Текст книги "Милостыня от неправды"
Автор книги: Ефим Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
12
Я шел в сгущающейся тьме и запоздало упрекал себя в нерасторопности. Каждый лесной шорох казался мне если не опасным, то подозрительным. Падающая на плечо шишка пугала до полусмерти. В темноте стало еще страшнее. Под ногами верещала звериная мелочь. Желтые глаза из кустов заставляли цепенеть от ужаса, ибо в этом лесу обитали звери, которые никакого страха перед людьми не испытывали. Я оборачивался на каждый тревожный звук и вскоре завертелся на месте, когда булга невидимых зверей стала доноситься отовсюду. Животные, не знающие приручения, незримо грудились вокруг меня. И вдруг я услышал человеческий голос:
– Кто ты? – вполне хладнокровно спросили меня.
Я растерялся, но страх свой спрятал.
– Я – человек.
– Вижу, что не ангел. – Говорящий зажег факел, и огонь осветил черноволосого, косматого, широкоплечего, низкорослого человека с нетерпеливым взглядом.
– Я шел от Енохова источника к железной дороге, хотел сократить путь и заблудился, – скороговоркой пролепетал я, – и буду вам признателен, если вы мне поможете выбраться из леса.
– Заблудился ты основательно! – Незнакомец посмотрел на кого-то невидимого рядом, точно ожидая от него решения, помолчал, точно прислушиваясь к неясному ответу и велел следовать за ним. Я поспешил за провожатым.
– В пещере, где жил Енох, есть музыка небес, – неожиданно произнес мой спутник, – но сейчас вряд ли ее кто слышит. Там, кажется, больше заняты продажей воды. А когда слушаешь музыку этой пещеры, хочется встать на колени.
– Я, кажется, догадываюсь, кто вы… Вы – Иавул-музыкант?
– Надо же, кто-то еще знает обо мне, – не без удовлетворения на ходу сказал Иавул другим голосом. И я сразу запутался, какой голос его, а какой для него чужой. – У меня здесь неподалеку небольшая пещера. Я иногда уединяюсь в ней. Здесь я пишу музыку. Город стал невыносимо шумным. Кузнецы лупят молотками по железкам. Когда их храмы были под землей, никто не слышал звуков наковален. Тувалкаин свой культ сам же и рассакрализовал. Впрочем, теперь он занят другим, а его кузнецы гремят молотками на каждом углу. Как прикажете писать музыку? Колесницы опять же грохочут по мощеным мостовым. Впору самому прятаться в древние храмы, но подземелья меня всегда угнетали. Хочется выше, выше, в бесконечную вышину, поближе к вечности. А в подземных храмах чувствуешь себя так, будто еще не проклюнулся на белый свет. В городе можно писать только гимны! И еще изобретать свистки для стрел, которыми отпугивают животных… Немного передохнем! – Иавул воткнул факел в расщелину между камней, вынул из-за пазухи черную свирель из бивня выравнителя, и, размяв губы, заиграл. Он дул в бивень и закрывал пальцами дырочки. При этом лицо музыканта надулось и стало безобразным. Но никаких звуков не издавалось. А в лесу вдруг стало тихо. Иавул отнял губы от музыкального бивня, и заросли музыки вдруг заполнили темноту леса. Лицо Иавула разгладилось.
– Этот инструмент я смастерил в то же самое время, когда мой брат Тувалкаин выковал меч, которым убили Каина. Об этом мече, который прервал жизнь, – ну, может, не совсем достойного, но человека, – об этом мече написаны папирусы, их изучают в школах. О моем маленьком чуде никому ничего неизвестно. Поначалу меня это обижало, но потом я стал мудрее. Тебе будет не вполне понятно то, о чем я говорю, но все чудесные вещи, которые привел в жизнь своим гением Тувалкаин, не имеют в своей гамме семи нот… Как давно это было! Будто в какой-то другой жизни и с другим человеком. Я срезал тростник для дудочки, а он оказался ущербным. Должно быть, его прогрыз какой-то усердный жучок. Но я пригубил трубочку, и она издала необычные утробные звуки. Когда я закрывал дырочки пальцами, звуки менялись. Тогда это открытие поразило меня… Я не спросил, как зовут тебя, юноша.
– Ной.
– Ной? Странно, мне казалось, что люди с таким именем не должны бояться зверей… – Голос Иавула без всякой причины поменялся. – Нам надо идти, а то мы не доберемся к опушке и до рассвета.
– Поверьте, я не хочу, чтобы этот мир погиб в водах потопа, – на ходу сказал я.
– Ну, это у вас от молодости. С годами такая благость проходит. Но я – совсем не об этом. Я хотел спросить, не было ли тебе каких-нибудь откровений?
– Нет!.. Правда, я вижу сны, но сифиты…
– Сифиты верят не всем снам! – останавливаясь, сказал Иавул. – И все же я прошу вас рассказать хотя бы один из них.
– Эти сны отличаются от обыкновенных снов отсутствием уверенности в пробуждении. Я (по прихоти сна исполненный годами) сижу у открытого люка ковчега и очищаю одежду свою от нечистот. Моя жена и мои дети со своими женами стоят у края ковчега и смотрят вниз на утихомирившуюся воду. По прихоти сна я могу видеть их глазами. Затопленный город медленно уплывает от нас. Если бы ни его удаление, можно подумать, что ковчег неподвижен. Над ним кружат выпущенные птицы. Солнце просушило бревна дерева гофер, и на них обильно выступила смола. Они прямо-таки испускают смолянистые испарения. Я робко спрашиваю себя: неужели нет того мира, в котором я прожил пять раз по сто лет. И не могу понять, сожалею ли я об этом. Но вот в мои мысли пробираются возня и шум из утробы ковчега. Я слышу душераздирающий крик: «Нас тянет в воронку!» Страх едва не останавливает биение сердца, но по прихоти сна я вспоминаю о книге Еноха и только с ней связываю спасение. Я снова пробираюсь в центр ковчега, где меня ждет спасительная книга. Сыновья мои спешно задраивают люк. Я лезу по ревущим и блеющим животным на идущий от книги свет, излучаемый алмазами на ее золотом окладе. Ковчег накренился. Нас засасывает в воронку. Я замираю перед книгой. Алмаз сияет ярче, мерцают обременяющие его жемчужины. Моя трепетная рука – уже на уголке оклада. И свет от жемчужин красного цвета уже просвечивает мои пальцы. Животные притихли. Алмаз сияет ярче, внутри его будто заблестело вращающееся веретено. И сон отлетает, унося с собой воды потопа…
– Ты слышишь музыку, Ной? Не когда кто-нибудь ее исполняет, а – музыку окружающего мира.
– Нет, не слышу.
– Жаль, очень жаль! – проговорил Иавул и продолжил путь. – Мне казалось, что Ной, тот самый Ной, который спасется в водах потопа (если он, конечно, будет), должен слышать не только музыку небес, но и музыку допотопного мира, иначе придется предположить, что суду воды подлежит и музыка, и ее не будет у обновленного человечества. А что это за человечество, у которого не будет музыки? Музыка – самое большое чудо в мире, более того, много более, – источник всяких чудес! Стоит ли тогда… Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Я стараюсь понять вас.
– Есть музыка этого, допотопного мира. Слышал, как запел лес, после того, как я заставил замолчать его музыкальным бивнем? Слышишь, как поет лес сейчас? Так может петь только допотопный лес. Звуки послепотопного мира станут беднее и бледнее. Поверь мне! Хотя люди пророческим словам верят неохотно. Когда вернешься домой, послушай, как поют скалы. Ветер ударяет в них и издает звук, которого не будет после потопа, ибо и ветров таких не будет. Лес не будет так величественно шуметь – все измельчает! И человек измельчает. В каждом человеке, Ной, есть своя музыка, музыка его жизни. Я слышу и твою мелодию. Ты человек обыкновенной жизни, но музыка твоя очень мощная. Она как бы и не твоя, хотя исходит она из твоего сердца. Это музыка другого мира, который вы, сифиты, называете пакибытием. Но в тебе живет и только твоя мелодия. Она в гармонии с мелодией, исходящей из твоего сердца. Моя беда в том, что моя мелодия сложна, но во мне нет гармонии с мелодией, исходящей из сердца. Но вот загадка! Я не хочу, чтобы моя личная мелодия упрощалась за счет гармонии с небесами. Мне не понятно, зачем небеса хотят сделать меня примитивнее. Впрочем, что это я так пекусь о нашем допотопном мире? Сам я уже давно в нем не живу. Я живу в музыке, слушаю и созерцаю ее как бы изнутри ее самой.
– Я ищу книгу Еноха, и есть предсказание, что она переживет потоп, – сказал я, желая угодить Иавулу-музыканту. – И, может быть, в этой книге будут нотные знаки, передающие музыку допотопного мира.
– Думайте над своей глупостью, молодой человек! Я скорее поверю, что в каком-то поколении после потопа народится человек, который услышит допотопный мир и пакибытие. А что можно передать знаками?.. Ну, кое-что, конечно, можно, – заспорил он сам с собой. – Понимаешь, Ной… Я в совершенстве владею всеми музыкальными инструментами, большинство из которых сам же и придумал, но когда я пытаюсь воспроизвести на них мелодию, которую слышал, скажем, из горнего мира, получается лишь далекий отзвук того, что я слышал. Той гармонии в этом мире быть не может! Как и того хаоса! Но вдруг приходит мелодия, даже не сама мелодия, а как бы ее тонкое предчувствие. Она взывает ко мне оттуда, из пакибытия, но я не могу поймать ее. Это мучение! Даже если я приручу ее, то услышу лишь маленький отрывок. И когда услышу его чисто, на меня нападает страх, что этот драгоценный намек на мелодию исчезнет и никогда не повторится. И я трепещу. Эту музыку, должно быть, до грехопадения слушали Адам и Ева. Но кто сочинил ее?
– Сам Бог! Ангелы – не творцы.
– Весьма спорно! Может, музыка, которую я слышу, зарождается только во мне. Таков замысел богов обо мне… Глупое тщеславие мешало поговорить с Адамом, пока он был жив. И вот я разлагаю небесную гармонию на примитивные звуки (а иначе, юноша, их не исполнить) и по сути дела сочиняю свои мелодии, но они только – искаженный облик божественных созвучий. Та мелодия, из того пакибытийного мира – она не поддается. Она за гранью моих (а, может, человеческих) способностей. И я беспомощен. Хотя… хотя иногда удается передать тончайшие оттенки. Тончайшие! Есть звуки, которые как бы уже и не звуки. – Иавул остановился и передал мне факел. Иавул заиграл на роге выравнивателя. И – о, чудо! – все лесные голоса слились вскоре в одну мелодию. Иавул задыхался. Голос его не совпадал с дыханием. – Мне всегда не хватает воздуха.
Забрезжил рассвет. На небе, за редкими деревьями появилась серенькая полоска.
– Одного не пойму, – сказал Иавул-музыкант, глядя на разрастающуюся светлую полоску, – если предположить, что музыка пакибытия от вашего сифитского Бога, то почему Он проявляет ее через меня, каинита?.. А, может быть, я – только делатель инструментов? И мелодии, которые кажется мне тонкими, для другого человека – примитивны. Он носит их в себе, не подозревая, что должен поделиться своим богатством с другими. И должен ли? Может, должен сберечь их для другого мира, куда мы попадем после смерти? Если есть люди, которые носят в себе музыку и молчат, то я снимаю перед ними свой наглавник. Но если музыки в них нет, почему бы мне не поделиться с ними, хотя бы для того, чтобы украсить их жизнь? Сифитское предание о потопе говорит о спасенных животных, но оно не исключает, что может быть спасено что-нибудь еще, например, музыкальные инструменты… Ной, как сейчас в школах объясняют происхождение музыки?
– Нам говорили про небесного петуха с золотыми перьями, который живет на высокой, уходящей в небо горе. Мы слышим его утром, когда солнце еще купается в водах…
– Довольно красиво, – прервал меня Иавул. – Слышишь, Ной, как по утрам поют птицы? – И я удивился улыбке музыканта. Он подкупал неисчерпаемой способностью удивляться простым вещам. И я еще долго слушал вместе с ним допотопный мир. А когда совсем рассвело, Иавул сказал: – Никогда, Ной, не ходи вон в те леса! – И взглядом указал на местность, где нежно голубели горы, у подножий которых раскинулись рощи апельсинов. – Там творятся страшные вещи! Когда-то там генетические опыты проводили над растениями – теперь проводят над людьми и животными! Создать человека пока никто не в силах (что-то их останавливает) – создают кинокефалов и сатиров, но и они живут недолго, а во время своей кратковременной жизни ведут себя весьма агрессивно. Кто знает, может быть, когда-нибудь кому-нибудь и удастся создать человека, – меняющимся голосом произнес Иавул, – и даже усовершенствовать его. Мне даже сон однажды приснился: Тувалкаин создал человека с одиннадцатью пальцами на руках и подарил его мне. Чтобы взять некоторые аккорды на струнных инструментах, Ной, человеку надо иметь одиннадцать пальцев. – Иавул усмехнулся. – Не знаю, зачем я говорю тебе об этом. Пока ни кинокефалы, ни сатиры не могут прожить больше нескольких дней. Они разлагаются на глазах. Их гонят в ущелье на убой, а они, наполовину растлевшие, в беспомощном бешенстве бросаются друг на друга. Пытаются освободиться от цепей и при этом издают душераздирающие звуки. И это тоже музыка допотопного мира!.. Держи путь вон на то дерево! – на прощание сказал Иавул.
13
Приезд Тувалкаина удивил Иавала-скотовода.
– Что-то ко мне зачастили гости, – вместо приветствия проговорил он. – На днях приезжал правнук Еноха-сифита по имени Ной.
– Я слышал про него, – сказал Тувалкаин, удрученный видом опустившегося брата. – Мы опасались, что юноша возомнит себя пророком, но, к счастью, наши опасения не подтверждаются. С ним все нормально: он будет служить в сифитском храме.
– Что же здесь нормального? – смиренно усмехнулся Иавал, поглядывая на мех пшеничного вина в руке Тувалкаина.
– В н а ш е м сифитском храме, – уточнил Тувалкаин.
«Всех объединил и возглавил», – не без уважения подумал Иавал, засмеялся и увидел себя как бы со стороны. Зрелище было печальное. Иавал увидел, как мягким движением своей большущей руки предложил Тувалкаину сесть. Тот сделал вид, что изрядная запыленность ковра не смущает его и сел.
– Я привез тебе одну вещь, Иавал. – Тувалкаин дал знак слуге, и тот положил в руку хозяина змеевик. А Тувалкаин положил его на ковер у ног Иавала-скотовода.
– Ты даришь его мне, Ту? – спросил Иавал, не понимая намерений брата. Тувалкаин посмотрел на Иавала со скупым сожалением. Все вокруг Иавала вызывало жалость: и подгнившие безшкурные жерди шатра, и пропыленные ковры, давно потерявшие рисунок, и развешанное тут и там тряпье. – Я не верю в твое бескорыстие, брат! – прямо сказал Иавал.
– Либо ты бросишь пить и с помощью этого змеевика наладишь торговлю пшеничным вином и вернешь себе свои стада и, может быть, восстановишь жертвенник, либо сопьешься окончательно! Ты, Иавал, не просыхаешь почти столетие. Мне ты нужен трезвым, – сказал Тувалкаин не своим голосом.
Иавал пристально посмотрел в глаза брату.
– До того, как начался твой великий запой, ты имел обыкновение раз в седмицу (я не знаю, какими законами творения ты пользовался, Иавал, и где находил ты знания, какие ангелы тебе их собирали), но раз в седмицу ты как бы из ничего создавал двухлетнюю овечку или молочного кабанчика, которых съедал на обед. Или на ужин – не знаю. И если это правда, а я просто уверен, что это твое безобидное развлечение – правда, если это так…
Не в силах утерпеть, Иавал схватил привезенный Тувалкаином мех с пшеничным вином и налил себе в чеплашку, изрядно замочив ковер. Выпил и прикрыл глаза, точно созерцая, как жидкость расходится по членам. Не открывая глаз, сказал:
– О н и стали нашептывать мне, чтобы я как бы из ничего, как ты говоришь, создавал себе подобного. Это не какие-то выдуманные истории, записанные на пергаменте, это правда, Ту! Это жуткая правда! Я не захотел, чтобы духи помыкали мной, и я в глубине души рад, Ту, что у меня их всех украли.
– Ты знаешь, кто их украл у тебя?
– Не знаю! И знать не хочу! Но думаю, что это твои люди, Ту. Украв духов, они почувствовали в себе некие способности, которые якобы дремали в них. Твои люди не знают, что эти способности – не их. Это способности падших ангелов! Конечно, и от человека требуется талант. – Иавал налил себе еще чеплашку и выпил, но уже не так жадно. Тувалкаин усмехнулся и увидел себя как бы со стороны.
– Своими словами, Иавал, ты напоминаешь мне Еноха-сифита. – На глубине голоса Тувалкаина слышался чужой голос.
– Мне это сравнение не обидно, Ту! – Странное ощущение не покидало Иавала: он будто отделился от себя самого. – Хотя ты и называл меня в свое время степным бандитом, я был и остаюсь самым свободным каинитом на свете. И мне было неприятно ощущение жизни под воздействием высших духовных сил. Думаю, тебе это знакомо, Ту! Помнишь, того кузнеца, которого духи заставляли повторять одно и то же слово? Порой он успевал сказать, что кто-то говорит из его головы. Те, кто поселился в наших головах, Ту, мощнее и хитрее. Они находятся с нами как бы в гармонии, и мы не замечаем их внутри себя, как бы не замечаем, Ту!
Тувалкаин с испугом увидел, что Иавал пьет ячменное вино, а, стало быть, говорить не может.
– То, что мы задумали, Иавал, нуждается в большом духовном опыте человека, – сказал Тувалкаин не своим голосом, который не совпадал с дыханием.
– Стало быть, Ту, ты собрался создавать людей, – усмехнулся Иавал и с опаской глянул на брата. Хотелось еще выпить, но Иавал сдержался.
– Но ты, ведь, тоже… пробовал? – с надеждой спросил Тувалкаин.
– Это получилось как бы само собой, но я сразу остановился… я испугался.
– Чего ты испугался? Насколько я тебя знаю, этот глагол вообще неприменим к тебе!
– Это трудно объяснить, Ту. Если ты встал на этот путь, то вскоре вспомнишь меня. Тут дело не во мне, а вообще во всех нас… в людях… Мы – творцы, и высшим духам мы нужны как творцы, а мы управлять ими не можем. Они ловят нас на иллюзии своей управляемости! – Иавал усмехнулся и налил себе еще чеплашку. Он видел себя как бы со стороны и нравился себе все больше и больше.
– Иавал, мы сможем обойтись и без тебя! Но твой духовный опыт очень обогатил бы наши исследования. Что может быть страшнее смерти, Иавал? Освободить человека от смерти, – есть ли задача выше и благороднее? Здесь, на земле, человек должен чувствовать себя, как Адам в раю. И не будет строить из себя святош, как всякие там енохи и сифы. Исследователи человека существенно продвинулись в своих изысканиях! И еще раз повторяю: мы заинтересованы в твоей духовной помощи, – заманивал Иавала Тувалкаин. – Уже сегодня мы можем многое – завтра мы существенно продлим жизнь человека. Разве человек не достоин того, чтобы жить не пятьсот-семьсот лет, как сейчас, а значительно дольше? Где твоя дерзость, Иавал? Ты же – каинит!
– И все это мне говорит человек, уничтоживший тысячи людей!
– Если у нас все получится, мы их воскресим! Если тебе от этого легче… А пока я оставляю тебе змеевик, и пусть слабые сопьются и захлебнутся в своей блевотине!.. Я бы мог, Иавал, подарить тебе все утерянное тобой и дать больше, много больше, но ты – каинит, а, значит, горд и не примешь моих даров. Поэтому я дарю тебе не рыбу, а удочку…
14
Оставшись один, Иавал выпил еще чеплашку пшеничного вина, привезенного Тувалкаином, и сказал сам себе:
«Во-первых, надо выяснить, почему я, потерпев в духовной войне поражение, остался жив. Кто за этим стоит? Понятно, сволочи, понятно, расстрелять, но – кто? Может быть, дело не только в людях? Может, мои духи-помощники были не такими уж и помощниками? Может, им тошно без подлости, и они сами спровоцировали духовную войну? Без человека они сражаться не могут. Они даруют нам сверхчеловеческие способности и заставляют воевать. Но воюют ли духи без согласия человека? Может, им нужно слово – мое или моего врага? Но кто мой враг? И смогу ли я помириться с ним, если духи этого не захотят?
Что говорит мой опыт? А у меня большой опыт! Я стал жрецом, когда животные день и ночь пытались сравнять с землей основанный Каином город. Жуткие были времена!.. Мы стреляли в них камнями, стрелами, дротиками, ошпаривали со стен кипятком, превращали их в месиво, а они все равно шли и шли. После боев сжигали зверье во рву. Звериной кровью заливали погребальные костры. О, это были битвы! И птицы были против нас! Помнится, плели сеть. Ею был накрыт весь город. Постоянно заделывали прорехи. Так мы жили в первом городе. Боги точно прокляли нас! И мы воевали с этими проклятиями… Кто-то лежит посреди улицы с отгрызанной рукой и бледным лицом. Тут же издыхает здоровая болотная кошка. Чем крепче укрепляли мы стены, тем яростнее восставало на них звериное стадо. Вот когда я стал жрецом! Это так. А раз так, значит, я могу во всем разобраться… Надо выпить! Только два глотка, и потерпеть до заката!.. Так… На чем я остановился? Когда у меня украли духов? Когда я бывал в неумеренном подпитии, духи оставались при мне. Но молился я редко. Я забросил капище. Это первое, но не главное! Но животные еще слушались меня. Когда я (или духи) готовил (готовили) как бы из ничего поросенка, духи, естественно, тоже были со мной. – Иавал поднялся и заходил по шатру. – Когда у меня появился соблазн из ничего сделать человека… Человека! Значит, какой-то жрец (или клан жрецов) занимался тем же самым, и я невольно вторгся в сферу их интересов. И поскольку я испугался и перестал волхвовать, духи, которых я невольно позаимствовал у тех жрецов, ушли обратно к ним, пленив и моих помощников, даже тех, которые помогали мне пасти скот. Или они просто-напросто разбежались от моего ничегонеделания, а скот мой растащили не пойми кто. Сволочи и дерьмо – расстрелять!.. Но кто стоит за созданием как бы из ничего человека? Сифитов отметаем – стало быть, свои! Сволочи и дерьмо – расстрелять! А из своих серьезно этим делом могут заниматься только мой брат Тувалкаин и его жрец Иагу. Поэтому я и остался живым в духовной войне: я с ними близкой крови… Тогда зачем сам Тувалкаин приезжал сегодня? Хотел вернуть мне человеческое достоинство по братской любви? Нет, это на него не похоже! Потому как он – сволочь и дерьмо!.. Он приезжал потому, что собирается вернуть мне духов! И вернуть так, будто я сам верну их себе. Потому что жрецы Тувалкаина, воссоздав как бы из ничего какую-нибудь зверушку, не могут долго поддерживать в ней жизнь. И каких бы результатов они не достигли, им нужен я, нужен мой духовный опыт, им нужны духи, которых только я способен удержать возле себя и которых не может удержать весь их клан. Они еще не знают, что, подчиняя себе духов, доходишь до духа, которому нельзя не подчиниться самому! А, может, уже знают, уже дошли и испугались. Может, уже испугались духов, которых я в силах подчинять себе! Если они, конечно, не притворяются, заманивая меня в ловушку. Жрецы Тувалкаина не умеют восхвалять духов, не знают, что они падки на лесть. А я знаю. Тувалкаин сегодня не мог рассказать мне о давешней духовной войне, ибо войны жрецов ведутся тайно. И помалкивать надо как о друзьях своих, так и о врагах своих… Молодец, Иавал! Правда, молодец! Еще бы пить бросить! Хоть сифитскому Богу молись!.. Но если я прав, то в предстоящей духовной битве я выиграю почти без боя. Тувалкаин и Иагу сдадут мне всех своих жрецов вместе с их духами! Конечно, Тувалкаин инсценирует какое-то духовное сопротивление, чтобы польстить мне. Как ты по-бабьи жесток, Ту! Я знаю, что твои жрецы – сволочи и дерьмо, – но зачем убивать их моими руками?.. Кстати, а почему мне раньше не приходилось никого убивать? Потому что я был самым сильным жрецом и на низших духов и их перемещения не обращал внимания. Те подчинялись только по своей духовной иерархии, без человека. Но вот настало время, когда без этого просто нельзя, ибо дело задуманное Тувалкаином, требует помощи высших духовных иерархов, а этим уже нужна человеческая кровушка».
Таким образом Иавал размышлял до глубокой ночи. Иавала беспокоила похмельная неувязка членов его тела, и он мимовольно поглядывал в сторону винного меха.
Той же ночью Иавал отправился на поиски душ враждебных жрецов. Он лег на пропыленный ковер и стал ждать полночи, ибо только в полночь можно было рассказывать заветные сказки, которые опускают тебя в подземный космос. Иавал еще видел безшкурные жерди шатра, чувственные звезды падшего мира, а духи из потусторонности уже подлетали к человеку и шептали:
– Кэ-э! – И под их заискивающий шепот Иавал начал схождение в подземный космос.
