Текст книги "Космопорт, 2014 № 03 (4)"

Автор книги: Эдвард Фредерик Бенсон

Соавторы: Сергей Игнатьев,Дэшилл Хэммет,Дмитрий Калюжный,Владимир Марышев,Михаил Деревянко,Андрей Бударов,Яцек Савашкевич,Иван Глотов,Мария Познякова,Артём Агеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Иван Глотов[3]3
  Иван Глотов родился в п. Берёзово Витебской области, в настоящее время живёт в Москве, преподаёт литературу в лицее. Женат, двое сыновей.


[Закрыть]
Консультанты

Легион умирал. На правом фланге, смятом, растерзанном непрерывными атаками, сопротивление уже прекратили. На левом уцелевшие отступали, жертвуя преследующим варварам остатки прикрывающих центурий. И лишь в центре, там, где сражалась первая когорта, не отступали и не сдавались. В центре умирали ветераны – молча, по команде, не сходя с места.

Десятник Сервий Луций Барб умирал из своей десятки последним. Увернулся от брошенного в него копья, другое принял на щит. Рубанул мечом – рослый рыжебородый германец рухнул с раскроенной грудью навзничь. На его месте тотчас же возник другой – коренастый, с налитыми кровью глазами. Страшенный шипастый моргенштерн описал в воздухе полукруг, сокрушил легионерский щит, расколол его пополам. Римлянин не устоял на ногах, пал на колени, кольнул вслепую перед собой. Последнее, что он увидел, была летящая в лицо боевая стрела.

* * *

Сервий не знал, сколько времени прошло, прежде чем он очнулся. Удивился, что не чувствует боли, затем осторожно открыл глаза и едва удержался от изумлённого возгласа. Помещение, в котором он находился, не походило ни на что, ранее виденное. Прямоугольное, строгое, с высоким потолком и окном во всю стену. И – белое, идеально матово белое, словно ещё нетронутый, едва выпавший поутру снег. Белым оказалось и ложе. И подстилка, и наброшенное на Сервия покрывало. И ткань, которой были замотаны его руки.

Сервий рывком вскинулся на ложе. Боль, отсутствию которой он удивлялся, мгновенно дала о себе знать – прострелила и пошла гулять по телу, жадно глодая внутренности. Сервий сдержал стон, замер, дожидаясь, пока боль уйдёт. Потом осторожно, в три приёма, поднялся на ноги. Проделал к окну шаг, другой, солнечный свет резанул по глазам. Легионер зажмурился, а когда разлепил веки, не удержался – ахнул изумлённо. Строения в десятки этажей, подобных которым он никогда не видывал, кололи крышами небо и застилали горизонт. Гигантская серебристая стрекоза стремительно прочертила в воздухе прямую и столь же стремительно скрылась за ближайшей постройкой. Со стен величественного, копьём вздымающегося в облака здания полыхнуло светом.

Легионер опустил глаза. Понизу строения разделяла сетка дорог, хотя Сервий и не сразу понял, что это дороги. По ним двигались непрерывным потоком удивительные разноцветные повозки, но сколько Сервий ни всматривался, разглядеть тянущих эти повозки лошадей ему не удалось.

– Приветствую тебя, – раздался вдруг голос за спиной.

Легионер резко обернулся. В дверях стоял одетый в диковинную тунику человек. Поджарый, длинноногий, с коротко стриженными тёмными волосами.

– Меня зовут Валерий, – поджарый улыбнулся. – Прекрасный день сегодня, ты не находишь?

Латынь, на которой изъяснялся Валерий, была несколько необычна. Чересчур правильна, хотя и с акцентом, понял секунду спустя Сервий.

– Где я? – хрипло спросил он. – Что это за провинция?

Назвавшийся Валерием незнакомец расхохотался.

– Ты не в провинции, – сказал он, отсмеявшись. – Ты в России, это страна к северу от Рима. Мы с тобой в городе под названием Москва.

Сервий понурился. О такой стране он не слыхал, о городе – тем более. Суть вещей, однако, он понял.

– Значит, меня продали в рабство, – угрюмо произнёс легионер. – И ты – мой господин. Знай – я никогда не буду рабом и слугой тебе. Прошу оказать мне честь и позволить заколоться.

Валерий вновь рассмеялся, на этот раз беззвучно.

– Так уж сразу и заколоться, – сказал он беззлобно. – Давай лучше для начала пообедаем, а там я тебе расскажу, что к чему.

* * *

Уставленный яствами передвижной стол на колёсах появился, казалось, сам собой – вкатился в помещение, будто ждал за дверьми. Сервий сглотнул слюну, уселся на ложе и в следующий миг набросился на еду. Ничего подобного и более вкусного он в жизни не пробовал. Он даже не сумел толком определить, что именно отправлял в рот.

– Полегче, полегче, – благодушно приговаривал Валерий. – Ты, дружище, с приличной голодухи. Не увлекайся. Вот послушай пока. Тебе повезло, мы тебя вытащили за секунду до смерти.

– Кто «мы»? – не прекращая жевать, осведомился Сервий.

– Темпоралы. Ты угодил в темпоральную ловушку. Не думай об этом, ты сейчас всё равно ничего не поймёшь. Потом, когда пообвыкнешься у нас, я тебе разъясню, если захочешь. Так или иначе, ты нужен нам.

– Почему я?

– Ну, не то чтобы именно ты. Нужен был человек твоей эпохи, с твоим опытом, фотогеничный…

– Какой? – едва не подавившись десертом, поразился легионер.

– Неважно, – отмахнулся Валерий.

– В общем, мы искали такого парня, как ты. Ухлопали, между прочим, кучу денег, цены на ловушки кусаются, прах их раздери. Так что тебе придётся отработать.

Сервий отпихнул от себя блюдо с фруктами.

– Я уже сказал, что не стану работать на тебя, – проговорил он гордо. – Ни на полях, ни в каменоломнях, нигде. Ты можешь приказать умертвить меня прямо сейчас.

– Ты слишком горяч, – посерьёзнел Валерий. – Работа непыльная, спину гнуть не придётся. Ты нам нужен как консультант.

Сервий попробовал незнакомое слово на вкус. Было в нём нечто римское, и звучало оно достойно. Не хуже, чем «консул».

– Что значит «консультант»? – спросил он угрюмо. – И где я буду жить? И как?

– Совсем другое дело, дружище, – разулыбался Валерий. – А то заладил – «заколоть, умертвить». Жить будешь, как у Христа за пазухой. Ну, не хмурься, не хмурься, со времён Тиберия многое изменилось, отношение к Христу теперь несколько иное, чем у вас. В общем, будешь жировать в доме с другими консультантами, но в отдельной комнате. Все удобства, между прочим: разделённый санузел, кондиционер, телевизор, интернет… Это всё отличные штуки, поверь. А что придётся делать, я тебе сейчас покажу. Пойдём, приятель.

Показанное оказалось настолько диковинным, что затмило всё доселе виденное. На покрытой белой тканью стене сменяли друг друга картины, писаные, по всему видать, искуснейшими художниками. На картинах был Рим. Тот Рим, в котором декан Сервий Луций Барб родился и прожил тридцать четыре года. Капитолийский холм и Марсово поле. Большой цирк и Колоссеум. Триумфальная арка Тита и Театр Помпея. Затем изображения Вечного города сменил римский походный лагерь. Тессерарии проверяли караул, тубицены трубили зарю, имиджиниферы строем несли воинские штандарты.

– Понравилось? – поинтересовался Валерий, когда в тёмном до того помещении стало светло и картины с покрытой белой тканью стены исчезли. – Это пока фрагменты, дружище. Сейчас я прокручу ещё раз. Твоя задача – определить, что здесь не похоже на настоящее, на то, как бывает на самом деле.

Ненастоящим при внимательном взгляде оказалось почти всё. И покрытие Аппиевой дороги, и строения на Эксвилинском холме, и одежда горожан, и доспехи триариев и гастатов.

– Молодец, – похвалил Валерий. – У тебя цепкий глаз, то, что нам и надо. Так что работёнка у тебя будет, дружище. Вон сколько всего заметил, а мы ещё, считай, к батальным сценам не приступали.

* * *

Отряд самарийских повстанцев напоролся на вражескую конницу случайно. Обогнув высокий, с крутыми склонами и острой вершиной холм, маккавеи столкнулись с всадниками лицом к лицу.

Стычка оказалась короткой. Застигнутые врасплох повстанцы в минуту были окружены, смяты и раздавлены. Опёршись спиной об отвесный базальтовый склон и намертво зажав в кулаке рукоятку боевого меча, предводитель отряда Илай Бар-Лейб готовился умереть. Три всадника, образовав полукруг и, выставив перед собой копья, надвигались на него.

«Одного я заберу с собой, – собравшись, подумал Илай. – Вон того, что слева, – принял он последнее в жизни решение».

Бар-Лейб оттолкнулся от склона, рванулся, поднырнул под метнувшееся к нему копьё, коротко взмахнул мечом. Страшный удар в затылок не дал завершить движение, сбил Илая с ног, швырнул лицом вниз на землю, меч отлетел в сторону. Хрипя и задыхаясь, маккавей успел перевернуться на спину, чтобы принять смерть достойно, и в следующий момент в глазах у него померкло.

* * *

Очнулся Илай в белом прямоугольном помещении с окном во всю стену.

Рядом с его постелью сидел горбоносый, смуглый мужчина в чёрном одеянии, с блестящей через разрез рубахи золотой цепочкой с могендовидом.

– Меня зовут Арон, – представился горбоносый. – Нет-нет, не Аарон, а именно Арон. Наши имена, как и обычаи, несколько изменились с твоих времён.

– Чьи «наши»? – выдавил из себя Илай.

– Иудейские.

Арамейский Арона разительно отличался от того, на котором говорили в Самарии. Илаю с трудом удавалось разбирать слова.

– Где я? – спросил он.

– В России. За много стадиев и много лет от Иудеи и Кесарии. Мы спасли тебя от верной смерти и рассчитываем на твою благодарность. Ты рад?

– На всё воля Божья, – сурово сказал Илай. – Есть ли здесь храм, в котором я могу помолиться Господу?

– Храм есть, – кивнул Арон. – По местным обычаям он называется синагогой. Я позабочусь, чтобы тебе позволили посещать её, возносить молитвы, соблюдать субботу и так далее. Взамен нам понадобятся твои консультации.

– Что значит «консультации»?

– Советы. Я сотрудник темпорального отдела большой кинокомпании. Тебе пока ни к чему подробности. Скажу только, что компания будет снимать сериал о древней Иудее. С пейзажами, бытом, сражениями и прочим. Современного зрителя на мякине не проведёшь, все требуют достоверности. Поэтому в тебя и вложились, так что, считай, тебе повезло. Жить будешь, как вашим, обрезанным, и не снилось. Поработаешь пару лет, отобьёшь долг. Бог даст, и деньжата появятся. Работа хорошая, можно сказать, для интеллигентов.

– Я не понимаю тебя, Арон, – признался Илай. – Я – не работник, я – воин.

– Так станешь работником, большое дело, – буркнул Арон сердито. – Если есть голова на плечах, можно хорошо устроиться где угодно. Воин, не воин. Пообтешешься, попривыкнешь, парень ты видный, найдёшь девушку из хорошей семьи. Или, может, я познакомлю. Ладно, давай не будем забегать вперёд. Сейчас тебя накормят. Всё кошерное, сам доставал, позаботился о тебе. Брось, можешь не благодарить. Заморишь червячка и за работу, а там видно будет.

* * *

Дом для консультантов, называемый на местном наречии общежитием, на первых порах Сервия поразил. Диковинным было всё – от превращающего ночь в день освещения до прямоугольных устройств с мелькающими картинками. Да с какими, куда там полотнам из галереи Лукулла, в которую Сервий заглядывал по юности. Одни только картинки названием фильм чего стоили. Половину происходящего Сервий не понимал, но от остального, бывало, то в смех бросало, то в слёзы. Особенно пришлись ему по душе фильмы про войну с чудовищными, изрыгающими огонь машинами, не чета осадным самбукам, камнемётам и гелеполисам.

За стенами общежития оказалось ещё поразительней. Первые дни Сервий шарахался от мчащихся по земле и по воздуху механизмов, чурался одетых кто во что горазд прохожих. Потом привык. Так же, как постепенно привык к каждодневному нахождению на территории под названием съёмочная площадка. Поначалу царившие там ажиотаж и суета вгоняли в робость, затем стали раздражать, а потом понемногу вошли в норму. Легионер освоился, и вскоре работа даже стала ему нравиться. Сервий покрикивал на бестолковых, не отличающих боевой меч от сковородки статистов. Отчаянно жестикулируя, бранил едва держащихся в седле актёров. И даже выговаривал сутулому и лохматому, со стёклами на глазах недотёпе, которого остальные называли режиссёром и почему-то побаивались.

– Это ты называешь манипулой?! – перемежая благоприобретённые русские слова с латынью, наседал на режиссёра Сервий. – Это не манипула, да будет тебе известно. Это стадо жирных свиней. А тот, долговязый, с копьём под мышкой, по-твоему, центурион? От такого центуриона легионеры разбежались бы в первый же день кампании, а скорее – зарезали бы его в темноте, пока никто не видит.

По вечерам Сервий играл в кости с македонцем Гораном, попивал вино с критянином Аполлодором или упражнялся в вольной борьбе с ассирийцем Ишу. Среди консультантов римлянин вскоре стал авторитетом, для каждого умело находил дружеское слово, мог поддержать в тоске или разделить радость. И лишь от одного – от широкоплечего, черноволосого и черноглазого здоровяка-арамейца, держался поодаль.

Он был вечно хмур, сосредоточен и неприветлив, этот Илай Бар-Лейб. Смотрел исподлобья, тяжело, пристально, и не в глаза, а пониже, в переносицу, словно примеривался, куда лучше ударить. Однажды, столкнувшись с ним на съёмочной площадке, Сервий не выдержал – поймав на себе прицельный угрюмый взгляд, выдернул из-за пояса клинок.

Был клинок бутафорный, картонный – Сервий иногда в охотку размахивал им в массовке. У Илая к поясу крепился такой же, но доставать клинок арамеец не стал. Лишь шагнул вперёд и сказал презрительно:

– Я лично прикончил шестнадцать таких, как ты. И тебя бы свалил, не раздумывая, не будь всей этой мишуры, даже не сомневайся.

Илай махнул рукой, отвернулся и пошёл прочь.

* * *

– Это отличный шанс для тебя, – уговаривал Илая Арон. – Фильм будет делать сам Свиридов, – Арон закатил глаза. – «Иудейская война», каково, а? Ах, да, ты не знаешь, она была уже после тебя, и имя Иосиф Флавий тебе тоже ни о чём не говорит. Ладно, неважно. Тебе предлагают одну из ведущих ролей. Симон Бар-Гиора, предводитель сикариев, считай, национальный герой. У тебя прекрасный типаж, и вообще такого в киноиндустрии ещё не было. Твоему приятелю, кстати, тоже дают роль, вы сыграете дуэтом.

– Какому приятелю? – спросил Илай хмуро.

– Ну, этому красавчику-легионеру. Он будет играть императора Тита. А принцессу Беренику – сама Римма Богорад, помнишь её «Офелию» в Гамлете?

Илай пожал плечами. К фильмам он был равнодушен, а длинноволосую и длинноногую актрису запомнил плохо – в Самарии ему приходилось встречать девушек и покрасивее.

– Что мне за это будет? – спросил Илай. – Если я соглашусь.

– Всё! – с маху припечатал ладонь к столу Арон. – Всё, что пожелаешь. Деньги, женщины, квартира в центре Москвы или где угодно. Захочешь – можешь уехать в Израиль. Слава, почёт, уважение – фильм обещает колоссальные сборы и финансируется без ограничений. В основном, за счёт вашего участия.

* * *

– Никак не могу осознать, – Римма Богорад задумчиво тянула через соломинку коктейль, – что вы двое – не современные люди. Если бы не знала наверняка, ни за что не поверила бы.

Они втроём сидели за стойкой в баре. Съёмки «Иудейской войны» подходили к концу. Накануне как раз отсняли сцену изгнания из Рима Береники, которую разлюбил император.

– У меня отвратительное послевкусие, – признался Сервий. – Когда толпа швыряла в тебя нечистотами, я едва не сорвался и не бросился на статистов с кулаками.

– У тебя тоже дурное послевкусие? – обернулась актриса к Илаю.

Маккавей не ответил. Отхлебнул безалкогольного пива из бокала, затем спросил:

– Четыре миллиона это много? Что можно сделать на эти деньги?

– Четыре миллиона ерунда, – авторитетно сообщил поднаторевший в финансовых вопросах Сервий. – То ли дело доля с проката. Вот её нам надолго хватит.

– Ладно, мальчики, – Римма поднялась. – Пойду. Завтра тяжёлый день. Особенно для тебя, – кинула она взгляд на Илая. – Завтра начнутся съёмки твоей казни. Отвратительное послевкусие мне обеспечено.

– А ты ей нравишься, – проводил девушку взглядом Сервий. – Что, хороша, а?

Помолчал и, не дождавшись ответа, добавил:

– Ты всё ещё прикончил бы меня, не раздумывая, представься такая возможность?

Илай Бар-Лейб наградил римлянина прицельным тяжёлым взглядом в переносицу.

– Здесь не стал бы – нет смысла. Там, у нас – прикончил бы, – сказал он твёрдо. – Мы с тобой здесь, и это неправильно. Каждый человек должен быть на своём месте. Деньги, женщины, слава ничего не меняют.

* * *

– Поздравляю, дружище, – Валерий сиял. – Тебя ждёт новый контракт, а меня – комиссионные. Роль Сергия Каталины – ты будто для неё создан.

«Иудейская война» имела грандиозный успех. «Звёздное трио, – кричали о ведущих актёрах репортёры с газетных страниц и дикторы с телевизионных экранов.

– Полная, небывалая достоверность событий и адекватность характеров».

На гонорар и долю с проката Сервий купил трехкомнатную квартиру на Неглинной, новую, с конвейера, «BMW» и сейчас присматривал загородный дом в Барвихе.

– Что ж, отлично, – бывший легионер хлопнул Валерия по плечу. – Тем же составом? Что-то я давненько не видел Илая. Как он?

– С ним проблемы, – Валерий помрачнел. – Боюсь, что прежнего состава не будет. Да и сценарий не предусматривает роли провинциального мстителя.

– Какие с ним проблемы? – нахмурился Сервий. – Что за проблемы могут быть у человека, которого публика готова носить на руках?

Валерий помялся. Затем взглянул на бывшего легионера в упор:

– Он странный человек, – сказал Валерий тихо. – Вернее, уже можно сказать, был странным. Он заплатил компании, вернул все деньги, включая долю с проката. Римма пыталась отговорить, по слухам, плакала, умоляла… Куда там, не стал слушать. Во временных переходах даже секунда дорогого стоит. Так что ему удалось выторговать всего полминуты.

– Какие полминуты? – оторопел Сервий. – Зачем?

Валерий не ответил.

* * *

Илай Бар-Лейб оттолкнулся от склона, рванулся, поднырнул под метнувшееся к нему копьё, коротко взмахнул мечом. Всадник с разрубленной наискось от плеча до пояса грудью повалился с коня. Илай крутанулся волчком, прыгнул к следующему. Время, казалось, замедлилось. Илай сделал выпад, острие клинка вошло под завязки шлема.

Маккавей бросился на землю, перекатился, вскочил на ноги. Третий всадник медленно, очень медленно разворачивал коня. Илай, сжав обеими ладонями рукоятку, занёс клинок. И… не успел.

Едва ползущая к нему, подрагивая, стрела вдруг ускорилась, со свистом рассекла воздух и ударила Илая в грудь. Другая вошла меж рёбер, третья пробила предплечье. Илай выронил меч, пошатнулся, упал на голени, затем повалился навзничь.

– Восемнадцать таких, как ты, – прохрипел он в лицо воину, заносившему над ним копьё. – Завоевателей. Я лично. Я и тебя бы тоже – не раздумывая.

Э. Ф. Бенсон[4]4
  Эдвард Фредерик Бенсон (1867–1940) – английский писатель, автор классических рассказов о сверхъестественном.


[Закрыть]
Рог ужаса

Последние десять дней Алфубел наслаждался солнцем, какое бывает только в середине зимы на высоте свыше шести тысяч футов. Удивительное для тех, кто прежде считал его лишь бледной, равнодушной тарелкой, проглядывающей сквозь тяжёлый английский воздух, оно сияло в искрящейся синеве от рассвета до заката. По ночам же чистый безветренный мороз заставлял звёзды сверкать подобно бриллиантовой пыли. Перед Рождеством выпало достаточно снега для лыжников, а большой каток, который поливали по вечерам, каждое утро предоставлял свою свежую поверхность для скользящих трюков конькобежцев. Бридж и танцы помогали коротать большую часть ночей, и мне, впервые вкушающему радости зимнего Энгадина, здесь казалось, будто новое небо и новая земля светились, грелись и охлаждались специально ради таких, как я, кто оказался достаточно мудрым, чтобы уехать на отдых зимой.

Но идеальные условия нарушились: однажды днём солнце скрылось в тумане, а в долине поднялся северо-западный ветер, охлаждённый на ледяных склонах. Вскоре посыпал снег, сначала мелкими хлопьями, летящими почти горизонтально под морозным дыханием ветра, а затем крупными комьями лебяжьего пуха. В предыдущие две недели судьба наций, жизнь и смерть казались мне менее важными, чем выписывание лезвиями коньков на льду фигур определённых форм и размеров. Но теперь первостепенной задачей стало скорейшее возвращение в отель: разумнее было вернуться самому, чем замёрзнуть во время поисков укрытия.

Я отдыхал со своим двоюродным братом, профессором Ингрэмом, известным физиологом и альпинистом. В последние две недели он совершил пару примечательных восхождений, но в то утро он сказал, что по его приметам, сегодня не будет хорошей погоды. Поэтому вместо того чтобы попытаться взойти на Пиц-Пассуг, он стал выжидать, оправдаются ли его опасения. И вот теперь он сидел, положив ноги на горячую батарею, в холле превосходного отеля, с новейшими поступлениями английской почты. Среди них оказалась брошюра о результатах экспедиции на Эверест, которую он как раз закончил читать, когда я вошёл.

– Очень интересный отчёт, – сказал он, передавая её мне. – Они определённо добьются успеха в следующем году. Только кто знает, что могут скрывать эти последние шесть тысяч футов? Когда вы преодолели двадцать три тысячи, ещё шесть не кажутся большой величиной, но сегодня никому не известно, выдержит ли человеческое тело нагрузки на такой высоте. Она может повлиять не только на лёгкие и сердце, но и на мозг. Могут возникнуть безумные галлюцинации. Более того, если бы я не знал большего, то сказал бы, что однажды с альпинистами уже случалось подобное.

– И что же это было? – спросил я.

– Видишь ли, они считали, что обнаружили следы голых человеческих ступней на значительной высоте. На первый взгляд, кажется, будто это галлюцинация. Что может быть более естественным, чем то, что мозг, возбуждённый от такой высоты, воспринимает определённые знаки на снегу как отпечатки человеческих существ? Каждый орган напрягается до предела, чтобы функционировать, и мозг захватывает эти знаки и говорит: «Так, я в порядке, я делаю свою работу и воспринимаю эти знаки, и распознаю их как человеческие следы». Представь, что даже на такой высоте он не прекращает работать живо и энергично, так же, как и во сне. Умножь этот стимул, напряжение и возбуждённость, на три, и каким естественным тогда покажется то, что в нём зародятся иллюзии! Чем, в конце концов, является бред, нередко сопутствующий сильному возбуждению, если не попыткой мозга выполнять свою работу под давлением лихорадочных условий? Он так желает воспринимать, что воспринимает вещи, которых нет в природе!

– И всё же вы не думаете, что эти следы голых человеческих ступней были иллюзией, – заметил я. – Вы сказали, что сочли бы так, если бы не знали большего.

Он повернулся в своём кресле и на минуту выглянул в окно. Воздух заполонили густые снежные хлопья, несомые свистящим северо-западным ветром.

– Именно, – сказал он. – Вероятнее всего, эти человеческие следы были настоящими. По крайней мере, они принадлежали созданию, более родственному человеку, чем кто-либо ещё. Я говорю так, потому что мне известно об их существовании. Однажды я довольно близко видел создание, которое, скажем, могло оставить такие следы, – и уверяю, я не хотел бы видеть его ближе, несмотря на своё глубокое любопытство. Если бы снег не шёл так плотно, я бы показал то место, где это случилось.

Он указал в окно, где поперёк долины возвышался огромный Унгехейерхорн с высеченным на вершине утёсом, напоминающим гигантский рог носорога. Лишь по одной его стороне, насколько я знал, можно было осуществить подъём, да и то – лучшим альпинистам, на остальных же трёх бесконечные выступы и обрывы делали его неприступным. Он представлял собой отвесную скалу высотой в две тысячи футов, а под ним было ещё пять тысяч футов обрушившихся валунов, сплошь заросших лиственницей и соснами.

– На Унгехейерхорне? – спросил я.

– Да. Двадцать лет назад он был непокорённым, и я, как и многие другие, потратил много времени на поиск верного пути. Мы, бывало, проводили по три ночи подряд в хижине у ледника Блюмена и обхаживали его кругами. И наконец отыскали этот путь, хоть и не без доли везения, и несмотря на то, что с дальней стороны гора выглядит даже более неприступной, чем отсюда. Однажды мы нашли длинную косую расщелину, ведущую к проходимому выступу, и в ней оказался покатый ледяной кулуар, который можно было увидеть лишь подойдя к его подножию. Но не стоит вдаваться в подробности.

Просторный холл, в котором мы сидели, наполняли шумные группы отдыхающих, загнанных внутрь внезапным ветром и снегопадом, и разговоры становились всё громче. Музыканты, непременный атрибут чаепитий в швейцарских отелях, заиграли привычное попурри из работ Пуччини. Затем зазвучали сладкие, сентиментальные мелодии.

– Какой странный контраст! – сказал Ингрэм. – Мы сидим здесь в тепле и уюте, наш слух щекочут эти детские мотивы, а снаружи сильная буря с каждой секундой становится яростнее и кружит вокруг мрачных утёсов Унгехейерхорна, или Рога ужаса, каким он стал для меня.

– Я хочу услышать о нём всё, – сказал я. – Каждую деталь. Мне хочется понять, почему он стал для вас Рогом ужаса.

– Что ж, – подумав, произнёс Ингрэм, – извольте. Но это случилось не сразу. А поначалу, примерно с неделю, мы с Шантоном (так звали моего проводника) по целым дням обшаривали утёсы у самого основания горы. Немного продвигались с одной стороны, затем останавливались и, преодолев футов пятьсот с другой, встречались с новым неодолимым препятствием, после чего всё приходилось начинать с самого начала. Шантон постоянно был не в духе. Но это его неудовольствие, как я догадывался, проистекало вовсе не из-за сложности или опасности восхождения, ведь в отношении скал и льдов он был самым бесстрашным человеком, которого я когда-либо встречал. И в то же время он каждый раз настаивал на том, чтобы мы заканчивали свои поиски и возвращались в хижину ещё до заката. Обязательно! И даже после того, как мы оказывались у себя, закрывали и подпирали дверь, Шантон успокаивался не сразу. Помню, однажды ночью, когда мы, поужинав, услышали какое-то животное, вероятно, волка, завывшего где-то вдали, Шантона охватила такая сильная паника, что он не сомкнул глаз до самого утра. Вот тогда-то я и подумал, что, наверное, существует какая-нибудь страшная легенда об этой горе, вероятно, связанная с её названием, и как только рассвело, я спросил у Шантона, почему её называют Рогом ужаса. Сначала он ушёл от ответа, сказав, что это название, как и Шрекхорн, дано из-за обвалов и падающих камней. Но когда я проявил упорство, он признался, что всё-таки есть такая легенда, и ему её рассказывал его отец. Легенда гласит, что в здешних пещерах живут создания, напоминающие людей и покрытые длинной чёрной шерстью повсюду, кроме лица и рук. Ростом они как карлики – фута четыре или около того, – но обладают удивительной силой и ловкостью. Они – потомки первобытной расы, и их эволюция, кажется, продолжается до сих пор. Говорилось также, что они иногда похищают девушек, но только не для того, что делают с пойманными каннибалы, а чтобы размножаться. Насилуют они и юношей, скрещивая их с женскими особями племени. Всё это говорит о том, что они близки людям. Но, естественно, я не поверил ни слову, исходя из современных суждений. Возможно, думал я, такие существа жили столетия назад, а рассказы о них с завидной стойкостью передаются среди местных жителей и по сей день. На вопрос об их численности Шантон ответил мне, что как-то однажды сразу троих этих чудищ видел один мужчина, который смог сбежать от них только благодаря скорости своих лыж. Этот мужчина, уверял Шантон, был ни кем иным, как его дедом, которого однажды зимним вечером темнота застигла в лесной чаще под Унгехейерхорном. Шантон считал, что спуститься в низину этих созданий заставил поиск еды, ибо зима тогда выдалась очень суровая, а так встречи с ними обычно случались на скалах у самого пика. Они преследовали деда, тогда ещё юношу, чрезвычайно проворным аллюром, иногда вертикально, как бегают люди, иногда на четвереньках, как звери, а их вой был точь-в-точь таким же, какой мы слышали прошедшей ночью в хижине. Вот какую историю поведал мне Шантон, и я, конечно же, счёл её суеверной нелепицей. Но уже на следующий день у меня появилась причина пересмотреть своё мнение по этому поводу.

Это случилось в тот день, когда после недели безуспешных поисков мы наконец обнаружили единственный известный на сегодня путь к вершине пика. Мы вышли, едва свет позволил начать подъём; столь трудные скалы, как сам понимаешь, невозможно одолеть при свете фонарика или луны. Вскоре мы оказались у длинной расщелины и исследовали уступ, который при взгляде снизу, казалось, уходил в никуда. Через час мы, прорубив ступени, поднялись по кулуару, ведущему вверх от него. Оттуда начинался утёс, представляющий определённую трудность, но, тем не менее, мы без особых усилий уже около девяти утра стояли на его вершине. Но надолго там не задержались, потому что та сторона горы была рыхлой от камней, которые обрушивались, как только солнце нагревало сдерживающий их лёд. Мы поспешили преодолеть уступ, где обвалы случались чаще всего. Затем спустились по длинной, но менее сложной расщелине, управившись до полудня. Оба мы, как вы можете легко себе представить, находились в прекрасном расположении духа.

Далее нас ожидал долгий и утомительный переход по огромным валунам у подножия утёса. Здесь склон был очень пористым, и огромные пещеры уводили далеко в глубь горы. Мы развязались в основании расщелины и стали прокладывать себе путь среди обвалившихся камней, многие из которых не уступали в размерах домам. Тогда-то возле одного из них я и увидел то, что заставило меня понять: истории, рассказанные Шантоном, не были суеверным вымыслом.

Менее чем в двадцати ярдах от меня лежало одно из существ, о которых он говорил. Нагое, оно растянулось на спине, обратив лицо к солнцу и глядя на него немигающим взглядом. Строением оно было точь-в-точь как человек, но почти полностью прокрытое шерстью, из-под которой только кое-где проглядывала загорелая кожа. На лице, за исключением щёк и подбородка, волос не было, и на нём я увидел чувственное и злобное выражение, заставившее меня застыть от ужаса. Будь это создание животным, едва ли его вид вызвал бы у кого-либо дрожь; ужас заключался в том, что оно являлось человеком. Подле лежала пара обглоданных костей, и это существо, окончив трапезу, лениво полизывало свои выступающие вперёд губы, из которых исходило довольное урчание. Одной рукой чудовище расчёсывало густые волосы на животе, а второй взяло кость, и та разломилась пополам под давлением пальцев. Но мой ужас основывался не на сведениях о том, что случилось с пойманными ими людьми, а на моей близости к твари столь человеческой и в то же время столь бесчеловечной. Пик, покорение которого минуту назад наполняло нас глубокой радостью, стал для меня настоящим Унгехейерхорном, ибо он был домом для существ таких жутких, каких не может породить даже безумный кошмар.

Шантон находился в дюжине шагов позади, и я дал ему знак остановиться. Затем, чтобы не привлечь внимания загорающей твари, я с предельной осторожностью оттянулся назад, прокрался обратно на скалу, шепнул Шантону об увиденном – и, с побелевшими лицами, мы поспешно двинулись вниз. Мы всматривались в каждый уголок и низко пригибались, не зная, в какой момент можем наткнуться на одну из этих тварей или когда из устья какой-нибудь впадины покажется ужасное безволосое лицо существа, на этот раз, возможно, с женской грудью. Это было бы хуже всего.