355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Вильде » В суровый край » Текст книги (страница 12)
В суровый край
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 01:01

Текст книги "В суровый край"


Автор книги: Эдуард Вильде



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

XVII

В зале суда Анни Вади несколько раз обвела взглядом публику в надежде увидеть отца, сестер или кого-нибудь из родни. Нет, никого не было. Она заметила лишь несколько любопытных парней и девушек из волости Лехтсоо. Потом Анни ждала, что после суда кто-нибудь из родных зайдет к ней в камеру, надеялась, что это будет отец. Но ожидания оказались напрасными – никто не пришел, даже отец. Все бросили ее, забыли, решили порвать с ней. Слезы горькой обиды выступили на глазах Анни. Она понимала, под чьим влиянием это произошло. Все это дело рук отца. Дочь знала его и поэтому все понимала.

У старого Андреса не было больше дочери Анни. Он не хотел больше признавать ее своим ребенком. Что подумали бы о нем люди, если бы после всего, что произошло, он продолжал поддерживать отношения с падшим созданием, которое по воле судьбы было его дочерью! Нет, он не смел этого делать, не смел бросить тень на свое доброе имя и благочестие. И так как это убеждение наполняло всю его душу, он не испытывал никакой потребности примириться с ослушницей. Любовь к себе у Андреса была намного сильнее любви к своей дочери.

Вполне возможно, что он жестоко страдал из-за ее падения, из-за ее поступка, наложившего позорное пятно на его имя. Но эти страдания возбуждали в нем ненависть к их виновнице, укрепляли в нем непреклонную решимость навсегда отказаться от дочери, вычеркнуть ее из своей памяти. Ведь он выгнал ее из дома за проступок куда более легкий, обычный; что же говорить теперь, когда она за тяжкое преступление приговорена к ссылке в Сибирь! Дочь Андреса Вади в тюрьме! Дочь Андреса Вади отправляют в суровый край! Дочь Андреса Вади, воспитанная в страхе божьем и благочестии, словно в монастыре, – его дочь именем триединого бога принесла ложную присягу для того, чтобы обелить какого-то деревенского забулдыгу, отпетого преступника! Для знаменитого в Лехтсоо проповедника, пробуждавшего людей от греховного сна и считавшего себя спасителем человеческих душ, такие мысли были поистине адским мучением, мукой душевной, которую он, как и адские муки телесные, умел так красочно описывать! Анни ясно представляла себе, как он возвещает сейчас повсюду, что у него нет больше третьей дочери, что с той, которая стала преступницей, его не связывают больше ни кровные, ни другие узы, что он проклял ее перед богом и людьми своим отцовским проклятием…

Под влиянием Андреса находились, конечно, обе сестры, да и вся прочая родня. Он, наверное, под угрозой проклятия запретил дочерям навещать ужасную преступницу. И Анни напрасно ждала их прихода, пока наконец не оставила эту надежду.

Теперь она была одна на белом свете. Ничего не оставалось у нее, кроме жалкой разбитой жизни. Единственная близкая ей душа – Яан, но бог знает, как далеко забросит его судьба. Бог знает, куда судьба и закон пошлют на страдания и смерть одного, куда – другого.

Прежнее отупение снова овладело душой девушки. Она снова превратилась в мишень для насмешек и издевательств своих товарок.

Шестеро женщин помещаются в длинной, узкой, плохо освещенной камере. Их окружают четыре стены, окрашенные в темно-коричневый цвет, голый пол и потолок – шесть досок, как в гробу. Кроме пола и деревянного ящика, прикрывающего парашу, в камере нет сидений, так как соломенные тюфяки, на которых спят заключенные, по утрам отсюда выносятся. Тусклый свет проникает в помещение сверху, сквозь маленькое окошко с решеткой. Единственное, что скрадывает пустоту камеры, – это узкая полка на стене, здесь лежат жестяные миски и деревянные ложки арестанток, а также их хлеб.

Они сидят, скорчившись, на полу, дыша испарениями, как овцы в тесном хлеву.

Здесь собралось почтенное общество. У каждой из женщин за спиной длинное грязное прошлое. Вот эти две грубые, наглые арестантки с охрипшими от пьянства голосами – публичные женщины самого низкого пошиба, они уже в третий или четвертый раз отбывают наказание за кражу. А эта носатая старая ведьма, у которой кожа цвета серы, а глаза горят как угли, посажена за торговлю девочками-подростками. Та мужеподобная, сильная, как медведь, толстая тетка, громадных кулаков которой пришлось отведать каждой из сидящих в камере, содержала в городе настоящий разбойничий притон, в котором она с помощью обмана или насилия обирала людей, а в одном убийстве даже сама принимала участие. Вот эта молодая деревенская женщина с тупым лицом – детоубийца, а та, худая как смерть девица, которая непристойно ругается, – наглая карманщица.

Вот в какое общество попала Анни Вади. С этими волчицами приходилось выть по-волчьи, сносить их брань, участвовать в их грубых развлечениях. Она должна была стараться покорностью и уступчивостью заслужить их расположение, чтобы только дышать, не чувствовать себя постоянно в когтях хищников. Единственным спасением для Анни были часы работы в большой камере или уборка тюрьмы. Тогда ей не надо было так тесно с ними соприкасаться.

Но вот в один прекрасный день камеру Анни озарил луч радости. Ей принесли весточку от Яана. Да еще какую! Такое огромное, неоценимое сокровище с трудом умещалось в ее сознании.

Начальник тюрьмы, строгий и сухой блюститель закона, порой проявлял по отношению к некоторым людям участие и милосердие.

Однажды утром он неожиданно вошел в камеру.

Все заключенные почтительно встали и в один голос ответили на его приветствие. Начальник окинул их взглядом и спросил, какие у кого будут жалобы и пожелания. Кто жаловался на одно, кто на другое. Только Анни стояла молча. С серьезным видом, за которым пряталась лукавая усмешка, начальник подошел к ней.

– Идите за мной!

Он вышел из камеры. Арестантка в смущении, не зная, что и думать, последовала за ним. Миновав несколько длинных, полутемных коридоров, они спустились по узкой, нескончаемой лестнице и наконец дошли до конторы начальника тюрьмы. Комната была пуста. Начальник рукой дал знак одному из своих подчиненных. Несколько минут спустя в сопровождении конвойного вошел заключенный Яан Ваппер.

Когда Анни в радостном изумлении подняла на парня глаза, она увидела на его лице такое же выражение, но в то же время и еще что-то большее, чем простая радость. Анни поняла, что это свидание устроено с какой-то особой целью, но с какой? Она вопросительно поглядывала на начальника и на Яана.

Чиновник с довольной улыбкой поглаживал свои длинные усы. Видно было, что ему доставляет удовольствие порадовать других.

– Вы можете откровенно поговорить друг с другом, – сказал он. – Если у вас есть секреты, представьте себе, что меня здесь нет, а Иван выйдет из комнаты.

Яан так долго собирался с силами и подыскивал слова, что начальник пришел ему на помощь. Он объяснил девушке цель их свидания, на которое Яан Ваппер испросил у него разрешение: Ваппер хочет просить девушку стать его женой. Если она согласна, то он будет хлопотать перед начальством о разрешении на брак еще до того, как их отсюда отправят. Начальник ободряюще добавил, что, по всей вероятности, эта просьба будет удовлетворена и к тому же скоро, так как несколько лет назад в этой тюрьме был уже случай, когда двоих заключенных повенчали перед отправкой в Сибирь. В таких случаях мужу и жене по прибытии на место поселения разрешают жить вместе: разлука будет продолжаться лишь до тех пор, пока не будет получено разрешение.

Анни пришлось напрячь все свои умственные способности, чтобы ясно представить себе все это. Она долго с недоверием смотрела на чиновника, потом с робкой радостью и сомнением перевела взгляд на Яана.

– Неужели это правда? – прошептала она.

– Если бы ты только захотела, Анни, если бы могла, – запинаясь, пробормотал Яан. – Если ты не считаешь меня совсем уж недостойным…

Девушка медленно покачала головой.

– Недостойным? Нет… Но разве это возможно? Как тебе пришло это в голову?

Яан объяснил. Мать, придя навестить его, сказала: «Если бы там, в далекой стороне, хоть одна близкая душа была с тобой, которая любила бы тебя и разделяла твою тоску! Если бы у тебя была жена! Тогда я была бы гораздо спокойнее. Если ты будешь там один, один как перст, я боюсь, что ты умрешь или сойдешь с ума».

– И я подумал о тебе, – продолжал Яан, – и сказал: «У меня есть невеста! Если только она согласится выйти за меня и если нам разрешат…» Мать повеселела: «Да, если бы Анни была с тобой! Тогда бы мое сердце успокоилось, я бы не болела душой о тебе, как бы трудна ни была там твоя жизнь…» А я говорю: «Если она только захочет пойти за меня! Ведь я совсем пропащий человек – вор, обманщик…» – «Ну, – сказала мать, – если она твоя суженая, то согласится…» Вот я и спрашиваю тебя, Анни, хочешь ты быть женой вора?

Яан умолк. Полными слез глазами он смотрел на Анни. Затаив дыхание, ждал ответа. Даже на лице начальника тюрьмы отразилось напряженное ожидание.

– Я согласна, – сказала девушка.

– Это правда?

– Да… Твоя мать права.

Яан стоял перед девушкой, словно застыв в благодарственной молитве, глядя на нее с благоговением, как на святую.

– Тогда пошлем прошение, сейчас же пошлем, – сказал он, с трудом переводя дыхание, и подошел к начальнику тюрьмы. – Она согласна… Мы оба просим.

Чиновник пообещал немедленно выполнить их просьбу. Оба заключенных своим примерным поведением давно уже снискали его расположение. Он поздравил их и, повернувшись к Анни, добавил серьезно:

– Анни Вади, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы будете счастливы, потому что считаю вашего жениха дельным и хорошим человеком, который сумеет загладить свое прошлое новой, достойной жизнью.

– А мой отец? – воскликнула вдруг Анни.

Лицо Яана сразу же омрачилось.

– Ваш отец, конечно, должен дать согласие, – заметил начальник. – Но я думаю, что у него теперь нет причин вам запрещать. Я замолвлю за вас словечко. Не беспокойтесь, это препятствие мы преодолеем.

Анни вернулась в камеру; ей было радостно, как настоящей невесте. На глазах у своих товарок она опустилась в углу на колени и стала горячо молиться. Она долго не замечала их насмешек, отдавшись новым, сладким мечтам и надеждам.

И действительно, разрешение было получено. Не только от начальства, но и от отца невесты. По словам матери Яана, слышавшей об этом от людей, Андрес якобы сказал: «Какого от меня требуют согласия? У меня нет больше дочери по имени Анни. Я такой не знаю. Та, которая сидит в тюрьме, вольна делать что хочет. Пусть выходит за вора или разбойника – меня это не касается. Все равно я уже не в силах спасти ее душу».

Возможно, Андрес все же стал бы чинить препятствия, хотя бы назло ненавистному Яану, если бы разумные люди не разъяснили ему, что его запрет ни к чему не приведет. Согласие нужно лишь как простая формальность, и дочь в дальней стороне легко обойдется без него. К тому же Анни и без венца может вступить в связь с мужчиной. Долго ли просуществует добродетель там, где живут преступники?

Редкостное событие – свадьба в тюрьме – наконец состоялось. Бушевали осенние ветры, дождь стучал в забитые решетками окна, в трубах слышался заунывный вой, а в душе Яана и Анни царила весна, – правда, чахлая, грустная, но все же весна.

Какая свадьба!

Кто бы мог им предсказать ее в те времена, когда они обменивались робкими, застенчивыми взглядами и тянулись друг к другу! Впереди неизвестность, жизнь, полная труда и опасностей, в разлуке с привычным миром, вдали от всего, что было им дорого, – так вступали они в союз на всю жизнь.

Необычны свадебные покои, в которые их ввели, и еще более странны их гости!

Просторная камера, вмещавшая до пятидесяти арестантов, была превращена в церковь. Здесь стоял небольшой, покрытый скатертью стол, на нем – две зажженные свечи. Помещение голое, печальное и жуткое. В мрачном изумлении смотрели стены на пришедших сюда людей. У стола, заменявшего аналой, стоял седой пастор в длинном черном таларе и тихо беседовал с двумя тюремными надзирателями. По углам жались серые фигуры арестантов, которым разрешили поглядеть на торжество. Мать жениха с двумя детьми – все трое бледные и удрученные мрачной тюремной обстановкой – стояли справа от пастора, прислонившись к стене. Маннь, очень боявшаяся арестантов, прятала лицо в складках материнской юбки и всхлипывала.

Но вот ввели жениха и вслед за ним невесту.

Нет на них подвенечных уборов, унылая, ненавистная тюремная одежда прикрывает их тела. В этих позорных одеждах встречают они торжественное событие своей жизни. Но тот, кто внимательно к ним присмотрится, кто постарается по лицу и глазам определить их душевное состояние, должен будет признать, что далеко не всегда жених и невеста идут к алтарю с таким ощущением счастья и радости, соединенные такой чистой и крепкой духовной связью, как эти два человека. Глядя на них, невольно спрашиваешь себя: как эти люди сюда попали, почему на них эти одежды, почему они не празднуют свою свадьбу в освещенном яркими огнями, полном радостного веселья доме?

Пастор приступил к совершению обряда. Он, видно, и сам был взволнован, и его голос, торжественно звучавший в просторном помещении, передавал это волнение тем, у кого в груди еще оставалось место для таких чувств. Мать жениха опустилась на колени и заплакала. По бледным щекам невесты катились слезы, блестевшие, как жемчужины. И она и жених от всего сердца сказали «да» и обменялись взглядами, в которых отражалось целое море любви, верности и мужества.

Что бы теперь ни случилось – они готовы все перенести!

Когда пастор закончил обряд, Яан подошел к стоявшей на коленях матери и поднял ее своей сильной рукой.

– Стоять на коленях должен я, а не ты. Я виноват, мне надо молить о прощении.

Молодая жена Яана тоже подошла к ним. Они стояли в тесном кругу, им хотелось говорить, но они могли только плакать – слезами радости и невыразимого горя…

XVIII

Ночной поезд стоит на станции, готовый к отправлению. Платформа кишит людьми, как потревоженный муравейник, – уже прозвенел первый звонок. Душно и жарко не по-осеннему. Иссиня-черные разорванные тучи громоздятся на небе, точно горы. Слабые огоньки газовых фонарей еле пробиваются сквозь непроглядную тьму.

Поезд состоит из длинного ряда вагонов – самых различных. В двух первых, которые следуют за багажным вагоном, есть лишь по два крошечных, высоко пробитых окошка с железными решетками, за которыми видны лица людей в серых арестантских шапках. По-видимому, за право смотреть в окно там идет жестокая борьба. То и дело среди смотрящих появляется новая голова, потом исчезает под натиском другого арестанта. Из окна первого вагона смотрят женские лица. И здесь идет та же борьба за право выглянуть и подышать свежим воздухом – головы то появляются, то исчезают.

В этих вагонах едут до ближайшего этапа заключенные, отправляемые в Сибирь.

На перроне, среди толпы любопытных, видны бледные, заплаканные лица провожающих – отца или матери, сестры или брата, сына или дочери, невесты или любовницы. Ведь эти люди – там, за решетками, – ведь и они были некогда членами общества, связанными с окружающим миром узами крови, любви и дружбы. Каждого из них произвела когда-то на свет, вскормила и вырастила мать, пока жизнь не втянула их в свой водоворот и не искалечила.

В толпе провожающих многие обращают внимание на плачущую женщину с двумя детьми, которая упорно борется за свое место под окном арестантского вагона. Она снова и снова становится на это место после того, как поток людей отталкивает ее в сторону. Еще упорнее борется за свое место молодой арестант, стоящий в вагоне у окна. Его голова порой исчезает, но потом опять появляется.

Мать и сын ничего уже не могут сказать друг другу.

Им хочется только смотреть друг на друга – в последний раз. Оба они чувствуют это, хотя и не высказывают своих чувств, – немая боль в их наполненных слезами глазах красноречивее слов. Разлука до гроба! Яану кажется, будто за спиной матери разверзается черная могила, стоит несчастной немного оступиться – и она упадет в нее… Что же станется тогда с этими птенцами, которые с таким испугом смотрят на стоящего за решеткой брата, покидающего их? Не увезут ли и их когда-нибудь в такой же клетке?.. Яан вздрагивает, с усилием отгоняет мрачные мысли и кричит матери:

– Погляди, что делает моя жена. Скажи ей, чтобы она не плакала.

Мать уже два раза подходила к окну, из которого выглядывает Анни. Но она исполняет просьбу сына и снова пробивается сквозь толпу к женскому вагону.

Молодая женщина не плачет. Внутренний жар иссушил ее чувства, ее глаза. Напрасно искала она в этом людском муравейнике хоть одно лицо, которое напомнило бы ей родной дом. Никого! Ее отец и сестры не явились даже на это последнее свидание. Эта больная женщина с любящим сердцем – единственная, кто ее провожает, она ее мать, она все, что Анни здесь оставляет. И, как матери, она говорит ей на прощанье: «Думай о нас, молись за нас, и мы за тебя будем молиться!»

Еще один взгляд на сына, на невестку.

Второй звонок. Сутолока увеличивается.

Собрав свои слабые силы, мать поднимает плачущую Маннь, затем дрожащего от страха Микка, чтобы брат в последний раз мог погладить их по головкам. И Анни хочет с ними проститься, но уже раздается третий звонок, отзываясь щемящей болью в сердцах людей. Кондукторы оттесняют толпу от вагонов. Поезд трогается.

– Прощай, мама!

– Прощай, сынок, прощай, Анни!

Глаза Кай горят как в лихорадке, она протягивает руки вслед уходящему поезду, словно хочет остановить его. Она рыдает с таким душераздирающим отчаянием, что все на платформе останавливаются и окружают ее.

Ослепительная молния рассекает черные громады туч. Раздаются сильные раскаты грома, земля содрогается, и в здании вокзала дребезжат стекла. Слышится глухой рокот ливня. Привокзальная площадь быстро пустеет, все спешат укрыться, только плачущая Кай продолжает стоять на дожде.

А поезд мчится вперед и вперед, унося с собой и несчастных и счастливых. Огни города мерцают и, тускнея, исчезают вдали. Лишь молния время от времени освещает ярким голубоватым светом его высокие башни и серые стены. Гроза все сильнее. Раскаты грома следуют один за другим, от грохота содрогается воздух, дрожит земля; кажется, что все небо в огне. Из разорванных туч на землю низвергаются целые потоки воды. Это бунт, грозящий уничтожить и небо и землю, грозящий смести, разрушить, превратить в щепки все то, что доселе стояло прочно и несокрушимо.

Вспышки молнии освещают за решетками бледные лица арестантов. Яан пристально смотрит на город, который в свете этого страшного фейерверка временами виден как на ладони и словно приближается к мчащемуся поезду. Вдруг длинный огненный змей прорезает черное небо, и раздается оглушительный грохот. За ним следует вторая вспышка молнии. В тот же миг чудится, будто из окна старинного многоэтажного каменного здания, грозно возвышающегося над городом, вырывается кроваво-красный язык пламени. И тут же вспыхивает, словно охваченная огнем, стройная башня одной из церквей.

Но вскоре мятеж природы затихает и смолкает. А когда поезд приближается к следующей станции, победно встает во всем юном блеске багряная заря, и солнце, сияя безграничной материнской любовью, разгоняет мрак и туман и ткет над увядающим осенним миром золотистую сеть – светлое и благодатное, как великая, сладостная надежда.

1896
ЭДУАРД ВИЛЬДЕ
4. III 1865 – 26. XII 1933

Эдуард Вильде занимает в эстонском культуре конца XIX и начала XX века выдающееся место. Он заложил основы критического реализма в национальной литературе.

Первую повесть Вильде написал, когда ему было семнадцать лет. Ожидая появления в печати своего первого труда, Вильде работал над новой повестью. Эта рукопись стала для восемнадцатилетнего молодого человека своеобразной рекомендацией на работу в редакции еженедельной газеты «Вирулане» в Таллине.

Сотрудничая в эстонских и немецких газетах, Вильде писал развлекательные – то юмористические, то с трагедийным сюжетом – повести и романы, которые он публиковал, как правило, сперва в газетах, затем отдельными книгами. Местом действия его произведений была почти вся Европа, а героями – люди разных национальностей. Молодой писатель интересовался демократическими идеями, в некоторых повестях он с сочувствием изображает людей обездоленных и бесправных, в ролях авантюристов и преступников рисует местных помещиков, а в роли положительного героя выводит вышедшего из крестьян интеллигента. Хотя Вильде еще в восьмидесятых годах объявил себя сторонником реализма, реалистический анализ действительности и психологическое развитие героев тогда удавались ему редко.

Следуя традициям немецких семейных и приключенческих романов, Вильде к тридцати годам написал двадцать одну книгу и стал весьма популярным писателем. Таков первый период творчества Эдуарда Вильде (1882–1895).

Новый подъем в творческом развитии писателя был подготовлен расширением его интеллектуального кругозора и постепенным принятием передового мировоззрения.

Полтора года (1890–1892) Вильде провел в Берлине. В этом крупном центре культуры он интересовался новыми течениями в театре и литературе – в ту пору Ибсен и в особенности Г. Гауптман волновали умы. Э. Золя, прежде всего своим романом «Углекопы», наметил новые пути в литературе. У Вильде пробуждается интерес к политической жизни, к рабочему движению, он слушает в парламенте выступления социалиста Бебеля. Впоследствии Вильде писал, что вернулся из Берлина либералом, но уже сомневающимся либералом. Поступив, по возвращении в Тарту, в редакцию газеты «Постимеэс», он ищет ответов на волновавшие его вопросы. В Тарту существовал марксистский кружок латышских студентов, связанный с группой молодых эстонских интеллигентов, которые искали возможности выступать в печати и на собраниях. Их интересовало марксистское учение, дарвинизм и новые течения в скандинавской, немецкой, русской и французской литературе. Золя, Гауптман, Ибсен, Бьернсон, Л. Толстой, а позднее и Горький были властителями дум этого круга людей. Ко всему этому приобщился и Вильде. 1895–1896 годы были для Вильде временем упорной работы; он писал одному другу юности, что история, политическая экономия, социология приобрели для него совершенно иной облик, что он стал по-настоящему мыслящим человеком.

На протяжении первых трех месяцев 1896 года Вильде печатал в газете свой новый роман «В суровый край». Как и остальные «газетные» романы Вильде, он создавался урывками, по частям для каждого готовившегося в набор номера. Скоро роман вышел отдельной книгой, и в последующих изданиях он не подвергался сколько-нибудь существенной правке. Роман был принят в критике по-разному, встретив больше отрицательных отзывов, чем признаний. Спустя тринадцать лет молодой Фридеберт Туглас, представитель прогрессивной критики, первый дал роману высокую оценку, отметив его основополагающую роль в развитии эстонской литературы. По его словам, это была «одна из тех немногих эстонских книг, которые покоряют читателя своим идущим из глубины души сочувствием; встающая перед читателем картина гнетущей жизни заставляет его содрогаться…»

Новой характерной чертой в этом произведении было то, что главным действующим лицом стал сельский батрак. Самое большое, на что решалась эстонская литература до этого, – изображение любовной историй между молодым хозяином и батрачкой и признание равенства людей независимо от их имущественного положения. Батрак Яан близок и понятен Вильде, писатель сочувствует ему. Место действия – хибарка Яана – как бы обобщает нищету обездоленных масс. Значителен образ Анни – благодаря тому, что она избирает борющегося с нищетой Яана, порывая с зажиточным, религиозным и лицемерным отцом. Автор – явный противник богатых хуторян и тех «трезвых» голов, которые утверждают, будто все бедняки и неимущие – это растяпы и лентяи. Анни, готовая самоотверженно делить все невзгоды и лишения своего жениха, чем-то напоминает Соню из «Преступления и наказания» Достоевского, однако вся история остается в рамках скромной сельской трагедии. Символичен конец романа: Яана и Анни ссылают в Сибирь; поезд трогается со станции под раскаты грозы. «Это бунт, грозящий уничтожить небо и землю, грозящий смести, разрушить, превратить в щепки все то, что доселе стояло прочно и несокрушимо».

Роман «В суровый край» знаменует собой начало нового периода (1896–1911) в творчестве Вильде, когда он как художник вступил в пору зрелости. Первый эстонский общественно-критический роман черпает свое содержание в осознании нищеты деревенских рабочих. Этап борьбы деревенского пролетариата был еще впереди. Через страстное сочувствие обездоленному народу Вильде пришел к предсказанию, что устои несправедливого общества будут разрушены, – правда, только в заключительной, символической, картине романа.

Роман Вильде стал примером для других писателей, которые начинают вскрывать «язвы общества» – особенно в деревенской жизни. Критический реализм становится господствующим в творчестве Вильде, хотя писатель порою и возвращается к манере своих ранних семейных романов и развлекательных повестей.

В последующие годы Вильде создал ряд романов, неравноценных по мастерству. «Железные руки» (1898) – первый роман об эстонском промышленном пролетариате. Рабочие еще не показаны в борьбе с капиталистическим Молохом, они пассивно страдают от гнета и нищеты; их образы вызывают у читателя скорее сочувствие, чем протест против социальной несправедливости. Отдельные романы и повести об интеллигенции («Против жала язвящего», 1898; «На заре», 1903) ставили актуальную тогда проблему эмансипации женщин. Работая в редакции радикальной газеты «Театая», Вильде возвращается к крестьянской теме, он создает исторические романы, которые поднимали на фоне истории насущные вопросы настоящего. Так возникли произведения о крестьянских волнениях 1858 года – «Война в Махтре» (1902) и «Ходоки из Ания» (1903). Крестьянское религиозное движение, вызванное протестом против всесилия помещиков, массовое переселение в Крым было темой третьего романа – «Пророк Мальтсвет» (1908). Не будучи сначала задуманы автором как единое произведение, позднее они составили историческую трилогию, эпопею крестьянского движения XIX столетия в Эстонии.

Вильде явился первым исследователем крестьянских волнений и впервые воплотил их в художественной форме. Обнародование этого материала содержало непосредственный призыв к уничтожению феодальных пережитков. Романы, особенно «Война в Махтре», сыграли огромную подготовительную роль в революционном движении 1905 года.

В конце 1905 года, спасаясь от карательных отрядов, Вильде бежал в Финляндию. Там он пытался издавать распространяемый на родине сатирический журнал «Позорный столб» (вышло четыре номера) и в своих рассказах клеймил политический террор. Вскоре Вильде вынужден был перебраться в Германию, затем переехал на короткое время в Америку. Большую часть эмиграции, до 1917 года, писатель провел в Копенгагене.

Вильде неоднократно высказывал мысль, что произведения крупных писателей всегда направлены против угнетения, а сами они принадлежат к лагерю, знаменем которого является освобождение человечества. Хотя Вильде и показывал читателю восходящую линию общественного развития, он редко изображал героев из рабочего класса. Повесть из жизни датских рабочих «Искупление» (1909) не вполне удалась: изображая человеческие судьбы, Вильде попал под влияние натурализма, распространенного в те годы в литературе разных стран.

После 1905 года эстонская литературная жизнь значительно оживилась. Появились новые таланты – новеллисты А. Таммсааре и Фр. Туглас, романист Майт Метсанурк. Эдуард Вильде по-прежнему занимал среди них ведущее место. Наступил последний период его творческого пути (1912–1933).

Перед первой мировой войной талант Вильде наиболее ярко проявился в рассказах. Из писателей, оказавших благотворное влияние на его развитие, он в числе первых называет Доде, Мопассана и Тургенева. Еще в сатирических рассказах об Америке писатель давал меткие характеристики миру бизнеса и его представителям. В последующих новеллах мы восхищаемся мастерством, с которым Вильде изображает судьбы людей, его знанием человека. Нового этапа в мастерстве типизации Вильде достиг в своих повестях («Повести», 1912). Среди его многочисленных героев мы встречаем людей многих национальностей, стоящих на разных ступенях общества. Эстонского молодого крестьянина, участника революции, чудом спасшегося во время расстрела, тайком переправляют в больницу, где его предает полиции врач, которому юноша доверился. Уволенный на старости лет бывший мызный надсмотрщик до самой смерти верит, что без него господа не обойдутся, и умирает в бесплодных поисках работы. Французский коммивояжер решает убить соблазнителя своей жены, но почтительно приветствует его, узнав в нем сына своего хозяина. Немецкая девочка, потерявшая на приисках в Америке отца-рабочего, возвращается пароходом на родину, ее преследуют воспоминания о красной полосе от шахты до барака, пропитанной кровью погибших.

Как бы продолжением этих новелл являются редкие произведения последнего десятилетия жизни писателя. Например, рассказ о бывшем помещике, который уверен, что «правильное развитие истории» – это возврат к прошлому; он теряет душевное равновесие, когда крестьянин сватается к его дочери. Нас потрясает героиня последней новеллы Вильде – еврейская девушка, преисполненная благодарности к мужчине, освободившему ее из гетто. Эти короткие новеллы представляют собой глубокие психологические разрезы, дают впечатляющие картины общественных взаимоотношений.

К периоду эмиграции относится и увлечение Вильде драматургией. По художественному уровню его пьесы «Неуловимое чудо» (1912) и «Домовой» (1913) столь же значительны в эстонской литературе, как и пьесы Аугуста Китцберга тех же лет, но Вильде острее почувствовал и уловил новый этап развития общества. «Неуловимое чудо» – это драма художника, но ее значение гораздо шире: пьеса воспевает человеческое достоинство (человек дороже искусства!). Устами своих персонажей Вильде утверждает, что искусство расцветет в полную силу лишь при социализме. Следующее сценическое произведение, «Домовой», благодаря жизненному конфликту между талантом и карьеризмом и яркой драматической форме не сходит со сцены по сей день.

Вершиной творчества Эдуарда Вильде в жанре романа был «Молочник из Мяэкюлы» (1916). Роман является как бы эпилогом исторической трилогии, хотя и без широкого охвата событий, без трагических перипетий борьбы. Если в исторической трилогии изображалось крестьянское движение пятидесятых – шестидесятых годов прошлого столетия, действие этого романа происходит на тридцать лет позже.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю