Текст книги "Вырванные Страницы из Путевого Журнала (ЛП)"

Автор книги: Эдвард Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Эдвард Ли
Вырванные Страницы из Путевого Журнала

Данный рукописный манускрипт был найден в мусорном баке на Берлингтонской главной автобусной линии № 610 водителем А. Линденом, и был немедленно доставлен в офис шерифа округа Пуласки; расследование продолжается. Автором, кажется, был какой-то профессиональный писатель, но здесь он идентифицирует себя только как «Говард»…

1 мая, 19…

6 вечера

Где-то в Юго-Восточной Вирджинии (?)

Сейчас майский день, и я чувствую предчувствие-клише: «покалывание в пальцах», цитируя Шекспира. Ирония сильно поражает меня – да, сегодня 1 мая, Бельтейн[1]1
  Кельтский праздник начала лета, традиционно отмечаемый 1 мая. Также название месяца май в ирландском, шотландском и других гэльских языках. Один из праздников Колеса Года у виккан и кельтских неоязычников. Этому празднику придавалось особое религиозное значение. Он был посвящён богу солнца и плодородия Беленусу, которому приносили символические жертвы друиды, кельтские жрецы. В христианские времена этот языческий праздник был вытеснен церковными праздниками: близкой по дате Пасхой, праздником Святого Креста и днём святой Вальпургии (Вальпургиева ночь). Праздник отмечался разжиганием костров на возвышенных местах. Участники праздника проходили между кострами или прыгали через них для ритуального очищения. Также между костров проводили скот для его очищения от зимних хворей и защиты в новом сезоне. В древности эти праздничные ритуалы были связаны с обрядами друидов для защиты от злых духов, но со временем утратили смысловую нагрузку.


[Закрыть], древний праздник, который так часто отражается в моих рассказах: Канун и сама Друидская Ночь – ночь потусторонних фантомов, время поклонения богам плодородия, празднование смерти зимы и наступающей весны через ритуальные забавы и оргиастическое веселье, время радостного, созревшего для похоти плодородия…

Я выбрал этот новый северный автобусный маршрут из-за его низкой цены, несмотря на то, что путь по более живописным дорогам требовал дополнительного дня в пути. Но даже с неожиданными для меня деньгами от Райта, я боялся, что задержусь в пути к Новому Орлеану и его античной гранитной архитектуре; его тяжеловесным мавзолеям и разросшимся кладбищам; его призрачным болотам; его первозданным сантерийским[2]2
  Сантерия, также известна как Regla de Ocha, La Regla de Ifá или Lucumí, является афроамериканской религией происхождения Йоруба, которая развилась на Кубе среди западноафриканских потомков. Сантерия – это испанское слово, которое означает «поклонение святым».


[Закрыть] погребениям; и – самое главное – его пропитанной Вуду атмосфере. Таким образом, по всей видимости, мой приезд в Чаттанугу отложится, и мне придется изменить маршрут. Возможно, в следующем году финансы позволят мне полноценный тур по Новому Орлеану.

Наш путь пролегал через холмистый лес, начиная с железнодорожного узла в Вашингтоне этим утром. Чем глубже мы углублялись от города, тем хуже становилось дорожное покрытие; но, конечно, этот менее прямой маршрут обеспечивал мне прекраснейшие пейзажи, которые я так любил. Эти девственные холмы, однако, вырисовывались, как огромные живые существа, как какая-то разновидность дыры, которая, казалось, поглотила наш автобус, и мы погрузились в заросшую темноту. Действительно, лес на юге Соединенных Штатов создавал свою собственную атмосферу, очень отличающуюся от атмосферы моей любимой Новой Англии. Зелень здесь была гуще, листва разнообразнее, но при этом выглядела ненормальной из-за чрезмерной растительности, а лесистые аллеи – зловеще темными. Признаки бедности витали повсюду, прячась за вековыми деревьями и заросшими виноградом рощами: полуразрушенные дощатые дома, но все еще жилые, автомобили и сельскохозяйственная техника 1920-х годов, превратившиеся в ржавые скелеты, примитивные лачуги и сараи, населенные семьями в гниющей одежде на истощенных телах. Дважды мы видели трупы негров, свисавших с толстых веток – это было доказательство того, что линчевание кончилось только устами лживых властей. Перед металлическим навесом с прорезями для окон стоял бледный, как воск, подросток с грязными волосами, съежившийся от страха, одетый в мешок с прорезями для рук и головы. Он высасывал внутренности из разрезанного живота белки, его рот был плотно сжат, а лицо окаменело. Его запавшие глаза, следившие за нашим автобусом, были как у восьмидесятилетнего старика. Я знаю, что это было только мое воображение, но его глаза, казалось, смотрели только на меня. В таких поездках, как эта, я много раз видел версию того же отчаяния и бедности, что и в Новой Англии, но до сих пор ничего более разрушительного я ещё не видел. В то время как леса Новой Англии, возможно, были населены призраками, леса юга были населены живыми «призраками».

В то время, как шрамы бедности и чрезмерно густые леса стали слишком гнетущими, автобус выехал на более новую дорогу, возможно она была проложена в результате недавней инициативы расширения федерального шоссе, где рабочим платили $1 в день для улучшения торговли между штатами, путем строительства более эффективных дорог. Но я вздохнул, когда мои глаза наткнулись на знак: ТРС. 6,[3]3
  Трасса № 6 (US Route № 6), также называется Большой армейской республиканской трассой, в честь американской «Ассоциации ветеранов Гражданской войны», является основным маршрутом системы автомобильных дорог США. За почти 90 лет существования, стала самой длинной автомагистралью в стране.


[Закрыть] плохое число. Вибрации моей кармы были уже на пределе, даже с освежающим новым пейзажем за моим окном: полями и лугами, созвездиями всех видов красочной флоры. Именно в этот момент раздался подозрительный грохот из задней части автобуса, где, как я предположил, находился двигатель. А сразу же после этого наш водитель… Не помню, упоминал ли я в предыдущей записи, что его глаза казались водянистыми и нездорово выпученными, а голова казалась уже, чем должна была быть? Кроме того, на его шее был особенно толстый слой кожи, который невозможно было не заметить. Мне нужно будет использовать его уродство в своей следующей истории…

Во всяком случае, этот непривлекательный человек сделал объявление пассажирам. И да, он говорил с сильным акцентом уроженца Новой Англии.

– Ну, какх жеж такх? – у него был темный акцент уроженца Новой Англии. – Движокх накрылся, народ. Ссышите как грохота. (Я понятия не имел, что такое «грохота» – как существительное. Грохочет? Примечание: посмотреть в словаре).

В салоне было еще 11 пассажиров, и все мы застонали в унисон; но как же я ещё не догадался в тот момент? 11 человек, плюс я, плюс внешне неприятный водитель – получается 13, плохое предзнаменование.

Во имя Ньярлатхотепа! Хотя я обычно не суеверен – напыщенная нелогичность – 13 в сочетании с числом 6 & неприятным покалыванием в пальцах, не предвещали для меня ничего хорошего.

Но, по крайней мере, я надеялся, что удача придет в конце этой изнурительной и разрушающей поездки.

– Вот тебе, Боженькха, офф-тух все, yo-йух-бляя!

Водитель пробормотал восклицание и смог вкатить неуклюжий автобус на заправочную станцию/гараж; когда автобус остановился, прозвучал громкий хлопок, вырвавшийся из глушителя с облаком плотного чёрного дыма, двигатель зашипел и заглох.

Гараж представлял из себя лачугу, обшитую досками и назывался просто «БИФЗИН и РИМОНТ НЕЙТА», также вывеска хвасталась ценой в 5 центов за галлон, которая, как я полагаю, была на 2 цента ниже, чем в моей северной усадьбе.

С маленьким саквояжем в руке я вышел на амброзиальную жару после того, как высадились остальные пассажиры (мой любимый Провиденс все еще был одержим зловещим холодом, когда я уезжал несколько дней назад, но даже это скромное расстояние на юг наполнило воздух восхитительным зноем). Длинная узкая полоса асфальта, по которой мы приехали, казалось, делила пополам огромное поле, одичавшее и густо поросшее сорняками, поднимавшимися ввысь, словно это был лес. Пока шофер разговаривал с перепачканным маслом механиком, я и остальные забрели в жалкое подобие конторы; но прежде чем войти, я увидел, что в обоих направлениях, освещенных ярким солнцем, не видно ни одного здания. Мне захотелось узнать название этого района, но я не имел ни малейшего представления, у кого можно было бы спросить это.

Отдалившись от остальных (как я часто делаю), я просмотрел свою карту и пришёл к выводу, что механическая поломка привела нас куда-то недалеко от нескольких городов, о которых я почти ничего не слышал, в частности это был Пуласки и городок с сомнительным названием Кристиансбург. Мы должны были быть очень близко к Западной Вирджинии, а также к границе Кентукки – загадочного региона, известного тем, что он пропитан духом «белого отребья», вырдков и, генетически унаследованного, идиотизма, поскольку эти же самые регионы столетия назад были рассадником для изгнанного преступного элемента Англии. Кажется, немного несправедливым так негативно клеймить регион социальных несчастий, когда на самом деле от этого страдает история всех ближайших округов.

Ворча о разных несчастьях, мои попутчики сидели, обливаясь потом, в то время как я оставался в неторопливом комфорте. К сожалению, в основном это были плебеи (прошу прощения, что сказал), и только один человек, кроме меня, сохранил достоинство и был одет в приличный, лёгкий костюм.

Беременная женщина, скорее всего незамужняя, сидела, держась за живот, как за корзину. Она носила пышную чёрную чёлку и казалась довольно гибкой и стройной, за исключением, конечно, сильно раздутого живота; в то время как высокие, без сомнения, полные молока груди делали ее настоящей диковинкой. Когда она спросила, который час, неожиданный акцент кокни выдал её британское происхождение. Однако, по всей видимости, она не была благородной женщиной: её замечательные груди торчали под потёртым хлопчатобумажным сарафаном, явно не стеснённые бюстгальтером, и когда она вяло раздвинула ноги…

Боже!!!

…тот факт, что на ней не было нижнего белья, сразу выдал себя. Судя по её внешности, она была тем, что вульгарные люди назвали бы «соусницей».

Несколько неряшливых мужчин напоминали головорезов начала 20-х годов, создавалось впечатление, что они знали друг друга; их худые, пронырливые лица заставляли меня думать о бежавших заключённых; или это был просто мой натуралистичный цинизм? Остальной народ был настолько не уникален по внешнему виду и личности, что нет совершенно никакой необходимости описывать их.

Через мгновение водитель вошёл внутрь вместе с владельцем. Нейт, однофамилец гаража, доказал это нашивкой на своей запачканной рубашке: невысокий, жилистый, с точеным подбородком и бицепсами, как яблоки. Его физическая форма, черты лица и одежда говорили о его положении в жизни: «реднек»-автомеханик.

– Не самая луччая новость для вас, – сказал Нейт, – но, и не самая хуччая. У вашава автобуса взарвался впускной клапан, и я магу исправить это в мгнавения ока.

– Значит, это хорошая новость? – встрял в разговор я.

– Агааа… Но плахая новость в том, шо я не палучу праклятую пракладку до завтрева утра. Её привезут аж из Пуласки.

Прозвучал ещё один хор стонов, затем кто-то заметил очевидное:

– Итак, мы застряли здесь, пока автобус не починят.

– Агааа… – ответил Нейт, уперев руки в бока. В такой позе были видны потемневшие подмышки его рабочей куртки. – Кажжый из вас пусть решает сам, шо ему делать. Вы можете дрыхнуть в автобусе или, – он указал пальцем в сторону дороги, – пройти пешкодралом около мили до Люнтвилля и завалиться в матель. Место называется «Гилман-Хаус».

Я сразу же был очарован странным акцентом этого человека. Акценты всегда вызывали у меня странный интерес к тому, как они отражали наследие говорящего – социальный параллелизм; чем грубее был акцент, тем грубее был человек, разговаривающий с ним. Наш водитель, судя по говору, был, по всей видимости, из Вермонта, так как говорил он на диалекте новоанглийской болотной воды, то есть со стилем речи, с которым я был хорошо знаком и, надеюсь, что точно продемонстрировал это в нескольких своих рассказах («Картина», и «Сон», я думаю, будет достаточно назвать эти рассказы). И всё же Нейт, жилистый механик, произнёс нечто совершенно уникальное, то, что я называю акцентом недоразвитого, необразованного, крайне низкого экономического статуса Южанина с Холмов. У всех штатов и регионов были свои особенности культуры речи и языка, и здесь был совершенно новый вид для меня.

Но, что касается мотеля, несомненно, дискредитированный вшивый номер был более лучшей перспективой, которую я немедленно отклонил, узнав о вероятных 1 ½ доллара за ночь (диковинная цена для этих экономических времён и этого места!), в то время как упрямая троица головорезов, как и своенравная мать-англичанка, тоже отказались, все они были явно бедные люди, если даже не беднее меня. Лучше всего быть осторожным в отношении комфорта существования и держать некоторые денежные средства на подобный случай. Остальные отправились сразу же забирать сумки и багаж из багажного отделения автобуса и начинать свой пеший поход. (Мне, кстати, понравилось название мотеля «Гилман-Хаус». В нём было что-то жутковатое. Я обязательно использую его в своей следующей истории вместе с непривлекательным водителем.)

Простой вопрос, заданный Нейту, подсказал мне, как пройти в уборную (которую он назвал «Дрыстальня»), при входе в туалет мне в лицо ударил тошнотворно-миазмальный запах мочи и экскрементов, столь знакомый мне и распространённый среди множества отдалённых остановок. И всё же, затаив дыхание, почти со слезами на глазах от испаряющегося зловония, я приступил к своим делам в туалете, ужасном до неузнаваемости – наблюдение какой-то странности для своего путевого журнала, который я по-прежнему склонен писать. Здесь у меня действительно появился второй ауспик[4]4
  «Ауспик», или «Авгур», был интерпретатором предзнаменований в Древнем Риме.


[Закрыть], предчувствие какого-то осязаемого эффекта. Мои большие пальцы начало покалывать с новой силой, когда неизвестное предчувствие усилилось, потому что среди типичных грубых каракулей телефонных номеров, обещающих всевозможные сексуальные утехи, мои глаза остановились на одном граффити, нарисованном, видимо, пальцем и фекалиями: ухмыляющаяся мужская фигура с очевидной эрекцией, а перед ней лежала обнаженная женщина, похожая на палку, с вытянутыми руками и ногами в разные стороны, круги на груди и точки на сосках, пучок закорючек в виде волос, выпученные глаза и высунутый язык. Именно простота гротескности привлекла моё внимание, а вовсе не произведение искусства и ужасающе безумное изображение больного ума. На первый взгляд, две фигурки оставались парадоксальными, но по мере, того как я их рассматривал, я заметил ещё детали…

Мужчина явно вставлял свою эрекцию в макушку распростёртой женщины…

Что это за безумие так бесцеремонно осквернять стену комнаты, и что за извращенец нарисовал это? Предположение было столь же удручающим, сколь и заманчивым. В самом деле, кто бы мог подумать о такой порочной вещи?

Тьма, казалось, опустилась на мою душу.

Казалось, мир меняется в весьма мрачную сторону. По сути, пустяковое дело, просто грубые каракули сумасшедшей руки, и всё же по причинам, с которыми я не мог не считаться, я почувствовал, будто предзнаменование проникло в самые мои психические волокна.

Прежде чем выйти из этой ужасной уборной, я нарисовал свою собственную граффити: «Ктулху Фхтагн». И всё же невежественный рисунок поверг меня в отчаяние. Вернувшись в холл, я попытался взять себя в руки, ослабив галстук и сняв пиджак. В этот момент мне сообщили, что трое мужчин отправились на близлежащее озеро со своими удочками, которые они забрали из багажного отделения автобуса; также, по-видимому, беременная британка решила присоединиться к ним, чтобы развеять скуку. Другие пассажиры уже отправились в сторону городка и его гостиницы.

– Джентльмены, – обратился я к Нейту и водителю автобуса, – если вы не против, я, пожалуй, воспользуюсь этими роскошными Вирджинскими окрестностями для прогулки по природе.

Нейт злобно ухмыльнулся моему замечанию и сказал:

– Инагда в озере плавают девки крикеры галышом, они могут…

Э-ээ… по крайней мере, мне показалось, что он сказал слово «Крикер», хотя он произнёс его скорее, как «Клитер», которое, как я предположил, значило что они деревенщины, ещё большие, чем Нейт.

– …если тебе свезёт, и ани тебя не заметят, то ты сможешь вдоволь паглазеть на них, – и он потёр руки о собственную промежность. – Ы-ыы, я не шучу, парень, многие из тех деревенских девок красавицы. У них огромные сиськи, каторые балтаются из староны в сторону, да, сэр!

– Ох, а как жеж киски? – спросил водитель со своим собственным акцентом.

– Чертовски верна, приятель. Их киски? Чёрт! Ну у них бальшие волосатые дырки, каторые так и манють, шоб в них как следует засадили, и их дырки текут, как чёртовы банки с мёдом, перевернутые вверх дном! И иногда можна увидеть, как они трахают друг друга руками, чест слово, – oн подмигнул мне. – Я люблю падсекать за ними, кагда хочецца выдавить из себя сливки.

Этот возмутительный избыток информации и грубости заставил меня вытаращиться, но, что ещё более прискорбно, Нейт продолжил, как в лихорадке вульгарности, всё ещё массируя свою промежность:

– Некаторые девки с холмов так памешаны на хуях, шо, када видят мужика, могут от радости обсрацца!

Я чуть не задохнулся.

Водитель автобуса пискнул:

– Обсраться могут, говоришь? Знаю я таких птичек, у нас на станции было пара таких пташек, им, как алкашам, нужно бухло, только вместо выпивки – пара крепких членов, засунутых в их дырки!

– О, чёрт, мужикх, да почти все девки такхие, – ответил Нейт. – Да, сэр, я чуствую, как мои шары от ентого разговора наполняются спермиком, и за каждую секунду, праведённую без бабскай дырки, мне становится чертовски абидно за енто. Три грёбанные дырки для слива кончи, во кто ани такие, и я чертовски люблю их за енто!

Водитель рассмеялся.

– Верно сказано!

– Но, умом енти девки обделённы! Те, шо живут глубже в горах, попытаюцца взять с тебя деньги за еблю, но если у тебя их нету, они всё равно трахнут и отсосут тебе. Член во рту или член в жопе, в любом случчае, они поимеють тебя…

Побледнев, я пробормотал:

– Я… ценю, что вы мне всё так разъяснили…

Я не мог больше выносить ни минуты кровавой бойни Нейта по английскому языку и головокружительных богохульных разъяснений, но затем, когда я поспешила наружу, Нейт рассмеялся вместе с водителем автобуса.

Боже! Какую мерзость я испытал! Сексуальное влечение человека никогда не перестанет меня удивлять. Хотя у меня и не было ни малейшего желания видеть, как «лесные деревенщины» удовлетворяют друг друга, мне всё же было нужно прогуляться, чтобы очистить голову от внезапного и необъяснимого чувства предчувствия вместе с недавней обратной волной психического мусора. И всё же грубость Нейта укрепляла мрачную истину, которую я только начал узнавать в Нью-Йорке: слишком многое в мире вращается вокруг низменных и болезненных плотских утех. Теперь, покинув приземистое ремонтное здание, я погрузился в пылающее солнце и зрелище широких полей на севере и густых лесов на юге. Через узкую асфальтовую ленту я заметил беременную англичанку, неуклюже ковыляющую по тропинке, на которой висела самодельная табличка с надписью: «ОЗЕРО» и нарисованной стрелкой. Вероятно, она собиралась присоединиться к рыбакам. Её живот был настолько раздут, что она упиралась в него, когда шла, переплетя пальцы под его значительным обхватом. Она остановилась, оглянулась на меня через плечо, затем продолжила идти и через мгновение исчезла в заросшей тропе.

Погода была самая благоприятная, и я нашёл тропинку, идущую в противоположном направлении, и тотчас же позволил ей поглотить себя. Лес у дороги благоухал восхитительными свежими весенними запахами, приятно щебетала саранча. Живописные прогулки, как и поездки на автобусах и поездах, были желанной возможностью для эстета во мне освободиться от раздоров и обдумать предстоящие истории. Но, после странного наблюдения в уборной и мучительной болтовни Нейта о местных женских наклонностях, я обнаружил творческую концентрацию за пределами своих возможностей.

Одобрение Нейта «озабоченных» прицепилось ко мне, как слепень. Конечно, некоторые женщины, также, как и некоторые мужчины, были одержимы ускоренными сексуальными желаниями, возможно, выкованными воспитанием или окружающей средой, или каким-то гормональным дисбалансом, как это предполагали некоторые новые научные труды, хотя я вряд ли был экспертом в данной теме. Я могу говорить только о своем либидо, которое, казалось, всегда было низким. В прошлом, когда бесконечные беседы с моей нью-йоркской группой перешли на грубые темы, мне стало известно, что некоторые женщины страдают такими синдромами, как нимфомания и эротопатия. Соня во время моего недолгого супружества, несомненно, переживала подобные периоды. Она дергала меня из крепкого сна и требовала неприличных вещей, как будто я был мальчик по вызову! И однажды Белкнап, в одном из своих грубых разговоров, упомянул о разновидности женщин «одержимых петушком», как сказал этот дамский угодник, цитирую: «Есть женщины, одержимые мужскими половыми органами». Если мне не изменяет память, он назвал их «королевами отсоса». Я насмехался над такими разговорами, но тогда я не был авторитетен в подобных темах. Ради развлечения я попытался придумать более научное название страдающим подобными острыми пудендаманикальными синдромами. Я назвал это – Genitalus Obsessus!

Я действительно странный человек в этом мире мускусной похоти – я нахожу большую часть человеческого вида кретинами, людьми, похожими на заправочные станции: человеческий сброд; в то время как они называют меня мизантропом. Поэтому, возвращаясь к своему рассказу, я хочу сказать, что для меня данная тема чужда.

В то время как многие мужчины присоединялись с большим удовольствием к подобным беседам, чтобы продемонстрировать свою мужественность, я знаю, что именно моя духовная культура, моё благородное воспитание и дворянский титул были именно тем, что вызывало в этом моё внутреннее отвращение. Но сейчас, однако, было бы нечестно опровергать…

Что-то из сквернословия Нейта проникло в меня… оживило сексуальность.

Мои интимные части тела заметно запульсировали.

Я позволил своим мыслям блуждать, пока шёл по заросшей тропе, затенённой ветвями вековых деревьев. Среди банальных шельфовых грибов, стволов деревьев, цветущих лоз одно необычное открытие остановило меня:

Пожелтевшей череп млекопитающего – скорее всего, собачий – с дыркой промеж глаз…

Позже

В переписке Август как-то упомянул одного из своих коллег, который работал на стороне в качестве продавца громоотводов. Теперь это кажется мне лишь излишней абстракцией, ибо я сам чувствую себя сродни громоотводу, не тому, что притягивает рождённые бурей электрические излучения природы, а наоборот.

Человеческого сексуального извращения.

С каждым шагом, казалось, мысли о явном сексе терзали меня и наполняли голову самыми непристойными образами, то есть озабоченными девками, крикерами Нейта, «так помешанных на ху…» Существовали ли такие особы на самом деле? До сих пор я не видел ни одну из них, поэтому более порядочная сторона моего разума надеялась, что россказни бестактного механика были чистой выдумкой. Но… а как же моя-не-совсем-приличная-сторона?

Также всё это время фекальный рисунок на стене сортира оставлял меня беспомощным в попытках понять, что же это значило. Подобные мысли никогда не приходили мне в голову; это были бесполезные мысли, это была пустая трата моих драгоценных способностей и позор для кого-то с такими эрудированными убеждениями, как у меня. Я прошёл, наверно, милю вниз по тропе, пока она не стала непроходимой; после чего я развернулся и понял:

1) что прогулка на природе действительно наконец очистила мой разум от тех навязчивых сексуальных образов, которые так отвлекали меня;

2) по всей видимости, я заблудился. Так как уже несколько минут не мог найти выход к магистрали и гаражу…

Именно теперь моя аналогия с громоотводом попала в точку. Я услышал, или мне показалось, что я услышал звук, похожий на тончайший визг, тенор из которого было непонятно: был ли это визг паники или визг восторга.

Через какие-то считанные секунды, я сунул свою голову в заросли кустарника.

Словно большое мерцающее зеркало на меня смотрело маленькое озеро, Нейт упоминал озеро неподалёку, не так ли? И к нему же отправилась та троица сомнительных типов на рыбалку. Однако, когда мой взгляд остановился на этом скромном водоёме, он не обнаружил никаких признаков тех людей, хотя три удочки действительно были видны, каждая с рукояткой, воткнутой в землю у береговой линии.

Потом до моих ушей снова донёсся визг, а следом?

Ещё один более отчетливый звук.

Шлёп!

Это был сильный, влажный шлепок, похожий на удар ладонью по щеке. За скопищем разросшихся кустов я поднялся на цыпочки, чтобы увидеть, что там происходит…

…и стоял в полном шоке.

Там, в нескольких ярдах от берега озера, я увидел самое дикое действо в своей жизни: три угрюмых мужчины стояли на коленях прямо в грязи вокруг пузатой англичанки, лежавшей на спине. Все четверо были совершенно наги.

Женщина лежала, извиваясь, её колени были болезненно задраны почти до плеч, когда один из тощих деревенщин прелюбодействовал с ней так яростно, что это можно было описать только как дикость. Её грудь и живот вздрагивали при каждом толчке его таза.

– О, я ещё раз спущу в твою сраку, – проворчал мужчина.

Я был потрясён, увидев столь жестокое сношение с женщиной, которая была так близка к истечению срока, но ещё больше меня беспокоили двое других негодяев. Один из них наклонился и укусил левый сосок женщины, после чего она съёжилась и закричала, в то время как другой…

Шлёп!

То был третий деревенщина, который приложил открытой ладонью ей по щеке.

Тогда мне стало ясно, что в своей исследовательской прогулке я наткнулся на явное изнасилование и избиение; и хотя я не создан для имброглио[5]5
  Кавардак, ералаш, путаница.


[Закрыть]…

Шлёп! Шлёп! Шлёп!

…я знал, что должен был немедленно встать на защиту этой женщины, только с моими скудными кулаками и едва существующими мышцами в качестве оружия. Но когда я сделал именно это, хорошо понимая, что буду избит до полусмерти и, возможно, тоже изнасилован, мне открылась шокирующая правда.

После последней пощёчины, женщина наклонилась, сердито нахмурившись, и ее акцент зазвенел:

– Да что с вами не так, янки? Когда я говорю «укуси меня», я имею в виду кусай что есть силы! – и затем она сердито посмотрела на блудника, который остановился на середине толчка… – И разве ты не можешь трахнуть мою жопу сильнее?

Обнаженная грудь мужчины блестела от пота, а лицо сморщилось в недоумении.

– Ну, чёрт возьми, каждый из нас уже всадил в тебя по две пули! Я и так долблю сильно, как могу!

– Ну, старайся сильнее, любовь моя, – недовольно проворчала она, а затем обратилась к третьему: – если американский мужик не может дать бабе по морде, чтобы она осталась довольна, как вам, слюнтяям, удалось победить нас в двух войнах?

И снова космический смех обрушился на меня.

Жалобы порочной женщины, казалось, возмутили трёх её поклонников. Теперь грубое совокупление возобновилось с такой местью, что я испугался, как бы её эмбриональная вода не была вызвана преждевременно. Так прошло несколько минут, а затем лицо мужчины исказилось в гримасе глубочайшего презрения; он высвободился из женщины, встал и встряхнул рукой пенис, оставляя полосы семенной жидкости на дрожащем животе женщины.

– Да, мужик! – обратился к нему один из его компаньонов. – Освяти эту английскую дырку! – его акцент я до сих пор не мог определить, он произнёс «Освяти» как «Освети».

Когда освящение прекратилось, его вкладчик грубо растёр всё тот же продукты размножения по большому животу женщины, оставив его блестеть на солнечном свете.

– Сука хочет, чтобы её жёстко трахнули, да? Ну, я покажу ей, что такое действительно жёстко, – и так как другие двое продолжали поочередно кусать и шлепать её, он побежал голым только для того, чтобы вернуться через минуту…

…c одной из удочек.

Томное бормотание кружило вокруг непристойного зрелища.

– Давай, Корки, прижми её! – подстрекнул один.

Когда женщина увидела то, что должно было войти в неё, она отреагировала не ужасом, а ободрением! Она передвинула свои обезумевшие руки к обнаженным половым органам, используя пальцы, чтобы расширить входное отверстие и помочь неестественному вторжению.

Послышались улюлюканье, крики и свист, когда крепкая рукоять удочки погрузилась в интимное отверстие женщины; затем усилие её владельца произвело долгий, медленный поршневой эффект. Это было оскорбление всех оскорблений, предельная эксплуатация природы, вызванная болезнью. Всё это время женщина тяжело дышала, её лицо затуманилось, а похотливая ухмылка превратилась в оскал, истекающий слюной. Непристойная ручка удочки продолжала двигаться туда-сюда. Общее хихиканье усилилось, и когда один из них снова прикусил набухший сосок, спина женщины конвульсивно выгнулась, и из ее горла вырвался такой пронзительный крик, что у меня по коже побежали мурашки. Наконец…

Шлёп!

…её последнее требование было выполнено, когда следующий удар по лицу почти её вырубил, она закатила глаза назад; после чего начала дрожать, как в припадке, когда её кульминация, наконец, была достигнута.

Окончательное извлечение ручки доказало, что она достигла приблизительно фута в глубину, каким-то образом, не нарушив хитросплетения матки женщины. Несколько мгновений спустя мужчины рухнули на землю, обессиленные и измученные, а женщина весело вскочила на ноги и с сияющим лицом и с сильным акцентом произнесла:

– Большинство гребанных янки не стоят суходрочки и коричневой форели, но это был отличный трах, а теперь, с вашего позволения, я искупаюсь, – и с этими словами она заковыляла в сторону озера, абсолютно голая и в полнейшем восторге, как будто ничего этого с ней не произошло.

Сумерки

Уныние преследовало меня остаток дня. Будь проклята судьба за то, что бросила такую буйную похоть на мой в остальном кроткий путь. То, что я видел до сих пор, казалось, вызвало глубокое самомнение. Конечно, странные рассказы, которые я сочинял в зрелом возрасте, изобиловали скрытыми отклонениями от нормы в деторождении; я не мог понять, почему наблюдение за ними в реальном мире должно было так меня расстроить. Может быть, в своих маленьких сказках я изливал предположения – или даже фантазии, – которые держал в своем подсознании? Я содрогнулся при мысли об этом.

И я содрогнулся еще сильнее, осознав то, в чем никогда не признался бы ни одной живой душе: сексуальная неестественность, которую я наблюдал на том берегу озера, определенно и стыдливо возбудила меня больше, чем что-либо в жизни.

Воспитанный и вежливый человек не должен так себя чувствовать, и все же я чувствовал. Это странное путешествие становилось все более и более странным, как будто мы нарушили какой-то запретный доступ между потоком нормального мира и каким-то другим, полуреальным макрокосмосом ненормального голода и ошеломляющей похоти. Август заклеймил бы такие мучительные отклонения от воспроизводительной нормальности как побочный продукт общества, теряющего Бога из виду; но как атеист я вижу в этом только восходящее знамение времени. Именно конкретная и единодушная мораль порождает порядок и культуру, а не страх перед гневом Божества Августа (и должен ли я ошибаться? Тот же самый Бог проклянет меня на вечные муки, без сомнения, с демонами с вилами и дымящимися лабиринтами серы! Тем не менее, моих знаний достаточно, чтобы вызвать дьявола, и все же я не верю в него).

Пока солнце клонилось к западу, я проводил время в офисе, а Нейт работал в гараже. Через светскую беседу с автобусным водителем я узнал, что три «деревенщины» были братьями, отважившимися вернуться на юг к своему дому где-то во Флориде, в то время как ему ничего не было известно о британке. Я набросал несколько строк, и стал изучать путеводитель до тех пор, пока маленькие окна с тусклыми стеклами не начали темнеть. Некоторое время спустя вернулась беременная британка и сделала странное замечание: