Текст книги "Кошачья Свара. Мадрид, 1936 (ЛП)"

Автор книги: Эдуардо Мендоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава 29

Его нельзя было назвать ни дружелюбным, ни враждебно настроенным; во всяком случае, Коля не отказался принять из рук Хусты стакан касальи. Тем не менее, непривычно вялая, почти равнодушная манера, с какой держался этот безжалостный агент НКВД, внушала Ихинио Саморе Саморано гораздо большие опасения, нежели любое проявление гнева.

– Я лишь исполнил то, что мне было приказано, – произнес он почти умоляющим тоном. – Забрал у англичанина бумажник и отнес его в английское посольство, чтобы британцам стало известно о его приезде в Мадрид. А потом он уже и сам зачастил в наш скромный кров. Втюрился в нашу девочку.

Агент между тем вертел в руках букетик фиалок, которые Ихинио оставил на столе. Этим своим равнодушием он погубил всю атмосферу романтики, которую Ихинио так старался создать.

– Ну и как отреагировало посольство? – поинтересовался он.

– Что значит: как отреагировало? Известно как. Несколько раз они вызывали его в посольство для беседы и теперь не спускают с него глаз. Когда его арестовало Главное управление госбезопасности, они, не теряя времени, вытащили его из кутузки.

– Они вряд ли хотят, чтобы он трепал языком. Как, впрочем, и мы. А вам известно, для чего он сюда приехал?

– Мальчик на побегушках, ничего более. Бегает, носится двадцать четыре часа в сутки, как говорит он сам, однако, как изволите видеть, уезжать не собирается. Ну, разве что полиция или посольство чинят ему препятствия, но я не думаю, что дело в этом.

– Дело может быть в чем угодно, – проворчал шпион. – Все это неважно. Важно заставить его действовать. До тех пор мы ничего не сможем сделать. Где он сейчас?

Ихинио ухмыльнулся, с удовольствием возвращаясь к своей излюбленной теме.

– Разумеется, в гостинице, с девочкой. Он от нее без ума.

Однако, холодный взгляд агента заставил его рассказать обо всем как можно более кратко. Тем не менее, чтобы продемонстрировать плодотворность своих действий, Ихинио поведал о встрече англичанина с молодым фалангистом. Тоньина в это время пряталась в гардеробе и слышала весь разговор, а на следующий день все рассказала Ихинио, опустив разве что некоторые подробности. Она очень ловко притворяется, будто бы от всего сердца заботится об англичанине. Девочка необычайно умна и понимает, что с некоторой помощью сможет устроить свою жизнь в любом уголке планеты, помимо Испании. Но Коля не пожелал слушать излияний на тему судьбы Тоньины. Он внимательно выслушал рассказ Ихинио о визите фалангиста и надолго погрузился в молчаливую задумчивость. Потом встал и прошелся по комнате. Сквозь приоткрытое окно со двора доносился резкий запах вареной капусты. С той же ленивой безучастностью в голосе Коля велел Хусте выйти. Та подчинилась, обменявшись с Ихинио тревожными взглядами. Беднягу бросило в дрожь от новых зловещих предчувствий.

– А теперь послушайте, – продолжал шпион, едва они остались наедине. – Главное – дать возможность англичанину выполнить свою миссию. Устранять любые помехи на его пути.

– Но я думал...

– Обстоятельства переменились. Таков приказ свыше. Когда дело будет сделано, мы с ним разберемся.

– Но англичанин... – запротестовал Ихинио. – Так ли уж необходимо его устранять? В конце концов, он ни в чем не виноват...

Бессердечный шпион остановил его всё тем же вялым жестом и сел.

– Когда он сделает свое дело, он станет для нас бесполезным. К тому же он слишком много знает.

– Он ничего не расскажет, уверяю вас. Он влюблен в нашу девочку.

Коля окинул его холодным пронизывающим взглядом.

– А она? – спросил он. – На нее можно положиться?

– На Тоньину? Да как Бог свят! Тоньина сделает всё, что мы ей скажем. В самом наилучшем виде.

Пальцы шпиона рассеянно теребили стебель фиалки, чьи оборванные лепестки уже валялись на клеенке стола, разбросанные как попало, освещенные тусклым светом масляной лампы.

– Только не подумайте ничего такого... – прошептал Ихинио, дрожа, как осиновый лист.

– А я ничего такого и не думаю. Просто делаю то, что должен. И ты заруби себе на носу: с Центральным Комитетом шутки плохи. Ты должен исполнить свой долг и, когда придет время, позаботиться об англичанине. Это не составит труда: он тебе доверяет. Если у тебя не хватает мужества – так и скажи: я найду других, кто это сделает. Только не вздумай мухлевать.

А в это время, ничего не подозревая о приговоре, вынесенном ему агентом Лубянки, Энтони Уайтлендс остановил такси в сотне метров от особняка, решив последний участок пути пройти пешком, укрываясь в тени кустов и деревьев Кастильского бульвара. Какие бы меры предосторожности он ни принял – все они казались ему недостаточными; наученный горьким опытом, он знал, что в центре города есть немало мест, откуда за ним очень удобно наблюдать, оставаясь незамеченным. Однажды он уже подвергся нападению личной охраны Хосе-Антонио, и лишь своевременное вмешательство их благородного хозяина помогло ему избежать трагической гибели. А сейчас ему стало известно, что Главное управление госбезопасности затягивает петлю на шее герцога де ла Игуалады, а также тех, кто имеет отношение к нему или его семье. Однако ничто не могло поколебать его решимости поговорить с Пакитой и разъяснить то злосчастное недоразумение.

Осторожность оказалась кстати: напротив дверей особняка стояли два автомобиля, а водители курили и болтали на тротуаре. Как сами машины, так и выражения лиц водителей наводили на мысль, что это фалангисты или полицейские. При мысли о появлении новых участников этой запутанной драмы у Энтони закружилась голова, и потому он отложил эти размышления на потом и решил скрыться от их глаз.

Кружным путем он добрался до бокового переулка, не привлекая внимания водителей. Там он оказался рядом со стеной, где была железная дверь. Энтони попробовал ее открыть, но она оказалась заперта. Высота стены не позволяла разглядеть дом и сад, но цепляясь за выступы, он смог приподняться и высунуть голову над стеной.

Сад был пуст. В окне кабинета Энтони различил силуэт герцога. Чтобы остаться незамеченным, он быстро спрыгнул и при падении поцарапал правую руку о неровную поверхность стены. Он приложил к руке платок, чтобы остановить кровь из раны, и пошел дальше по переулку, чтобы найти другую обзорную точку. В тенистой части сада он смог снова подняться на стену и заглянуть внутрь, скрываясь от любопытных глаз за кипарисами. Здесь он увидел заднюю часть особняка, откуда выходила дверь в закрытую от посторонних глаз часть сада: лестница спускалась к вытянутой мощеной площадке, где в жаркие месяцы пергола отбрасывала тень на мраморный стол и полдюжины стульев из кованого железа. Зимняя нагота виноградной лозы и пустая мебель придавали уголку тоскливый вид.

Совершенно неожиданно на этой сцене появилась Пакита, которая быстро вышла из дома через заднюю дверь. Совпадение ее появления с целью его набега поразило англичанина, и он постарался занять позицию с лучшим обзором, но чтобы не раскрыть себя и не потерять равновесия. Ни расстояние, ни преграды, ни собственное смущение не помешали ему заметить глубокое волнение, в котором пребывала молодая маркиза.

Ощущения не обманули Энтони. Чуть ранее на Пакиту наткнулась герцогиня, и ее материнские чувства испытали болезненное потрясение. Из-за своего положения в обществе и образования лишенная с детства возможности применить свой природный ум к любому практическому аспекту жизни, донья Мария Эльвира Мартинес де Алькантара, в браке герцогиня де ла Игуалада, приняла свою роль хозяйки дома, главным образом декоративную, и развила в себе благородную привычку узнавать самые разные оттенки легкомыслия и реагировать на каждый четко и быстро.

Однако чуть позже тот пагубный поворот, который приобрели события в Испании в свете провозглашения республики, принес с собой и радикальные перемены в ее поведении. Теперь ее былая проницательность позволяла различить мельчайшие детали разворачивающейся драмы.

Чуть раньше герцогиня, со скуки слоняясь по особняку, встретилась с Пакитой и догадалась по ее костюму, что она только что вернулась с улицы, а по выражению лица – что она чем-то расстроена, хоть и пытается это скрыть за привычной маской отстраненности, с какой мать и дочь общались друг с другом. Материнское чутье и жизненный опыт подсказывали герцогине, что не стоит напрямую спрашивать, что случилось, а лучше сперва обратиться к Паките под каким-либо невинным предлогом.

Однако девушка, не в силах больше держать себя в руках, вдруг разрыдалась и заперлась в своей комнате. И тут уж герцогиня, сама будучи женщиной, догадалась о причине такого расстройства и решила, что разумнее ничего не предпринимать и оставить ее в покое, и отправилась на поиски мужа, готовая прервать его совещание с генералами. Стук дверей и голоса донеслись до слуха Пакиты, и она, желая избежать ненужных расспросов и утешений, с которыми на нее набросилась бы вся семья, покинула свою комнату и поспешила в поисках убежища в сад.

Взобравшись на стену, Энтони увидел закрытую дверь; оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не видит, он медленно двинулся в сторону беседки, пригнув голову и надолго замирая перед каждой перебежкой. С толстой ветви вяза свисали качели. Юная маркиза подошла к ним и нежно погладила веревки, словно эта невинная игрушка напомнила ей о беззаботных радостях навеки утраченного детства. Видя эту ее печаль, Энтони испытал непреодолимое желание спрыгнуть со стены в сад и броситься утешать несчастную девушку; остановило его лишь то, что истинной причиной этой печали было, вероятно, то, что произошло между ними чуть ранее в гостиничном номере. Эта уверенность, однако, могла показаться несколько странной: он не вполне понимал эту неожиданную потерю мужества и переход от изначальной смелости к теперешней печали; столь несвоевременное появление Тоньины было, по его мнению, всё же недостаточным для этого основанием.

Правда, возникший из-за этого недопонимая ступор продлился недолго. Властный голос из-за спины так его испугал, что он чуть не свалился.

– А ну сейчас же спускайся вниз, придурок!

Сам не свой от испуга, действуя скорее инстинктивно, чем обдуманно, англичанин разжал руки и, рискуя свернуть шею, спрыгнул со стены в сад

Он приземлился в заросли пушистого мирта, которые немного смягчили удар. Невредимый, хоть и слегка потрепанный, англичанин отполз в сторонку и укрылся в тени живой изгороди. Всё произошло так быстро, что, когда Пакита взглянула в ту сторону, откуда донеслись до нее шум и голос, она увидела лишь незнакомца, чьи голова и плечи торчали над стеной сада.

Неожиданное появление высунувшейся из-за стены красной физиономии ее испугало и вырвало из глубокой молчаливой задумчивости. Она вскрикнула и, не обращая внимания на призыв нарушителя спокойствия не поднимать тревогу, побежала к двери в дом. Та уже открылась, и встревоженный криком Пакиты дворецкий выбежал в сад с дробовиком в руках. С быстротой и проворностью цепного пса он спустился по лестнице, огляделся по сторонам, заметил незнакомца, поднял винтовку и собирался уже выстрелить, но тут его остановила Пакита.

Тем не менее, всё еще целясь, дворецкий приказал нарушителю поднять руки, на что тот ответил, что не может этого сделать, не свалившись на улицу. Он сделал это разумное уточнение, бросая взгляды на сад и вертя головой, чтобы его восприняли и водители, которые, услышав крики, бросили свой пост у автомобилей и побежали по переулку с пистолетами в руках, призывая злоумышленника сдаться.

Ситуация развивалась бы и дальше в том же духе, если бы через короткое время из дома не вышел герцог в сопровождении трех генералов. В ответ на немой вопрос хозяина дворецкий ответил, махнув дулом ружья в сторону высунувшегося из-за стены злоумышленника.

– Вот это мило! – воскликнул герцог, глядя на висящего в столь необычной позе незнакомца. – Откуда взялся этот парень и что он делает там наверху, наполовину внутри, наполовину снаружи?

– Я его не знаю, ваша светлость, – ответил дворецкий. – Но если ваша светлость пожелает, можно оторвать ему голову, а там видно будет.

– Нет-нет, ни в коем случае! – воскликнул герцог. – Никаких скандалов в моем доме, Хулиан! И уж тем более сегодня! – добавил он, кивая на трех генералов, стоящих у него за спиной.

Все остальные молча наблюдали эту сцену, пока, наконец, генерал Франко, преодолев свою обычную лень, не взял инициативу на себя; он подошел к самой стене и звонко окликнул нарушителя чужих владений своим резким и звонким голосом:

– Эй, любезный, кто бы вы ни были, немедленно оставьте в покое стену и спускайтесь сюда, в сад!

– Не могу, – ответил нарушитель. – Я инвалид. Инвалид войны, генерал.

– Генерал? – воскликнул Франко. – Вы знаете, кто я такой?

– К сожалению, не имею чести быть с вами знакомым, генерал, но, тем не менее, я прекрасно вас знаю. Я имел честь сражаться под вашими знаменами в Лараче. Там я был ранен, повышен в чине, награжден и уволен с действительной службы. Сейчас я служу в Главном управлении госбезопасности. Капитан Коскольюэла, всегда к вашим услугам. И скажите, пожалуйста, тем, снаружи, чтобы они в меня не стреляли.

В эту минуту, не желая отдавать всё внимание присутствующих своему коллеге, подал голос Кейпо де Льяно.

– Спрячьте ваше оружие, болваны! Хотите, чтобы весь Мадрид об этом узнал? А ты, который на стене – где, ты сказал, ты служишь?

– В Главном управлении госбезопасности, под командованием подполковника Марранона, – ответил капитан Коскольюэла.

– Ах ты ж, дерьмо собачье! Повтори, что ты сказал? Этот козел Асанья приставил к нас соглядатаев.

– Вы здесь ни при чем, генерал, – запротестовал капитан Коскольюэла. – Мне нужен англичанин.

– Англичанин? – переспросил Мола. – Что англичанину делать в доме сеньора герцога де ла Игуалады? Или вы держите нас за дураков?

– Никак нет, генерал.

– Что ж, – заметил Кейпо де Льяно, – возможно, устранить его – не такая уж плохая идея, в конце концов. Не хуже той, чтобы следить за нами под видом слежки за кем-то другим, а когда будет делать отчет, он упомянет о нас.

Мола нахмурился, поглаживая себя по подбородку.

– Должно быть, вы этим и занимались, капитан? – спросил он.

– Нет, генерал. Я лишь слежу за передвижениями англичанина.

– И кто же этот пресловутый англичанин? – спросил Франко. – Шпион?

– Нет, генерал, он то ли профессор, то ли что-то в этом роде.

Наблюдающие за эти допросом герцог и Пакита, каждый по своим причинам, воздержались от того, чтобы подтвердить заявления капитана. Из своего укрытия Энтони следил за развитием этого фарса, который сам спровоцировал и в котором принимали участие все, кроме него. Хотя физическая близость Пакиты затуманила его разум, он понимал, что теперь невозможно переговорить с ней с глазу на глаз и крайне необходимо покинуть особняк до того, как его обнаружат, или до того, как капитан Коскльюэла убедит генералов в его существовании.

Если бы он смог, прячась в тени изгороди, обойти всю эту компанию, то ему, возможно, удалось бы, пользуясь возникшей суматохой, достичь беседки и, поднявшись по лестнице, пробраться в дом, благо дверь непредусмотрительно оставили открытой. Потом, при некоторой удаче, он мог бы отыскать дверь в подвал, где находилась картина, спрятаться там и дождаться вечера. Тогда он спокойно выйдет в сад, переберется через стену и окажется в безопасности.

План был, конечно, безумным, однако осуществить первую его часть оказалось даже легче, чем он предполагал: все присутствующие были заняты капитаном Коскольюэлой, а тот, хоть и находился к Энтони лицом, но смотрел во все глаза лишь на своего бывшего военачальника, который, в свою очередь, был занят лишь своей пламенной речью.

– Послушайте меня, капитан! Независимо от того, какую должность вы сейчас занимаете, вы всё еще офицер испанской армии. Повторяю: вы – офицер испанской армии! Вы меня слышите? Вижу, что слышите. В таком случае, вам должно быть известно, кому вы обязаны подчиняться, а кому – не должны, и не только потому, что выполнять приказы старших по званию – ваш долг, а потому, что в данном случае ослушаться приказа – значит предать интересы своей страны, и тот, кто это сделает – недостоин носить звание офицера нашей славной армии. Испания в опасности, капитан! Коммунисты только и дожидаются, когда Советы устроят у нас революцию и погубят Испанию. Капитан Коскольюэла! Испанский офицер обязан хранить верность Испании, и мы здесь как раз представляем саму Испанию.

– Остерегайтесь провокаций! – добавил Кейпо де Льяно чуть насмешливым тоном, от которого, однако, оратор окаменел. – И помните, что мы можем поставить к любой стенке.

Как раз во время этой зловещей шутки Энтони подобрался к двери, проскользнул внутрь и оказался в квадратной прихожей, из которой вела дверь в коридор.

Глава 30

С опаской, тихо и быстро Энтони Уайтлендс побежал по коридорам особняка и с растущей тревогой убедился, что чем дальше он продвигается, тем больше теряет ориентацию и в результате оказывается всё дальше от возможного спасения. Время истекало, и в любую секунду, за любым поворотом он мог столкнуться лицом к лицу с кошмарным дворецким или с грозной троицей генералов. Он уже начал сожалеть, что не послушал капитана Коскольюэлу, который теперь являлся для Энтони воплощением правопорядка, как вдруг звук шагов заставил его быстро найти укрытие. К счастью, в пестром убранстве особняка не было недостатка в портьерах, и одна из них, из толстого алого бархата, дала ему возможность спрятаться и слышать, хотя и не видеть, всё происходящее в коридоре.

Сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди, когда он услышал глубокие женские рыдания, который могли исходить только из уст Пакиты. Он сдержал горячее желание немедленно предстать перед ней, заключить в объятья и предложить свою любовь и утешение, не только из-за уверенности в том, что именно он и являлся невольной причиной ее страданий, но и потому, что услышал топот других шагов, более твердых, которые направлялись в то же место, но из другой части дома. Встреча удивила обоих, не замечающих ничего вокруг и погруженных в свои мысли.

– Ах, падре Родриго! – воскликнула Пакита. – Как вы меня напугали! Не ожидала вас увидеть... но вас послала сама судьба.

Голос падре Родриго прозвучал неприветливо:

– Сейчас я не могу с тобой поговорить, дочь моя. Меня призывают другие важные дела.

– Что может быть важнее спасения души, падре? – спросила девушка. – Смилуйтесь надо мной, выслушайте мою исповедь.

– Посреди коридора? Дочь моя, таинство исповеди – это не игра.

Ответ священника прозвучал немного грубовато, но Пакита настаивала, не обращая внимания ни на какие доводы.

– Скажите мне хотя бы одно, падре. Правда ли, что любовь может послужить оправданием недостойного поступка?

– Божественная любовь – возможно, но не любовь земная.

Услышав, о чем они говорят, англичанин за портьерой навострил уши.

– Но если человек, молодая женщина, под влиянием безнадежной любви к мужчине совершит ошибку, разве не будет легче заслужить прощение от Всевышнего? Разве не Господь вложил в наши сердца способность любить, которая заставляет забыть даже о себе, падре?

Услышав эти слова, Энтони пришлось сильно постараться, чтобы не забыть о всякой осторожности и тут же не заявить о своем присутствии. Реакция строгого наставника была совсем иной.

– Дочь моя, ты меня пугаешь. И какое же безрассудство ты собралась совершить?

– Я уже совершила это безрассудство, падре. Я люблю одного человека и полагаю, что он тоже отвечает мне взаимностью. Однако существуют серьезные препятствия, которые не дают нашим отношениям развиваться обычным образом. Он слишком уважает меня и, будучи сам образцом высокой нравственности, никогда не согласится, чтобы между нами возникло что-то, что могло бы нанести урон моей чести и достоинству.

– В таком случае, дочь моя, в чем твой грех? – спросил падре Родриго.

– Видите ли, падре... – запинаясь, произнесла девушка, задыхаясь от стыда, чувства вины и в страхе перед порицанием, – чтобы устранить препятствие, которое мешает нашей любви выйти за границы морали и условностей, я решила расстаться с девственностью...

– Не может быть! Что ты такое говоришь!

– Вы знаете меня с детства, падре, – продолжала Пакита тихо, но без дрожи в голосе, – с тех давних пор, как я начала хоть что-то понимать, вы были не только моим исповедником и наставником, вы были моим близким другом. Именно к вашим дружеским чувствам я и взываю, падре: забудьте на миг о Божьих заповедях, взгляните на мою боль, на мой стыд глазами земного человека, глазами друга и советчика. Я ничего от вас не скрою: всего несколько часов назад я отдалась мужчине. Я сознательно выбрала такого человека, к которому не питаю ни влечения, ни даже просто уважения, и которого смогу без труда и боли вычеркнуть потом из памяти. Я хладнокровно его обманула относительно своих мотивов и с притворным легкомыслием сказала ему...

Возмущенный рев священника оборвал ее рассказ.

– Пакита, тебе не исповедь нужна, а дом для умалишенных! Ты забыла не только о божьих заповедях, но и какую фамилию носишь! Ты не подумала ни о своей бессмертной душе, ни о семейной чести. Не говоря уже о том человеке, которого ты вовлекла во грех. Ты ввергла себя в бездну разврата, Пакита, и ни в твоих словах, ни в твоих действиях я не вижу ни тени раскаяния. И ты еще надеешься на отпущение грехов?

– Но, падре...

– Не смей так меня называть. Я тебе не отец, а ты мне – не дочь. Ты всегда была гордой и своевольной, а это – верные черты Люцифера. И теперь, когда я вижу тебя одержимой дьяволом, я нисколько не удивлен. Отойди от меня и держись подальше от этого дома. У тебя есть младшая сестра, чья невинность может быть запятнана одним лишь твоим присутствием. Ступай туда, где тебя никто не знает, покайся и моли Господа ниспослать тебе свою благодать и милость. А теперь мне пора идти: у меня есть более важные дела, нежели выслушивать твои бредни.

Священник заспешил прочь, и вдогонку донесся жалобный голос Пакиты:

– Падре, помните о тайне исповеди!

Англичанин пропустил предупреждение мимо ушей, он был скорее подавлен, чем взбешен эти унизительным откровением, хотя и меньше, чем Ихинио Самора и Хуста, перед которыми предстала Тоньина, держа на руках плод греха, а на плече – узелок с вещами.

– Тоньина! – воскликнула ее мать. – И почему это ты здесь?

– Да еще со всеми пожитками! – добавил Ихинио. – Давай-ка, входи и расскажи нам, что произошло, потому что если этот хлыщ решил, что тебя можно выкинуть на улицу, то он узнает, кто такой Ихинио Самора Саморано.

– Не кипятитесь, Ихинио, – спокойно отозвалась Тоньина, кладя узелок и ребенка на стол, – а вы, мама, не делайте такую кислую мину. Англичанин – не такой уж плохой человек, и если я вернулась, то по своей воле. Не хочу впутываться в эти игры.

Затем Тоньина поведала, что произошло в гостинице. Когда она закончила, Ихинио с облегчением махнул рукой.

– Но это ничего не значит, глупышка, – заявил он назидательным тоном, не теряя своей знаменитой невозмутимости. – Таковы уж англичане – холодные, как ящерицы. Это здесь я могу тебя заграбастать, убить, а потом и не вспомнить при встрече. А девицы – они все одинаковые, уж две трети точно: все расфуфыренные, но приличий ни на грош. А эта ничем не отличается. Фашист дал ей от ворот поворот, так теперь вся эта братия может ей попользоваться.

Хуста взяла ребенка на руки и стала его убаюкивать.

– И всё равно, – заявила она, – девочка вправе чувствовать себя обиженной. Мы хоть народ простой, но тоже сердце имеем, как поется в песне.

Тоньина скорчила гримасу.

– Всё не так, как вы думаете, – сказала она. – После маркизы на простыне остались пятна.

– Да неужто?

– Собственными глазами видела кровь.

Ихинио велел ей замолчать, он не хотел, чтобы кто-то мешал его размышлениям. Он расхаживал короткими шагами по комнате с опущенной головой, нахмуренными бровями и скрещенными за спиной руками. Периодически он останавливался, его лоб разглаживался, а плотно сжатые губы растягивались в слабой улыбке, он едва слышно бормотал: "Ладно, ладно", а потом "Может, это и есть решение". Затем он снова начинал ходить, преследуемый неотрывным взглядом двух женщин. Не обращая внимания на важность момента, дитя греха разрывало барабанные перепонки присутствующих истошными криками, а в это время в коридорах особняка предмет этого обсуждения, преданная анафеме своим духовным наставником и не подозревая, что исповедь услышала жертва обмана собственной персоной, вытерла слезы, прокляла небеса и отправилась своей дорогой с неспокойной, но нераскаявшейся душой.

Выждав некоторое время, Энтони высунул голову и, рассудив, что дорога свободна, возобновил свое бесцельное движение. Он едва успел пробежать несколько метров, как голоса и шаги снова заставили его спрятаться. Поскольку в этом месте не было в пределах досягаемости никаких портьер, он вжался в стену, в надежде, что тень от поворота коридора позволит ему остаться незамеченным.

Вскоре герцог де ла Игуалада и генерал Франко оказались на таком расстоянии, что можно было дотронуться до них рукой. Энтони затаил дыхание и услышал, как генерал с металлическими нотками в голосе заявил:

– Бесспорно одно, ваша светлость. Это целиком и полностью дело испанской армии. Исключительно! Если этот ваш протеже со своей камарильей с пистолетами хотят принять участие в каких-то действиях, они должны делать это, подчиняясь военным, и только когда получат приказ, без возражений. А если они будут вести себя по-другому, то пожнут последствия недисциплинированности. Положение серьезное, и мы не можем позволить произвол. Доведите это до сведения своего протеже, ваша светлость, именно так, как я вам сказал. Я симпатизирую патриотизму этих ребят, не отрицаю, и понимаю их нетерпение, он это дело испанской армии, и никого больше.

– Именно так я ему и передам, генерал, будьте уверены, – ответил герцог, – но генерал Мола дал мне понять.... свою точку зрения на этот вопрос...

– Мола – великолепный военный, выдающийся патриот и прекрасный человек, – сказал Франко, понизив голос, – но иногда его охватывают порывы сентиментальности. А Кейпо де Льяно – просто бестолочь. Положение серьезное, и все должны сохранять ясную голову и хладнокровие. Грядущую войну выиграют те, кто знает, как поддержать порядок в своих рядах.

Они удалились, и Энтони проскользнул в противоположном направлении, когда заметил двух других генералов и со всей скоростью прошмыгнул обратно в свой темный угол. Оттуда он различил акцент Кейпо де Льяно.

– Эмилио, если мы будем ждать решения Франко, то прождем до второго пришествия. От избытка здравого смысла мы отдадим победу в руки большевиков, а тогда пойди разберись, как справиться с таким бычком. Поверь, Эмилио, кто успел, тот и съел.

– Не так-то просто скоординировать действия такого числа людей. Есть много нерешительных и осторожных.

– Ну тогда и не нужно их координировать. Можно бросить на улицы наваррцев, Эмилио. Если случится бойня, то все колебания закончатся. И главное, все будут согласны. Разногласия и личные обиды – это просто балласт. Не говоря уже у том, что некоторые просто боятся. Или об амбициях: Санхурхо хочет возглавить мятеж, Годед ожидает того же, а Франко втихомолку заграбастает всё, если мы не будем внимательны. Если ты не примешь на себя командование, то мы ни к чему не придем, Эмилио, уверяю тебя.

– Я тебя понимаю, Гонсало, но не стоит спешить. Ты привык со всем управляться с помощью оружия, а в этом деле есть свои сложности.

Генерал Мола на секунду остановился, и его спутник, который держал его под руку, споткнулся. Боясь навлечь неодобрение того, кто с молчаливого согласия остальных обладал наибольшим авторитетом в триумвирате заговорщиков, Кейпо де Льяно устремил на Молу вопросительный взгляд. Тот приказал ему замолчать, приложив палец к губам, затем потянул за руку и показал на какой-то предмет на полу, едва заметный в сумерках коридора.

– Вот черт! Это еще что?

Мола поправил очки и наклонился.

– Похоже на окровавленную тряпку, – сказал он, не дотрагиваясь до предмета.

– Должно быть, уронил кто-то из прислуги.

– В таком помпезном доме? И не мечтай даже, Гонсало.

– Но тогда как ты это объяснишь?

– Дай подумать, – сказал опытный шахматист.

Энтони с испугом понял, что встревожившая генералов находка была его собственным платком, которым он перевязал руку после того, как поранил ее о стену, а потом, отвлеченный столькими происшествиями, забыл о его существовании и не помнил, где его обронил.

Генералы по-прежнему пребывали в недоумении.

– За нами шпионят? – предположил Кейпо де Льяно, протянув руку к карману кителя и вынимая пистолет.

– Не думаю. И убери ты эту штуку!

– Возможно, рассказ хромого не был такой уж ложью, как казался.

– Мы это разузнаем. Ты отправляйся обратно, а я пойду вперед. Если здесь кто-то бродит, то мы его окружим и узнаем, кто он. Если встретишься с Пако, расскажи ему обо всём.

Хотя страх парализовал его с головы до пят, Энтони понял, что таким путем они быстро его найдут, и на цыпочках последовал за Молой. Через некоторое время и не зная как, он очутился в приемной особняка. Там была дверь наружу, но он вспомнил о стоящих за ней охранниках и решил, что не стоит здесь выходить.

Глаза сбитого с толку сомнениями и тревогами беглеца остановились на "Смерти Актеона". Эта картина всегда вызывала в нем трепет, а в теперешних обстоятельствах это зрелище его взволновало вдвойне. Долгий период христианской цивилизации, а потом – буржуазной культуры – превратили греческую мифологию в объект поэтического воображения: в красивые истории с легким метафорическим оттенком.

Теперь же, напротив, образ высокомерного охотника, обреченного на мучительную смерть, раздираемого собаками только лишь за невольный и беглый взгляд на такую близкую, но беспощадную богиню, имел много общего с его собственным опытом. Тициан написал картину на заказ, но закончив ее, решил оставить себе по каким-то более серьезным причинам, чем финансовые интересы, честность и послушание помешали ему отдать картину. Она на всю жизнь осталась перед его глазами. Возможно, у великого венецианского живописца тоже произошла непростительная встреча, и он получил неумолимую стрелу, подумал Энтони.

Шум в коридоре вывел его из задумчивости, и сообразив, что это означает дальнейшее усложнение ситуации, но не понимая, как избежать очередной фатальной встречи, он ринулся вверх по лестнице и спрятался на темной лестничной площадке верхнего этажа особняка.