Текст книги "Мой роман, или Разнообразие английской жизни"

Автор книги: Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 75 страниц)

Неосновательное, несправедливое подозрение! потому что в тот самый момент с неподвижных губ Одлея Эджертона слетели следующие слова:

– Пожалуста, прекрасная маркиза, не думайте, чтобы, в моем непритворном восхищении вами скрывалось другое, более возвышенное, священное чувство. Ваш разговор чарует меня, ваша красота приводит меня в восторг, ваше присутствие служит для меня отрадным отдыхом в моей жизни, убиваемой трудами; но с сердцем моим, с чувством любви я уже давно все кончил, и, поверьте, что больше уже я не женюсь.

– Знаете что: вы как будто нарочно заставляете меня употреблять все усилия, чтоб одержать над вами победу, но только для того, чтоб потом отвергнуть вас, сказала итальянка, и в светлых глазах её сверкнула молния.

– Извольте, я не боюсь даже и вас вызвать на бой, отвечал Одлей, с своей холодной, чорствой улыбкой. – Впрочем, возвратимтесь лучше к главному предмету нашей беседы. Вы, я уверен, более всех других имеете влияние на этого пронырливого, хитрого посланника: на вас одних надеюсь я, что вы разузнаете для меня тайну, о которой мы говорили. Ах, маркиза, останемтесь по-прежнему друзьями. Вы видите, что я успел рассеять все несправедливые предубеждения против вас; вы приняты и торжествуете повсюду: это, по-моему мнению, справедливая дань вашему происхождению и вашей красоте. Положитесь на меня во всем, точно так, как полагаюсь я на вас. Однако, оставаясь здесь дольше, я легко могу пробудить зависть в весьма многих, и кроме того во мне на столько есть гордости, чтоб дозволить себе подумать, что вы будете оскорблены, если ясделаюсь виновником неприятных для вас толков. Как преданный друг, я готов служить вам, – как предполагаемый обожатель, я ничего не сделаю для вас.

Сказав это, Одлей встал и, оставаясь еще подле стула, с беспечным видом прибавил:

– Кстати: деньги, которые вы занимаете у меня, оказав мне этим особенную честе, будут завтра же переданы вашему банкиру.

– Тысяча благодарностей; мой брат не замедлит заплатить вам эту сумму.

Одлей поклонился.

– Надеюсь, что брат ваш рассчитается со мной не прежде, как при личном свидании. Скажите, когда он прибудет сюда?

– Он опять отложил свою поездку в Лондон: его присутствие так необходимо в Вене. Кстати, мистер Эджертон: заговорив о нем, позвольте мне спросить, неужели лорд л'Эстрендж все еще по-прежнему жесток к моему бедному брату?

– Он все тот же.

– Как это стыдно! вскричала итальянка, с заметной досадой: – я не понимаю, что такое сделал брат мой лорду л'Эстренджу, если интрига против графа ведется даже и при вашем Дворе.

– Интрига! Мне кажется, вы весьма несправедливо судите о лорде л'Эстрендже: он ничего больше не сделал, как только обнаружил то, что, по его мнению, была несомненная истина, и обнаружил единственно в защиту несчастного изгнанника.

– Не можете ли вы сообщить мне, где находится этот изгнанник, или, по крайней мере, жива ли его дочь?

– Прекрасная маркиза, я назвал вас другом, поэтому не решусь помогать лорду л'Эстренджу, нанести оскорбление вам или вашим родственникам. Кроме того я называю также и лорда л'Эстренджа своим другом, и потому не смею нарушить доверие, которое….

Одлей вдруг остановился и прикусил себе губы.

– Вы понимаете меня, сказал он после минутного молчания, с улыбкой приятнее обыкновенной, и удалился.

Брови прекрасной итальянки хмурились в то время, как она взорами провожала удалявшегося Одлея. Спустя несколько секунд она встала, и взоры её встретились с взорами Рандаля. Они осмотрели друг друга; каждый из них почувствовал какое-то странное влечение друг к другу – влечение не сердца, но ума. – У этого молодого человека взгляд итальянца, сказала маркиза про себя.

И, проходя мимо Рандаля в танцовальную залу, она еще раз взглянула на него и улыбнулась.

Глава LII

Леонард и Гэлен поместились в двух маленьких комнатах, в каком-то глухом переулке. Соседняя часть города имела весьма угрюмый вид; помещение было тесное, но зато с лица хозяйки дома никогда не сходила улыбка. Быть может, это видимое радушие и послужило поводом к тому, что Гэлен выбрала квартирку в таком скучном месте: улыбку не всегда можно встретить на лице хозяйки дома, к которой являются бедные постояльцы. Из окон их комнат виднелся зеленый вяз, величественно возвышавшийся цо средине соседнего двора. Это дерево давало другую улыбку скучному местопребыванию молодых людей. Они видели, как птицы прилетали, прятались в густой зелени вяза и вылетали оттуда; до них долетал приятный шелест листьев, когда поднимался легкий ветерок.

В тот же вечер Леонард отправился на прежнюю квартиру капитана Дигби, но не мог получить, там никакого известия касательно родственников или покровителей рсиротевшей Гэлен. Народ был там все грубый и суровый. Леонард узнал одно только, что капитан остался должен в доме около двух фунтов стерлингов – показание, по видимому, весьма неосновательное, тем более, что Гэлен сильно опровергала его. На другое утро Леонард отправился отыскивать доктора Моргана. Он рассудил за самое лучшее узнать о месте жительства доктора в ближайшей аптеке; аптекарь весьма учтиво заглянул в адресную книжку и предложил Леонарду отправиться в Булстрод-Стрит, на Манчестерском Сквэре. Леонард направил свой путь в указанную улицу, удивляясь по дороге неопрятности Лондона: Скрюстоунт казался ему во всех отношениях превосходнее столицы Британии.

Оборванный лакей отпер дверь, и Леонард заметил, что весь коридор загромозжен был чемоданами, сундуками и другими дорожными принадлежностями. Лакей провел его в небольшую комнату, посредине которой стоял круглый стол, и на нем в беспорядке лежало множество книг, трактующих о гомеопатии, и несколько нумеров воскресной газеты. Гравированный портрет Ганнемана занимал почетное место над камином. Спустя несколько минут, дверь из соседней комнаты отворилась, показался доктор Морган и ласковым тоном сказал:

– Пожалуйте сюда.

Доктор сел за письменный стол, бросил быстрый взгляд сначала на Леонарда, а потом на огромный, лежавший перед ним хронометр.

– Мое время рассчитано, сэр: я еду за границу, и пациенты осаждают меня. Но теперь ужь поздно. Лондон не раз пожалеет о мне – раскается в своей апатии. Пускай его – таковский!

Доктор сделал торжественную паузу и, не замечая крайнего недоумения на лице Леонарда, с угрюмым видом повторил:

– Да, решено: я еду за границу, сэр…. впрочем, постараюсь сделать описание вашей болезни и передать моему преемнику. Гм! волосы каштановые, глаза – позвольте посмотреть, какого цвета ваши глаза? взгляните сюда – голубые, темноголубые. Гм! Молодой человек нервного сложения. Какие же симптомы вашей болезни?

– Сэр, начал Леонард: – маленькая девочка….

– Маленькая девочка? повторил доктор Морган с заметной досадой: – Сделайте милость, мне не нужно истории ваших страданий; скажите мне только, какие симптомы вашей болезни?

– Извините меня, доктор, сказал Леонард: – мне кажется, вы не так понимаете меня. – Благодаря Бога, я ничем не страдаю. Маленькая девочка….

– Тьфу ты пропасть! опять девочка! А! понимаю теперь, понимаю! Значит эта девочка нездорова. Что же, вы хотите, чтобы я пошел к ней? Да, я и должен итги: она сама должна описать мне симптомы своей болезни: я не могу судить о состоянии здоровья больной по вашим словам. Пожалуй вы мне наговорите такую чепуху, что и Боже упаси: скажете, что у неё чахотка, или завалы, или какой нибудь другой недуг, которых никогда не существовало: это одни только аллопатические выдумки – мне нужны симптомы, сэр, симптомы!

– Вы лечили её бедного отца, говорил Леонард, не обращая внимания на слова доктора: – вы лечили капитана Дигби, когда он захворал, ехав с вами в дилижансе. Он умер, и дочь его осталась сиротой.

– Сирота! сказал доктор, перелистивая памятную медицинскую книжку. – Для сирот, особливо неутешных, ничего не может быть лучше аконито и хамомиллы.[9]9
  Необходимо заметить здесь, что гомеопаты занимаются лечением не только физических недугов, но и душевных страданий: у них для всякой скорби есть особенные крупинки.


[Закрыть]

Большего труда стоило Леонарду привести на память гомеопата бедную Гэлен, объяснить ему, каким образом он взял ее на свое попечение и зачем явился к доктору Моргану.

Доктор был тронут.

– Решительно не могу придумать, чем бы помочь ей. Я ни души не знаю её родственников. Этот лорд Лес…. Лес…. как его зовут там…. да, впрочем, у меня нет знакомых лордов. – Будучи жалким аллопатом, я знавал многих лордов. Например, я знал лорда Лэнсмера; часто брал он от меня голубые пилюли моего изобретения…. шарлатан я был тогда порядочный. Сын этого лорда был умнее своего родителя: никогда не принимал лекарства. Очень умный был мальчик лорд л'Эстрендж…. не знаю только, так ли он добр, как и умен.

– Лорд л'Эстрендж! да вот это имя начинается с Лес….

– Вздор! он постоянно живет за границей, щеголяет там своим умом. Я тоже еду за границу. В этом ужасном городе для науки нет ни малейшего поощрения: предразсудков бездна, весь народ предан самым варварским аллопатическим средствам и кровопусканию. Я еду, сэр, в отечество Ганнемана, продал свою практику и мебель, передал контракт на этот дом и нанял небольшой домик на Рейне. Там жизнь натуральная; а гомеопатии необходима натура: обедают в час, встают по утру в четыре, чай мало известен, – зато наука ценится высоко. Впрочем, я чуть было не позабыл о деле. Клянусь Юпитером! Скажите мне, что могу я сделать для этой сироты?

– В таком случае, сэр, сказал Леопард, вставая: – я надеюсь, что Бог подаст мне силы оказать помощь этому ребенку.

Доктор внимательно поглядел на молодого человека.

– Но, молодой человек, судя по вашим словам, сказал он: – вы сами здесь совсем чужой или по крайней мере были таким в то время, когда решались привести эту сироту в Лондон. Знаете ли что: у вас доброе сердце; постарайтесь сохранить его. Доброе сердце, сэр, очень много служит к сохранению здоровья…. конечно, в том только случае, когда доброта в нем не становится чрезмерною. Ведь у вас у самих нет здесь ни друзей, ни знакомых?

– Полуда еще нет, но я надеюсь современем приобрести их.

– Вы надеетесь приобрести здесь друзей? Скажите, пожалуста, каким это образом? Знаете ли, что у меня их нет и по сие время, хотя мои надежды, может статься, были пообширнее ваших.

Леонард покраснел и повесил голову. Ему хотелось сказать, что «писатели находят друзей в своих читателях, а я намерен сделаться писателем», но он видел, что в подобном ответе обнаружилась бы величайшая самонадеянность, и потому рассудил за лучшее промолчать.

Доктор продолжал рассматривать Леонарда, и уже с участием друга.

– Вы говорите, что пришли в Лондон пешком: как это было сделано – по-вашему желанию или в видах экономии?

– Тут участвовало то и другое.

– Присядьте пожалуста и поговорим. Мне можно еще уделить для вас четверть часика; в течение этого времени я посмотрю, чем могу помочь вам, – но только непременно расскажите мне все симптомы, то есть все подробности вашего положения.

Вслед за тем, с особенной быстротой, составляющею исключительную принадлежность опытных медиков, доктор Морган, который на самом деле был человек проницательный и с большими способностями, приступил расспрашивать Леонарда и вскоре узнал всю историю мальчика и его надежды. Но когда доктор, восхищенный простосердечием юноши, составлявшим очевидный контраст с его умом, в заключение всего спросил об его имени и родстве, и когда Леонард ответил ему, гомеопат выразил непритворное удивление.

– Леонард Фэрфильд! вскричал он: – внук моего старинного приятеля Джона Эвенеля! Позволь мне пожать твою руку, воспитанник мистрисс Фэрфильд! Да, да! теперь я замечаю сильное фамильное сходство, – весьма сильное….

Глаза доктора наполнились слезами.

– Бедная Нора! сказал он.

– Нора! неужели вы знали мою тетушку?

– Вашу тетушку! Ах да, да! Бедная Нора! Она умерла почти на моих руках – такая молоденькая, такая красавица. Я помню эту сцену, как будто только вчера видел ее!

Доктор провел по глазам рукой, проглотил крупинку и, под влиянием сильного душевного волнения, всунул другую крупинку в дрожащие губы Леонарда с такой быстротой, что юноша не успел даже сообразить, к чему это делалось.

В эту минуту послышался легкий стук в дверь.

– А! это мой знаменитый пациент, вскричал доктор, совершенно успокоенный; – мне должно непременно повидаться с ним. – Хронический недуг…. отличный пациент у него тик, милостивый государь, тик – болезнь, в своем роде, весьма интересная. О, если бы я мог взять с собой этого больного, я ничего больше не стал бы и просить у Неба. Зайдите ко мне в понедельник: к тому времени, быть может, я успею, что нибудь сделать для вас. Маленькой девочки нельзя оставаться в этом положении: это нейдет. Похлопочу и о ней. Оставьте мне ваш адрес…. напишите его вот сюда. Мне кажется, что у меня есть знакомая лэди, которая возьмет сироту на свое попечение. Прощайте. Не забудьте же, я жду вас в понедельник, к десяти часам.

Вместе с этим доктор выпустил из кабинета Леонарда и впустил туда своего знаменитого пациента, которого он всеми силами старался убедить отправиться вместе с ним на берега Рейна.

Леонарду оставалось теперь отыскать нобльмена, которого имя так невнятно произнесено было бедным капитаном Дигби. Он еще раз принужден был прибегнуть к адрес-календарю, и, отыскав в нем несколько имен лордов, имена которых начинались со слога Ле, он отправился в ту часть города, где жили эти особы, и там, употребив в дело свой природный ум, осведомился у ближайших лавочников о личной наружности тех нобльменов. Благодаря простоте своей, он везде получал вежливые и ясные ответы; но ни один из этих лордов не согласовался с описанием, сделанным бедной сиротой. Один – был стар, другой – чрезвычайно толст, третий лежал в параличе, и, в добавок, никто из них не держал огромной собаки. Не нужно, кажется, упоминать здесь, что имя л'Эстренджа, как временного жителя Лондона, в адрес-календарь не было включено; к тому же, замечание доктора Моргана, что этот человек постоянно живет за границей, к несчастью, совершенно отвлекло от внимания Леонарда имя, так случайно упомянутое гомеопатом. Впрочем, Гэлен не была опечалена, когда молодой защитник её возвратился в конце дня домой и сообщил ей, о своих неудачах. Бедный ребенок! в душе своей она как нельзя более оставалась довольна от одной мысли, что ее не разлучат с её новым братом. С своей стороны, Леонард был очень тронут её старанием придать, во время его отсутствия, некоторый комфорт и приятный вид совершенно пустой комнате, занятой им: она так аккуратно разложила его книги и бумаги, подле окна, в виду одинокого зеленого вяза; она упросила улыбающуюся хозяйку дома уделить что нибудь из мебели – особливо орехового дерева бюро – и несколько обрывков старых лент, которыми подвязала занавесы. Даже истертые стулья, при новой расстановке, придавали комнате особенную прелесть. Казалось, что благодетельные феи одарили прекрасную Гэлен искусством украшать семейный дом и вызывать улыбку из самых мрачных углов какой нибудь хижины или чердака.

Леонард удивлялся и хвалил. С чувством признательности, он поцаловал свою подругу и, вместе с ней, с неподдельною радостью, сел за скудную трапезу. Но вдруг лицо его опечалилось: в его ушах отозвались слова доктора Моргана: «маленькой девочке нельзя оставаться в этом положении: это нейдет.»

– Не понимаю, произнес Леонард, печальным тоном:– каким образом я мог забыть об этом.

И он рассказал Гэлен причину своей грусти. Сначала Гэлен вскричала, что она «не понимает его». Леонард радовался, по обыкновению, заговорил о своих блестящих видах и, наскоро пообедав, как будто каждая минута была теперь дорога для него, немедленно сел за свои бумаги. Гэлен задумчиво смотрела на него, в то время, как он сидел углубленный в свои занятия. И когда, приподняв глаза от рукописи, воскликнул он, с необыкновенным одушевлением:

– Нет, Гэлен, ты не должна покидать меня. Это должно увенчаться полным успехом, и тогда…. тогда мы будем жить вместе в хорошеньком коттэдже, где увидим мы более, чем одно дерево.

При этих словах она вздохнула, но уже не отвечала: «я не покину тебя.»

Спустя несколько минут, она вышла в свою комнату и там, пав на колени, молилась; её молитва была следующая:

«Творец мира! молю Тебя, сохрани меня от побуждений моего самолюбивого сердца: да не буду я бременем тому, кто принял меня под свою защиту.»

Глава LIII

На другой день Леонард вышел из дому вместе с своими драгоценными рукописями. Он весьма достаточно знаком был с современной литературой, чтоб знать имена главных лондонских издателей. К ним-то он и направил свой путь, твердыми шагами, но с сильно бьющимся сердцем.

В этот день путешествия его совершались продолжительнее предшедшего дня; и когда он воротился и вошел в свою миниатюрную комнатку, Гэлен вскрикнула: она с трудом узнала его. На лице его выражалось такое глубокое, такое безмолвное уныние, что оно заглушало, по видимому, все другие чувства. Не сказав ни слова, он опустился на стул и на этот раз даже не поцаловал Гэлен, когда она боязливо подошла к нему. Он чувствовал себя униженным. Он был раззорившийся миллионер! он, который принял на себя все заботы о другом создании!

Мало по малу ласки Гэлен успели произвести на Леонарда благодетельное влияние, и он решился наконец рассказать свои похождения. Читатель, вероятно, сам догадается, какого рода должны быть эти похождения, и потому я не считаю нужным описывать их в подробности. Большая часть из книгопродавцев не хотели даже взглянуть на рукописи Леонарда; человека два были столько добры, что посмотрели их и в ту же минуту возвратили, сделав при этом решительный отказ, в весьма учтивых выражениях. Один только издатель, занимающийся сам литературой, и который в юности своей испытал тот же самый горький процесс обманутых обольстительных надежд, какой ожидал теперь деревенского гения, вызвался на полезный, хотя и суровый совет несчастному юноше. Этот джентльмен прочитал большую часть лучшей поэмы Леопарда, с особенным вниманием и даже с искренним удовольствием. Он умел в этой поэме оценить редкое дарование поэта. Он сочувствовал положению мальчика и даже его весьма основательным надеждам и, при прощании, сказал ему:

– Если я, как человек, занимающийся исключительно торговлей, напечатаю эту поэму собственно для вас, тогда мне придется понести величайший убыток. Еслиб я вздумал издавать книги из одного сочувствия к авторам, то, поверьте, я давно бы раззорился. Но положим, что, убежденный из этой поэмы в действительности ваших дарований, я напечатаю ее, не как обыкновенный торгаш, а как любитель литературы, то мне кажется, что и тогда я, вместо услуги, сделаю вам величайший вред и, может статься, совершенно отвлеку вас на всю жизнь от занятий, на которых должна основываться ваша будущность.

– Каким же это образом, сэр? спросил Леонард. – Я вовсе не хочу, чтобы из за меня вы понесли потери, прибавил он.

И в глазах его навернулись слезы: гордость его была затронута.

– Вы хотите знать, мой молодой друг, каким образом? Я сейчас объясню вам. В эгих стихах обнаруживается столько таланта, что многие наши журналы дадут о них весьма лестные отзывы. Вы прочитаете эти отзывы, сочтете себя за провозглашенного поэта и с восторгом воскликнете:

– Теперь я на дороге к славе.

Вы придете ко мне и спросите:

– Ну, что, каково идет моя поэма?

Я укажу вам на полку, изгибающуюся под тяжестью вашей поэмы, и отвечу:

– Не продано еще и двадцати экземпляров! Журналы могут похвалить, но публику не заставишь покупать то, что ей не нравится.

– Но вы могли бы доставить мне известность, скажете вы.

– Да, конечно, я мог бы доставить вам такую известность, которой было бы весьма достаточно, чтоб пробудить в каждом практическом человеке нерасположение отдать настоящую цену вашим талантам, применяя их к какому нибудь занятию в жизни положительной – заметьте, что никто не любит принимать к себе в службу поэтов; я мог бы доставить вам имя, которое ни гроша не принесет вашему карману, – даже хуже: оно будет служить преградой ко всем тем путям, где люди приобретают богатство. Испытавши раз всю прелесть похвалы своим талантам, вы не перестанете вздыхать о них. Быть может, в другой раз, вы уже не явитесь к издателю с просьбою напечатать поэму, а напротив, будете стремиться к музам, станете марать что нибудь для периодических журналов и наконец обратитесь в труженика для какого нибудь книгопродавца. Выгоды будут до такой степени неверны и ненадежны, что избежать долгов не будет никакой возможности; после того, вы, который считал себя таким умницей, таким гордым, погрузитесь еще глубже в литературного нищего, будете просить, занимать….

– Никогда! никогда! никогда! вскричал Леонард, закрывая лицо обеими руками.

– Такая точно была и моя карьера, продолжал издатель. – Но, к счастью, я имел богатого родственника, купца, которого ремесло я, будучи еще мальчиком, ненавидел. Он великодушно простил мое заблуждение, принял меня в число своих прикащиков, и вот как видите, теперь я могу и сочинять книги и продавать их. Молодой человек, у вас должны быть почтенные родственники: поступайте по их совету – примитесь за какое нибудь дельное занятие. Будьте в этом городе чем нибудь, но не поэтом по призванию.

– Но каким же образом, сэр, существовали у нас другие поэты? Неужли все они имели другие призвания?

– Читайте их биографии и потом завидуйте им.

Леонард с минуту оставался безмолвным, и, после того, приподняв голову, он отвечал громко и быстро:

– Я уже читал их биографии. Правда, их участь – нищета, быть может, голод; но все же, сэр, я завидую им!

– Нищета и голод – это еще небольшие несчастья, отвечал книгопродавец, с серьёзной, но вместе с тем и снисходительной улыбкой. – Бывают несчастья и хуже этих, как-то: долги, тюрьма и…. отчаяние.

– Нет, сэр, этого не может быть, вы преувеличиваете: отчаяние никогда не выпадает на долю всех поэтов.

– Справедливо, потому что большая часть наших знаменитейших поэтов имели свои собственные средства, которые обеспечивали их существование. Что касается других, то, конечно, не всем выпадал из этой лоттереи пустой билет. Но скажите, какой человек посоветует своему ближнему поставить свою надежду на приобретение богатства на неверный случай выиграть в лоттерее богатый приз? И в какой еще лоттерее! прибавил книгопродавец, бросив печальный взгляд на целые кипы мертвых авторов, тяготивших полки, как свинец.

Леонард схватил свои рукописи, прижал их к сердцу и почти бегом вышел из лавки.

– Да, говорил он, в то время, как Гэлен, прильнув к нему, старалась утешить его: – да, ты была права, Гэлен: Лондон обширный, очень сильный и жестокий город.

И голова его ниже и ниже склонялась на грудь.

Но вдруг дверь в их комнату растворилась, и в нее, без всякого предуведомления, вошел доктор Морган.

Гэлен повернулась к нему, и при виде лица его, она вспомнила о своем отце. Слезы, подавленные из сожаления к Леонарду, полились ручьем.

Добрый доктор очень скоро приобрел всю откровенность этих двух юных сердец. Выслушав рассказ Леонарда о его потерянном рае в течение минувшего дня, он ласково потрепал его по плечу и сказал:

– Не унывай, мой друг; приходи ко мне в понедельник, и тогда мы посмотрим, как лучше поправить дело. Между тем возьми от меня вот это.

И доктор хотел было всунуть в руки юноши три соверена.

Негодование отразилось на лице Леонарда. Предостережение книгопродавца как молния блеснуло перед ним. «Нищенство!» О, нет, он еще не дошел до этой степени!» Его отказ принять деньги был даже очень груб; но, несмотря на то, расположение доктора нисколько не уменьшилось от этого.

– Ты, любезный мой, упрям как вьючный мул, сказал гомеопат, весьма неохотно помещая в карман соверены. – Скажи по крайней мере, не хочешь ли ты заняться чем нибудь практически-прозаическим и оставить на время поэзию свою в покое?

– До, отвечал Леонард, довольно сухо: – я хочу трудиться.

– И прекрасно! Я знаю одного честного книгопродавца, который может доставить тебе какое нибудь занятие. Во всяком случае, ты будешь находиться между книгами, а это в своем роде утешение.

Глаза Леонарда загорелись.

– Сэр, это для меня будет величайшим утешением.

И он прижал к признательному сердцу своему руку, которую за минуту перед этим оттолкнул с негодованием.

– Неужели и в самом деле ты чувствуешь сильное расположение писать стихи?

– Это истина, сэр.

– Весьма нехороший симптом: необходимо нужно прекратить дальнейшее его развитие! Вот это прекрасное и между тем новейшее средство, я излечил им трех безумных мечтателей и десять поэтов.

Говоря это, он вынул из кармана походную аптеку и взял оттуда несколько крупинок.

– Agaricus muscarius в стакане очищенной воды; принимать по чайной ложке при первом появлении припадка. Поверите ли, сэр, это средство излечило бы самого Мильтона. Что касается до вас, дитя мое, сказал он, обращаясь к Гэлен: – я отыскал почтенную лэди, которая будет весьма великодушна к вам. Вы не будете находиться у неё в услужении. Она нуждается в девице, которая могла бы читать для неё и находиться при ней. Она стара и не имеет детей. Словом сказать, ей нужна компаньонка, и для этого она ищет девицы не старше вашего возраста. Нравится ли вам это предложение?

Леонард удалился в противоположный угол.

Гэлен прильнула к уху доктора и прошептала;

– Нет, сэр, в настоящее время я не могу оставить его: видите сами, какой он печальный.

– Клянусь Юпитером! в полголоса произнес доктор: – вы, должно быть, читали «Павла и Виргинию». Еслиб мне можно было остаться на некоторое время в Англии, я непременно постарался бы узнать, какое лучшее средство употребить в этом случае – интереснейший опыт! Выслушайте меня, моя милая, а вам, милостивый государь, не угодно ли выйти из комнаты.

Леонард, отвернув в сторону лицо, повиновался. Гэлен сделала невольный шаг, чтобы выйти вслед за ним; но доктор удержал ее.

– Как зовут тебя, дитя мое? я забыл твое имя.

– Гэлен.

– Так послушай же, Гэлен. Через год, много через два ты сделаешься взрослой девушкой, как говорится, невестой, и тогда неблагоразумно было бы жить тебе вместе с этим молодым человеком. Между тем ты не имеешь, душа моя, никакого права разрушать энергию в молодом человеке. Нельзя допускать, чтобы он постоянно поддерживал тебя своими плечами: они потеряют свою натуральную силу и мощность. Я уезжаю за границу, и когда уеду, то уже никто не поможет тебе, если ты отвергнеш друга, которого я предлагаю. Пожалуста, сделай так, как я советую; маленькая девочка с таким чувствительным сердцем не может иметь упрямства или эгоизма.

– Дайте мне сначала увидеть его, что он обеспечен и счастлив, твердо сказала Гэлен: – и тогда я пойду куда вам угодно.

– Это непременно будет сделано. И завтра, когда его не будет дома, я приеду и увезу тебя. Я знаю, ничего не может быть грустнее разлуки: она расстроиваег нервную систему и служит к одному только ущербу животной экономии.

Гэлен громко заплакала. Освободясь от руки доктора, она громко воскликнула:

– Но, вероятно, вы скажете ему, где я буду находиться? Вероятно, нам будет позволено видеться друг с другом? Ах, сэр, вы не знаете, что первая встреча наша была на могиле моего отца, как будто само Небо послало его мне. Ради Бога, не разлучайте нас навсегда.

– У меня было бы каменное сердце, еслибы я сделал это, отвечал доктор, с горячностью. – Я уверен, что мисс Старк позволит ему видеться с тобой по крайней мере раз в неделю. Я дам ей несколько крупинок, которые, принудят ее сделать это. Надобно сказать правду, она от природы равнодушна к страданиям ближнего. Но я постараюсь изменить всю её организацию и пробудить в ней чувство сострадания: стоит только пустить в дело rhododendron.