Текст книги "Рассказы и сказки"

Автор книги: Эдуард Шим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Эдуард Шим

Немножко об авторе

Вы когда-нибудь видели, как цветёт скромный гусиный лук? Подглядели, как милая певунья славка кормит своих птенцов? Вы когда-нибудь слышали, как звенит тишина в лесу, какими звуками полна луговая трава? Каждый из вас смотрит, но умеет ли видеть? Каждый слышит, но умеет ли слушать? И как же много потеряет тот, кто не подглядел и не подслушал, как чудесно, трогательно, забавно, трудно живёт удивительный мир лесов, полей, озёр и болот. Как удивительно красивы вырезные листья клёна или сверкающие на солнце ледяные сосульки.

А вы понимаете язык зверей и птиц? Сумеете помочь тем, кто попал в беду? Сможете защитить малого и слабого? А ведь это надо уметь каждому человеку, чтобы стать добрым защитником и бережливым хозяином родной природы. И не только для этого. Разве красота пробуждающейся весны, золотого лета, плодоносной осени, снежной зимы не стоит того, чтобы её почувствовать, увидеть широко открытыми глазами и услышать насторожёнными ушами!

Кто же научит вас видеть и слушать, понимать лесные разговоры? Кто переведёт вам язык зверей и птиц на человеческий язык? И есть ли такие переводчики? На ваше счастье – есть. Старшие из них – Михаил Пришвин и Виталий Бианки. Вы, наверное, читали их рассказы и сказки о природе. Но есть и другие, те, кого можно считать продолжателями, подхватившими волшебное слово старших. И среди них тот, чьи рассказы и сказки собраны в этой книге, Эдуард Шим.

Двадцать лет назад вышла его первая книжка о природе «Лето, на Корбе». С тех пор писатель становится вашим добрым рассказчиком и другом. Он пишет книги, которые помогают людям лучше видеть и лучше слышать, которые передают другим радость узнавания и понимания природы, радость какую он испытывает сам. Вот сборники рассказов – «Неслышные голоса», «Следы на воде», «Лесные разговоры». И вот эта книга рассказов и сказок. Они написаны, и это сразу чувствуется, человеком, влюблённым в красоту родных лесов и полей. У него приметливый взгляд и терпеливое внимание. Он умеет видеть скрытое и любит разгадывать загадки природы.

А когда станете постарше, – писатель придёт к вам с другими своими книгами. Он познакомит читателей с разными интересными людьми, их судьбами, характерами, встречами, делами («Мальчик в лесу», «Ваня песенки поёт»), И ещё, и это очень важно, он умеет увидеть и передать радость человеческого труда.

Прочитайте его «Деревянную книгу», и она откроет вам двери в мир, где действуют умные руки, умеющие делать настоящие вещи. И каждая страница – маленький гимн труду. Да и в тех рассказах, которые вы прочтёте в его книгах, счастье познания природы всегда сочетается хоть с крохотной, но обязательно кому-то нужной работой. У него у самого умелые руки, – он и писатель, и садовод, и столяр-краснодеревщик, и токарь, и слесарь. Поэтому и во многих рассказах своих он так влюблённо говорит не только о родной природе, но и о тех, кто умелыми руками помогает украшению нашей земли. Даже если это совсем маленькая и скромная работа.

И если, прочитав эти его рассказы, вам самим захочется побольше увидеть и услышать, испытать радость открытия и что-то самому сделать на радость другу, – добрый вам путь!

Гр. Гроденский

Рассказы и сказки

БЕРЕГИ!

Шёл я из школы домой. Ранней весной это было. Погода ненастная. С утра моросит дождь – надоедливый, одинаковый. Водопроводный какой-то. Распустил все дороги, из тропинок ручьи понаделал. Идти неловко, – ноги разъезжаются.

От школы до деревни – полтора километра. Пока я полпути прошёл, промок до карманов.

Дорога вдоль лесной опушки проложена. Вошёл я под деревья, а тут ещё хуже. Со всех ветвей капает, течёт, льётся. Струйка с берёзовой ветки мне за шиворот угодила.

Разозлился я. Мимоходом хлопнул берёзку кулаком.

– Ишь, – говорю, – расхныкалась!

Тряхнула берёзка ветками, окатила меня водой, как из лейки.

Охнул я от обиды. Стукнул ещё разок.

Ещё раз меня окатило.

Чуть я не заплакал.

Иду, злюсь, и до того мне противными кажутся и серое скучное небо, и хлябкая дорога, и мокрые деревья, что хоть не гляди. Скорей бы до дому добежать, что ли!..

И тут я вспомнил, как из этого же самого места мне однажды уходить не хотелось. На охоте это было. В первый раз меня тогда со взрослыми взяли. И первый выстрел мой был вот здесь, около опушки.

Вспомнил я, как все мы – охотники – шли цепью и ждали, когда спереди или сбоку крикнут: «Береги!»

Это особенное слово такое, охотничье. Означает оно, что показался зверь, бежит на стрелков.

Как услышишь это слово, так уж и точно – береги. Береги всякий шорох, всякое движенье вокруг. Лови их, не пропускай. Уши напряги, глаза напряги, даже носом чуй!

Вот что по-охотничьи значит «береги!».

Хорошее слово. Сторожкое.

До того забылся я, что вдруг слышу это слово наяву. Близко так раздалось:

–  Береги!

Может, это я сам сказал, а может, – почудилось.

Но «береги!» есть «береги!»

Навострились у меня уши, глаза сразу стали приглядистее.

Вижу – при дороге стоит старая ель. Нижние лапы у неё шатром висят. Сухой пригорушек под этим шатром, и даже кажется, что струится там тёплый воздух.

Вот тебе и дом – от непогоды схорониться.

Залез я под плотные лапы, сел, сумку положил. И сразу не стало для меня дождя и серого неба. Тепло, сухо.

И тогда я сам уже во второй раз говорю:

–  Береги!

Пригляделся к деревьям. Вижу – не плачут они, а умываются. Ветки от дождя – блестящие, распаренные, словно из бани. И каждая ветка подчёркнута светлой цепочкой капелек. Будто вспотела.

А на земле, под деревьями, движутся прошлогодние бурые листья. Они движутся едва заметно, бесшумно, но упорно, как заведённые. С пригорков сползают в низинки, в ямы, и там оседают и прижимаются к земле.

А на пригорках распрямляются стебельки первой травы. Распрямляются и скидывают с себя цепкие старые листья…

Тайная работа идёт в лесу. Моется он, чистится, готовится надеть весенний наряд.

Рассмотрел я это и в третий раз говорю:

–  Береги!

Качнулась впереди ветка. Желудёвого цвета пятнышко мелькнуло. Белка!

Вылетела на еловый сук – батюшки! – такая-то растрёпанная, мокрохвостая, сердитая… И будто в скакалочку заиграла: подпрыгивает на суку, старается, хвостом трясёт, а сама – ни с места.

Что за фокусы, растрёпа? Отряхиваешься, что ли?

Ухнула вниз и пропала в хвое.

Поглядел я на землю.

Бегучий крохотный ручеёк звенит у пригорка. Вдруг на берегу ручейка земля вспучилась, разверзлась. Вылезли на белый свет две ладошки и розовый пятачок. Вот тебе на! – крот явился.

Захлюпал по воде, перебрался на другой берег и опять в землю нырнул. Дрыгнул хвостиком – только его и видели.

Тоже фокусник. Где нырять полагается, он пешком топает. А где все пешком ходят, там ныряет. Видать, – не захотел под ручейком подземный ход прокладывать. Наверно, земля там сырая, липкая. Завязнешь ещё.

На голову мне хвоя посыпалась. Раздвинул я ветви, глянул.

Качаются наверху лапы в красных штанишках. Это дятловы! Уцепился дятел за шишку и повис на носу. Так и висит. Подрыгивает.

Это он шишку так отрывает.

Шишка оборвалась, захлопали крылья – фррр! – умчался носастый. А передо мной – новое зрелище.

На кустик можжевельника, на колкие веточки опустилась весёлая стайка…

Впрочем, нет.

Не стану-ка я вам дальше рассказывать, что повидал в лесу тем дождливым и скучным днём. Интереснее вам самим поглядеть.

Ну, а как это сделать, вы уже знаете.

Запомнили?

«Береги!»

СТАРЫЙ ПРУД

Петьку заставили сторожить гусей на пруду.

Пруд – за околицей, совсем близко от деревни. Сидит Петька на берегу, слышит, как в сельсовете радио поёт, как мальчишки у школы кричат.

Слышит – и завидует. Одному-то с гусями – ой, как тоскливо! Пруд старый, заглохший. Воды в нём по колено, да и та зелёная, как щи. Ни тебе выкупаться, ни рыбу половить. Торчи пнём и считай гусиные хвосты…

Маялся Петька, маялся, а после на траву лёг и заснул.

Сколько проспал, – не знает. Только открыл глаза, – и понять не поймёт: куда он попал?

Уже свечерело. Возле Петькиных ног лежит на чёрной воде луна. Вниз макушками желтеют камыши. Лунная тропинка тянется вдаль, гаснет во тьме. А над камышами слоится туманный парок, похожий на розовый дым, и пронизывают его холодные зелёные лучи…

Но самое необыкновенное – это музыка. Неизвестно откуда слышится таинственная, грустная музыка. Серебряные колокольчики перезванивают, барабаны рокочут, дудят маленькие трубы…

Вот будто кто-то заплакал, барабаны умолкли, одни трубы вздыхают, жалуются… А вот задребезжал колокольчик, залился тоненьким смехом. Медные тарелки ухнули – бумм! – и оборвали смех. Снова трубы заплакали…

Петька слушает, боится дохн у ть.

И красиво, и страшно!

Понемногу привык он к сумраку и тогда увидел самих музыкантов.

Они сидели в воде. Лунный свет переливался и тлел в их больших, как луковицы, глазищах. Петьке показалось, что, коснись эти глаза воды, – они зашипят, словно угли.

Под каждой парой глаз надувалось горлышко. Оно дрожало, расталкивая вокруг мелкие кружочки волн.

Лягухи…

Кто бы поверил, что у них такие серебристые голоса? Или, может, это не лягушки, а жабы?

Разом, будто повернули выключатель, глаза погасли. Лягухи осели под воду. Волны затихли, всё смолкло.

Какая-то опасность. А где?

И тут Петька увидел, как по лунной тропинке шагают птицы. Парочка кургузых птиц на длинных ножках, покачиваясь, шла от камышей. Прямо по воде!

На середине пруда встали. Стоят, как на жёлтой слюде.

Задумчиво, медленно поклонились, разошлись. Вот присели, повернулись. Присели, повернулись. Пляшут!.. Движения плавные, тягучие, как во сне…

Что за птицы? Похожи на обыкновенных болотных курочек, которых Петька не раз встречал на реке. Но кто видывал, чтобы курочки разгуливали по ночам на пруду? И как их вода держит? Или, может, не на воду они ступают, а на листья кувшинок и ряску?

Петька протёр глаза, но разглядеть хорошенько не поспел.

Тень, лёгкая и быстрая, скользнула в зелёном тумане. Курочек будто ветром сдуло обратно в камыши. А к воде беззвучно опустилась дымчатая сова, села на кочку пуховым комком.

Петька замер.

Сове-то что здесь надо?

Сова раздвинула крылья, осторожно опустила кончики в воду. Покачала. Потом подняла над спиной и затрясла, – забренчали, затенькали невидимые капли. Словно дождик пошёл.

Что она делает?! Купается? Или крылья запачкались, так она их выстирать решила?

Вот смех-то!.

Подумал Петька про крылья и сразу вспомнил о гусях. Как вскочит! Гусей-то нет. Где же гуси?

Проспал!!

А гуси дремлют под берегом, головы под мышки завернули. Погнал их Петька к дому, по дороге раздумывает: что за чудеса ему на пруду привиделись?

Уж не во сне ли?

Дома старшая сестра заругалась, что поздно пришёл, а потом сжалилась и спрашивает:

– Надоело, поди, с гусями-то скучать? Хочешь, я завтра тебя сменю?

Петька наотрез отказался:

– Нет, что ты! Я уж сам.

Решил разобраться, во сне всё было или наяву.

И с тех пор часто на пруд бегает.

Там, оказывается, здорово интересно!

ВЕРНОЕ ВРЕМЯ

Попросили меня с Петькой сходить на станцию, взять почту. Отправились мы из дому рано и пришли на вокзал задолго до прибытия поезда.

Ждать на пыльной, грязной станции не хотелось. Мы решили посидеть у реки. Она близко, в двух шагах.

А может, думаем, еще и выкупаться успеем!

И пошли на берег.

Ну, а если я на реку попаду, то обо всём забываю. Так и на этот раз получилось.

Легли мы с Петькой на тёплый, оглаженный волнами камень, глядим в воду.

Тут неглубоко. На светлом песке посверкивают осколки раковин. Ленивое течение колышет мягкие, как зелёный дым, травы.

Мы лежим неподвижно, и вот мало-помалу собирается вокруг нас подводное население.

Ползунки-пескаришки засновали прямо под нами, поднимая плавниками песчинки.

Тёмный головастый налим вывернулся из норы под камнем и стрельнул в заросли. Видно, на охоту отправился. Или просто нас почуял.

Быстро, толчками проносится крупная плотва – блестящая, будто из консервной банки вырезанная. Глаза у неё красные, как от злости, хотя на самом деле она рыба тихая и смирная.

Горбатый окунёк, поднимаясь и опускаясь на одном месте, щиплет мох с узловатой коряги. Пасётся.

Под корягой вода мутнеет и, взбалтывая песок, высовывается чёрная клешня. Потом и сам хозяин вылезает – большущий усатый рак. Вылез, глазами-столбиками водит. Кто это его посмел тревожить?! Сейчас всем попадёт…

А вокруг уже и нет никого. Умчались мальки, окунишки и плотички. Попрятались кто куда.

Глядим мы с Петькой, глядим на всё это и до того увлеклись, что и про почту забыли, и про вокзал. И сколько прошло времени, – тоже не знаем. Может, – десять минут, а может, и целый час. До того ли! Вон перед глазами что делается… Белые кувшинки, речные лилии, распускаться начали.

Заметно, как медленно-медленно расходятся зелёные створки бутона, и фарфоровые лепестки разворачиваются в пышный цветок. И вдруг я вспомнил.

– Петька, – кричу, – бежим скорей! Уже десять часов, сейчас поезд придёт!

Прибежали мы даже чуть раньше, чем надо. Получили почту и направились домой. Я всё шёл и ждал, когда же Петька допытываться станет, откуда я верное время на реке узнал. А он так и не спросил.

Он хитрый, и ему, наверно, тоже известно, что белые кувшинки у нас распускаются в десять часов.

УТКА В БУТЫЛКЕ

Мы с дедом Матвеем как-то задержались на охоте. Пришлось заночевать в лесу.

Приволокли сушняку, развели костёр. Я нарубил еловых лап, разложил на земле. И тепло есть, и постели готовы…

Хорошо бы ещё и поужинать, да вот беда – дичина есть, а посуды не прихватили.

Спасибо, – дед выручил.

Поискал на речном берегу, принёс ком глины. Вязкая такая, белая – почти гончарная.

Взял дед утку из сумки, отвернул ей голову, выпотрошил. А потом всю птицу, вместе с перьями, начал обмазывать глиной.

Получилась большая бутылка с тонкий горлышком.

Сунул дед бутылку в костёр, закидал углями.

– Ну, вот, – говорит, – жди. Скоро изжарится.

Сидим, ждём.

Жар на лицо давит, веки опускает. Деревья шумят над головой, качают ветками. Тени зыблются на стволах. Хорошо, спокойно…

И тут что-то запищало возле меня. Словно в свистульку дунули.

Обернулся – никого.

За два шага от костра – густая тьма. Дед сидит напротив, закрыл глаза и будто спит. Подрагивает у него во рту потухшая трубка, усы раздуваются.

Заснул – и не слышит! Неловко мне стало.

А тут опять как засвистит:

«Тю-тю-тю-у-у! Фью-ю-ю-у-у-у-у-уть!»

У меня – мурашки по спине. Приподнялся и ползу поближе к деду. А сзади опять:

«Тю-тю-фью-у-уть!»

Дед открыл глаза. Услышал? Нет, не услышал. Спокойно так потянулся к огню, говорит:

– Ну-ка, поглядим. Поспело жаркое!

Вытащил бутылку, расколол – жареной уткой запахло. Перья у ней к глине пристали, а мясо в собственном жиру сготовилось.

Улыбается дед.

– Видел? То-то… От моего способа три пользы. Первая – посуды не надо. Вторая – масла не требуется. Третья – ощипывать дичь не обязательно. И ещё…

Поглядел на меня, усами подвигал, вокруг глаз – морщинки.

– И ещё… не надо следить за жарким. Не пригорит оно. Сама утка об этом побеспокоится…

– Как так?!

– А вот как. Когда изжарится утка, в бутылке появится трещинка. Сквозь неё пойдёт пар и начнёт посвистывать, как вскипевшая вода в чайнике… Ты же слышал!

Ох, и стыдно мне стало!

Даже есть расхотелось.

Ничего себе – охотник. Жареной утки испугался.

ГРОЗНЫЙ ПЕТУХ

Охотники из лесу принесли маленького лисёнка. Тощий такой был, головастый, с белым галстучком и в чулочках. Поглядишь и скажешь: впроголодь жил.

Хозяйка, бабушка Поля, как увидела, – сразу поперёк:

– Не пущу! Несите назад. Он у меня всех курчат передавит.

Кое-как уговорили всё-таки. Стал лисёнок жить во дворе, в старой собачьей будке.

Первые дни тишком сидел, носа не выказывал. Бабушка Поля, когда ему еду носила, наставляла со строгостью:

– Вот, вот… Так-то лучше! Хочешь жить у меня, – смирно сиди!

Но лисёнок скоро осмелел. Попривык. Начал из будки вылезать да всё дальше и дальше.

А во дворе у бабушки Поли – птичник. Живёт старуха небогато, работать уже не может и, чтоб перебиться, растит на продажу кур.

Весной посадила на яйца много квочек, да всё в разное время, и теперь собрались у неё и цыплята, и оперившиеся курчата, и почти взрослые петухи да куры.

И вот случилось так, что в маленьком тощем лисёнке всё-таки пробудился лесной хищник и позвал на охоту.

В полдень разомлевшие птицы купались в песке. Лисёнок из тёмной будки позыркивал на них зелёным глазом, а потом – шасть на двор и пополз.

Он полз, как настоящая большая лиса, – стлался по земле, перекатывался, и только лопатки ходили под шерстью.

И уж совсем приблизился к птицам.

И уже подобрал под себя лапы, чтобы вот сейчас, вот-вот, выстрелиться по ближней курице.

Он уже глазами взял её, хапнул.

И тут помешала муха.

Синяя, будто лакированная муха звякнула над землёй, и один молоденький петушок не поспел склюнуть её на лету, вскочил и за ней помчался.

Муха взвилась, петушок подскочил, опять промахнулся – и вдруг встал нос к носу с лисёнком.

Перед обалделым петухом горели два зелёных зрачка и дрожала, втягивала куричий дух мокрая, чёрная тюпка лисьего носа.

То ли растерялся петушок, то ли не разглядел впопыхах, но, не раздумывая, очень крепко, он взял да и кокнул по этой дрожащей тюпке.

Будто взорвался песок, петуха вбок бросило, а лисёнок, наддавая ходу, понёсся прочь.

Он визжал на бегу, а потом было слышно, как с разлёту он шмякнулся о заднюю стенку будки и смолк – видно, дочиста лишился голоса.

Очень худо кончилась для него первая охота.

И вот ведь как запоминаются такие уроки!

Даже когда подрос лисёнок, и то грозного петуха стороной обегал.

До слёз, бывало, смеялись наши деревенские: ходит по двору бабушки Поли чуть ли не матёрый лисовин, а как завидит Петькин хвост, – сломя голову бежит к будке, да еще повизгивает со страху.

ПОЯВЛЕНИЕ НА ШАШКОВОЙ ПОЛЯНЕ

Самое дальнее поле нашего колхоза – Старые лужки. Осенью там работал комбайн, убирал хлеба. Комбайнерам отлучаться было некогда, и поэтому обедали и ужинали они прямо в поле. А еду им приносили наши ребята.

Однажды очередь идти выпала Петьке Шумову и Лене Байковой. Едва начало смеркаться, как они отправились в путь – впереди Лена с узелком под мышкой, позади – Петька с чугунком в руках.

Дорога – не близкая. Сначала тянется она вдоль реки, потом сворачивает в лес. Шагают Лена и Петька, торопятся.

Вечера уже тёмные, глухие. Идёшь полем, так хоть звёзды видны в небе, а в лесу – и вовсе тьма. Ничего не разглядеть.

Хорошо ещё – голова у Лены белобрысая, светлая. Она смутно белеет впереди, и Петька не боится Лену потерять. Зато под ногами у него всё время трещат какие-то сучья, коренья, валежник. Петька не тяжёлый, а какой-то неповоротливый. Хоть и старается ступать осторожно, всё равно шум в лесу такой, будто продирается сквозь чащу корова.

Дошагали Лена и Петька до просеки. Тут Лена остановилась и говорит:

– Давай свернём на тропку. Нам спешить надо, а тут путь будет короче.

Петька на сучок наступил, вздрогнул. Отвечает:

– Это верно… Только давай пойдём по дороге. Безопасней!

– Почему?

– Да на тропке твоей – ямы всякие, бугры… Ноги ещё поломаешь!

– Какие ямы?!

– Ну, не ямы… а сучки там, деревья…

– Что за чепуховина? – разозлилась Лена. – Ступай без разговоров!

И пошла по тропке.

Петьке делать нечего – двинулся следом. Немного прошагали молча. Потом Петька опять говорит:

– Слышь, Лен! Вернёмся на дорогу…

– Зачем?

– Я хотел тебе сказать… Только не смейся, это верно… Тут место – нечистое!

Лена от удивления к нему повернулась.

– Чего-о?!

– Ей, ей. Знаешь, впереди Шашкова поляна? Так вот… Лучше туда не захаживать. Там появление такое является…

– Что за появление?

– А такое… громадного вида. Мне мать сказывала, а ей – тётка Марфа Заплёткина. Она-то уж всё знает.

Лена смотрит на Петьку и не знает, смеяться или нет.

– Да ты что? Не совестно небылицам верить? Вот расскажу я про твоё «появление громадного вида» ребятам, засмеют до смерти!

Тряхнула Лена головой и побежала вперёд.

Один поворот делает тропка, второй, ныряет в кусты. И только миновала Лена кусты, как вдруг…

Вдруг впереди неясно забрезжил свет.

Какие-то тени мелькнули.

Писк и шорох послышались.

Лена сделала ещё несколько шагов – и замерла. Впереди на поляне виднелись странные высокие столбы. Они сияли голубым мёртвым светом.

Чёрные бесшумные птицы метались вокруг.

Внезапно одна наискосок бросилась вниз, к голове Лены, и с налёту запуталась в волосах.

Петька, стоявший позади, охнул и выронил чугунок. Чугунок был обмотан холстинкой, он упал беззвучно, и картошка из него высыпалась.

Петька попятился, наступил босой ногой на горячую картофелину, обжёгся и, отчаянно завопив, ударился бежать.

Он скакал, не разбирая дороги, прямо по кустам. Петькина штанина зацепилась за ветку. Раздался треск – и Петька нырнул в мох.

Тогда Петька пополз.

Он полз и тихонько стонал от страха.

Лена, конечно, тоже напугалась. Она схватилась руками за волосы – и вдруг пальцы ее нащупали перепончатые крылья и мягкий мех. Летучая мышь!

Сразу половина испуга прошла. Лена знала, что мыши иногда с разлету запутываются в волосах. Она осторожно освободила крошечного зверька, потом подошла поближе к столбам.

Ну, ясно же. Это были старые, гнилые осины. Прежде Лена днём проходила мимо них, только внимания не обращала. А оказывается, что в темноте эти гнилушки светятся.

– Петька-а!! – позвала Лена. – Ты где, Петька?

Не скоро она отыскала Петьку и не сразу уговорила выйти на поляну…

Зато когда Петька всё разглядел, он стал очень разговорчивым.

– Конечно! – рассуждал он по дороге. – Я же знал, что всё это небылицы. Я и мамке говорил, что никаких чиканашек не бывает… А Марфа… ох и противная тётка! Всех пугает, мутит… Вот я завтра в сельсовет на неё заявлю, – пусть не занимается вредной агитацией!

Хоть Лене и очень хотелось посмеяться над Петькой, она всё же промолчала.

Вскоре показались впереди и Старые лужки. Донёсся рокот комбайна, идущего по хлебному полю. Блеснули его огни.

И тут Петька остановился и хлопнул себя по затылку.

– Лена, – сказал он отчаянно, – а ведь я чугунок-то с картошкой забыл! Оставил его на Шашковой поляне… Ты погоди меня, я мигом сбегаю, принесу!

Лена, улыбаясь, посмотрела на Петьку. Он отвёл глаза.

– Как же ты пойдёшь на поляну? Один?!

– А чего?

– Да ведь там же «появление» является!

– Ну тебя, – басом сказал Петька. – Принялась дразниться…

Он ещё хотел что-то добавить, но повернулся и пошагал назад.

САМЫЙ ЖАДНЫЙ

Я сыпал хлебные крошки воробьям, а потом кинул сразу целую горбушку.

Что тут началось!

Сбились воробьи стайкой, наскакивают на горбушку, норовят побольше ущипнуть.

Тянут её из стороны в сторону. Как живая, прыгает горбушка по песку.

Вдруг сверху ещё воробей слетел. Растрёпанный такой, чумазый. Словно из печной трубы вывалился.

Чирикнул – и в драку. Первого товарища крылом отшиб, второго – клювом тюкнул, третьего – грудью отпихнул.

«Дайте мне! Одному!»

Всех растолкал, нос в горбушке завязил, рвёт, торопится. А стайка опять вокруг сгрудилась.

Вот-вот наскочат!

Взъерошился воробей, ущемил горбушку покрепче и взлетел. Горбушка-то больше его самого. Увесистая. Голову ему оттянула. А он надсаживается, тащит. Не смотрит – куда, лишь бы ото всех подальше.

Летит – вверх, вверх, вверх, – из последних сил крылышками трепещет, а горбушка словно всё тяжелей делается, и вот уже нету мочи, и тогда – вниз, вниз, вниз понесло воробья, а на дороге впереди лужа, и вот – плюх! – в неё воробей…

Еле, бедняга, выбрался.

ПЯТЁРКИ

Утром первого сентября мы с Петькой и другие наши ребята шли в школу.

Дед Матвей выглянул из калитки и позвал Петьку:

– Ну-ка, ступай сюда. Бери подарок!

И протянул корзинку большущих яблок.

Петька сказал деду спасибо, а яблоками оделил всех ребят. Только хотел Петька откусить кусочек, как вдруг видит, что на красном яблочном боку стоит цифра «5».

Да тут и мы закричали:

– У меня на яблоке пятёрка!

– И у меня!

– У меня тоже…

У всех яблоки оказались помеченными. Не нарисована цифра, не накрашена. Просто кожура у яблока двухцветная: весь бок красный, а пятёрка – белая.

Петька усмехнулся:

– Это дед нам наказывает, чтоб на пятёрки учились!

И всю дорогу до школы говорили мы об этой дедовой хитрости. Оказывается, пока яблоки висели на ветках, дед на каждое прилепил бумажную цифру. Под солнечными лучами краснел яблочный бок, а под бумагой кожура оставалась светлой. Так и вышло, что солнышко поставило отметки на всех яблоках.

Ну, надо было деду отвечать… Через неделю мы с Петькой пришли к нему. Положили на стол дневники. Дед поглядел, – а в дневниках тоже отметки. Только не такие, как на яблоках.

Лист – белый, а пятёрки – красные.

НЕСЛЫШНЫЕ ГОЛОСА

Прибежал ко мне Петька и говорит:

– Пошли на Лысые Кочки! Я там барсучью нору отыскал. Вечером и самих барсуков увидеть можно…

Лысые Кочки – это вырубка, не очень далеко от деревни. Ягод, там всяких – видимо-невидимо! И поэтому никак туда быстро не дойдёшь. Под ногами ягоды похрустывают, – разве не поклонишься?

Кисточку брусники – в рот, лапку костяники – в рот, а время-то летит… Пока мы с Петькой кланялись, солнце на закат повернуло.

Я-то ведь не знаю, где нора находится. Собираю бруснику, с кочки на кочку перелезаю. Потом поднял голову – нет Петьки!

А он около кустов животом в мох шлёпнулся, глаза испуганные, машет – «ложись!»

Я – тоже в мох. Даже ягоды забыл проглотить. Так с полным ртом и ползу.

Подобрались к овражку, заглянули.

А там вот что.

На песчаном холмике, в тени, сидит барсучиха-мать. Неподвижно сидит и только передней короткой лапой комара отгоняет.

А поближе, шагах в десяти от нас, бегают по склону овражка два барсучонка.

Так близко, что я боюсь ягоды проглотить: а ну, как чавкнешь? Убегут!

Лучше уж потерпеть.

Смешные барсучата. Вроде и не толстые, а очень неуклюжие. С морской походкой.

Вот сбежал один вниз по склону, а обратно и не залезть никак, – еловые иголки под лапами скользят. Чуть заберётся повыше – и съезжает обратно.

Видно, когтями ещё как следует работать не научился. Пыхтел, пыхтел – надоело.

Повернулся и побежал прочь от горушки.

Тут мать голову подняла и поглядела ему вслед. Ни звука не произнесла, а только поглядела.

Остановился сразу барсучонок. Обернулся – и вспять.

Мы с Петькой друг друга локтями толкнули. Как это у неё получилось?!

Потом видим – и второго барсучонка так же вернула мамаша. Ни звука, а он послушался!

А под конец и совсем удивила. Поглядела на одного сынка, который спать улёгся, – тотчас встал сынок. Поглядела на второго, который корень выкапывал, – бросил тот корень. Подбежали оба сынка к мамаше; она их обнюхала, лизнула. И все трое по дну овражка потопали в кусты.

Я поскорей ягоды проглотил, спрашиваю Петьку:

– Слышал что-нибудь?

– Н-нет…

– А как же она их звала?! Видал ведь: сначала подала приказ «назад!» – и барсучонок послушался.

– Да, да! А после сказала: «Пора домой!» – и тоже послушались… Что же она – неслышным голосом командует?!

Странно.

Идём мы обратно и в затылках скребём, – что за чудеса? И тут с нами тоже будто чудо произошло. Мы ведь шагали молча. Ни звука.

Да вдруг переглянулись и сказали слово в слово:

– А ведь дознаемся, в чём дело!

И повторили:

– Дознаемся!

ЦВЕТНОЙ ВЕНОК

I

Очень люблю радугу – радости чудесную дугу.

Цветными воротами перекинется она над землёй, засверкает, заблестит, – залюбуешься! Только вот всегда радуга далеко-далеко. Сколько ни иди, как ни спеши, всё равно близко не подойдёшь, рукой не дотронешься.

Я так и называл её – «далёкое чудо».

И вдруг увидел радугу у себя в палисаднике.

От ночного дождя разлилась между грядами голубая лужа. В ней купались скворцы. Для них лужа большая, как озеро. Забрались они бесстрашно в середину, грудью падают на воду, крапчатыми крыльями взбивают её, привзлётывают… Брызги над лужей – фонтаном!

И так скворцы отчаянно трещат, что сразу можно понять: ух, какое это удовольствие – утреннее купанье!..

И вдруг над весёлыми скворцами, над голубой лужей зажглась в брызгах крошечная радужка. Будто осколочек от настоящей, большой радуги. И горит-переливается семицветным огнём…

Прямо вот здесь, близко-близко. Рукой подать!

Я руку протянул.

Вспорхнули скворцы. Брызги осыпались, цвета погасли.

Выскользнула из моих рук радужка…

А мне-то всё равно радостно. «Вот ведь, – говорю себе, – как бывает! Думаешь – чудеса далеко, не дойти к ним, не доехать… А они тут. Рядом».

II

Кроты по ночам хозяйничали на лесной поляне и всю её изрыли. Насыпали холмики, напахали борозды. Даже трудно стало человеку ходить. Вязнешь, будто в настоящей пашне.

Дождик спрыснул кротовую пахоту, солнце её нагрело. Кто же примется за посев?

Ёлки, стоявшие вкруг поляны, растопорщили чешуйки у своих спелых, до хруста высушенных шишек.

И полетели вниз на жёлтых парашютиках лёгкие семена.

Иных ветром с поляны унесло, иные в траве запутались. Но много семян всё-таки попало и на рыхлую пашню.

Полянка была засеяна.

Придёшь теперь и видишь: везде на старых бороздах и холмиках поднимаются крохотные ёлочки, будто зелёные ёршики.

Так весною кроты пашут, ёлки – сеют, и всё меньше и меньше полян остаётся в лесу.

III

Пока в лесу весна, работящая птица-дятел пускается на хитрость. Прилепится к берёзе и – кряп! кряп! кряп! – настукает в коре дырочки.

Медленно закапает из дырочек сладкий берёзовый сок, розовея на солнце и покрываясь матовым налётом. Задирая к небу голову, дятел напьётся, улетит.

А сок всё течёт.

Много его, – подходи, народ, пей досыта!

И приходят всякие лакомки. Муравьи приползут цепочкой, бабочки-крапивницы прилетят и сядут, сложив крылья «тетрадочкой». У самых дырочек начнут виться полосатые осы и тяжелые сонные шмелихи.

Иногда придёт охотник, сложит из берёсты фунтик и тоже подставит под капли.

Если не жадный он, – и ему хватит напиться.

IV

По реке плывет плотный снег.

Кружится над омутами, нарастает сугробами у камней, в камышах, возле берегов. На круглых листьях кувшинок – снеговые шапочки.

Странный снег – тёплый, крупный, не тающий.

Его черёмуха рассыпала.

Много старых черёмух стоит над рекой, над обрывами. Все они цвели как-то незаметно, словно прятали белые кисти в листве.

А едва осыпались лепестки, стало видно, какая их неисчислимая сила… Река побелела, как в январе.

Все, кто купается, выскакивают на берег тоже в лепестках.

А у спокойной заводи, где вода стоячая, видно много испуганных рыб. Тоненькие плотвички – самые вёрткие и пугливые – выплыли наверх. Они ходят по тёплому снегу, показывая острые плавнички; чертят узенькие дорожки, даже выскакивают в воздух. Ужасно беспокоятся.

Наверно, представить себе не могут, – неужели зима вернулась?

V

Птицы замолкли. Кукушка и та перестала года отсчитывать, ржаным колоском подавилась. Пора песен прошла, и в лесу стало тихо.