Текст книги "Двойной контроль"

Автор книги: Эдвард Сент-Обин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

9

Себастьян пришел в той же одежде, в которой он явился на прием на прошлой неделе: джинсы, грязные кроссовки и зеленый свитер с большой дырой на правом рукаве, из которой торчал голый локоть в окружении толстых нитей раздерганной шерсти. Он уселся в кресло, нервно свернул куртку и прижал к животу, словно не зная, куда ее лучше положить, но, как предположил Мартин, еще и потому, что не хотел лишиться своеобразного защитного слоя.

– Я на таблетках, – вяло сказал Себастьян, – поэтому чувствую себя каким-то раздерганным. Подрезанным. Может, прилягу на кушетку. Чтобы войти в роль, ну, как в кино. Только в реальности.

Мартин удержался от вопроса, какое слово в данном случае подходит больше: «реальность», «роль», «ролик», «нереальность» или «раздерганность», потому что в первую очередь следовало не пустить Себастьяна на диван.

– На нашей первой встрече, – начал он, – мы сидели лицом к лицу, вот как сейчас, так что, может быть, лучше продолжить в том же духе, пока мы с тобой не познакомимся поближе и не сможем рассматривать проблемы вместе.

– Может, прилягу на кушетку, – повторил Себастьян, будто не слыша.

– Да, конечно, но кушетка здесь для того, чтобы помочь человеку в спонтанных ассоциациях, а у тебя нет проблем со спонтанными ассоциациями.

– Были, когда я был в больнице.

– Нет-нет, я не в том смысле. Спонтанные ассоциации – это термин для обозначения неожиданных связей, возникающих в уме, но у тебя они возникают все время. И спонтанно.

– А когда мы начнем?

– Мы начали, когда ты вошел в кабинет, – ответил Мартин, – и сказал, что от лекарств чувствуешь себя подрезанным.

– А теперь я чувствую, что вы за мной следите.

– В некотором роде да, но это потому, что мы с тобой – в одной команде расшифровщиков и стараемся раскрыть одни и те же секреты, чтобы уменьшить твои страдания.

– Как в Блетчли-Парк.

– Да.

– Мы конструируем машину Тюринга, чтобы корабли не тонули.

– Совершенно верно.

– В одной команде со мной не хотел быть никто. Ну, с тех пор, как у меня начались приступы.

– А я хочу, чтобы мы с тобой были в одной команде, – сказал Мартин.

– Я вам не верю, – сказал Себастьян; по его лицу было похоже, что он вот-вот расплачется, но он тупо уставился на ковер и после долгого молчания произнес: – Мама всегда просила меня подрезать вершки и корешки у стручковой фасоли, когда готовила воскресный обед. А сейчас я весь подрезанный из-за клозапина, а еще из-за того, почему я его принимаю. Лекарство и причина неотделимы. Как сиамские близнецы. Брат Дэвида Боуи был шизофреником, а Дэвид Боуи – суперзвезда. Русская рулетка. Если ты конченый человек, значит ты все-таки был кем-то. А я никогда никем не был. Внутри только тонущие коты, которые дерутся в мешке, а мешок кто-то держит так, что уцелеет только один кот, если взберется на самый верх по головам остальных.

Мартин, никак не комментируя, дожидался, когда поток ассоциаций остановится, будто орнитолог, который в полной неподвижности наблюдает за стаей перелетных птиц, направляющейся к берегу. Их нельзя было спугнуть, нельзя было спросить, кто именно держит мешок, еще и потому, что Себастьян сам пока еще этого не знал.

– А ты можешь рассказать мне о своем первом приступе? – спросил Мартин.

– Ага, – сказал Себастьян.

Он встал и улегся на кушетку, все еще прижимая свернутую куртку к животу. Мартин не стал его останавливать, чтобы не прерывать рассказа, хотя и полагал, что Себастьяну лучше сидеть в кресле, а не лежать.

– Впервые это произошло, когда мы с Саймоном баловались травкой. Мы с ним дружили еще с начальной школы, но сейчас видимся всего несколько раз в год. Он навещает меня из жалости, представляется верным другом, но встречи со мной не приносят ему никакой радости. А раньше нас называли «не разлей вода», ну знаете, такое глупое выражение. В общем, мы пошли на Портобелло-роуд, и я вдруг начал слышать мысли прохожих, как будто быстро-быстро ловить радиостанции на шкале приемника, и все эти слова просто взрывались у меня в голове. Я сказал Саймону, что Портобелло-роуд должна называться Порталбелло-роуд, потому что она – портал в другое измерение, а Саймон заржал, потому что решил, что я просто укурился и несу всякую хрень. Ох, извините. – Он оборвал свой рассказ. – Все так сразу накатило, как будто флешбэк. Лучше я пересяду в кресло. На кушетке мне боязно, потому что я не вижу, что вы делаете. А вдруг вы меня пырнете авторучкой в глаз. Или в спину.

– Ничего подобного я не сделаю, – произнес Мартин серьезным тоном.

– Ну да, я вам вроде бы верю. – Себастьян уселся на край кушетки и, раскачиваясь, прижал к себе свернутую куртку. – Вообще-то, я знаю, что все это выдумки, потому что я на таблетках, но ощущение слишком сильное. Иногда все кажется сильнее, особенно если знаешь, что это неправда, потому что на то, чтобы это представить, уходит слишком много сил, если вы понимаете, о чем я.

– Да, понимаю, – ответил Мартин. – По-моему, ты очень внятно это выразил.

– А теперь вы меня умасливаете. Подрезанный и умасленный. Прямо хоть на королевский стол подавай. Мама бы загордилась. – Себастьян пересел в кресло, с какой-то унылой подозрительностью уставился на Мартина и продолжил: – Так вот, я сказал Саймону: «Ты чего, не врубился? Все думают, что за нами наблюдают видеокамеры, и датчики задымленности, и дикторы в телевизорах…» А Саймон ответил: «Ну, долбаные видеокамеры и так за нами наблюдают», а я сказал: «Ага, но на самом деле за нами наблюдают зеркала! Потому что, когда смотришь в зеркало, оно тебя засасывает и ты видишь самого себя, а потом оказываешься в ловушке за стеклом». Саймон разозлился, обозвал меня параноиком и мудаком, сказал, что я ему весь мозг вынес, и ушел. Бросил меня одного. – Внезапно Себастьян рассердился. – И вот что я при этом почувствовал, а, доктор Всезнайка? Кто здесь долбаный специалист? Мой так называемый лучший друг бросил меня одного, в толпе, а у меня первый приступ, поэтому я чувствовал себя покинутым, вот. Долболом.

– Мы не знаем, что ты чувствуешь, пока ты нам этого не скажешь, – невозмутимо произнес Мартин. – Ты мог испытывать огорчение, страх, злость, равнодушие или облегчение.

– Вот-вот, я и испытал облегчение. – Теперь Себастьяну хотелось со всем соглашаться. – Я решил, что если он не понимает, то мне без него даже лучше. Он мне только мешал осознать что-то очень важное и глубокое.

– Про зеркало? – спросил Мартин.

– Ага. Я понял, что все небо – это зеркало, огромное зеркало, как серебряная крышка на блюде, чтобы мы не остывали, пока Смерть нас не сожрет. Я знал, что только я еще не попал под его власть, поэтому я сосредоточился и послал синий луч изо лба в небо, чтобы оно разбилось, а зеркало послало в меня желтый луч с неба, и этот желтый луч стал вталкивать синий луч обратно мне в голову, чтобы ее расплавить. Я сопротивлялся изо всех сил и в конце концов разбил небо, и осколки зеркала рассыпались по всему Лондону. Такой красоты я в жизни не видел! И все зеркала в городе почернели, и я всех освободил.

– Наверное, ты чувствовал себя очень могущественным, – сказал Мартин.

– Ага, – ответил Себастьян. – Очень классное чувство, но в то же время мне стало очень страшно. Я знал, что небо взбесилось и попытается мне отомстить. Тут как раз подошли два полицейских и хотели меня арестовать, сказали, что я буяню в общественном месте, потому что когда я боролся с небом, то орал и швырял в него одеждой, пока не остался голышом, но тогда я этого не заметил. Я попытался убежать, но они меня поймали, вывернули мне руки, запихнули в машину и отвезли в отделение полиции, а я вопил в окно, чтобы предупредить людей, что осколки неба летят наверх и снова склеиваются в купол. Тогда меня первый раз и отправили в лечебницу. Там мне давали таблетки, желтые, но я понял, откуда они, и отказался их принимать. В конце концов мне начали делать уколы, раз в две недели, а потом сказали, что я могу вернуться домой, к родителям, в так называемый домашний уход. Только я ненавижу жить с родителями, а они ненавидят жить со мной, поэтому это не очень подходящее название.

– А какое название подходящее? – спросил Мартин.

– «Кот в шляпе»[12]12
  Знаменитое стихотворение американского детского писателя Теодора Сьюза Гайсела (1904–1991), известного под псевдонимом Доктор Сьюз.


[Закрыть] подходит больше, – сказал Себастьян.

– Или кот в мешке.

Себастьян уставился на Мартина.

– Я понимаю, что вы делаете, – сказал он. – Я понимаю, что вы делаете, но это просто мертвые слова, вот как «шизофрения». Врачи говорят, что у меня «шизофрения», но это просто слово. Оно не значит, что они что-то понимают. Говорят, что это генетическое, или из-за химического дисбаланса, или из-за травки или там спидов, но они же не знают, что это, что это такое на самом деле…

Себастьян застопорился в своих попытках выразить словами беспомощность языка.

– Здесь нас интересует только одно, – сказал Мартин, – а именно то, что чувствуешь ты сам, то есть как ты это ощущаешь, твои личные переживания. И чем лучше мы это поймем, тем меньше ты будешь страдать.

– Таблетки принимать тяжело, потому что из-за них я набираю вес и меня все время клонит в сон, – объяснил Себастьян, – а тот день был самым важным днем моей жизни, самым живым, а теперь, когда я перестаю принимать таблетки, все не так, как тогда. Все становится сумбурным и страшным, наверное, потому, что клозапин отнимает у меня силы. Запинай меня в клетку, запинай меня в угол, запинай пинками. Я называю клозапин Волшебником страны Озапин, потому что, когда приходишь туда, там все фальшивое, как Волшебник страны Оз. Просто обман и фокусы. Он тебя не вылечивает, а только обманывает и делает все фальшивым.

– Что ж, если ты согласишься, то мы попробуем разобраться, правда ли это, – предложил Мартин.

– Ага, это будет самый лучший фокус, – сказал Себастьян, как ребенок, создающий бесконечный регресс, задавая вопрос «почему» на каждый полученный ответ. – Те, кто говорит мне про правду, всегда стараются доказать, что у меня «глюки», поэтому их «правда» – это такой фокус, чтобы украсть у меня мою правду: я знаю, что разбил небо.

– Правда не может быть ложью, – возразил Мартин. – Эта позиция несостоятельна, и подобная логика порождает слово «глюки», но здесь нас не интересует подобная логика. Нас интересует символическая правда, которая помогает примирить все эти противоречия. Правда заключается в том, что именно в тот момент ты чувствовал: надо разбить небо, чтобы спасти себя и все остальное человечество, но правда и в том, что этот символический поступок был порожден предыдущими чувствами и ощущениями. Здесь мы не станем развенчивать твои «глюки», а постараемся понять твой символический язык и твою систему образов. Твой разум – это не широкая спокойная река, вьющаяся по равнинам, которая видна всем из окна самолета, а бурный горный поток, который скрывается под землей, а потом вырывается из склона в самом неожиданном месте, но это не значит, что его русло невозможно отследить и понять, почему он иногда уходит под землю, а потом опять появляется.

– Горный поток… – удовлетворенно повторил Себастьян. – Значит, я могу остаться?

– На сегодня наша беседа подошла к концу, но, по-моему, начало было очень плодотворным.

– А теперь, значит, пошел вон отсюда, – взволнованно и огорченно сказал Себастьян. – Ты – горный поток, вот и все, проваливай.

– Я тебя не гоню, – твердо возразил Мартин. – Наша беседа прошла очень успешно, поэтому тебе хочется ее продолжить, и мы ее обязательно продолжим, через неделю, в то же самое время.

– Через неделю? – в отчаянии повторил Себастьян. – А что я буду целую неделю делать со всеми этими мыслями?

Мартин быстро принял решение.

– Послушай, Себастьян, я понимаю, что для тебя это очень важно. Я очень хочу тебе помочь. Обычно я принимаю пациентов в другой клинике. Одна из моих пациенток как раз закончила курс анализа, поэтому у меня появилось окно по пятницам, без двадцати двенадцать, и я готов предложить его тебе. Так что у нас будет две встречи в неделю, и встречаться мы будем не здесь, а в другой клинике.

– Ага, значит, у вас была карта в рукаве, – сказал Себастьян. – Заныканная сигаретка. И со мной вы делиться не собирались.

– Окно появилось как раз на этой неделе, и мне лишь сейчас пришло в голову, что это время можно отдать тебе. Разумеется, бесплатно. В общем, подумай, хочешь ли ты этого.

– Хочу, – быстро сказал Себастьян. – А думать не хочу.

– Вот и славно. – Мартин улыбнулся и встал. – Тогда до встречи в пятницу, без двадцати двенадцать. Вот адрес.

Он взял визитную карточку с письменного стола и вручил ее Себастьяну.

Себастьян попрощался и, не оборачиваясь, замер на пороге.

– По-моему, вы добрый, – пробормотал он и вышел, не оглядываясь и не закрыв за собой дверь.

10

Завершив работу над книгой, Оливия чувствовала себя как в отпуске и теперь, впервые за долгое время, могла неторопливо и вдумчиво заняться выбором интересующих ее научно-исследовательских проектов. Она растянулась на кровати в своей спальне родительского особняка, а рядом на покрывале лежал раскрытый томик Салли Сэйтл «Нейромания»[13]13
  Sally Satel, Scott O. Lilienfeld. Brainwashed: The Seductive Appeal of Mindless Neuroscience, 2013 (Салли Сэйтл, Скотт О. Лилиенфельд. Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге (перев. Ю. Рябининой), также опубликована под названием «Вынос мозга. Чарующее обаяние бездумной нейронауки»).


[Закрыть]. Она уже прочла его до половины, но решила отвлечься. Отвыкнув от экстравагантной роскоши ничегонеделания, Оливия разглядывала хорошо знакомые очертания крон, крыш и окон, на которые смотрела всю сознательную жизнь, в любое время года, из года в год. Сейчас последние осенние листья еще цеплялись за влажные ветви, а в окнах напротив зажигались огоньки.

Дом дышал покоем. Отчасти потому, что стоял на тихой улочке и за стеной не было шумных соседей; отчасти потому, что встревоженные пациенты приходили сюда, чтобы обрести покой в беседах с одним из родителей Оливии; но, на ее собственный взгляд, потому, что это был прекрасный семейный очаг. В ее самых первых воспоминаниях дом был местом, где была она, а когда ее родители умрут, то дом станет местом, где ее больше не будет, потому что ни она, ни Чарли не смогут содержать огромный особняк. Дом был идеален именно для их семьи из четырех человек, что придавало ему совершенную длительность и реалистичную непостоянность. В нем не было ни финансовой или сентиментальной обузы родового гнезда, ни необузданности внезапного подъема, раздела или упадка. До тех пор пока что-то не ломалось окончательно, ни Мартин, ни Лиззи не могли заставить себя заняться ремонтом. Дом был местом работы и радушного гостеприимства, но более всего домашним очагом семьи, почти родной для Оливии, которая к тому же подозревала, что именно поэтому привязана к нему больше всех.

Сегодня Люси делали фМРТ, чтобы узнать, операбельна ли опухоль. Во вчерашнем телефонном разговоре Люси так торопливо и настойчиво описывала, что с ней происходит, что Оливия ощутила болезненную неловкость. Люси никогда прежде не испытывала подобного страха. В общем-то, он был неудивителен, но позволял увидеть еще одну грань ее личности, посвященную исключительно борьбе со страхом. По рекомендации Эша Оливия начала читать «Нейроманию», отчасти для того, чтобы со знанием дела пытаться успокоить Люси, но еще и потому, что в последнее время заинтересовалась нейробиологией, яркие образы которой затмили двойную спираль ДНК и стали новой эмблемой неотразимой силы науки, раскрывающей тайны природы. И все же в статусе этих двух научных эмблем существовали значительные различия: в то время как структура ДНК представляла собой две спирали, скрученные в противоположном направлении и горизонтально скрепленные парами нуклеотидов, еще ни одному нейрохирургу не удалось без внушительной дозы псилоцибина вскрыть череп пациента и увидеть сияющее многоцветное изображение, генерируемое при функциональном нейровизуальном обследовании, часто воспроизводимое на обложках журналов и демонстрируемое на слайдах при чтении лекций на любую тему, от онкологии до импульсивного потребительского поведения. Поп-артовские картинки мозга придают наукообразия разговорам о насилии или о рекламе, о бессознательном восприятии или о политических пристрастиях, о болезни Альцгеймера или о сексуальном возбуждении. Эти образы получили такое широкое распространение, что вскоре студенты начнут требовать, чтобы ими сопровождали лекции о творчестве Джейн Остин, как требуют кетчупа, горчицы или майонеза в ларьке с хот-догами. Какая часть мозга озаряется, когда читатель впервые сталкивается с мистером Дарси и его одиозной гордыней? Допустимо ли, чтобы литературные критики игнорировали то, что происходит в миндалевидном теле читательского мозга, когда Элизабет Беннет отвергает его предложение руки и сердца? Любое исследование, если оно желает серьезно себя зарекомендовать, должно настоятельно нуждаться в нейровизуализации, такова общепризнанная истина[14]14
  Парафраз знаменитого первого предложения из романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение»: «Холостяк, если он обладает солидным состоянием, должен настоятельно нуждаться в жене, такова общепризнанная истина» (перев. И. Гуровой).


[Закрыть].

Но каков же истинный статус этих ярких разноцветных снимков? Если не считать ценной информации об анатомическом строении, восторг, вызванный наглядными образами мозга, дал толчок к непомерно преувеличенным предположениям о его работе, точнее, о том, что происходит в мозгу за определенным пределом сложности. Динамически замерялся контраст, зависящий от степени насыщения крови кислородом (BOLD-сигнал), и снимки отражали местную активность, основанную на статистических различиях BOLD-сигналов. Вот и все. А резолюция этих компьютерных моделей зависела от вокселей – трехмерного эквивалента пикселей. С человеческой точки зрения, воксель был крошечным, но с точки зрения нейрона выглядел лесом, где можно было невозбранно скрываться, а вовсе не тем уровнем, на котором можно представить синапсы, дендриты, аксоны и электрохимическую активность, не говоря уже о том, чтобы доказывать причины сложных психологических состояний. Для Люси, разумеется, важно было определить местоположение и размер опухоли. Было ясно, что эти снимки раскрывают кое-что о самом мозге, но далеко не ясно, в какой мере они способны раскрыть хоть что-то о разуме и личности. Мало того что мозг – это не разум, изображение мозга – это вовсе не мозг.

Размышления Оливии о нейровизуализации начались после того, как эта проблема неожиданно ворвалась в жизнь Люси, и совпали по времени с разговорами на ту же тему, которые вел отец Оливии, все еще возмущенный неадекватностью книги «Шизофрения: краткое введение», отрывки из которой он зачитывал в тот день, когда Люси рассказала Каррам о своем диагнозе.

– В книге приводятся всевозможные примеры энцефалосцинтограмм, – жаловался Мартин, – якобы «связанных» с галлюцинациями, то есть эти участки мозга якобы «вспыхивают», когда у пациента галлюцинация, а еще содержатся заявления, что размер миндалевидного тела и гиппокампа у пациентов с шизофреническими расстройствами, «как правило», меньше обычного. Те, кто верит в эту высокотехнологичную френологию, – настоящие безумцы, которые совершенно не стремятся к выздоровлению, в отличие от пациентов, чей мозг они сканируют. Да, конечно, вполне справедливо усомниться в том, что женщины страдают «завистью к пенису», но, к сожалению, «зависть к физике» действительно существует: попытка создать машину, которая сможет изъять психологические ощущения из психического заболевания. Это полный абсурд!

– И генетические корреляции шизофрении тоже неубедительны, – заметила Оливия.

– Ох, каких только корреляций не напридумывали! – вздохнул Мартин. – У кошек есть такой паразит, Toxoplasma gondii, который чаще встречается у людей с биполярными и шизофреническими расстройствами, чем в контрольных группах испытуемых. Некоторые даже считают, что Блейк написал «Тигра» из-за того, что страдал токсоплазмозом, которым заразился от своего кота.

– Да неужели? – удивилась Оливия. – Странно, что у нас так мало поэтов-провидцев, принимая во внимание то, сколько в стране домашних кошек.

– Может, нам с тобой надо совместно написать статью про роль кошек, генов, энцефалосцинтограмм и психотерапии в диагностике и лечении шизофрении, – сказал Мартин. – Я дам примеры клинических случаев, а ты рассмотришь генетику и нейровизуализацию.

– Нет, погоди, – запротестовала Оливия. – Я в отпуске. И вообще, нейровизуализация – не моя область. Обратись к Эшу, приятелю Люси. Он не только врач, но и нейробиолог.

– Превосходно! – воскликнул Мартин. – Новый проект! Шизофреники в сто раз чаще обычных людей совершают самоубийства. Если в этом виноваты гены, то почему серп естественного отбора не уничтожил эту нежелательную черту?

– Ну, искренние приверженцы подобных взглядов скажут, что множество слабых корреляций уцелело именно потому, что наш герой, Естественный Отбор, уничтожил основных виновников.

– То есть, если верить им, – сказал Мартин, – шизофрения когда-то была более генетическим заболеванием, чем сейчас, а теперь, когда она встречается чаще, то все равно остается генетическим заболеванием. Просто поразительно!

Оливия попрощалась с отцом, заявив, что пока не готова к участию в проекте, хотя мысль о совместных исследованиях была соблазнительна после длительной работы в одиночестве. Оливия задумалась, с чего бы начать. В ее книге шизофрения упоминалась в одном небольшом абзаце, где говорилось, что сто двадцать восемь генов в ста восьми локусах связаны с «затяжным психозом» и что большинство вариантов также ассоциируются с биполярным расстройством, синдромом дефицита внимания и аутизмом. В редком случае синдрома Ди Джорджи – делеции центрального участка длинного плеча хромосомы 22 (22q11.2) – наблюдаются сто восемь клинических ассоциаций, одна из которых – шизофрения. Вся эта широкая россыпь крохотных неоднозначных факторов, даже сметенная воедино, в горстку тончайшей пыли, указывала лишь на скудный набор генетических различий между пациентами с шизофреническими расстройствами и контрольной группой испытуемых. Тем не менее, невзирая на отцовский энтузиазм, Оливия не собиралась немедленно соглашаться на совместное написание статьи.

Она шла к Люси, в апартаменты Хантера, поэтому не стала совершать особых приготовлений к выходу. Больше всего ей нужна была чашка крепкого кофе, чтобы предотвратить вялость, надвигающуюся головную боль и смутное отчаяние, которые атаковали лишенное кофеина тело каждые четыре-пять часов. Может, необходимо устроить плановое отвыкание в Ивовом коттедже, чтобы Фрэнсис поил ее сначала черным, потом зеленым, а потом белым чаем, а она бы потела, металась и лепетала что-то невнятное, привязанная к кровати в запертой спальне.

Оливия налила кофе в гигантскую кружку и вышла из кухни в гостиную, где сидел Мартин в удобном старом кресле с продавленными пружинами, которое она хотела занять сама. Он был в одном из трех серых костюмов, в которых обычно вел прием, в джемпере и вязаном шерстяном галстуке. Одежда, подобранная не ради элегантности, а с точки зрения психологии, внушала пациентам, что перед ними – профессионал, человек солидный, в возрасте, который совершенно не намерен выражать себя своей манерой одеваться. Ему интереснее слушать рассказы пациентов, а не рассказывать о себе. Оливия, прекрасно знакомая с отцовским гардеробом, всегда поражалась продуманной нейтральности его рабочего наряда. Наверное, шпионов учат одеваться так же неприметно, чтобы их никто не запомнил.

– Привет, папа! – Она уселась на диван напротив.

– Как ты, родная?

– Лентяйничаю, – ответила Оливия. – Собираюсь навестить Люси.

– Ох, милая Люси… Как она себя чувствует?

– Узнаем после ужина, – вздохнула Оливия. – Держится храбро, но храбрость нужна, только если тебе страшно, а ей, разумеется, страшно.

– Да, конечно, – кивнул Мартин. – Даже у стоицизма есть пределы. По-моему, встреча с тобой ее поддержит.

– Надеюсь. – Оливия отпила кофе. – К счастью, ее отношения с боссом улучшились.

– Это хорошо, – сказал Мартин и, помолчав, добавил: – Я тут обдумываю нашу совместную статью.

– Я в отпуске! – напомнила Оливия.

– Будем работать в отпускном режиме, – заверил ее Мартин. – Я буду принимать пациентов, проведу кое-какие исследования и подберу клинические случаи.

– Ах да, разрозненные клинические случаи, – добродушно поддела его Оливия.

– А что такое теория, если не особо солидный набор разрозненных утверждений? И что такое факт, если не особо солидная теория?

– К счастью, я не успею ответить на эти вопросы, потому что иначе опоздаю к ужину.

Она встала и поцеловала отца в лоб.

– Хорошего вечера, родная, – сказал он. – Передай от меня привет Люси.

– Обязательно.