Текст книги "Ребята с нашего двора"
Автор книги: Эдуард Шим
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Иди вылей.
И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости:
– Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик – не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел.
– Я думал – это вы так починили.
– Это он так сделал, – сказал мужчина. – Я сразу почерк увидел. Это, брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя уважал, и работу уважал…
Зазвонил телефон.
– Да! – сказал Жека в трубку. – Ага. Почти все выучил. Ну, мам, ну, конечно… Вот соберусь и пойду. Хорошо, не буду задерживаться. Нет, никто не приходил. И не звонили. Все в порядке. Ладно, ладно, я оденусь теплей.
Пока Жека разговаривал по телефону, мужчина все осматривал, все поглаживал буфет ладонью.
– Слушай, – спросил он, – а ты ружье тайком мастеришь? Чтоб не видели?
Жека обернулся:
– Откуда вы взяли?
– Догадался, брат.
– Ну и что? – сказал Жека с вызовом. – Я про вас тоже догадываюсь, да молчу.
– А ты скажи.
– Чемоданчик нарочно такой взяли? Чтоб никто не подумал, что в нем инструменты?
– Ух ты, – сказал мужчина. – Вот это глаз!
– Кое-что вижу.
– Сейчас все шабашники так ходят, – сказал мужчина. – При галстуках, в шляпах. Зачем же мне выделяться? Я вот только невезучий… Инструмент есть, а халтурку не сшибить. Озеров в больнице, у тебя мамаша строгая…
– Вам же деньги не требуются!
Мужчина усмехнулся:
– Действительно, может, взять да приплачивать? Предложи мамаше: один чокнутый шабашник согласен платить за работу… Да, приятель, положение трудное. И ты от своих прячешься, и я тоже прячусь. У сына этот чемодан взял.
– Вам-то чего прятаться?
– Тоже скандалов не хочу.
– Вы взрослый, сами можете командовать.
– Не выходит, – сказал мужчина. – Я тихий, сговорчивый. Вот не хотел на пенсию, а меня уговорили. Сын уговорил: бросай, мол, физический труд, переезжай к нам, поживи спокойно. Я переехал. Живу, как барин. А без дела-то черт-те как тошно! Брожу неприкаянный, не знаю – то ли напиться, то ли утопиться.
– Ну и работали бы, – недоверчиво сказал Жека.
– Сын обижается. Ему зазорно. Вдруг кто-то подумает, что у такой знаменитости отец нуждается…
– Можно ведь объяснить.
– Он не поймет, – сказал мужчина. – Он свою работу не любит. Вот и знаменитый, и способный, и передовой, а позволь не работать, он бы и не пошел. Ему непонятно – любить работу.
– Тогда разругались бы!
– Ты со своими ругаешься? – спросил мужчина. – Не так оно просто. Семья, родные люди.
– У меня отец неродной, – сказал Жека.
– Плохой?
– Нет, он ничего. Только угодить очень старается. Ну, в общем… как задобрить хочет. Я не прошу, а он всякую ерунду покупает – рубашечки там, носочки. Ему хочется, чтоб я благодарный был. Если это ружье увидит, обязательно купит магазинное. А я не нуждаюсь.
– Своими руками лучше?
– Конечно. Никому не обязан.
– А чего ты этой обязанности боишься? – спросил мужчина. – Ну, сказал ему «спасибо», и все тут.
– Он же хочет, чтоб его любили. Как родного.
– Ну и что?
– Так не за подарки же эти…
– Понятно, – сказал мужчина. – И тебе, приятель, тоскливо бывает? Ну, дела…
– Раньше у меня звери всякие жили, – сказал Жека. – Черепаха была, суслики. А один год я пчел на балконе держал, все удивлялись даже… Но сюда переехали, и мать взялась порядок наводить. Просто помешалась на этом порядке.
– А он?
– Потому и обидно. Должен ведь понимать. Раньше-то улыбался: «У тебя призвание!» А теперь не вспомнит.
– Он у тебя кто? – спросил мужчина.
– Музыкант. На трубе играет.
– Знаменитый?
– Так себе.
– А у меня знаменитый, – сказал мужчина. – Институтом заведует в тридцать два года. Мировая величина. Но работает – будто крест несет на Голгофу.
– Наш-то старательный, – хмуро сказал Жека. – Посуду на кухне моет. Коврик выбивает каждый день. Суетится.
– А мой – общественник. Бегает из гостей в гости, лишь бы ничего не делать.
Жека начал собирать учебники в портфель.
– Приходите завтра! – вдруг сказал он решительно. – Если хочется, так приходите! И починим этот буфет. Сейчас мне на английский идти, а завтра я промотаю!
– Хочешь самостоятельность проявить?
– Буфет мы со старой квартиры привезли, – сказал Жека. – Он наш. И если ценный, так имеем право оставить.
– Для тех, кто понимает, он подороже новой мебели.
– Ну вот, – сказал Жека. – И пусть не думает, что мы приехали нищие. Я вам буду помогать завтра, ладно?
Мужчина о чем-то думал, пощипывая себя за бровь.
– Может быть, ты и прав, – произнес он. – Почему надо от кого-то зависеть? Я работать хочу. Нравится мне работать. Вот приложу руки, и этот буфет – на всемирной выставке показывай… Ведь второго такого не подвернется. А вообще – наймусь в пэ-тэ-у, буду ребятишек учить. Он считает, с меня обузу снял. А мне тошно. И на него глядеть тошно: я не привык, что на работу идут, как на каторгу!
– Так придете? – спросил Жека.
– Приду. Спецовку возьму, старый чемодан. И мы с тобой покажем, на что способны.
– Что мы – плохого хотим? – сказал Жека.
– Вот именно!
– Может, сегодня не пойти на английский? – Жека поддал ногой незастегнутый портфель. – Надоело. Зря ходить надоело.
– Отстаешь по английскому?
– Если бы! Нормально занимаюсь. А они придумали в английскую школу записать на будущий год. Догоняю одаренных детей.
– А зачем?
– «Ты, – говорят, – можешь догнать. Напрягись». А я же знаю, что бесполезно.
– Да, брат, задачка.
– Еще в фигурное катание записали бы! «Теперь у нас есть возможности тебя развивать!» не пойду никуда. Не пойду, и все тут.
Мужчина засмеялся:
– Ладно. Сегодня сходи. А новую жизнь начнем завтра.
– Лучше сразу, сегодня.
– Я спецовку возьму, инструмент настоящий. Это ведь не инструмент, а так, игрушки.
Мужчина взял свой чемоданчик, Жека – портфель, и они вместе вышли из квартиры.
2Вечером на лестничной площадке слышалось громыханье, будто груженую телегу вкатывали наверх.
– Надо же: взял и открылся! – приговаривала мать, распахивая дверь. – Он живет самостоятельной жизнью, этот замок! Хочет – откроется, хочет – закапризничает… Заносите в комнату, в комнату! Вот сюда!
– А упаковку где снимем?
– Упаковку, разумеется, на лестнице! Чтоб не мусорить!
В прихожую, пятясь друг за дружкой, протиснулись двое грузчиков, тащивших какие-то разобранные полки, щиты, дверцы.
– Показывай место, хозяйка!
А мать уже торопливо опустошала буфет, снимая с его полок посуду и сваливая на стол.
– Сюда!.. Она здесь встанет, здесь!
– А это? – Грузчик показал на буфет.
– Это теперь на свалку. Я сейчас освобожу… Вам придется его разобрать.
– Зачем?
– Да он не пролезает в двери! Когда втаскивали, все косяки ободрали, такая бандура нескладная! И в лифт не помещается!
Грузчики подошли к буфету. Обозрели с неудовольствием.
– Он, хозяйка, не разбирается.
– Разломайте тогда!
– С ним до ночи прокантуешься. Это блиндаж в три наката, его бомбой не взять…
– Я отдельно заплачу, – сказала мать. – Вы уж помогите. Без вас мы погибнем с этим сооружением.
Грузчики выжидательно молчали, отворачивая лица.
– Я хорошо заплачу, обижаться не будете!
– Ну, Семен? – спросил первый.
– Дак чего, раз обещают по-человечески… Надо выручить.
– Тащи снизу ломик, топор захвати тоже. Ну, хозяйка, только ради любезности, по-свойски…
За спиной у матери, складывавшей посуду, раздался первый тяжкий удар – и затрещало, застонало раздираемое дерево.
3И вот на том месте, где стоял нескладный буфет, возникла стройная, матово поблескивающая финская «стенка». Ее верхние полки мать заполнила книгами, а на средних и нижних расставила посуду и разные безделушки.
– Ну, каково?
– Замечательно, – сказал Аркадий Антонович.
– Нравится? Только искренне, искренне!
– Конечно, нравится. Еще бы не нравилось. А буфет где?
– Знаешь, сначала я думала – сдам в комиссионку. Но там полно рухляди, и стоит она такие копейки, что нет смысла возить! Я плюнула и решила выбросить. А эти штуки удивительно удобные! Места не занимают, но все помещается!
– Там у Женьки доска была. Для работы.
– Господи, для какой работы? Для баловства!
– Пилил он что-то. Сверлил.
– А что? Ты видел, что именно? Деревянное ружье. Я его тоже выкинула.
– Может, ему надо?
– И пчел надо было разводить, – сказала мать. – Помнишь, на балконе-то?
– Да уж, этого я не забуду.
– До сих пор небось почесываешься? – Мать оглянулась на него, смеясь. – Ему, Аркаша, пора от всего прежнего отвыкать… А тебе пора быть с ним решительнее. Ты к нему относишься, как к грудному. Знаешь – несет папа из родильного дома такой сверток – и уронить боится, и покрепче взять боится…
– Не знаю, – сказал Аркадий Антонович. – Я ведь не носил.
Мать снова оглянулась.
– Прости, я неудачно выразилась. Но все равно – тебе надо привыкнуть, что он взрослый, нормальный парень. Попроще с ним, посмелее. Он поймет.
– У нас с ним не получается, – сказал Аркадий Антонович. – Вроде все благополучно, но я чувствую: не получается. Ты не смейся, но год назад мне было легче.
– Когда он тебя выгонял?
– Да, как ни странно… Он меня выгонял, а мне надо было добиться, чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу… Я знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его… Он на все согласен. Как-то странно на все соглашается!
– И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались?
Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на коленях.
– Иногда люди ругаются, – сказал он, – но ощущают близость друг друга.
– Скандалов, Аркаша, было достаточно.
– Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала?
– Господи, тебе это мерещится!
– Вчера ты прогнала его с кресла, а он – ни слова. Ушел как побитый!
– А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь!
– А тебе не кажется… – Аркадий Антонович еще больше сгорбился, взглянул на нее снизу. – Тебе не кажется, что мы неправильно начали совместную жизнь?
– А как надо было?
– Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели, например.
Мать обернулась недоуменно:
– Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду?
– Нравится, – подтвердил Аркадий Антонович. – Но мы это устраиваем для себя. Для нас двоих. А Женька?
– Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь появился! Научится жить, как люди.
– Разве этим определяется людское житье? – сказал Аркадий Антонович, не меняя своей неудобной, неустойчивой позы.
– А чем?
Он опять глянул снизу, но не ответил.
– Что же ты молчишь? – Мать перестала возиться с посудой и стояла выпрямившись. – Говори!
Аркадий Антонович все молчал.
– Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь, все это легко достается?
– Нет. – Он качнул головой, поморщился. – Нет. Я представляю, каково тебе. Но, может, ты… чересчур увлеклась?
Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась. Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет.
– Ты что, Зоя?.. – Он вскочил, подбежал. – Ну что ты! Извини, я совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!..
– Надеюсь, ты не думаешь, – сказала мать, – что я, как голодная на хлеб, накинулась на эти покупки…
– Зоя!
– Я надеюсь, – повторила она упрямо, – ты не считаешь меня стяжательницей!
– Перестань, Зоя!!
Она подняла к нему мокрые глаза:
– Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам понравилось…
– Милая, ну извини, я сказал глупость.
– Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не ладится… Только мебель здесь ни при чем.
– Ты устала.
– Мы все устали, пока это тянулось – и дурацкий развод, и ссоры с Женькой, и переезд сюда… И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда грела: вот все это кончится, забудется – и пойдет нормальная жизнь.
– Я тоже так думал.
– И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей, нормальной, счастливой жизни… Так почему же?..
– Она не начинается?
– Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же все сделали!
В прихожей щелкнул ключ в дверях.
Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее слез.
– Сейчас соберу вам поужинать…
Жека – со слежавшимися от шапки волосами, бледный и сумрачный – вошел в комнату, сощурился от яркого света. Хотел кинуть на диван свой портфель, но опомнился, поставил на пол.
А когда он распрямился, то увидел финскую «стенку». Матово лоснились ее протертые полки и дверцы, сияла расставленная посуда. Красиво все было. Как на витрине.
– Занимался английским? – спросил Аркадий Антонович.
– Ага.
– Хоть немножко-то догоняешь?
– Не знаю.
– А у нас перемены. Смотри, что мать раздобыла. Одобряешь? По-моему, очень хорошо – и современно, и удобно.
– Да.
– Все основное теперь куплено, – сказал Аркадий Антонович. – Может, что-нибудь купим тебе? Лично тебе?
– Зачем? – спросил Жека тускло.
– Ну, я не знаю. Наверно, ты мечтаешь о чем-нибудь. Раньше у тебя воспитывались всякие зверюшки. Давай купим аквариум с рыбками?
– Не надо.
– Грязи от него никакой, а впечатлений много. Я в детстве долго мечтал об аквариуме.
– Не надо.
– Ты не отказывайся, Женя. Понимаешь, теперь у нас появилась возможность. И хочется, чтобы ты ни в чем не испытывал недостатка.
– Я не испытываю.
Жека подошел к окну и, чтоб не встречаться глазами с Аркадием Антонычем, стал смотреть сквозь запотевшее стекло. В нем отражались огоньки люстры. Много их было, мелких и одинаковых, как мошкара.
– Женя, а зверюшками ты больше не увлекаешься?
– Нет.
– Мне казалось, у тебя это было серьезным увлечением. Ведь можно и вернуться к нему. Только соблюдай аккуратность.
Аркадий Антонович обнял Жеку за плечо и тоже заглянул в окно. В глубине двора что-то горело – красные отблески трепетали на кирпичной стене.
– Что это жгут?
– Не знаю.
– Жень, а фотографию ты тоже забросил?
– Надоело, – сказал Жека.
– Но надо же чем-то увлекаться! Нельзя, чтоб все время одна учеба! Это замечательно, что она тебя притягивает, но надо и отдыхать!
Мать принесла из кухни поднос с тарелками и чайником, бережно опустила на стол.
– Мужчины, у вас серьезный разговор?
– Да, – сказал Аркадий Антонович. – Говорим о работе и отдыхе. Будущим летом я возьму это дело в свои руки. Мы с Женькой обязательно будем купаться, рыбу ловить. А если еще обзавестись палаткой, о которой я тоже мечтаю с детства…
Мать подошла, взяла их под руки.
– А меня эти планы уже не касаются? Эгоисты вы… Что это жгут на дворе?
– Наверное, ящики из магазина, – сказал Аркадий Антонович.
– Вот безобразие!.. – Мать пригляделась, протирая туманно-розовое стекло. – Погодите-ка… Это наш буфет! Мальчишки жгут останки буфета! Братцы, как бы нам не влетело!
– Ну, мы не виноваты, – сказал Аркадий Антонович. – Мы при чем?
– Представляешь, грузчики поленились оттащить подальше! А я заплатила вдвойне!
– Ничего, – сказал Аркадий Антонович. – Сухое дерево горит быстро.
– Торжественно догорают останки прошлой жизни, – проговорила мать со смешком и подтолкнула мужчин к столу. – Давайте ужинать, пока не остыло. И поговорим о планах на будущее. Ты куда, Жень?!
– Я не хочу, – сказал Жека.
– Не будешь ужинать? Это что-то новенькое.
– Я просто не хочу. Мне еще заниматься надо.
Закрылась дверь. Мать и Аркадий Антонович посмотрели друг на друга.
– Что-то с нм творится, – вполголоса сказал Аркадий Антонович. – Он как побитый.
– Все образуется, – сказала мать неуверенно.
– Надо бы поговорить. Выяснить.
– Завтра поговорим. Пусть занимается.
* * *
В соседней комнате Жека опять стоял у окна. Оно сияло теперь, как раскаленное.
Не разглядеть было людей на дворе, и сам двор не разглядеть – лишь метался там, будто стараясь вырваться, придавленный темнотою огонь.
Седьмая глава. История о маленькой книжке, об искусственно созданной очереди, о чудаках коллекционерах, а также о загадке таланта
1На машиностроительном заводе кончилась смена.
Вместе с толпой народа вышли из проходной несколько молодых парней. Они держались кучно, плотной стайкой, будто одно дружное семейство.
Это была знаменитая молодежная бригада Алексея Петухова. Ее всегда привыкли видеть в полном составе, даже после работы.
Но в этот день Алексей Петухов сразу откололся от друзей. Отшвырнул недокуренную сигарету, поправил на голове кепочку:
– Ребята, я понесся! Спешу очень.
– На свиданку, что ли?
– Да нет. В общем… ну, в общем, надо! Позарез надо!
– Ты чего это скрытничаешь? – спросил кто-то. – Глаза в сторону, мямлит, мнется. Что с тобой?
Другой приятель усмехнулся:
– Он вообще сегодня неуправляемый. Либо в спортлото выиграл, либо кран на кухне не закрыл.
– Ты чего темнишь, Леха?
– Потом, потом все расскажу! – пообещал Петухов, нервничая. Глаза у него действительно юркали по сторонам. – Просто одно мелкое событие… Разные текущие дела.
Придерживая свою вязаную кепочку, Петухов побежал через площадь, лавируя среди толпы и по-козлиному перескакивая лужи.
– Что-то неладное с Лешкой творится, – проговорил тот приятель, что был постарше всех.
– Может, дома неприятности?
– Я уж интересовался: молчит. Полная засекреченность. Но что-то с ним серьезное, он даже работать стал хуже… Сегодня затачивает резак и не видит, что кожух открыт. Точило – вдребезги, осколки летят, как от гранаты. Вполне покалечить могло.
– Да ну, это как раз случайность. Бывает – и колбаса стреляет.
– Или я не разберусь? – сказал старший. – Если б случайность, он бы хоть испугался. А то стоит и моргает: не понял, что произошло. Нет, ребята, с ним что-то неладное…
А Петухов в эту минуту догнал у остановки автобус, ввинтился в смыкающиеся дверцы. Ему прищемило ногу, она осталась торчать снаружи – и автобус, с этой нелепо дрыгающей ногой, исчез в уличной коловерти.
2Неподалеку от дома, где живут Вера, Сережка и Павлик, есть большой книжный магазин. Его построили недавно по современному образцу: сплошное стекло и крыша козырьком.
Прямо с улицы видно, что происходит внутри магазина. Если там очередь, если выброшено что-то дефицитное, – беги и пристраивайся. Очень удобно.
Но сейчас в магазине было пустовато, лишь кое-где маячили отдельные покупатели, не спешившие тратить деньги. А в поэтическом отделе находился вообще один-единственный человек – интеллигентный старичок Николай Николаевич.
Он сложил аккуратную стопку книжек и подвинул их к продавщице:
– Вот, Валечка, отобрал. На два с полтиной. Проверьте.
– Что вы, Николай Николаевич, – сказала продавщица. – Платите прямо в кассу.
– Спасибо за доверие.
– Была бы я директором магазина, я бы премию вам начисляла. Как совершенно уникальному покупателю.
Николай Николаевич мигнул подслеповато, улыбнулся.
– Ах, Валечка, я понимаю, что выгляжу… х-гм… чудаком. Нормальные люди не приобретают все сборники подряд.
– Конечно, немножко странно. Есть же библиотеки, можно бесплатно читать.
– Можно, Валечка, можно… Но я, понимаете ли, не просто читаю. Я коллекционирую поэтические сборники.
– Такое у вас хобби?
– Назовем это… гм-гм… хобби.
– Чего только люди не коллекционируют!
– Если вам интересно, Валечка, я расскажу про одного чудака коллекционера. Вот представьте: гражданская война, голод, разруха. Беспризорники. Мешочники на вокзалах… И в это время человек коллекционирует книги. На последние деньги покупает стишки! Конечно, многие считают его сумасшедшим. Г-хм… В том числе и я. Стыдно признаться, но я тоже смеялся над ним… А потом прошли годы, жизнь наладилась. Открывались музеи, университеты, библиотеки. И тут обнаружилось, что коллекция нашего чудака всем нужна! Он собрал издания, которых больше нигде нет! Его причисляли к сумасшедшим, а он совершил подвиг: спас частицу нашей культуры. И его коллекция теперь не имела цены! Была дороже всякого золота!..
– И вы собираете такую же? – спросила продавщица.
– Увы. Такую собрать уже нельзя. Пройдут десятки лет, Валечка, пока эти книжки станут редкостью…
– Но вы все-таки покупаете, – сказала она. – Наверное, и не питаетесь как следует. И вообще себя ограничиваете.
Николай Николаевич улыбнулся простодушно.
– А я люблю поэзию, – сказал он. – Я, как ни странно, получаю от нее большое удовольствие…
Шаркая стариковскими ботами, Николай Николаевич отправился платить деньги. А продавщица сидела задумавшись. Она была очень юная, очень хорошенькая и очень грустная.
Всем людям – и с улицы, и внутри магазина – было видно, что продавщица скучает за своим прилавком. Она томилась, как царевна в опостылевшей светелке.
Продавщица взяла наугад какой-то сборничек, полистала. Не удержалась от гримасы. А когда Николай Николаевич вернулся с чеком, то пожаловалась:
– Ей-богу, Николай Николаич, не понимаю… При вас я какой-то обделенной себя чувствую!
– Давно подозреваю, Валечка, что эта работа вам не по душе.
– Да нет же! Я согласна отработать свой срок, и даже с энтузиазмом! Но чем приходится торговать?! Какого сорта продукцией?! Ну, вот это, например, ну что это такое: «… Шар земной, лысеющий шар земной, изборожденный горами и дюнами, точно лоб человека, объятого думами…» Шар – точно лоб! Да еще лысеющий! Да еще изборожденный горами! И за эту чепуху я должна брать с людей деньги! Не понимаю, хоть убейте… Или я какая-то недоразвитая, или половина этого товара – чудовищный брак, и я обязана защищать от него покупателей!
Николай Николаевич взял у нее книжку, перевернул мизинцем страницу.
– Г-хм… Да, стихи не чеканные… Но рядом, Валечка, есть недурные строки. А иногда попадается просто хорошая. Почему не обрадоваться даже одной хорошей строке?
– Нет уж, спасибо! Я продам бракованную рубаху, скроенную шиворот-навыворот, и скажу: в ней есть отдельные хорошие ниточки! Вы обрадуетесь?
Валечка в гневе заломила подрисованную бровь, смотрела негодующе. Николай Николаевич деликатно сказал:
– Есть разница, Валечка, между поэзией и… г-хм… изделиями легкой промышленности.
– Везде требуется качество! Прежде всего качество!
– Разумеется, Валечка. Но стихи… как бы это выразиться, г-хм… они живые. Их надо воспринимать как нечто одушевленное. Вот вы встретили ребенка, у него удивительные синие глаза. Кажется – мелкая деталь, правда? Но это же прекрасно…
Николай Николаевич улыбнулся продавщице, забрал свои покупки и зашаркал к выходу, останавливаясь почти у каждого прилавка.
* * *
Продавщица не сразу очнулась от задумчивости, когда к прилавку подбежал – щеки бледные от волнения, кепочка набекрень – Алексей Петухов.
– Девушка!!! Поступила к вам книга под названием «Ступеньки»?
– Нет.
– Стихи! Такой сборничек! «Сту-пень-ки»!
– Я же вам говорю, что никаких «Ступенек» нет.
– А мне позвонили, что уже поступила в продажу! Вы проверьте, девушка!
Петухов алчущим взглядом ощупывал прилавок; названия путались, буквы двоились и прыгали у него в глазах.
– Да вот же она!!! – Рука Петухова дернулась и схватила маленькую, в неброском переплете книжицу.
– Ах, эта, – сказала продавщица. – Простите, я не расслышала название. Да, сегодня получили. Будете брать?
– Беру! Выписывайте!
– Восемь копеек, прямо в кассу.
– Но мне требуется много экземпляров!
– Сколько же?
– Все, сколько есть в магазине! – выпалил Петухов.
– То есть как это все?!
– Я хочу купить все до единой! Всю партию, которую завезли!
– Подождите, гражданин. А если у нас – пятьсот штук? Тысяча? Я не знаю, сколько их привезли!
– Пускай будет тысяча! Беру! Выписывайте чек!..
Продавщица была ошарашена. Впервые в ее практике встретился человек, делающий такие закупки.
– Простите… вы от какой-нибудь организации? Берете по безналичному расчету?
– Нет, – сказал Петухов. – За наличный! Плачу сразу!
– Не знаю, разрешается ли отпускать столько книг в одни руки. Я должна навести справки.
– Девушка, да какая вам разница?! – взмолился Петухов. – Это же не дефицитный товар! Не автомобиль «жигули»! Очередь тут не выстроится, можете мне поверить!
– Я все-таки должна навести справки. Подождите немного. Скоро придет заведующая, она даст указание.
– А без заведующей нельзя?
– Потерпите несколько минут, гражданин. Ведь книжку-то не раскупят, правда же?
Петухов отступил от прилавка, поискал глазами какое-нибудь укромное место. Ему не хотелось торчать у всех на виду. Он зашел за бетонную колонну, привалился к ней плечом. Невидяще уставился на портреты классиков, украшавшие стену.
Лев Толстой – с бородою до пояса, юный Лермонтов, мечтательный Пушкин свысока смотрели на Петухова. Казалось, они сдерживают усмешечку, все понимая.
Петухов дернул плечом и отвернулся от классиков.
А в этот момент к поэтическому отделу подошли две старшеклассницы. У обеих колотились по длинным ногам портфели, у обеих сверкали модные очки, похожие на автомобильные фары.
– Вознесенский на пластинке есть?
– Кончился, – сказала продавщица.
– А Евтушенко?
– Кончился.
Школьницы одинаковым жестом поправили очки.
– А что же у вас есть-то?!
– Петухов сегодня поступил, – сказала продавщица. – Сборник «Ступеньки», восемь копеек. Не желаете?
Петухов, стоя за колонной, услышал эти слова. И увидел, как продавщица взяла с прилавка маленькую книжечку.
Старшеклассницы склонились, разглядывая обложку.
– Ты о нем что-нибудь слышала, Машка? Наверняка производственная тематика.
– Кажется, у него что-то было в журнале «Юность»… – Мучительные морщинки возникли на конопатом лице подружки. – Или в этом, как его… Помнишь?
– В этом был Пастухов! – сказала черненькая подружка. – Пастухов! И не со стихами, а с детективом. И с трубкой в зубах.
– Да, правильно… – кивнула конопатенькая. – Но тогда… может, радиостанция «Юность» передавала? Где-то я что-то такое помню…
– Машка, ты меня изумляешь! – сказала черненькая. – Тебя пригласили на день рождения в культурную семью! А ты принесешь Петухова! За восемь копеек!
Книжечка шмякнулась обратно на прилавок. А стоявший за колонной Алексей Петухов, жалко улыбаясь, отвел глаза в сторону.
