Текст книги "В суровый край"

Автор книги: Эдуард Вильде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

В эту ночь Яан не сомкнул глаз. Он метался на постели, как тяжелобольной. Страшные образы плясали у него перед глазами, ему чудились всякие призраки, в ушах отдавались зловещие шорохи.

До чего он дошел! Стал укрывателем краденого! Первый шаг под уклон. Горе ему, если он сделает второй шаг! Тогда уже не удержаться.

Как ловко они в тот памятный четверг заманили его в свои сети. Чего только они ему не сулили, как не изощрялись, рисуя невинным и естественным все то, что он привык считать преступным и запретным. Хорошо зная, как он бедствует, они убедили Яана, что надеяться ему не на что, что весной его ждет злой, беспощадный голод, если только он не возьмется за ум, как подобает мужчине, и не будет искать спасения там, где его только и можно найти. Он спорил с ними, бахвалился своей честностью, поминал бога, который поможет ему. Напрягая все силы, он думал о матери и об Анни, чтобы только не поддаться искушению. Но словно невидимая сеть упала на него и опутывала все крепче и крепче. Дело решила водка. Хмель ослабил волю, помутил рассудок. Мало-помалу Яан стал соглашаться, уступать. Он забыл просьбы дорогих ему людей, забыл клятвы, забыл о матери и невесте.

Он понял, что случилось, лишь когда прошел хмель, С ужасом увидел Яан, до чего он дошел. Он еще не скатился в пропасть, но уже стоял на ее краю, Он дал своим приятелям слово прятать иногда у себя в доме их добычу, принимать участие в их «работе» он не соглашался. Но и это обещание показалось ему на следующий день таким чудовищным, что он даже подумал, не сошел ли он с ума. Но разум человека гибок и изворотлив. В последние дни Яан много раздумывал о своей нужде, живо представляя себе будущее, и обещание, данное им Каарелю и его товарищам, казалось ему не таким уж страшным.

«Что ж такого, если я изредка буду прятать в своем доме какую-нибудь вещь? – успокаивал он себя. – Разве я обязан знать, откуда она? Мое ли это дело? Я помогаю ворам – это верно, но ведь это еще не значит, что я сам вор! Между вором и укрывателем краденого есть разница. К тому же я могу участвовать в их деле не больше одного раза. Это уж от меня зависит. А весной я все равно перееду в другое место».

И Яан решил сдержать данное им обещание только один раз. Видит бог – не больше! Если бы он от этого вообще уклонился, ему пришлось бы опасаться всяких подвохов с их стороны и лишиться той небольшой платы, которую он от них получил…

X

Яану было неловко сообщить обо всем матери. Правда, он знал, что мать не слишком разборчиво отнесется к делу, на котором можно что-нибудь заработать, но ему совестно было пойти к ней и рассказать, как подло он нарушил свое слово и вместо того, чтобы прекратить случайно возникшую связь с ворами, стал их сообщником. Однако объясниться с матерью было необходимо: вещи надо было хорошенько спрятать, а в такой тесноте невозможно делать что-нибудь скрытно. Не проговорится ли мать, не узнает ли Анни? Обойдется ли все благополучно?

До самого утра Яана била лихорадка.

Наконец он вскочил с постели.

Яан подождал, пока Микк и Маннь уйдут в школу. Мать покормила подогретой мучной похлебкой маленькую Лийзи, которую она лишь недавно отняла от груди, потому что ее иссохшая грудь перестала давать молоко, и направилась в хлев – отнести корм поросенку. Яан взял у нее из рук ведро с помоями, в которых плавало немного картофельной шелухи и хлебных корок, и сам понес его. Кай, которая за последнее время немного поправилась, так что хоть спала несколько часов по ночам, пошла за ним, кашляя и охая. Она была заботливая хозяйка и любила по утрам сама ухаживать за скотиной.

Яан ждал – не намекнет ли ему мать, что слышала, как приходили ночные гости. Но Кай молчала. Видно, она спала крепко.

Когда они вошли в хлев, голодный поросенок стрелой кинулся навстречу, визжа, как под ножом. Всеми четырьмя ногами он залез в корытце, прежде чем Яан успел налить туда помои.

Корытце было совсем сухое и местами даже обглоданное. С какой жадностью ел поросенок! Он, как насос, втягивал в себя пойло и распухал на глазах.

– Какой он у нас маленький и тощий, – вздохнула мать, – нельзя еще и подсвинком назвать. Когда-то от него прок будет.

– Кормить-то нечем, – буркнул Яан. – На одной картофельной шелухе да конском навозе свинью не выкормишь. Сами голодаем, и скотина голодная.

Они молча смотрели на жадно насыщавшегося поросенка, как вдруг мать случайно отвела глаза и заметила кучу каких-то вещей.

– Что там за узлы в овечьем закутке? – спросила она.

– Сейчас увидишь, – пробормотал Яан. – Только гляди хорошенько.

Кай с любопытством шагнула к закутку. В густых сумерках она не могла как следует разобрать, что там лежит, и протянула через загородку руку.

– Господи помилуй! – воскликнула она. – Тут какие-то мешки да горшки и бог знает что еще!.. Как все это сюда попало? Ведь не ты же… Да что я чепуху болтаю! Кто был у нас, Яан?

Яан слабо махнул рукой, словно говоря: не все ли равно, часом раньше, часом позже. Потом собрался с духом и стал рассказывать. Он был рад, что в хлеву темно, – мать не видит его лица и глаз.

– Ночью к нам заезжали… Пристали, как цыгане, – спрячь да спрячь. Уж я всячески отказывался, да ведь ты знаешь Каареля и его приятелей… Стали стращать… Я и согласился.

– Вот оно что! – протянула Кай. – А я и не слышала ничего… Что это нынче на меня такой сон напал?.. А нам они тоже что-нибудь дадут?

Яану стало легче на душе, как будто одна опасность миновала.

– Обещали… Велели тут выбрать, что мне понравится… Но я не возьму краденого. Никто из нас не должен прикасаться к нему…

– Так ведь не ты же украл, – возразила Кай.

– Но я знаю, что все это краденое. Нет, мы ничего не возьмем отсюда. Хватит с нас и того, что несколько дней будем прятать у себя эти вещи… Я ничего не мог поделать. Эта чертова бедность отбивает у человека ум. Уж и не знаешь, что хорошо, что худо.

Мать не ответила. Она шарила руками в ворохе вещей, пробуя их, разглядывая и оценивая.

– Сколько здесь добра, – шептала она. – Наверное, есть и такое, что нам пригодилось бы.

– Помалкивай об этом, – отрезал Яан, переступая с ноги на ногу, словно на морозе. – Придумала бы лучше, куда мы все это денем, ведь опять могут нагрянуть с обыском. Эти жулики бросили мне свое добро, а сами преспокойно укатили. Часть вещей надо спрятать в доме, а кое-что зарыть в землю…

Яан выхватил из-под соломы охапку вещей и велел матери сделать то же самое. Втащив первую охапку в дом, они вернулись за другой, потом за третьей. Яан все время пугливо озирался – не ходит ли кто около лачуги.

Утренние сумерки постепенно рассеялись, но вскоре поднялся густой туман, так как стояла оттепель. Рдеющие полосы – от огненно-красной до золотисто-желтой – протянулись каймой по восточному краю небосвода, и над горизонтом запылал шар восходящего солнца. Отдаленные хутора темными пятнами проступали в розовой дымке. Где-то в окошке еще мерцал огонек. Бледный луч его тянулся тонкой шелковинкой. Это, видимо, на хуторе Виргу, у волостного старшины. Потом огонек погас. К счастью, лачуга Вельяотса стояла в стороне от других домов, хозяйских и батрацких, примерно в полуверсте от них. Густой ольшаник прикрывал ее с двух сторон. Однако, заметив огонек на хуторе Виргу, Яан невольно испугался – хорошо ли он ночью прикрывал полою фонарь? Он пытался успокоить себя: ведь и раньше приходилось выходить ночью с фонарем во двор, но никому это не казалось подозрительным.

Мать усердно, насколько позволяли ее слабые силы, помогала Яану носить вещи. Ее разбирало любопытство, она то и дело развязывала узлы и мешки – поглядеть, что в них спрятано. Яан так сильно волновался, что вначале не обращал на это внимания.

– Ах, какое красивое сукно, какое тонкое полотно! – шептала Кай, и глаза ее разгорались. Новехонький мужской костюм, большой платок, а вот, гляди, какая теплая юбка, сколько новых рукавиц!.. А тут целая штука шерстяной материи, а вот полушубок и еще полушубок!.. А здесь что? Ой, сколько мыла! Какие рубашки! Видно, добро с богатого хутора. Вот напали парни на богатство! А что в этом мешке такое мокрое? Фу ты пропасть! Мясо, свинина!

Мать вытащила из мешка два куска.

– Какое толстое сало! – воскликнула она. Ею овладела алчность голодного человека, не разбирающего, сырая пища или приготовленная: у нее текли слюнки.

Потом Кай открыла одну из больших крынок – в ней оказалось свежее масло.

Она обнаружила еще копченый свиной окорок, куски баранины, лепешки и два каравая пшеничного хлеба. Кай уже не смотрела на одежду, всем своим существом она погрузилась в созерцание яств, которые лежали перед нею. От восхищения она ничего не видела и не слышала, даже плача маленькой Лийзи.

Яан заметил, как мать торопливо развязывает один мешок, затем оставляет его и быстро переползает на коленях к следующему. Он хотел было прикрикнуть на мать, но взгляд его упал на ее лицо, выражавшее восторг и опьянение. И Яан ничего не сказал, он отошел. У него не хватило духу лишить ее этой детской радости. Жалость наполнила его душу.

– О-о, какой у нас будет сегодня обед! Какой праздник, какая радость для детей!

Прижав руки к груди, Кай стояла на коленях перед разложенными на полу сокровищами и любовалась ими. Она, казалось, совсем забыла о том, что это за вещи.

Сын легонько потряс ее за плечо.

– Мы ничего отсюда не возьмем.

– Ничего? Почему?

– Это краденое.

– Но они же обещали дать тебе частицу?

– Частицу? Частицу краденого? И ты бы приняла? Они обещали мне заплатить за хлопоты и труд.

Кай никак не могла понять таких тонких различий.

– Заплатить… ну вот и возьми в счет платы отсюда, вон сколько тут добра. Чем же другая плата лучше!

Мучительное чувство, угнетавшее Яана, толкнуло его на внезапную вспышку гнева. Он оттащил мать от вороха вещей, крича:

– Не тронь, или я выброшу тебя за дверь! Это чужое! Это краденые вещи, не смей к ним пальцем прикасаться, лучше руку себе отрубить.

Глаза Яана сверкали, как у дикого зверя. Губы посинели, после каждого слова его белые зубы со скрежетом сжимались.

Испуганная его криком, Кай поднялась и, с трудом оторвав взор от сокровищ, робко отошла в угол. В последнее время она часто видела Яана злым, но таким, как сейчас, он еще не бывал. Кай не могла понять: сам принимает краденые вещи, заявляет, что получил за них плату, а когда об этом заговоришь, вспыхивает, как порох. Да и что значит какой-то кусочек мяса, когда его здесь целый мешок!

– Ты не кричи, – пыталась она успокоить сына, – я ведь только сказала, ничего еще не взяла… Чего я детям дам, когда вернутся из школы? Только и есть что немножко рассола на дне горшка, две салачные головки да последняя горбушка черствого хлеба.

– Ну и пускай едят хлеб с рассолом, – пробормотал Яан. Приступ ярости у него так же быстро прошел, как и вспыхнул. – Они ведь все время это едят. – И, словно раскаиваясь в своей резкости, добавил уже совсем спокойно: – Помоги-ка мне убрать этот чертов хлам с глаз долой. Э, дурак я, дурак! Надо было послать их к дьяволу со всем добром. А теперь вот злись из-за их тряпья… У нас еще нет нужды есть краденое. Завтра зарежу поросенка – и у нас будет мясо. А там мы что-нибудь придумаем… Не сердись на меня, но чего не могу, того не могу.

Кай, как всегда, послушалась.

Они провозились несколько часов, пока наконец все было спрятано – кое-что в лачуге, кое-что на чердаке, а часть в хлеву, под соломой и сухим навозом. Яан отер пот со лба и поспешил из дому, словно в душной лачуге ему было тяжело дышать. Вернулся он лишь в сумерки.

Он целый день ничего не ел.

Когда к вечеру дети пришли из школы и жадными глазами стали рыскать по столу, на котором, кроме обгорелой горбушки хлеба, миски с рассолом да квасу, ничего не было, и когда Яан увидел их впалые щеки и голодные глаза, он подошел к матери и шепнул:

– Ты бы поджарила им кусочек мяса… И ложку масла возьми из горшка… Ты ведь знаешь, куда мы спрятали мешок с мясом и масло.

От этого неожиданного совета мать так и обомлела, ее точно по голове ударили. Она не верила своим ушам; несколько часов назад рычал, как лев, а теперь сам велит…

– Подождите, ребятки, – сказал Яан Микку и Маннь, – мать поджарит свинины. Вам, я вижу, сухой хлеб уже надоел.

С проворством, какого трудно было ожидать от больной старухи, Кай разожгла в печи огонь и принесла большой кусок мяса. Дети, глотая слюнки, прыгали и плясали вокруг нее с блестящими глазенками. Яан бросился на кровать, закрыл лицо руками и долго лежал неподвижно.

Низкая, тесная лачуга наполнилась сладкими запахами. Сало шипело и трещало на сковороде – лучшая музыка, какую когда-либо доводилось слышать обитателям хижины. Вкусный, щекочущий ноздри запах подымался к черному потолку – самый приятный запах на свете. Микк и Маннь вертелись точно на горячих углях; они готовы были схватить со сковороды недожаренные куски.

И вот наконец миска с мясом, хлеб и свежее масло стоят на столе! Горшок с мутным салачным рассолом отодвинут подальше. Микк и Маннь, тонкие, как спички, стоят у стола – они еще не притронулись к мясу, но уже поедают его глазами. С какой жадностью набросились они на свинину! Дети не ели, а прямо-таки пожирали ее. Сало стекало у них по пальцам, капало с губ, лица сплошь были вымазаны жиром. Даже маленькой Лийзи мать сунула кусочек мяса в кулачок. Крепко, как ястребенок, держала она в коготках свою добычу, обсасывая ее, и щечки девочки лоснились от жира… Никому из сидевших за столом и предававшихся этому чудесному занятию и в голову не приходило спросить, как попала сюда эта божественная еда, откуда и кто ее принес…

Один Яан не сел к столу. Мать несколько раз приглашала его, но он говорил, что не хочет есть. Повернувшись на бок, он наблюдал за пирующими, видел, как они с невыразимой радостью разделываются со своим злейшим врагом – голодом; в их открытых глазах светилось умиление и даже какое-то благоговение перед миской с мясом, они не могли оторвать от нее взгляда. Снова и снова протягивали они к ней вымазанные салом руки. И Яану вспомнилось, как он утром кормил поросенка…

– Сынок, ты что же, так и не сядешь? – спросила мать в третий раз.

– Нет. Ешьте вы…

– Да здесь всем хватит, иди!

– Оставьте меня в покое, я не хочу. Останется корка хлеба – мне и довольно.

– А мясо?

– Мяса я не хочу.

«Новая причуда», – подумала мать, продолжая торопливо есть.

И как будто эта картина нуждалась в большем количестве зрителей, в дом вдруг вошла Анни.

Яан вскочил, словно кто-то его сбросил с постели. Лицо его исказил испуг, он смотрел на Анни, как на привидение. Надо же ей было прийти в такую минуту… Что, если она начнет расспрашивать? К счастью, в углу, где, дрожа, стоял Яан, было довольно темно, и девушка не заметила, как он изменился в лице.

Запах мяса сразу же ударил ей в нос, и радость осветила лицо девушки, когда она увидела сидевших за столом. Просто и дружески Анни поздоровалась со всеми, пожав матери руку и погладив детей по головкам.

– О, у вас сегодня, кажется, свежее мясо, – весело сказала она. – Видно, скотинку какую-то зарезали.

– Поросенка утром забили, – отозвался из угла Яан.

Кай, которая тоже страшно испугалась и напрягала ум, тщетно подыскивая ответ, теперь, словно оправившись от столбняка, закивала головой и повторила:

– Да, рано утром прирезали поросенка. Ничего не поделаешь, есть совсем уж нечего стало… Мясо еще слишком свежее, чтобы есть, да уж с солью как-нибудь…

Анни подошла к Яану и протянула ему руку. Почувствовав, как дрожат его пальцы, она с тревогой взглянула на него.

– Ты что – нездоров?

– Да…

– Так скорее ложись в постель… Руки у тебя какие горячие… Надо беречься, ты всегда так легко одет…

Между тем настроение детей круто изменилось. Услышав о поросенке, они переглянулись. Лоснящиеся от сала личики Маннь и Микка уже не сияли радостью. У рта Маннь появилась плаксивая складка. Их рты двигались все медленнее, они жевали неохотно, словно мясо сразу утратило для них свой вкус.

– Зачем зарезали поросенка? – захныкала Маннь. – Разве он не мог еще пожить? И подрос бы…

– Что он плохого вам сделал? – вторил ей Микк. – Потихоньку зарезали, да еще и ни слова не сказали, когда есть садились.

– Ну вот, теперь, когда наелись, начинают привередничать, – засмеялась мать. – А кто рот кривит, когда на столе только салака да похлебка, а?

– Лучше салаку да похлебку есть, чем такого хорошего поросеночка.

Это сказала Маннь. Точно так же думал, по-видимому, и Микк, – глаза их, полные слез, отражали одинаковые чувства. Словно устыдившись того, что они утолили свой голод мясом «такого хорошего поросеночка», малыши отошли от стола.

– Ничего, дети, – успокаивала их гостья, – к весне Яан купит вам другого поросенка.

Анни забежала не по делу: ей хотелось поглядеть, все ли здоровы. Поговорив немного с матерью, Яаном и детьми, она собралась уходить. Отец с Мари уехали утром в город делать закупки к свадьбе – это важное событие должно состояться в ближайшее воскресенье – и могут скоро вернуться, поэтому она торопится. Прощаясь, Анни еще раз велела Яану лечь; с тревогой вглядывалась она в похудевшее, помятое лицо юноши. Обычно ясные глаза его сегодня смотрели так мрачно и отчужденно…

И в эту ночь Яан не сомкнул глаз. У него поднялся жар. Сердце его точил какой-то злой червь. Кто ты теперь? Что с тобой теперь будет? – спрашивал он себя безжалостно. Давно ли ты выгнал воров из своего дома, выгнал со всем их добром, гордо и гневно крикнув им вдогонку: «Пусть я с семьей голодаю, но я честный человек и таким останусь, что бы ни случилось!..» А сейчас, какую-нибудь неделю спустя? Ах ты жалкий человечишка, бахвалился своей силой, а на самом деле оказался бессильным… Кто давал слово матери и невесте не якшаться с ворами? Кто сердился на тех, кому в каждом бедняке чудится вор или его сообщник? Кто чванливо спорил с виргуским хозяином, когда тот вздумал явиться в твой дом с обыском? Ведь ты готов был убить их всех только за то, что они оскорбили тебя своим подозрением! А теперь? Если бы Андрес явился теперь? О, какую груду чужого добра нашел бы он в доме человека, который считает себя честным! Что бы ты ему теперь ответил? О-о, каким злорадством сияла бы откормленная рожа Андреса, если бы он мог сказать, поглаживая бороду: «Видишь, я все-таки был прав!» А если бы Анни узнала, что Яан, за честность которого она готова была поручиться головой, нарушил свое слово и не порвал с компанией взломщиков и жуликов, в которую попал будто бы случайно! Эх ты, ничтожество, на тебя хорошая, честная девушка и плюнуть-то не захочет!.. Яан был искренне убежден, что Анни, узнав всю правду, сразу порвет с ним. Ведь и он на ее месте поступил бы так же.

Часа в четыре утра Яан вскочил с постели, торопливо оделся, поставил в печь большой котел и стал носить в него воду. Затем он быстро растопил печь. Когда вода в котле нагрелась и нож был наточен, Яан разбудил мать.

Кай спросила, что ему нужно.

– Пойдем поросенка резать, – ответил Яан.

– Все-таки резать?..

– А как же? Ведь есть-то нам нечего!

– Я думала…

– Нет! Оттуда ни крошки больше не возьмем. Чужой кусок у меня в горле застрянет… Я хочу есть свое.

Мать поднялась.

Говорили они шепотом, чтобы не разбудить детей. Ведь те ни в коем случае не должны были ничего видеть и слышать. Яан забил поросенка в хлеву при свете коптилки, плотно прикрыв двери, чтобы визг не разбудил детей.

Когда Микк и Маннь встали, чтобы идти в школу, все было кончено. У детей не возникло никаких подозрений. Наевшись мяса, они с вечера никак не могли уснуть, долго вертелись в постели, и только рассвет принес им облегчение и сон.

Разрезая тушку, Яан горько усмехнулся:

– Такой свининой не объешься!

– Тощий, – вздохнула Кай, – такого не то что резать, есть жалко.

– Зато свой, не чужой!

В голосе Яана опять послышалось раздражение, и мать больше с ним не разговаривала.

XI

Мучения Яана, ставшего укрывателем краденого, возрастали с каждым днем. Ведь легко может случиться, что к нему снова придут с обыском. Кражи в округе участились, и полиция была поднята на ноги.

Волость Лехтсоо, как и несколько соседних, считалась в этом скудном краю одной из самых бедных, в чем были в одинаковой мере повинны и природа, и местный помещик. Бедных хозяев-арендаторов здесь было почти столько же, сколько голодных бобылей и одиноких безработных людей. Зажиточных хуторян вроде виргуского Андреса, который одним из первых приобрел усадьбу в то время, когда условия покупки были более благоприятны, здесь встречалось сравнительно мало. Цены на зерно и лен с каждым годом падали, безземельных и безработных становилось все больше. Многие уходили в города, но многие оставались в деревне, перебиваясь кое-как. Хозяева искали выхода в том, что сокращали число работников и урезывали им плату, а безработные батраки и безземельные – в том, что по ночам сокращали и урезывали достаток богатеев.

У Александера Тоотса не было недостатка в материалах для заметок. Он был человеком, который, постоянно живя среди народа, глубоко изучил его жизнь, человеком, который так легко своих убеждений не меняет. Он снова и снова описывал те моральные причины, которые порождают экономическое и социальное зло. Этими причинами он считал лень, беспечность, безбожие, излишество в одежде, обжорство и пьянство, страсть к удовольствиям и т. п. Таковы, утверждал он, факторы, которые подрывают жизненные устои в народе, приводят нас на край гибели. Об этом свидетельствует и все растущее число преступлений. В конце своих писаний он, разумеется, напоминал о том известном средстве, которое только одно и может избавить эстонский народ от его кровных врагов-грабителей и снова вернуть эстонским хуторам мир, счастье и богатство…

Яану не терпелось как можно скорее избавиться от спрятанного у него добра… «В первый и последний раз», – твердо решил он. Парень не находил покоя ни днем, ни ночью. Он словно не был больше человеком. Борьба с самим собой, со своей совестью и гордостью едва не помутила его рассудок. Если бы он мог походить на тех, которые, не моргнув глазом, тащат в ночную пору из помещичьего или крестьянского амбара все, что им требуется, и разевают рот от изумления, услышав, что иной бедняк так не поступает… Они не боятся ни кары божьей, о которой им твердит пастор в церкви и чтец на молитвенном собрании, ни ада, ни черта, ни Страшного суда, который, как говорят, совсем уже близок. Они не знают волнений днем, ничто не смущает их покой ночью. Только Яан страдает, только он мучается и осуждает себя.

Яан решил было отправиться на розыски воров и заставить их поскорее забрать свою добычу, но однажды ночью они явились сами – Каарель Холостильщик и Ханс Мутсу.

– Ваше счастье, что пришли вовремя, – встретил их Яан, – не то попали бы в беду, да и я вместе с вами.

– А что?

– Да кое-кто в деревне уже пронюхал. Видно, что-нибудь заметили – то ли как вы ночью сюда заезжали, то ли еще что…

– А может быть, ты сам был неосторожен? Может, старуха или кто из детей проболтался?

– Не думаю. А то, что я сказал, – правда. Ходят слухи, будто здесь видали ночью гостей, будто мы стали жирно есть и еще черт знает что… Вам лучше здесь больше не появляться… Перееду, осмотрюсь на новом месте, тогда видно будет, смогу ли я вам еще помогать.

– Черт возьми, – выругался сквозь зубы Каарель, – может, дети брали с собой в школу слишком жирные куски мяса?

– Что бы там ни было, – ответил Яан, решивший любой ценой отделаться от них, – а вся эта история плохо пахнет. На хуторе Виргу завтра справляют свадьбу, старику некогда ходить да разведывать, а не то, голову даю на отсечение, он с урядником давно бы побывал здесь и наложил бы лапу на ваше добро. Берите скорее свое добро, пока на вас и на меня не свалилась беда, и носа сюда больше не показывайте.

Гости послушались.

Яан разбудил Кай, и та стала им помогать. Работали тихо, как крысы. Огонь в коптилке убавили насколько возможно, окно завесили, во двор с фонарем на сей раз вообще не выходили; ощупью разыскали в хлеву и на чердаке все, что там было спрятано.

– А ты взял свою долю? – спросил Каарель Яана.

– Да, раза два жарили мясо и каравай пшеничного хлеба съели. Да масла мать взяла несколько ложек.

Каарель сказал, что этого мало, что Яан может взять гораздо больше. Пусть берет еще что-нибудь.

Яан отказался, потом прибавил, что они могут дать кое-что матери – по своему усмотрению. Тогда гости обратились со своим предложением к Кай, и она взяла, что ей сунули в руки, – мясо, масло, мыло… Яану понравилось, что она не брала одежды: по-видимому, матери страшна была мысль видеть на себе или на детях краденые, как бы клейменые вещи. Она взяла лишь то, что могло утолить голод. Такая нетребовательность была в диковинку обоим ворам. Денег Яану они на этот раз не дали, сказав, что сначала надо сбыть вещи, и сообщили, что собираются сейчас же ехать на какую-то дальнюю ярмарку. Юку Кривая Шея поджидает их с лошадью где-то по дороге, в трактире.

Вещи быстро погрузили на дровни, и гости исчезли в непроглядном мраке. В лачуге потух свет, над нею тихо опустилась ночь… С этого дня обитатели лачуги, ворочаясь на своих жестких постелях, плакали не только от забот и голода. Новый кошмар стал душить их по ночам: страх и презрение к самим себе…

Теперь в доме была еда – не все ли равно, какой ценой она получена. Яан занимался тем, что подыскивал к Юрьеву дню новое пристанище. Почти каждый день он уходил на поиски. Эти хлопоты не казались ему тягостными, – напротив, они помогали ему рассеяться, отвлечься от своих дум.

Новая напасть подстерегала обитателей лачуги.

Однажды вечером маленький Микк вернулся из школы больной, слег, да так и остался в постели.

Кругом была эпидемия скарлатины, и Микк занес ее домой. Спустя несколько дней слегла и Маннь; теперь в доме было уже двое больных.

Яан спешно продал кое-что из своих инструментов, чтобы купить лекарства. Позвать врача было, конечно, не по карману. Поблизости его не было, а привезти из города – другие бобыли засмеют, а хозяева подумают, что Яан чей-нибудь сундук ограбил. Такой роскоши бобыль не мог себе позволить. Даже больные побогаче умирали без врача – говорили: болезнь от бога, против нее лекарства не помогут. Врачи, адвокаты и прочие земные помощники – они ведь для помещиков и других господ…

Дети лежали в бреду уже недели две, когда болезнь перекинулась на младшую – крошку Лийзи. Лачуга превратилась в настоящий лазарет, где стонут и хрипят. Хворая мать разрывалась на части. Иногда помочь ей прибегала Анни, но лишь урывками, на минутку. Женщина норой до того изматывалась, что, обессилев, падала, и Яану приходилось относить ее на кровать. Тогда она сама несколько дней лежала в постели, и единственным лекарем оставался Яан.

Маленькая Лийзи не смогла долго бороться с недугом. Она слабела, слабела и, наконец, угасла. В дом пришла смерть. Лийзи, мудрое дитя, покинула эту юдоль скорби, в которой очутилась не по своей воле.

После похорон девочки мать заболела. Уход за детьми, бессонные ночи, волнения и муки вытянули из нее последние силы. Микк и Маннь понемногу стали оправляться от болезни, спокойнее спали по ночам и днем уже просили есть, а бедная мать все металась в жару, громко бредила и стонала.

Между тем нужда в лачуге достигла предела. Яан постепенно превратил в деньги все, что у него еще оставалось. Похороны Лийзи потребовали расходов, болезнь матери вынуждала его то и дело бегать в аптеку. Вскоре в лачуге рядом с болезнью поселился еще и второй недобрый гость – голод. В доме, в хлеву, в амбаре – везде было пусто. Все, что имело хоть малейшую ценность, было продано, заложено хотя бы за одну-две копейки. Последний кусок постного мяса ушел на то, чтобы утолить голод детей.

Яан потерял из виду даже своих сомнительных друзей и помощников. Во всяком случае, они держались подальше от Вельяотсы. Вынужденная ложь Яана, сказавшего, что за его лачугой следят, явно напугала их. Теперь Яан досадовал на свою трусость. По дороге в аптеку он дважды справлялся в трактире Удувере и корчме Лехтсоо, не слыхали ли там чего о Каареле Холостильщике и о Юку Кривой Шее, но ему отвечали, что их давно уже не видно. Наверно, теперь они собирали жатву в других местах. Возможно, погнали краденых коней на дальнюю ярмарку или по каким-нибудь своим делам уехали в город.

Силы Кай быстро таяли. В минуты прояснения больная часто заговаривала о смерти и, казалось, ждала ее с нетерпением. Единственное, что привязывало ее к горькой жизни, были малые дети – ей не хотелось оставлять их в этом суровом, безжалостном мире.

– Если бы и их смерть унесла, – вздыхала она в тоске, – тогда бы и я отошла спокойно.

Но смерть со своей косой, миновав Микка и Маннь, остановилась у койки матери и жадно вперила в нее взор. Кай стала просить сына, чтобы он позвал пастора, ибо она чувствует, что близится ее последний час. Надо подготовиться в дальнюю дорогу. Мать жаловалась, что у нее тяжело на сердце, что ей нужно рассказать о чем-то пастору, что ее измученная душа нуждается в утешении. И еще она хотела напоследок причаститься.

Яан исполнил ее просьбу.

Однажды сани пастора подкатили к лачуге. Пастор Фрик был так закутан в огромную дорожную шубу, что из воротника торчал только кончик его длинного носа. Яан помог ему выбраться из саней и проводил в комнату, а старый седовласый кучер в ожидании пастора стал проезжать лошадь. В лачуге Яан помог пастору освободиться от шубы и высоких галош, в которых тот стоял, словно в двух колодцах.

Пастор Фрик был небольшого роста, у него было маленькое худое лицо, на котором, точно угольки, сверкали черные глазки. Этих глаз все очень боялись. Они, казалось, все видели, умели заглянуть в душу, а когда сверкали гневом, то грешников охватывала дрожь. Желтое треугольное лицо пастора было тщательно выбрито. Острый кончик носа почти соприкасался с тонкими синими губами. Редкие волосы, покрывавшие маленький череп, свисали, как змеи, почти до плеч.

Он сел у постели больной. Кай жадно глядела на целителя душ. К докторам, врачующим тело, она относилась недоверчиво, но в этого врача верила по-детски.

Чтобы не мешать им, Яан вышел из лачуги. Сердце его сжималось от тягостного предчувствия. Всем прихожанам было известно, что пастор Фрик любил в денежных делах образцовый порядок. Чтобы облегчить пастве уплату за требы, он выработал свой минимальный тариф, который, однако, был значительно выше обычного, – и всегда аккуратно его придерживался. Посещение на дому бедных больных он оценивал в рубль. Эта минимальная цена всем была известна. Богатые платили, конечно, больше, и пастор Фрик считал, что это в порядке вещей. К несчастью, Яану удалось занять у соседей для уплаты пастору всего-навсего сорок копеек. Это было плохо. Дурное предчувствие беспокоило Яана, он боялся сверкающих глаз пастора и стыдился его.