?
Я показал жетон.
– Нищих подкармливали, – учительским тоном сказал кислорожий.
– И за это пороть?
– Да за это убивать надо! – пошутил собеседник и сам засмеялся своей шутке. Смеялся до обнажения зубов.
Рядом со мной мальчишка продавал певчую птичку. Он привязал к ее лапке нить. Когда она ослабевала, птичка взлетала в небо, думая, что освободилась, но мальчишка снова натягивал нить и снова возвращал птичку на землю.
– Посмотри, как этот парень управляется с птицей! – услышал я сзади себя спокойный властный голос. – В этом смысл твоей службы.
Я обернулся. Карета, запряженная ангелами, тронулась, и в окошке я успел разглядеть круглые рыбьи глаза и вытянутую к небу малиновую лысину.
Тут на площади под конвоем появилась позорная повозка с женщинами. Они держались друг за друга. На повозку взошел палач в красном хитоне и в остроконечном красном наглавнике. Он схватил за руку одну из женщин, резким движением вытащил ее из боязливо сбившейся кучки. В наступившей тишине, оттеняемой шелестом листвы на ветру, раздался голос палача – голос человека, который не заснет, если не сделает свое дело.
– Человек без золота – это не человек! Это недочеловек! Это животное! Это хуже животного! В нашем городе никому не позволено подкармливать нищих! – Выражение его лица сохраняло суровость, но похоть от предвкушаемого удовольствия, которое доставляло палачу порка беззащитных, уже просачивалась в голос.
Поднялся одобрительный галдеж. Палач снова обратился к толпе сочным сильным голосом:
– Накажем милосердную?
– Накажем! – отовсюду закричали городские люди. Палач держал за руку Ноему. Губы ее шептали молитву. Циничные руки палача сорвали верхнюю одежду с несчастной. Ноема съежилась.
Преодолевая сопротивление толпы и неодобрительное бурчание, я пробрался к повозке и вскочил на нее. Разорванное платье Ноемы, как флаг, билось в сильных руках палача. Глаза Ноемы были закрыты, из-под коричневых век текли слезы, а с влажных губ слетали слова молитвы. Из толпы выкрикнули:
– Это что еще за придурок?
Я вырвал Ноему и ее платье из растерянных рук палача. И тут увидел летящего паука с белыми точками на спинке. Железная ручища схватила меня за плечо – я застонал от боли и согнулся, но тут увидел, как паук тронул жалом ногу палача между ремнями сандалий, и он закричал так, как кричат корни мандрагоры, когда растение вырывают из земли.
Мы спрыгнули с повозки и бесконечно долго бежали на пятящихся растерянных людей. Поздно горожане забили тревогу и бросились вдогон.
Утром в высокой пшенице дождались мы возок, запряженный двумя лошадками. Добрый возница взял нас, приветливо улыбнувшись охапкам васильков в наших руках. Мы ехали в глубокой полевой тишине и плели венки. Ветровые волны меняли цвет поля, будто над ним пролетали невидимые ангелы, которые непостижимым образом оставляли на злаках свои следы. Мы уморились и дремали, положив головы на васильки. В повозке жили мураши, и мы терпели их щекотание, чтобы не отодвигаться друг от друга. Я все-таки решился рассказать Ноеме о том, о чем хотел рассказать в неусыпном ночном разговоре – я рассказал о папирусе, который прочитал в хранилище. Когда Ноема узнала о содержании Енохова послания, она погрустнела.
– Здесь что-то не так, Ной! Это противно тому, чему учил Енох! Не мог он оставить никакого тайного учения. Енох приходил к людям с открытой душой и чистым сердцем, а не для того, чтобы оставить какое-то тайное учение… Ной, я боюсь за тебя! Ной, не возвращайся в город!
– Какой уж теперь город!
– Я вообще не понимаю, как в городе может существовать храм сифитов! Будут ли священники читать проповеди?.. Я подкармливала нищего калеку: он угодил в колесо водяной мельницы. Он не может работать, но никто не подает ему, потому что по закону города милосердие наказуемо. Это въелось в сознание горожан. Я пыталась объяснить нищему, что так быть не должно, но он соглашается с теми, кто считает его животным. А он знает, Ной, что большие богатства люди стяжали грабежом. Иногда становится жалко всех горожан: ими овладела страсть к золоту. Есть ли оно у них, нет ли его, без него они не представляют своей жизни. Ни молитвы, ни поста, ни сокрушения сердечного – только деньги! Они всех увлекают ко злу, даже нищих калек, у которых их нет! Енох учил: даже если человек сказочно богат, он всегда должен помнить, что в миг может стать бедным. И тогда бедность и все тяготы, связанные с нею, не сломят этого человека. Он может до смерти оставаться богатым, но напоминание самому себе о возможной жизни в бедности ценно в очах Господа.
– Какая пшеница уродилась! – с восхищением сказал возница. – И не первый урожай за этот год! А еще говорят: Бога нет! Глупые люди! Кто же все это произрастил? – И обернулся, надеясь получить от нас слово согласия. Мы согласно кивнули и почему-то заулыбались.
– Ты помнишь легенду о человеке, который спасется в потопе? – спросил я у Ноемы.
– Помню, только это не легенда, Ной, а откровение, оставленное Енохом.
– Ты не помнишь имени человека, который спасется в потопе?
– Помню, его имя – Ной, – разве ты не знал об этом?
– Не знал, пока Мафусал не сказал мне.
– И что он еще сказал? – шепотом спросила Ноема.
– Еще он сказал, чтобы я не обольщался и не воображал, что спасусь в потопе, – как можно суше проговорил я. – И чтобы я не ждал потопа, а то жизнь моя будет бесполезной, потому что никакого потопа не будет.
Ноема посмотрела мне в глаза и серьезно сказала:
– А я верю, что ты и есть тот самый Ной, который спасется в потопе!
– Так думаешь ты одна, – смущенно пролепетал я.
– Это не так уж и мало, если учесть, что об этом вообще мало кто думает… И еще, Ной, я хотела сказать: никогда и не в чем не будет тебе от меня отказа!»
16
В этом месте сатир изрядно попортил пергамент. И я – один из ангелов, которых Господь послал на служение людям, сохранил несколько отрывков, которые делают понятным последующий текст. Надеюсь, что утраченное проявится в несказанном свете пакибытия.
«…мои родители и отец Ноемы лучшего не желали, и вскоре при свете брачных факелов мы сели за скромную трапезу…»
«…из осторожных застольных рассказов я узнал, что отец Ноемы, священник-сифит, отбывал за веру свой срок в карагодском мучилище. Один разбойник, развращенный бесами, проиграл отца Ноемы в карты и должен был убить его. Но зарезать священника не удалось. Он схватил вгорячах какую-то болванку и ударил картежника по голове. Священнику дали еще один срок, уже не за веру, а за убийство. Он скорбел, что не выдержал и пролил человеческую кровь и теперь не может участвовать в богослужении. Но эта задержка на исправительных работах познакомила священника с матерью Ноемы…»
«…мать Ноемы в карагодском мучилище виделась с моей бабкой по отцу – Лией, первой женой Мафусала. Лия с рудников не вернулась и…»
«…когда из города нагрянул мой дед Мафусал. Он был возмущен и устроил в нашем доме такой скандал, что не только отец, но и мать, которая не хотела отпускать меня в город, выпив от свекра поругание, отступила перед его натиском.
– Да там на нашем Ное чуть ли не все закручено! – голосом житейской гордости вещал Мафусал. – И восстановление жертвенника на месте последнего вознесения Еноха, и очистка пруда, и установка памятника. Чуть ли ни сам скульптор Нир ваять будет! И-и… – Мощный кулак Мафусала делал круги над его золотокудрой головой, умножая уважение ко мне, хотя трудно было вылущить из услышанного смысл. Родители мои робко топтались на месте. Во всяком случае, мне так казалось. Что топтались и что топтались робко. И, как мне думалось, не без уважения и не без гордости посматривали на своего сына, рожденного в первобрачный год. С согласия Ноемы я изъявил готовность вернуться в город…»
«…Имея помощником ангела света, отец наспех сшил воловьими жилами кусочки пергамента, по которым мать читала молитвы, и получившуюся книжицу положили в мою котомку…»
«…Не буду описывать перипетии моего обучения… ибо труд мой будет суетен…»
«…Когда я вернулся из долгой отлучки, Ноема сказала, покрываясь стыдом:
– Если ты в городе ходил к каинитянкам… я все равно буду любить тебя… только тогда… я вернусь к отцу!
Я сказал, глядя в сочную бирюзу ее глаз, что в поведении соблюдал стыд и протянул жене золотобуквенную грамоту от епископа. Ноема взяла у меня благословение.
Вечером мы поднялись на крышу нашего дома, уселись на пальмовые пеньки, на которых обыкновенно сиживали отец с матерью, и, глядя на д-образный каменный мост, спокойно говорили о ближайшем будущем.
– Значит, на днях мы отправляемся на высокогорное пастбище? – через хор сверчков спросила Ноема.
– …с которого возносился Енох.
– Будем восстанавливать жертвенник сифитов?
– А помогать нам будет… Отгадай, кого епископ назначил нам в помощники? – Я посмотрел на жену взглядом заговорщика.
– Ной, я не знаю!
– Народный заступник Суесловец!
Ноема опечалилась. Я долго допытывался, что ее расстроило.
– У него всегда было больше склонности к красному слову, чем к честному делу!
– Ноема, – осторожно сказал я, – может, тебе не хочется ехать на высокогорное пастбище?
– Как ты мог подумать, Ной! – с волнением ответила Ноема и своим волнением заразила и меня. – Я всегда думала, что мы с тобой будем жить чистой недорогой жизнью. Как наши родители… Мама-покойница рассказывала одну легенду, может быть, даже не легенду, а быличку. Однажды Енох в молитве спросил Господа: «Господи, известна Твоя забота обо мне. Я был взят живым на небо, я спущен на землю для проповеди о смерти и воскресении, – но есть ли на земле люди, которые достигли большей святости, чем я?» И тогда Господь повелел Еноху идти в одну весь, где проживали сифиты, и обратиться к женщине по имени… Я забыла ее имя, Ной, но это неважно. Женщина была уже в преклонных годах. Когда Енох спросил ее о ее добродетелях, она очень удивилась и сказала, что не делала ничего такого, чего бы не делали другие женщины нашего племени. А потом подумала и добавила: «Может быть, только тем и отличаюсь, что за всю мою долгую жизнь ни разу не прекословила своему мужу». – Ноема доверчиво улыбнулась. – Я буду стараться, Ной, походить на эту женщину.
Я засмущался, и, похоже, и горы засмущались вместе со мной.
17
С Суесловцем мы встретились в урочное время на перроне. Змий, как и в юности, мутно глядел на всех сверху своего нешуточного роста и что-то жевал верблюжьими челюстями. Прокатил мимо поезд, осторожно лязгая колесами, но вдруг что-то железно грохнуло, толпа на перроне вздрогнула, и люди бросились к остановившимся вагонам. Набивались в первые два, потому что большинство ехало до узловой станции. Там надо было успеть на другой поезд, а тот, кто бежал по железнодорожному мосту, как правило, опаздывал или забегал в вагон, когда все места были уже заняты. Поэтому на узловой все бежали по рельсам, огибая сипящий паровоз. Я направился в конец состава. Ноема поспешила за мной. Вагон был занят только наполовину. Ноема уступила мне место у окна, а сама села рядышком и прижалась ко мне. Прямоходящий подошел к нам с нахмуренными бровями. Он молча взял наши узлы и сказал на ходу:
– Здесь будет ду… – Осталось непонятным его «ду»: то ли – душно, то ли – дуть. И привел нас в переполненный вагон, где на узлах в проходе сидели люди. Каждый наш шаг встречали с неудовольствием. Мы ехали стоя.
– Есть быль! – сказал вдруг Прямоходящий, сказал так громко, что полвагона обернулось. Суесловец принялся рассказывать небылицу, и стало ясно, почему мы перешли из свободного вагона в переполненный. Тогда я не знал, что небылицу сию Змий недавно услышал от Йота, который велел пересказать ее мне и Ноеме. Йоту эта небылица досталась от жреца Иагу. Было велено пересказать ее народному заступнику Суесловцу. Небылицу придумал Иагу, точнее – Иавал-скотовод, но Иагу обработал ее для определенных нужд. Впрочем, он на авторство не претендовал. – Однажды Тувалкаин (все почтительно притихли) для сближения двух племен человеческих, находящихся тогда в разделении, пригласил в город каинитов Еноха – сифитского патриарха, чтобы показать, как живут каиниты. Едут Тувалкаин и Енох по дороге и вдруг видят: у обочины застряла груженая зерном телега землепашца.
– Пойдем и поможем землепашцу, – сказал Тувалкаин, останавливая коней.
– Я не хочу пачкать свои белые одежды, – отвечал Енох. – В них я молюсь и созерцаю ангелов!
– Тогда придется тебе обождать, – сказал Тувалкаин и спустился с колесницы в грязь. И помог землепашцу вытянуть застрявшую телегу. В свою колесницу Тувалкаин залез весь в грязи, и одежды его напоминали одежды бедняка.
Неожиданно явился ангел.
– Где ты так испачкался? – спросил ангел у Тувалкаина. Тот рассказал, как было дело.
– А ты, Енох? Разве ты не помогал землепашцу освободиться от плена дороги?
– Это меня не касается, – сказал Енох, – ибо я заботился о белизне одежд, в которых я созерцаю ангелов.
– Ты, Тувалкаин, за то, что не побоялся испачкаться, и вытащил из беды землепашца, будешь вечно править на земле, ибо людям нужен такой бесстрашный, готовый на подвиг правитель, подающий руку помощи попавшим в беду землепашцам. А ты, Енох, довольствуйся белизной своих одежд… Вот такая быль! Или легенда! – Змий взглядом победителя осмотрел слушающий его вагонный люд.
– Это каинитская небылица, – сказал я.
– Без всякого сомнения, что каинитская! – Змий сквадратил подбородок. У Прямоходящего даже зубы сверкнули от уверенности в своей правоте. – Каиниты никогда не боялись погрузиться в грязь человеческой жизни и не боялись брать на себя труд материального управления… – Змий вещал долго. Сперва он ополчился на богатых, которые своим поклонением золоту развращают народ. Змий квадратил подбородок и сурово взывал: – Дети человечества! Вот кого надо спасать! Вот цель жизни каждого человека! И каинита, и сифита! Дети – наше будущее! – Потом скатился на более банальное: – Я!.. Я!.. Я!.. – Потом показал всем картинку с уже восстановленным храмом сифитов на высокогорном пастбище. – Я восстановлю все это! Чтобы иногда люди могли оторваться от повседневных забот, постоять у жертвенника, подумать…
– У жертвенника не думают – у жертвенника молятся Богу! – вставила Ноема, но Суесловец не услышал ее. И продолжал:
– …подумать о вечном, отдохнуть. Храмовая постройка над сифитским жертвенником украсит высокогорный пейзаж!
Слушать его становилось невмоготу.
– Церковь сифитов – один из столпов человеческой нравственности, – учил пассажиров Змий. – Я в экономике особо не разбираюсь – мое дело наполнить сосуд человеческой жизни нравственностью!
– Можно подумать, он в нравственности разбирается, – вылетело у Ноемы, но Суесловец, упоенный собственной речью, и на этот раз не услышал слов Ноемы. Пока он самодовольно пыжился в своей предвыборной речи, обращенной якобы к нам, Ноема говорила мне: – Мы, сифиты, кажемся безумными для мира сего, но мы безумны ради Бога, а мудрость в Боге нам еще предстоит найти. Мы немощны в мире, а Суесловцы сильны. Они в славе, а мы в бесславии. Суесловцы будут гнать нас, а мы будем терпеть. Суесловцы будут хулить нас, но в их хулении не унижение наше, а путь подражания Еноху.
На узловой вагон опустел. Прощаясь с будущими избирателями, Суесловец лез ко всем с рукопожатием. Потом Змий глянул в окно на голубое небо и широко зевнул, отряхнул подол своего штопанного хитона и уселся на свободное место. До нашей станции он крепко спал, что-то жуя во сне верблюжьими челюстями.
К станции подошли подводы, на них лежали обглоданные топорами бревна и желтые сосновые доски, пахнущие смолой. Вожжи головной повозки взял Суесловец.
– Ты только служи! – отрывисто говорил Суесловец, не подозревая о ненависти к тщеславию. Жадными ноздрями он с удовольствием втягивал в себя горный воздух. – А я найду нужных людей… Только служи! А я найду нужные материалы… Только служи! А я обеспечу подводами… Только служи! А я добьюсь… ты только, а я… я… я… я… – Не оставалось сомнений, что Змий энергично примется за дело, с кем-то там вступит в борьбу и достигнет своей цели: восстановит жертвенник сифитов и возведет храм над ним. – Ты только служи, а я… – Мятежный хохолок гордо подрагивал на затылке. Змий пошел по второму кругу: – Жертвенник украсит горный пейзаж!
Я попытался объяснить, что жертвенники возводят совсем не для того, чтобы украшать пейзажи. Но Змий, поглощенный собственной речью, посмотрел на меня с благосклонностью опытного человека, который не хочет объяснять наивному ребенку некоторых житейских нюансов, о которых ребенок даже не догадывается. – Я сделаю!.. Помните, что говорил наш учитель истории, когда мы очищали от мусора железную дорогу? «Работать надо, как Суесловец!» Кстати, Ной, я слышал, что у тебя в родне есть люди, несправедливо убитые в годы тиранства. Сейчас за каждого уморенного можно получить шесть тысяч. Могу помочь в этом деле!
Было весьма печально слышать эти кощунственные слова от человека, который в экономике не разбирается, а разбирается в нравственности. Он болтал безостановочно. При этом следил за дорогой, чмокал и цокал, слегка бия вожжами по спинам лошадей. И говорил, говорил, был яростен на рассказы, впрочем, всем давно известные.
– Приехали! – Змий легко спрыгнул с повозки, вдохнул росистый запах высоких трав, оглядел окружающие пастбище скалы, как бы поваленные страшным ураганом и похожие на окаменевшие волны. У их подножья синел хвойный лес. Суесловец сделал несколько шагов и торжественно остановился. Поискал взглядом дорогу к разрушенному храму, но его бренное око не увидело ее.
– Гиблое место, – изрек Суесловец.
Ноема сказала очень спокойно:
– Это для каинитов гиблое место, а для сифитов в самый раз! – И печально прикрыла глаза большими светло-коричневыми веками. Смертное ухо Змия не услышало слов Ноемы. Лицо его продолжало сиять. Суесловец не мог отыскать дорогу к храму, не мог дать указания, в каком направлении передвигаться по высоким травам. А как хороши были зеленые травы со скромными вкраплениями нежно-сиреневых колокольчиков и розовых гвоздик. Среди трав ртутно и пасмурно мерцал пруд. Повеял ветерок – пруд точно ожил, зашелестели камыши. Я указал рукой, где должна проходить дорога.
– Вон там, чуть правее пруда.
– Да? – Моя догадливость почему-то насторожила Змия, и на его только что сияющем лице улыбчивым остался только большой рот.
Шли высокими пахнущими травами с метелками, и метелки щекотали щеки. Берег пруда был топким, вязким. Наконец выбрели к руинам…
Под карканье воронов, свивших себе в руинах гнездо, Суесловец месил глину в чане и подносил мне. А я, чувствуя теплоту неба, старательно восстанавливал жертвенник. А когда я прочитал молитву на освящение земли для жертвенника, из камышей выпорхнула огромная стая белых бабочек. Через большой пролом в стене они залетели в руины и замельтешили. Мы стояли в бабочках, точно в хлопьях снега. Вороны смолкли, и мы слушали тишину. От белокрылых бабочек все вокруг сделалось легковесным: и руины, и виднеющиеся в проломах скалы. Когда я засыпал жертвенник освященной землей, почувствовал рядом с собой невидимого ангела. Бабочки поднялись и белым мерцающим облаком полетели обратно через пролом в сторону пруда. Пока мы с Ноемой благоговейно стояли на коленях перед восстановленным жертвенником, Суесловец укреплял столбы вокруг руин, прибивал к ним слеги, чтобы алчный зверь не подошел к святилищу.
После трапезы Суесловец удалился в многобедственный мир, оставив меня и Ноему в пастушеской пещере. Суесловец посулил на днях прислать несколько подвод с материалами для восстановления храма.
