Текст книги "Ребята с нашего двора"
Автор книги: Эдуард Шим
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Пожилой монтер, грузный и одышливый, работал с профессиональной неспешностью, спокойно, ни на что не отвлекаясь. Для него в этом занятии не было новинок.
А молодой был порывист, переменчив. То напевает что-то бодренькое, закручивая пассатижами проволоку и любуясь своей работой, а то вдруг, запрокинув лицо, молча и пристально засмотрится в небо. Мечтает? Грустит?
– Сколько я этих антенн понаставил… – медлительно сказал пожилой. – Тыщи. Прямо лес железный. А вот до сих пор не понимаю, как они действуют.
– Чего тут непонятного? – спросил молодой.
– Принцип ихний раскусить не могу. Ведь чертовщина какая-то. Вот железяки мертвые. Вот провод без току. А воткнешь – и в телевизоре тебе Райкин во всю будку. Как оно взаимодействует?
– Бывают хитрей загадки, – сказал молодой.
– Эй! Ты опять от веревки отстегнулся?! А ну, прицепись! Не хватало еще за тебя отвечать!
– Да я не кувырнусь, – сказал молодой, снимая очки и вертя их на пальце.
– Мало ли…
– Ничего не стрясется, дядь Сема. По простой причине: я трус…
– Вона чего. Новая новость.
– Нет, давно проверено. Мечтал в летчики попасть. Когда брали в армию, попросился в десантные части. Все-таки к небу поближе… Вот там и проверил себя. Повезли с парашютом прыгать, все прыгнули, а я не могу. В глазах темно, судорога бьет… Инструктор после сказал, что это встречается, психологический барьер.
– И не перешагнуть его, значит?
– Есть люди, которым – никак.
– Ну и наплюй. Кабы у тебя одного такой барьер.
– Я наплевал. Только ведь обидно, дядь Сема. Обидно себя трусом-то чувствовать.
– Мне известно, какой ты трус, – сказал пожилой, швыряя ему веревку. – Отчаянней паразита во всем городе не найдешь! Цепляйся, тебе говорят!
– Если что – извини… – улыбнулся молодой.
– С тобой только нервы мотать! Я б таких выше второго этажа вообще не пускал! Внизу бы сидели!
– Не могу, – сказал молодой. – Тянет под облака-то… Влечет, дядь Сема.
– В самолете не смог, так здесь наверстываешь?
– Если откровенно, я и здесь боялся. Влезу, бывало, а в коленках вибрация. Но оказалось – можно себя за шкирку взять.
Пожилой оторвался от работы и спросил, удивленно моргая:
– Так что… желаешь перешагнуть барьер-то? И опять туда? – Он ткнул отверткой вверх.
– Опять. Я в аэроклуб записался.
– Вон, стало быть, зачем ты на моих нервах дрессируешься! Паразит ты, Володька. Хипи ты, и больше никто.
– Извини, дядь Сема.
– Тянет его! Жизнь поломать охота? Семью заимел, квартира тебе обещана, зарабатываешь – дай бог. Какого еще рожна?
– Не знаю. Хочется.
– Вот это и есть самое вредное! – заявил пожилой. – Самое вредное: когда хочется незнамо чего! Ступай, отвяжи меня от трубы… Человек, Володька, должен жить здраво. Без фокусов. Всякой чертовщины полно кругом, и ежели она внутри человека еще заведется – это будет чересчур. Это поголовный сумасшедший дом будет.
Они закончили работу. Молодой отвязал от трубы веревку, взгромоздил на плечо ржавую антенну. Он посмеивался.
– А вообще-то, дядь Сема, эти железки не мертвые…
– Они притворяются?
– Просто в них радиоволны. Мы не чувствуем, а железки улавливают.
– Вот я и говорю, – подтвердил пожилой, – чертовщины кругом хватает. Успевай открещиваться.
Громыхая башмаками по железу, монтеры дошли до слухового окна, побросали внутрь сумки с инструментами, спустили антенну, потом сами протиснулись в окошко. Пожилой захлопнул скрипучую рассохшуюся раму, защелкнул ее на два шпингалета.
Затем они прошли по чердаку, с трудом протаскивая неуклюжую антенну между трубами и перегородками. Выбрались на лестничную площадку и долго закрывали на ключ массивную чердачную дверь, потому что замок был старый, несмазанный и его заедало.
– На, снеси-ка дворничихе… – сказал пожилой, протягивая напарнику связку ключей. – А то я устал чего-то. Ноги к погоде ноют.
4Завидя приближающихся монтеров, Митенька схватил девчонку Клавку и скрылся за ближней трубой.
Он не боялся, что ему попадет. Ничего бы эти дядьки не сделали. Когда взрослые обещают надрать уши, начесать ремнем или отлупить как сидорову козу – это преувеличение.
Митенька просто опасался, что дядьки прогонят с крыши. А остаться здесь необходимо. Еще не исследованы гремящие под ногой железные склоны, еще не удалось взобраться на трубу с железным колпаком, еще не покачался Митенька на проволочных оттяжках, держащих антенну. Множество приключений ждет впереди.
И Митенька успел вовремя спрятаться от дядек. Они прошагали совсем рядом и ничего не заметили.
Митенька торжествующе следил за ними, подобно дикому барсу, притаившемуся за скалой. Еле он удержался, чтоб не прыгнуть кому-нибудь на спину. Вот бы дядьки шарахнулись!
Особенно заманчивой выглядела темная, шоколадная спина молодого. Здорово он загорел. Наверное, солнце печет на крыше гораздо сильней, чем на земле.
Едва монтеры убрались в чердачное окно, Митенька начал стаскивать с себя джемпер.
– Ты чего это? – спросила недалекая Клавка.
– И ты снимай! Загорать будем!
– А зачем?
– Во недотепа… Видела же, какой он черный! Ему и мыться не надо!
– Почему не надо?
– Во недотепа… Потому, что и грязи не видать!
– Отвернись тогда, – потупив глаза, произнесла Клавка.
Оказывается, она стеснялась. Она воспитанная была. Ладно, Митенька отвернется. И пусть Клавка разденется, не выпуская из рук мячика. Положить-то его некуда. Крыша наклонная.
Было слышно, как Клавка пыхтит за трубой. Старательно пыхтит. Старайся, старайся, но даже и у тебя есть предел возможностей…
– Можешь повернуться, – сказала Клавка.
Она стояла, прижимая мячик к голому животу. А платье висело на проволочной растяжке.
Да, Митенька ошибся – Клавка была всемогуща. И впервые Митенька уставился на нее с почтительным любопытством…
Ни он, ни Клавка не подозревали, что в эту минуту дядьки запирают чердачную дверь на громадный висячий замок, скрежещущий своими челюстями.
5Сережка сидел и смотрел, как Вера зашивает его рубаху. Ему неловко было, он стеснялся своего полуобнаженного вида, своих мускулов, развившихся от занятий в секции самбо. И синяков Сережка стеснялся. На отдельных частях тела были такие синяки, что ладонью не закроешь.
– Где подрался-то?
– Я не дрался, – сказал Сережка. – Я восстанавливал справедливость.
– Восстановил?
– Частично. Их было трое на одного, этих лбов.
Вера откусила нитку.
– Представляю, что осталось бы от рубахи, если бы ты полностью восстановил… Возьми гладильную доску за дверью.
Пока нагревался утюг, Вера выглянула в окно. Просто так, бесцельно. И вдруг Сережка услышал, что она присвистнула.
– Смотри, куда Митька с Клавой забрались! Загорают…
Соседний дом был ниже, и его двускатная крыша из белесого оцинкованного железа была на уровне Вериного этажа. Явственно виднелись обсиженные голубями, давно бездействующие трубы, новенькая телевизионная антенна, треугольное слуховое окно с переливчатыми стеклами.
– Шугануть? – спросил Сережка.
– Обожди. Окошко чердачное закрыто…
– А как же эти Фантомасы забрались?
– Тут монтеры меняли антенну. Ушли, окно закрыли. А их, наверно, не заметили…
– Что делать?
– Сделаем так…
Сережку всегда потрясала ее мгновенная реакция. Нормальный человек еще с мыслями не собрался, еще опомниться не успел, а Вера уже действует. Однажды Сережка схватил с плиты горячую сковородку. Известно, что тут срабатывает рефлекс – рука отдергивается. Сережкина рука тоже отдернулась, и брызгающие маслом, шкворчащие котлеты полетели на Верино платье.
Верней – полетели бы. Неизбежность была стопроцентной. Вера не ожидала, что Сережка выпустит сковородку. Вера не могла к этому подготовиться. И все-таки она сделала мгновенный полуоборот, прижала подол платья рукой – и котлеты, описав плавную траекторию, шмякнулись на пол.
Имей Сережка такую реакцию, он стал бы чемпионом по самбо.
– Найди дворничиху, – сказала Вера. – Возьми ключи. Если нет – взламывай дверь на чердак. Только не напугай. Самое опасное – их напугать сейчас!..
* * *
Свесясь из окна, Вера смотрела на ребятишек, стараясь не выдать встревоженности. В этот миг Клавка выронила из рук полосатый мяч, а Митенька кинулся его догонять.
Все произошло оттого, что минуту назад Митенька впервые поглядел на Клавку с почтительным любопытством. И девчонка Клавка, ощутив на себе этот взгляд, моментально зарделась. Непроизвольным движением она подняла руки, чтобы поправить растрепавшуюся прическу. Нет на свете женщины, которая под ласковым взглядом не начала бы прихорашиваться…
Мяч выскользнул из Клавкиных рук, покатился под уклон, и Митенька бросился его ловить.
Митенька желал угодить Клавке. Нет на свете мужчины, который, ласково глянув на избранницу, тем бы и ограничился…
Катился мячик. Бежал за ним Митенька. Бежать по склону было легко; певуче вызванивали под ногой железные листы.
Мячик подпрыгнул, ударившись о желоб на самом обрезе крыши. С разлету Митенька ухватился одной рукой за прутья ограждения и попытался поймать мячик.
Ограждение, как и весь этот дом, было старое. Качались его стойки, слоистые от ржавчины. Именно поэтому пожилой монтер привязывался к трубе веревкой – ограждение могло рухнуть.
Митенька, уцепившись за ржавый прут, тянулся к мячику. Мячик застрял в желобе, и никак не удавалось маленькой пятерней поддеть за скользкий нейлоновый бок.
– Митя! – беззаботным тоном окликнула Вера. – Брось ты его!.. Хочешь, я приду и вытащу?
Надо было заставить Митеньку отойти от обреза крыши.
Пока Митеньке везло. Он еще не понял, не осознал опасности. Он не успел еще вниз посмотреть…
– Митя, оставь его там!
Выпятив губы, Митенька изо всех сил тянулся к мячу. Пальцы скребли по нейлону.
Качнувшись, мяч перевалился через бортик и полетел вниз.
Крутясь, уменьшаясь с неожиданной быстротой, превращаясь в розовую точку, он падал все ниже и ниже – туда, в глубокое ущелье переулка, наискось поделенного светом и тенью, туда, где полз по узенькой мостовой автобус, похожий на спичечный коробок, и где суетились человечки, этакие булавочные головки на тоненьких ножках…
Митенька нагнулся, следя за падавшим мячом. И увидел всю глубину, всю жуткую пропасть под собой.
Даже Вера заметила, как напряглась и побелела Митенькина рука, державшаяся за прут. Митенька оцепенел. Он не мог шевельнуться, но все смотрел вниз – в гулкую эту пропасть.
Вера вспрыгнула на подоконник. Еще раньше она увидела, что по стене – через весь фасад – тянется неширокий, местами облупившийся карнизик.
По нему можно добраться до соседней крыши.
Вера не думала, насколько это страшно. Она не знала, сумеет ли вообще пройти по этой узкой полосочке, где и ступня-то не помещалась целиком.
Нельзя было раздумывать про это.
Держась за оконную раму, Вера сползла на карниз. Кое-как выпрямилась. Отпустила раму и сделала первый неуверенный шаг…
Спиной она чувствовала штукатурку стены, неожиданно холодную, совсем не нагревшуюся от осеннего солнца; песчинки скрипели под подошвами. Щелкнув крыльями, сорвался с карниза голубь, и Вера едва удержалась, чтоб не проводить его взглядом…
Сережка ссыпался вниз по лестнице и лишь во дворе сообразил, что забыл надеть рубаху. Но возвращаться было некогда. Пришлось выставить синяки на обозрение всему двору.
И пришлось сбросить скорость возле скамеек, где сидели умиротворенные мамаши с колясками. Паника сейчас не нужна.
Ощущая каждый свой синяк вообще чувствуя себя, как под перекрестным огнем, Сережка проплыл мимо скамеек с ленивым выражением на лице.
– Дворничиху не видели? – спросил он Николая Николаевича.
Тому, вероятно, до смерти хотелось поговорить. Поделиться мыслями, навеянными столь замечательной погодой. Близоруко прищурясь, Николай Николаевич осмотрел Сережкин торс.
– Когда-то и я увлекался физической культурой… – сообщил он. – Тоже получал синяки. Это ничего… Сейчас, правда, некоторая вольность в одежде не позволяет их скрыть… Х-гм. Предпочитаете бокс или французскую борьбу?
– Самбо, – сказал Сережка. – Где дворничиха, Николай Николаич?
– Я ее в магазин отправил. Самбо? Ага, вспоминаю… В мое время это называлось джю-джицу.
– Джиу-джитсу – это другое. Она скоро придет?
– Это не другое. По тогдашней транскрипции следовало писать «джю-джи-цу»… Затем появился термин «дзю-до». Отлично помню, как я осваивал эту… х-гм… науку по самоучителю. Прежде были многочисленные самоучители! А дворничиха, я полагаю, вернется еще не скоро.
– Это точно?
– Я попросил ее сдать стеклотару. Знаете, не могу взять в толк, почему это – неразрешимая проблема. Колоссальнейшие очереди во всех приемных пунктах!
– Спрос превышает предложение! – наобум ляпнул Сережка, отступая от скамейки. Стеклотара была сейчас далека от Сережкиных интересов.
– М-да? – сказал Николай Николаевич. – Тонкое наблюдение. Х-гм… Знаете, синяки синяками, а я все-таки сторонник гармонического развития личности. Грустно, когда превалирует что-то одно. Бицепс, например.
Только этого комплимента и не хватало Сережке.
– Я не думал над этой проблемой, – сказал он. – Но я обещаю подумать, Николай Николаич.
Скрывшись за кустами, Сережка набрал скорость, близкую к рекордной. Через минуту он был у себя в квартире, где запасся связкой ключей и туристским топориком. А еще через минуту, злой и запыхавшийся, Сережка возник перед чердачной дверью.
Замок на ней был внушителен. Кажется, во времена Николая Николаевича такие замки прозывались «амбарными».
Сережка глядел на замок и молил бога, чтобы сейчас бицепсы не подвели. Пусть они в этот момент превалируют. Ни один ключ не подходит, шарахнуть по замку топором нельзя – жильцы сбегутся. Вся надежда на бицепсы.
Действуя топориком как рычагом, он стал выдергивать замок. Чертов механизм артачился. Недаром говорят, что прежде кое-какие товары были лучшего качества…
– Не лает, не кусает и в дом не пускает… шипел Сережка, налегая на топор.
Сломался не замок, а петля. Современная петля. Хвала некачественным товарам! Сережка выдохнул со свистом, потянул на себя дверь.
Она не открылась.
Сережка рвал за ручку, дергал в бессмысленной ярости, пока не понял, что дверь заперта еще на второй замок. Внутренний.
Странно, что дверь не загорелась под Сережкиным взглядом. Он опять вытащил связку ключей и, смиряя дрожь в пальцах, принялся отыскивать подходящий.
Наконец один из ключей повернулся в скважине. И дверь, гнусаво заскулив, отворилась сама собой.
Вздымая пыль, как самосвал на деревенской дороге, Сережка пронесся по чердаку, нашел окно, распахнул, выбрался на крышу…
Тут его ждал новый сюрприз.
За кирпичной трубой, схоронившись от ветра, загорали на разостланной одежке Клавка, Митенька и подруга Вера.
Да, и Вера была здесь.
– Ты откуда?!.
– Присаживайся, – сказала Вера. – Отрегулируй дыхание.
Сережка нашел взглядом окно Вериной квартиры, увидел карнизик на стене. Долго пялился на него, уже все понимая и не соглашаясь поверить…
– Ты… совсем чокнулась?!. Зачем лезла?!
Девчонка Клавка, вертя на пальчике локон, объяснила:
– У нас мячик выронился, мы хотели достать… Митя, подвинься, мне неудобно! Недотепа какой!
Митенька отодвинулся без спора. Он был притихший, непохожий на себя, с тусклыми глазами. А девчонка Клавка наоборот – вела себя независимо.
– Всех бы вас здоровенной палкой!.. – сказал Сережка.
– Теперь шуметь незачем, – усмехнулась Вера.
* * *
На дворе было по-прежнему сонно, безмятежно. Как лодки в тихой гавани, покачивались коляски с младенцами. А две шерстяные собачонки играли с нейлоновым мячом.
– Митя, забери у них! – распорядилась Клавка.
Митенька побежал не прекословя.
Вера смотрела на него со смешанным, неопределенным чувством. Она еще помнила, каким оцепеневшим от ужаса Митенька был там, на крыше. Первый раз в жизни он перепугался по-настоящему. И этот испуг, наверное, не скоро пройдет. На дворе одним разбойником станет меньше, и облегченно вздохнут Митенькины родители. И все-таки жалко, что глаза у него стали тусклые и покорные. Страх – не самый лучший учитель…
Вера думала об этом и еще не знала, что главные-то переживания – впереди.
* * *
Уже на лестнице попахивало горелым, а когда они вошли в квартиру, там плавал дымок. Он неплохо смотрелся бы на речном берегу, над рыбацким костром, а в комнате выглядел лишним.
– Ты утюг забыла!!!
Включенный утюг приобрел за это время немыслимую радужную окраску. А подставка, тоже раскаленная, прожгла в Сережкиной рубахе три сквозных дыры.
Загасив мерцавшую искрами ткань, Вера подняла рубаху, расправила.
– Прямо следы от пуль…
– Это уже от снарядов, – сказал Сережка.
– Представляю, как мать обрадуется. Была новая рубашка, не успел надеть, как превратил в лохмотья… Ты думаешь, на кустах рубашки растут? Даром они достаются?
– Вещи надо беречь, – сказал Сережка. – В них вложен труд. Вот будешь зарабатывать, поймешь!
– Ладно. Кланяйся в ноги. На эти дырки я тебе присобачу накладной карман.
– А где возьмешь материю?
– Женская изобретательность не имеет границ. А ты сгоняй пока на чердак, привинти обратно замок. И вообще уничтожь следы.
– Надо ли?
Надо. Чтоб матери с ума не посходили.
Сережка привык ей подчиняться. И он не был упрямым. Но сегодня ему надоело разгуливать нагишом по двору. Это уже смахивало на систему, на какой-то однообразный стриптиз.
– Лучше дождусь, пока ты зашьешь…
– Майки надо под рубаху надевать! – закричала Вера. – Модники! Отправляйся немедленно!
Сережка ушел оскорбленный, сопя от ярости. Наверно, этот гнев и задурил ему голову на ближайшие десять минут…
Вера принесла ножницы, иголку с нитками, попробовала взяться за шитье. Ничего не получалось. Дрожали руки. Она не заметила, когда это началось – еще во дворе или уже в доме, – но руки дергались, будто под электрическим током, и унять их было невозможно.
– Спокойно… – шептала себе Вера. – Спокойно… Все ведь кончилось, все позади…
Надо же, какая ерунда. Страх пережит, можно его забыть. А руки дергаются, будто помнят, как шарили по стене, по холодной скрипучей известке, боясь оторваться от нее…
Неужели и для Веры этот случай не пройдет бесследно? Неужели и в ней что-то сломалось, как сломалось в бывшем разбойнике Митеньке? Что делать, если безотчетный страх будет возвращаться, напоминать о себе, как отрава?
Она не предполагала, что вот так бывает. Что можно бояться не будущего, а прошлого…
Чья-то тень заслонила окно. Вера оглянулась. Хрипло дышащий, с белыми от известки ладонями, вскарабкивался на подоконник Сережка.
Спрыгнул на пол, вытер ладони об штаны. На физиономии – самодовольство.
– Доказал? – спросила Вера.
– Ничего я не доказывал… Просто решил себя проверить… Подумаешь, трудность.
Он лез по карнизику, чтоб себя проверить. Прекрасная цель для героя, самбиста, великовозрастной орясины.
И стоит довольный, ничегошеньки не понимая…
Вера хрястнула его по щеке и заплакала, не сдерживая слез.
* * *
Николай Николаевич заметил Митеньку, бегущего из подворотни с мячом.
– Наигрался? – спросил Николай Николаевич. – Хочешь, научу тебя в шахматы сражаться?
Митенька смотрел безучастно.
– Это превосходная игра! Если заняться ею с раннего возраста, то… х-гм… добьешься особенных успехов!
– Мне надо мячик отдать.
– Неси, а потом возвращайся! Да, кстати, как ты на моем балконе очутился? Помнишь, весной?
– Там лесенка снизу, – сказал Митенька. – И дверка.
– Подожди, это что же – там, оказывается, люк?!
– Люк.
– И ты забрался по лесенке, открыл его и влез на балкон?
– Я больше не буду, – сказал Митенька.
Николай Николаевич растроганно смотрел на него, чувствуя необоримое желание потрепать разбойника по затылку. А над двором опять разнеслось:
– Митя-а, домой!
И Митенька, бережно неся перед собой мячик, послушно затрусил к подъезду.
Шестая глава. История о поломанном буфете, о нескольких фокусах с водой и огнем, о безработице и надеждах на завтрашний день
1Была середина короткого осеннего дня. Родители еще не вернулись с работы – еще светила впереди парочка счастливых часов.
Привинтив маленькие тиски к буфету, Жека обдирал напильником ржавую металлическую пластинку.
Буфет был старый, рассохшийся, он скрипел и пошатывался, когда Жека посильней налегал на напильник. То и дело приходилось укреплять тиски.
Раздался звонок в двери.
– Кто? – спросил Жека, выйдя в переднюю.
– Хозяева дома? Можно на минуточку?..
Приглушенный ответ был неопределенным. Жека помялся, раздумывая, а потом стал открывать. Ему показалось неудобным переспрашивать во второй раз. Да потом – он тоже был хозяином этой квартиры.
А замки, конечно же, опять заело. Особенно нижний – массивную такую щеколду с дырками. Вероятно, у всех новоселов происходят вот такие мучения с замками…
Наконец щеколда, лязгнув, соизволила отпереться; Жека приоткрыл дверь.
У порога стоял хорошо одетый пожилой человек с кожаным изящным чемоданчиком.
– Родители-то дома? – спросил он, рассматривая Жеку.
– Не-а.
– И никого из старших?
– Нет. А что вы хотели?
– Да ничего. Без старших не столкуемся. Извини.
Человек кивнул, прощаясь, и ушел.
Жека вернулся к своим тискам, очень раздосадованный, что его зря оторвали от работы.
Едва он взял напильник, как милицейской трелью заголосил телефон.
– Да! – сказал Жека в трубку. – Да… Почему – недовольный? Голос как голос… Ну, мам, конечно! И котлеты съел… Нормально. Тоже нормально. Английским занимаюсь. Пришел, поел и сел заниматься. Не забуду. Нет. Ну, мам, честное слово! Ну, пока!..
Телефонный разговор с матерью был привычным – такие велись каждый день. И Жека, отвечая в трубку, все поглядывал на свои тиски, на зажатую в них металлическую пластинку. Ему не терпелось заняться делом.
И через минуту он с удовольствием скрежетал напильником, и это удовольствие не могли отравить даже шатающийся, скрипучий буфет и свежая ссадина на пальце.
Вскоре металлическая пластина была очищена и доведена до нужных размеров; Жека вынул ее из тисков, любовно осмотрел. И начал прилаживать к какому-то самодельному ружью с коротким деревянным стволом. Тут опять раздался звонок в двери.
Чертыхнувшись, Жека пошел открывать – и конечно же, щеколду снова заело. Сопя, Жека тряс дверь, как яблоню с неспелыми плодами.
Мужчина с изящным чемоданчиком стоял на площадке.
– Тьфу ты!.. – проговорил он. – Я же ведь был у тебя… Извини.
– Ничего, – пробормотал Жека, двигая взад-вперед ненавистную щеколду и облизывая новую ссадину на пальце.
– Заедает?
– Все руки пообдирал!
– Дверь садится, – сказал мужчина. – Вон шурупы-то – все молотком заколочены. Эх, люди, шуруп лень завернуть… Ну-ка, дай поглядеть.
Мужчина вошел в прихожую, осторожно прикрыл дверь; потом задвинул щеколду.
– Скобу надо переставлять. И у верхнего замка тоже. Не догадался?
– Я не умею, – сказал Жека.
– Учись. Показать, как это делается?
Мужчина поискал глазами вешалку, бросил на нее шапку, повесил пальто. Раскрыл чемоданчик.
В этом кожаном, дорогом чемодане лежали столярные инструменты – рубанки, стамески, узкая пила со съемной ручкой.
Жека смотрел, удивленный.
– Может, не надо? – сказал он.
– А что?
– Да мать хотела мастера вызвать. Из конторы.
– Боишься, сделаем хуже? – спросил мужчина, отвинчивая скобу.
– Да нет, я вообще…
– Не бойся. Уж как-нибудь не опозоримся.
– Да не боюсь я! – сказал Жека. – Но откуда я знаю: вдруг она уже вызвала? Записалась там?
Мужчина, продолжая вывинчивать шуруп, подмигнул:
– И это не беда. Не погибнет контора.
Жека, поразмышляв, отправился в комнату. Выдвинул ящик у буфета. Небольшая пачка трехрублевок была в этом ящике, и Жека взял верхнюю трешку. Оглянулся на работавшего мужчину. Добавил еще одну трешку. Но теперь сумма показалась ему чрезмерной. Поколебавшись, Жека отправил вторую бумажку обратно, задвинул ящик и вернулся в прихожую.
Мужчина, пощелкивая автоматической отверткой, уже привинчивал скобу на новое место.
– Сколько вам за работу-то? – спросил Жека.
– Э, велик труд, – сказал мужчина. – Вот, все и готово. Маслица машинного не найдешь?
– Нету у нас.
– Эх, жители. А вазелин?
– Вазелин где-то был.
– Тащи.
Жека прошел в ванную, впопыхах уронил там какую-то баночку с материнскими снадобьями, она закатилась в угол. Жека долго ее доставал.
А когда вернулся, то увидел, что мужчина стоит в комнате. Около буфета.
Инстинктивно Жека замер в дверях, следя взглядом за мужчиной.
Тот постоял перед буфетом, изучая его. Протянул руку. Дотронулся до ящика. Погладил пальцами, пощупал дерево на крышке.
Затем повернулся и пошел в прихожую.
– Отыскал? – спросил он у Жеки.
– Вот.
– Чуть-чуть посандалим, чтоб не скрипело… Если будешь смазывать, то мажь изнутри, и совсем капельку. А то одежду перепачкаете.
Мужчина выдавил из тюбика вазелин, в двух местах аккуратно помазал щеколду.
– Закрывай теперь.
Жека попробовал. Дверь закрылась безо всяких усилий, и замки повернулись легко, бархатно.
– Открывай.
С той же легкостью замки повернулись в обратную сторону. Щеколда теперь повиновалась одному прикосновению пальца.
– Вот так, – сказал мужчина. – Я зазор тут оставил, и если опять дверь сядет, все равно закроются.
– Спасибо, – улыбнулся Жека.
– Не за что. Пустяки.
– Вы вправду денег не возьмете?
– Сказано же тебе. Разреши, я по телефону позвоню?
Мужчина прошел в комнату, набрал номер. Долго слушал, как монотонно пищат в трубке гудки.
– Нету… – проговорил он. – Ну ладно. Слушай, мужик, давай вот этот буфет починим!
– Буфет?! А зачем?..
– Зачем вещи чинят? Чтоб в порядке были.
– Не надо, – сказал Жека, на этот раз непреклонно.
Мужчина шагнул к буфету, посмотрел на тиски.
– Ружье, что ли, мастеришь? Эх… Доску вон изрезал. А эта доска – не верстак ведь, она для другого служит… Зачем так варварски?
– Подумаешь.
– Вот и подумал бы сначала. Эти доски – и здесь вон, и здесь – для удобства. Перебирает хозяйка посуду, выдвинет доску – все можно поставить. Или из ящиков вынуть да сюда положить, покуда порядок наводишь.
– Мать все равно эту бандуру продаст, – сказал Жека.
– Зря… Это не бандура. Это замечательной работы вещь, только неухоженная. Вон какой-то дурак ее масляной краской покрасил. А там ведь полировка была… Давай счистим, так мамаша и не захочет продавать.
Жека, злясь от обиды и неловкости, спросил с вызовом:
– Бесплатно?
– Что – бесплатно?
– Ну, чинить-то будете? Дверь починили бесплатно – спасибо вам. А его вот – тоже бесплатно?
– Чего ты разволновался-то? – спросил мужчина.
– А зачем вы спрашиваете – чинить, не чинить? Знаете же, что без отца с матерью я ничего не знаю! Начнете работать, а мне скандал закатят!
– Ну, сразу и скандал.
– Потому что не мое это дело! И все вы понимаете!
– Знаешь, – сказал мужчина, – честно говоря, не нужны мне ваши деньги. Я без них проживу.
– Зачем же по квартирам ходите?
– И по квартирам я не хожу, – сказал мужчина. – Так вышло. Один мой приятель в этот дом переехал. Больной человек. Я подумал – вдруг надо помочь по хозяйству. Приколотить чего, поправить – знаешь, как на новом месте бывает… Вчера звонил, сегодня звоню – нету его. Вот и решил у соседей спросить, куда он подевался.
– Какая квартира?
– Наверху, двадцать четвертая.
– Озеров?
– Он самый. Ты его знаешь?
– Он опять в больнице, – сказал Жека. – Мы к нему ходили с ребятами.
– Ах, ты!.. Опять, значит, его прихватило… Ну, теперь хоть буду знать. Навещу в больнице.
Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои отвертки и стамески.
Жека, минуту помолчав, спросил:
– Ну, а с буфетом-то этим… Чего он вам сдался?
– Да так, – сказал мужчина. – Посмотрел – и поработать захотелось, руки зачесались. Хорошая вещь-то.
– А мать говорит – рухлядь.
– Знатоки… Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку какую-нибудь.
Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от колючих металлических опилок.
Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную блестками новогоднюю свечу.
– Добро… – Мужчина огляделся. – И окошки бы завесить еще.
Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело. Было похоже на приготовления к киносеансу.
Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.
– Нет, – сказал он. – Не показывает себя. Погоди…
Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее – по комнате разнесся запах спирта, – затем протер доску.
Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с зеркала.
– А теперь гляди… – Мужчина поднес свечку поближе к доске.
Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.
Мужчина еще ближе подвинул свечку.
Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них, троился, и казалось – вся доска пронизана винно-красным переливающимся светом.
– На что похоже? – спросил мужчина.
– Как огонь в печке…
– Верно. Этот рисунок дерева так и называется – «пламя». Живой огонь… Весь буфет когда-то вот так сиял.
– Мы не знали, – сказал Жека.
– Жалко, доску ты покарябал.
– Не придет же в голову – свечку тут зажигать.
– Свечка для наглядности, – сказал мужчина. – Эту мебель давно делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение рассчитывал…
Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные струйки.
– Раздерни окошко, – сказал наконец мужчина.
Он погасил свечку, вставил доску на место.
– Тиски привернуть?
– Не надо, – сказал Жека.
– Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел – ружья-то мастерить. Оно для кого? Для брата младшего?
– Для меня, – сказал Жека неохотно.
– Ты, вроде, вышел из детского возраста.
– Это не игрушка, – сказал Жека. – Это фоторужье. Сюда надевается аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например.
– Вон что. А я уж удивился.
– Верстак негде поставить. Нету места.
– В такой здоровенной квартире?
– Они новую мебель покупают, – сказал Жека. – Старую выбрасывают, новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и работал.
Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас вывалилось донышко.
– Видите? – кивнул Жека. – Мать говорит – он свое отслужил.
– Знатоки… – насмешливо повторил мужчина.
Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты.
– Отслужил?
Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И, держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой. Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не разрешала ходить по нему в ботинках… Если вода прольется – беги из дома. Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще, протянул ящик Жеке:
