Текст книги "В суровый край"
Автор книги: Эдуард Вильде
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
VI
Несколько дней Яан не решался выйти на улицу. Ему было стыдно. Он боялся людей. Ему стыдно было смотреть им в глаза, страшно выслушивать их расспросы. «К тебе приходили с обыском! Тебя считают вором!» – сверлила мозг неотвязная мысль, болью отдаваясь в сердце.
Однако, не дожидаясь, когда Яан выйдет из дому, люди сами явились к нему с расспросами. Первым пришел сосед, бобыль Йоосеп из Кийзы.
– У тебя был обыск? Ну и как?
– Что – как?
– Нашли что-нибудь?
Яан побледнел. Нахмурив брови, он посмотрел на соседа:
– Как ты сказал?
– Записали что-нибудь плохое в протоколе? – поправился Йоосеп.
– Нет.
– Успел… концы в воду спрятать?
Яан отвернулся. Он хотел скрыть слезы, которые от стыда и гнева выступили у него на глазах. Ему казалось, будто слезы, стекающие по щекам, обжигают кожу – такие они были горячие и горькие.
– Разве ты когда-нибудь замечал, что я занимаюсь воровством? – спросил он.
– Воровством? Кто же о воровстве говорит! – воскликнул Йоосеп. – Но случается, что у бедняка в доме бывают вещи, которых другим лучше не видеть… Кто же тут говорит о виновных!
– У меня ничего не нашли, запомни это! – крикнул Яан в лицо соседу, так что тот в испуге отступил. – У меня в лачуге и пылинки чужой нет. Это, может, твой дом полон краденого! У меня чужого нет – понял?
И он вышел, оставив Йоосепа в хибарке.
Часа два спустя явился еще один любопытный. Это была женщина с другого конца деревни. Она тоже спросила, как обошлось дело, и, казалось, была сильно удивлена, узнав, что ничего подозрительного не обнаружено. В каждой морщинке ее лица сквозило недоверие. Однако любопытная бабенка и сама принесла кучу новостей. В Йоости и Мядасоо будто бы нашли краденое добро – мясо, одежду, холст и прочие вещи. Бобыль из Йоости оказался вором, а старик Михкель – укрывателем краденого. Составили протокол, обоих арестовали. Семьи остались без кормильцев. «Тяжелые времена», – будто бы сказал, утирая слезы, старый Михкель, когда его уводили. Жена и ребятишки с воем бежали за ним по дороге… Женщина описывала события сочными красками.
«Бедный Михкель!» – подумал Яан, и ему вспомнилась церковь и сорок копеек, которые у старика украли, – он так горько их оплакивал… Видно, захотел поскорее и с лихвой покрыть убыток! Но еще больше удивило Яана то, что он услышал о бобыле из Йоости. Хиндрек из Йоости – вор и взломщик! Этот пожилой, смирный мужик, в честности которого никто раньше не сомневался! Как он мог дойти до этого! Наверно, попал в дурную компанию. Или с пьяной головы… Может быть, выяснится, что он не виноват, – бывает и так. Яану трудно было поверить, что Хиндрек – вор. Поди знай, действительно ли за бабьей болтовней скрывается что-нибудь серьезное.
Соседка принесла еще и другие новости. На хуторе Виргу вчера вечером произошла крупная ссора между отцом и младшей дочерью. Неизвестно, из-за чего. Андрес увел дочь в пустую комнату, долго ее там тихонько отчитывал, слышно было даже, что молился богу. А потом вдруг начал страшно кричать. Ревел, как зверь. Дочь его, мол, бегает за вором, мошенником, прохвостом, погибшим человеком. Потом он стал бранить дочь непристойными словами. Тут, видно, Анни ему что-то ответила – раздались такие удары, что стены загудели…
Яан побледнел.
– А дальше что было?
– Чего ж тебе еще? – продолжала баба. – Андрес пригрозил, что посадит дочь на цепь, если она не возьмется за ум. Анни была спокойна, как будто ничего не случилось. Вышла из комнаты вся красная, щеки так и пылали, но не проронила ни слезинки. Только глаза у нее были как у помешанной. То на одного посмотрит, то на другого и будто ничего не соображает. Отец сказал ей еще: «В тебе, видно, бес сидит, но погоди, я его выгоню!» Это он к тому сказал, что дочь такая бесчувственная – даже не заплакала, не захотела смириться перед отцом и богом. Молиться вместе с отцом не стала, прощения не попросила, исправиться не пообещала.
Яан вскочил, надел куртку, шапку и вышел из дому. Ему казалось, что тяжесть, давящая грудь, задушит его. В висках стучало, и перед глазами все кружилось, словно возвратилась горячка, которая только недавно прошла.
Бесцельно брел он по дороге. Если бы кто-нибудь встретился и заговорил с ним, Яан, не ответив, прошел бы мимо.
Сколько времени он бродил, Яан и сам потом не помнил. Увидев перед собою дом, он долго присматривался к нему, прежде чем узнал местный трактир.
Яан остановился, раздумывая, войти или вернуться домой? Ему захотелось выпить чего-нибудь освежающего, а лучше всего – чего-нибудь такого, что затуманило бы мозг, хоть немного уняло бы жгучую боль в груди.
Из трактира доносились галдеж и раскаты смеха. Звуки эти вдруг послышались так явственно, как будто открыли дверь или окно. Яана охватило острое желание попасть в компанию веселых, беззаботных людей, кто бы они ни были – пьяницы, бродяги, лодыри, пусть даже преступники. Ему казалось, что только в обществе таких людей он найдет то, чего жаждет. Не ему их презирать и кичиться перед ними. Чем он не подходящий человек для такой компании? Если Яан и считает себя лучше их, то кто этому верит? Кто видит разницу между ним и Михкелем, Хиндреком или Мартом? Никто. Кто поверит тому, что он за всю свою жизнь не украл ни соломинки? Никто не верит – ни бобыли, ни хозяева. К нему явились с обыском, как ко всякому другому бедняку. Не нашлось никого, кто заступился бы за него и сказал: «Зачем вы позорите честного человека? Разве вы не знаете, что Яан не запятнал себя ни воровством, ни мошенничеством, что честность для него – сокровище, которого никто не может у него отнять, за которое он готов отдать жизнь?» Не нашлось такого человека… Правда, обыск не дал результатов, под суд его, Яана, отдать не смогли. Но кто не счел это просто счастливой случайностью? Он-де или успел «спрятать концы в воду», как сказал Йоосеп, или у него в ту минуту случайно не оказалось ничего чужого. Именно в ту минуту. Разница между ним и Михкелем, Хиндреком и сотней других подобных, значит, лишь в том, что те попались, а он нет – ему повезло, им нет…
– Эй, ты! Чего раздумываешь?.. Не знаешь разве… в этот дом обязан войти каждый крещеный?
Этот хриплый окрик раздался из дверей трактира. Там, прислонившись к косяку, стоял человек с опухшим лицом, в кожаной куртке на красной подкладке. Он засунул руки в карманы, выпятил живот и задрал кверху тупой нос. После каждого слова человек сопел и кряхтел.
Яан решился. В кармане у него лежал последний рубль, что остался от продажи коровы. Ну и что же? Двадцатью копейками больше или меньше – что это значит при такой нужде!
– Здорово, хозяин, – ответил он. – Я и так думал зайти. У тебя, видно, веселые гости.
– А когда их у меня не бывает? – ухмыльнулся трактирщик. – Сам знаешь – про трактир в Лехтсоо говорят, что здесь веселье ключом бьет.
Он вошел в дом вместе с Яаном.
В трактире было тесно, темно и грязно. В первой комнате у двух закоптелых тусклых окошек стоял длинный стол, за которым двое посетителей что-то жадно ели. Крики и смех доносились из соседней комнаты. Там, за уставленным бутылками маленьким столом, сидели трое. Двоих Яан узнал по голосу, и его сразу бросило в жар, сердце сжалось от недоброго предчувствия. Каарель Холостильщик и Юку Кривая Шея! Третьего Яан не знал.
Все трое обернулись к вошедшему и на миг утихли.
– Да ведь это барин из Вельяотсы! – закричал пьяный Юку. – Ишь ты – новый миссионер волости Лехтсоо!.. А ну, поди сюда, черт этакий! Я давно хотел с тобой посчитаться.
Яан понял, на что он намекает, и испугался. Пьяный парень, чего доброго, перейдет от слов к делу, еще затеет ссору. Яан с радостью ушел бы, но это могло показаться трусостью, бегством. К счастью, Холостильщик, который был, как видно, не очень-то пьян, отнесся к нему более дружелюбно.
– Не слушай его! – крикнул он Яану. – Кривая Шея только языком треплет. Подходи смело! Только смотри, будь веселым парнем и настоящим мужчиной, а то я сам с тебя шкуру спущу.
– Что же я должен делать? – спросил Яан, подходя к столу и протягивая Каарелю руку.
– А все, что полагается мужчине. Перво-наперво скажи разумное слово хозяину и затем действуй по нашему примеру. Ей-ей, я сделаю из тебя человека, угодного богу.
– Штоф водки, хозяин! – бросил Яан. Он тоже хотел хоть раз показать себя богачом.
– Гляди-ка! Начало неплохое, – похвалил Каарель. – Из тебя еще может толк выйти, если ты будешь почаще общаться с настоящими мужчинами.
Кривая Шея сразу же забыл о драке. Он вытаращил глаза от изумления и по примеру Каареля протянул Яану руку. Затем Яан поздоровался с незнакомцем, который все время внимательно и несколько свысока его разглядывал.
Судя по одежде и манере держаться, это был скорее горожанин, чем деревенский житель. Лицо полное, прыщавое, сложен крепко. Особенно бросались в глаза его огромные кулаки. Сшитое из городской материи поношенное черное пальто было подпоясано пестрым кушаком, как у мясника, на ногах у него были высокие болотные сапоги.
Когда Яан усаживался за стол, незнакомец вопросительно взглянул на Каареля. Тот подмигнул, пробурчав:
– Гм-гм, может пригодиться…
Так Яан и попал в веселую компанию. Стакан с водкой переходил из рук в руки и, к удивлению Юку Кривой Шеи, «миссионер из Вельяотсы» хлебал из него весьма решительно. А ведь то был самый что ни на есть «мужской» напиток! Юку высказал по этому поводу свое самое горячее одобрение.
– Видали тихоню! – воскликнул он. – Недели две назад его горло и сладкой водицы не пропускало, а теперь вон как дует горькую!
– Я исправился, – улыбнулся Яан.
– Правду говоришь?
– Сущую правду.
– Значит, в следующий раз, если кто попросится ночевать, – не выгонишь?
– Там видно будет.
– Черт побери, а в тот раз ты поступил просто бессовестно! – Юку размашисто ударил Яана по спине. – Даже не верится, что человек может быть так глуп. О черт, ну и плевался же я!
– Брось орать, Кривая Шея! – остановил его Каарель, покосившись на переднюю комнату, где закусывали двое. – Можно ведь и потише. О чем ты болтаешь, кто кого выгнал?
Юку, понизив голос, начал рассказывать. Яана вновь охватил приступ тоски. Он потчевал водкой горожанина и старался завести с ним разговор о чем-нибудь другом. К счастью, невнятное бормотанье Юку не слишком занимало Каареля; ему, по-видимому, все было уже известно. Указывая на Яана, Каарель заметил:
– Да разве заставишь робкого человека принять таких опасных постояльцев. В таком деле опыт нужен, да и охоту надо иметь. Авось когда-нибудь…
– А знаешь, – с усмешкой обратился к Яану Юку, – товарец-то мы все-таки удачно сбыли. Вот уже вторую неделю магарыч за мерина пропиваю.
Каарель Холостильщик зажал ему рот рукой, громко крякнул и стал наливать пиво. При этом он затянул громовым голосом «Ворону, птичку тихую…». Собутыльники стали хрипло подпевать ему, и трактир снова огласился гамом. Компания пила и веселилась. Каждый новый глоток повышал настроение, гнал прочь тревогу и грустные мысли.
Яан старался не отставать от других. Он хотел забыть все, что угнетало его, окунуться в веселье, каким бы оно ни было сомнительным. Он снова заказал водки, потом пива, пел, смеялся, горланил вместе со всеми и даже старался перещеголять других, что ему в конце концов и удалось. Собутыльники не узнавали его – таким они видели Яана впервые, и Каарель Холостильщик уже в который раз повторял, что из него еще «такой парень выйдет, что только держись!»
Чем больше Яан хмелел, тем болтливее становился. Он начал выкладывать собеседникам все, что особенно занимало его мысли. Он долго и подробно рассказывал об обыске в доме, сыпал проклятиями и ругался.
– Чего стоит честность, – воскликнул он, ударяя кулаком по столу, – если все считают, что ее вовсе нет! Да нужна ли вообще человеку честность? Для чего она?! Тем, у кого ее нет, гораздо лучше живется. Ни съесть ее, ни выпить, ни на себя надеть! А вот голоду с ней натерпишься! Только тогда будешь есть, пить и одеваться, когда на всю эту честность рукой махнешь! Правду я говорю?
Все подтвердили, что Яан говорит правду. Каарель громко расхохотался.
– Что за бес в тебя вселился?
– Знаете, я даже разыскивал вас, – признался Яан.
– Чего тебе от нас надо было? – спросил Юку.
– Хотелось хоть раз побыть с веселыми парнями. Я думал… Я думал стать вашим товарищем…
Каарель незаметно подмигнул горожанину. Его толстые губы скривились в многозначительную усмешку.
– Товарищем? – переспросил он. – Товарищи разные бывают. Не всякий годится нам в товарищи.
– Я-то гожусь! – крикнул Яан; язык его заплетался; дрожащей рукой он стал наполнять стаканы. – Выпьем, братцы, за нашу дружбу, ура-а!
– Хочешь вместе с нами какое-нибудь дельце обтяпать? – спросил Юку, недоверчиво усмехаясь.
Каарель бросил ему предостерегающий взгляд.
– Дружба – вещь хорошая, – медленно сказал Каарель, – но, по правде говоря, ты… ты, по-моему, еще молокосос; не знаю – можно ли тебе доверять…
– А попробуйте! – воскликнул Яан.
– Но как?
– А мне все равно. Ничего я не боюсь!
– Приходи-ка сюда в четверг вечером, – пробурчал Каарель. – Мы тут же соберемся.
– Приду, – не задумываясь, ответил Яан. – И что тогда?
– Тогда? Тогда и увидим… Решим.
– Что решим?
– Ну… насчет заработка.
Яан посмотрел на всех по очереди и опустил глаза. Кровь горячей волной пробежала по жилам и ударила в голову. Сердце громко забилось.
– Придешь? – спросил Каарель.
– Не знаю, может, некогда будет.
Все расхохотались.
– Вот она, твоя дружба! – Каарель сокрушенно покачал головой. – Навязывается парень в товарищи, а как до дела доходит – сразу в кусты, точно заяц: «Может, некогда будет».
– Так разве это мое последнее слово? – ответил Яан, одним духом осушая стакан пива. – Не сомневайтесь, приду.
– Руку!
– Вот!
Когда Яан встал из-за стола, чтобы покинуть веселую компанию, на дворе уже смеркалось. Он, может быть, и не собрался бы уходить, если бы не смутная догадка, что деньги кончились. И действительно, расплатившись с трактирщиком, он получил сдачи всего какие-нибудь две копейки.
В голове у него шумело, настроение было веселое, и он не жалел этого последнего рубля, выброшенного на ветер. Однако на сердце было как-то тревожно – нельзя являться к матери без денег. Яан поманил к себе пальцем Каареля, отошел с ним в угол и зашептал на ухо:
– Не сердись, брат… не одолжишь ли мне рубль на несколько дней?
– Почему не одолжить, – быстро ответил Каарель и тут же принялся искать деньги; из одного кармана он извлек трехрублевку. – Возьми три, у нас этого мусора хватает.
На прощанье Яан пожал всем руки. Приятели пытались было задержать его, но Яан в каком-то бессознательном страхе за себя выбрал удобную минуту и выскользнул за дверь. Походка у него была нетвердая, он сам это чувствовал, в голове шумело, в висках стучала кровь. На дворе было темно. Яан шел, спотыкаясь, и раз-другой свалился в сугроб, лицом прямо в снег. Ругаясь, он поднимался и шел дальше. А на душе было весело. Яан прищелкивал языком, аукал и затягивал песни.
VII
Идя домой, Яан выбрал не самый короткий путь: брел он в темноте уже несколько часов, а вельяотской лачуги все еще не было видно. Он очутился на какой-то незнакомой тропинке. То и дело попадались встречные – все они направлялись к стоявшему неподалеку хутору, на котором ярко горели окна.
– Что тут за гулянье нынче? – спросил Яан двух проходивших мимо девушек.
– Гулянье? – отозвались они. – Нынче в Тыну-Юри не гулянье, а духовная беседа.
«Духовная беседа?» – подумал Яан, и ему вдруг очень захотелось очутиться среди людей, которые лучше и чище его новых приятелей. Им овладел какой-то странный припадок благочестия, смешанного с раскаянием. Совсем забыв о том, что он пьян, Яан, не долго думая, решил тоже послушать духовную беседу. Изо всех сил стараясь держаться прямо, он направился к Тыну-Юри, словно только туда и шел.
Просторная изба была набита до отказа. Яан забрался в дальний угол и притулился на краешке скамьи. В простенке между окнами помещался стол, на нем стояли лампа и две зажженные свечи для чтецов. К столу были приставлены три стула, и против каждого из них лежали Библия и молитвенник.
Вот из соседней комнаты один за другим вышли чтецы.
Сытое, румяное лицо шедшего впереди Андреса выражало глубокую торжественность. Следом за ним выступали два других чтеца. Первый был еще довольно молодой человек, одетый на господский манер, в манишке и белом воротничке, второй – обыкновенный седобородый деревенский старичок. Виргуский хозяин сел посередине, двое других – по бокам. Увидев Андреса, Яан стиснул зубы, ощутив невыразимую тяжесть в душе. Он, пожалуй, ушел бы отсюда, если бы его не окружала плотная стена людей. И другие чтецы тоже были знакомы Яану. Худощавый молодой человек в белой манишке, который держался весьма самоуверенно, свысока оглядывая собравшихся, был портной Кульднокк из волости Наариквере. Пройдя школу у Андреса, он теперь самостоятельно или вместе со своим наставником как его последователь и помощник проводил духовные беседы. Седой старик, хуторянин из волости Лехтсоо, отличался благочестием, но оратор был неважный. Обычно он только вздыхал и утирал слезы. Все трое уселись за стол перед раскрытыми Библиями и молитвенниками, благочестиво сложив руки и опустив глаза.
Беседа началась с пения духовной песни, слова которой громко и нараспев произносил главный чтец – Андрес. Когда пение окончилось, он сказал: «Помолимся!» – и все присутствующие, сложив руки, опустились на колени – Андрес и его помощник у стола, остальные между скамьями. Андрес торжественно прочел молитву, смысл которой почти не дошел до Яана, так как он был совсем пьян. Потом началось толкование Библии, которым чтецы занимались поочередно. Кончал один, начинал другой. Каждый разъяснял свой отрывок. Первый читал одно место, второй другое, и каждый толковал и дополнял прочитанное своими собственными суждениями.
Разумеется, искуснее всех делал это Андрес. Слова так и лились из его уст. Всегда ли они попадали в цель, – об этом можно было спорить, зато – и это самое главное – говорил он плавно, без запинки, а голосом обладал таким пронзительным, что его слышно было в самом отдаленном углу. Портной Кульднокк старался во всем походить на своего учителя. Он говорил таким же голосом, так же произносил слова, силился придать своему лицу то же выражение и в большинстве случаев повторял то, что сейчас или когда-нибудь раньше слышал от Андреса. Но талантом и пылом проповедника он не обладал, и если кто забывал на минуту, что присутствует на духовной беседе, то мог весело посмеяться над портным. Третий чтец, пожилой крестьянин, как уже упоминалось, был неважным оратором. Он обычно разъяснял всегда те же два-три отрывка, которые от бесчисленных повторений настолько врезались у всех в память, что завсегдатаи духовных бесед знали его толкования назубок. Читая слово божье, Тыник сам умилялся больше всех – слезы так и текли ручьями по его щекам.
Яан почти ничего не слышал. «Грешника» одолевал глубокий сон. Яан старался не закрывать глаз, но свинцовые веки поднимались лишь на минуту, а смыкались на десять. От него несло водкой, и иные благочестивые женщины, знавшие Яана, смотрели на него с негодованием, – как это случилось, что пьяный пришел на духовную беседу! Среди женщин Яан увидел и среднюю дочь Андреса. Эта важная, толстая девица с явной гадливостью поглядывала на парня и нарочито громко выражала свое мнение о нем.
После толкования Библии снова последовало пение, затем началась проповедь, которую читал тот же Андрес. Это было важнейшей частью духовной беседы. В длинной проповеди Андрес излил из сердца своего все, что в нем накопил, чтобы пробудить души ближних, покарать их или помочь им искупить свои грехи. Он их уговаривал и проклинал. Он был душой и телом предан своей миссии. Все проникновеннее, все значительнее становились его слова, все громче и резче звучал его голос, все жарче разгорался его пастырский пыл.
Он замаливал грехи всего мира. Он молил бога спасти человечество от вечной гибели. Праведникам он сулил рай, грешников стращал адом – этих нечестивцев клеймил особенно охотно. Судя по тем подробностям, какие он перечислял, Андрес доподлинно знал, что такое ад. Слова его были проникнуты такой силой и красочностью, что слушателей мороз подирал по коже.
С такой же яркостью, с какой он изображал адское пламя и смолу, вой и скрежет зубовный, Андрес описывал и день Страшного суда. Он рисовал такие жуткие картины, что у слабых духом волосы вставали дыбом, а иные женщины, не выдержав, принимались выть и стенать. Одни впадали в истерику, другие сидели как на иголках, третьим чудился запах серы. В том, что Страшный суд близок, что он уже у самого порога, ни у кого из слушавших Андреса не оставалось ни малейшего сомнения, за исключением разве совершенно уж погибших и жалких созданий, по уши погрязших в грехах. Проповедник перечислил множество признаков приближения Страшного суда, – например, участившиеся кражи, пьянство, богоотступничество и неповиновение властям.
– Дорогие братья и сестры во Христе! – воскликнул он, молитвенно вознося сложенные руки на уровень носа. – И здесь, в этой маленькой комнате, есть грешники, безумный взор которых указывает на то, что в них вселился сам сатана. Да, есть и среди нас слуги диавола, настолько погрязшие в грехах, что, глядя на них, давно уже облизываются черти, охраняющие в аду кипящие котлы. Тяжко будет пробуждение этих людей в день Страшного суда, невыразимы будут их мучения! Разве далек Судный день, если честные люди, которым отец небесный послал земные блага, не могут спокойно спать по ночам, боясь, что апостолы мрака украдут эти блага для удовлетворения своих плотских страстей? Разве далек конец мира, если и среди нас есть такие падшие создания, которые, упившись адским зельем, приходят слушать слово Спасителя и тем самым предают его, насмехаются над ним…
Говоря это, оратор многозначительно посматривал в тот угол, где громко храпел Яан. Кто-то толкнул его в бок, и он, проснувшись, услышал последние слова Андреса, заметил его взгляд. Яан вздрогнул и весь сжался. Как только окончилась проповедь, он стал быстро пробираться к двери, только бы поскорее уйти отсюда.
В темном небе ярко горели звезды. Они сияли так радостно и безмятежно, словно не подозревали, что конец мира и их страшная гибель так близки.
Весело и спокойно светили они и Яану, этому неисправимому грешнику, пьянице, который кутил в компании с ворами и мошенниками, а после этого возымел еще наглость прийти на духовную беседу.
В голове у Яана шумело, на сердце было тяжело. Мысли и чувства были неясны и расплывчаты, но в душе все громче и явственнее звучало раскаяние. Яан стыдился того, что случилось сегодня. Он старался отвлечься; идя лесом, затягивал песню, смеялся, подбадривал и утешал себя, уверяя что он самый веселый, самый счастливый человек в мире. Проповедь старого Андреса он называл болтовней. Каареля Холостильщика величал хорошим парнем. Насвистывая какую-то песенку, он наконец приплелся домой.
В лачуге все еще горел свет. Мать, озабоченная и встревоженная, лежала с открытыми глазами в постели, поджидая сына. Кай не могла понять, куда это Яан запропастился. Его внезапный уход, его непонятное поведение в последние дни – все это сильно беспокоило мать.
Кай удивленно уставилась на сына, когда он, пошатываясь, с блуждающим взглядом вошел в избу. Таким она никогда еще его не видела. Она всплеснула руками и присела на постель.
– Добрый вечер, старушка, – с напускной веселостью пробурчал Яан. – Небось поджидала сыночка? Запоздал я малость. Ходил искать работы и нашел-таки. Кто ищет, тот всегда найдет. Надо было выпить по этому случаю – вот и затянулось…
– Ты нашел работу? – спросила мать. – Где же?
– Тут и там, на земле и на море, в лесу и в пустыне, – ответил Яан и весело рассмеялся без всякой причины.
– Какую работу? Да говори же толком!
– Стану я тебе еще рассказывать – что да как… Работа всякая бывает. Гляди-ка, вот и задаток получил – три рубля, вот они!
Ухмыляясь, он вытащил из кармана скомканную бумажку и протянул ее матери.
– Откуда ты взял эти деньги?
– Я же сказал… Чего ты ко мне пристала? Завтра поговорим. Укройся да спи.
Посвистывая и шатаясь, Яан стал стаскивать с себя куртку, наткнулся на печь и опустился на стоявшую около нее лавку. Видно, часы, проведенные в жаркой избе на духовной беседе, не только не прояснили головы Яана, напротив, еще больше затуманили ее.
Мать поднялась с постели, стащила с него сапоги, сняла жилетку и стала уговаривать лечь. Яан лепетал ласковые слова, гладил ее по голове, по морщинистому лбу и вдруг заплакал. Несколько раз поцеловав дрожащую руку матери, он, всхлипывая, уткнулся лицом ей в кофту.
Кай старалась его успокоить и утешить. Она ничего не спрашивала, заботливо довела Яана до кровати, на которую он тяжело повалился. Яан все еще силился говорить и между прочим похвастался, что был в Тыну-Юри на духовной беседе и молился о ней. Вскоре он захрапел.
Едва Кай собралась лечь спать, как услышала тихий стук в дверь. Кто бы это мог быть так поздно? Она пошла открывать. В комнату вошла Анни, укутанная в большой шерстяной платок.
– Яан дома? – спросила она, стараясь подавить волнение.
– Дома, – ответила мать. – Спит уже.
– Вот хорошо! – прошептала девушка, глубоко вздохнув и бросив взгляд на койку Яана. – Я так беспокоилась за него.
– Ты?.. Разве ты знала?
– Мне сказали… Он был в Тыну-Юри на беседе…
– И ты так поздно пришла сюда?
– Я бы еще позднее пришла, если бы нужно было… – Анни что-то прятала под платком. Подойдя к кровати Яана и убедившись, что он спит, она вытащила сверток.
– Здесь немного бобов и кусочек мяса, – шепнула она, передавая сверток матери. – Я давно уже собиралась принести, да все некогда было… Ты только Яану не говори… Скажи, что заняла…
– Ах ты, добрая моя, – проговорила мать и погладила девушку по щеке. – Что тебе о Яане сказали? Кто его видел?
– Отец и Мари, – ответила Анни; в ее глазах, смотревших на спящего Яана, отражалась печаль. – Скажи, мать, куда он еще ходил сегодня? Ведь его долго не было дома?
Кай пробормотала что-то невнятное, словно извиняясь за сына. Анни пододвинула скамейку к кровати Яана и села. Она долго-долго смотрела на спящего. Глубокая печаль, какая отражается разве только в глазах матери, омрачала лицо девушки. Она не проронила ни слова.
Спящий вдруг забормотал во сне. Он называл имена Каареля Холостильщика и Юку Кривой Шеи, хрипло смеялся, прищелкивал языком; потом вдруг затрясся от рыданий. Анни взяла его горячую руку, отвела у него со лба спутанные пряди волос. Мать, полураздетая, тоже стояла у кровати.
– Он тратил сегодня деньги? – шепотом спросила Анни.
– Он взял с собой рубль, а принес три.
– Откуда он взял их?
– Не знаю, сказал, что работу нашел.
– Где?
– Я так и не поняла.
Анни задумалась.
– Мама, – сказала она, – попроси Яана, чтобы он больше не ходил в трактир. Попроси его… Скажи, что я сильно беспокоюсь.
Кай погладила Анни по русой головке.
– Ладно, скажу. Я и сама беспокоюсь. Господи, господи, наставь его на путь истинный.
Они грустно глядели на Яана, как на больного. Наконец Анни встала.
– Спокойной ночи, мама, мне пора. Лучше всего – не говори ему, что я приходила. А то ему стыдно будет, И попроси его быть благоразумным. Скажи ему, чтобы не водился с Каарелем и долговязым Юку, – эти мошенники не друзья ему. Эх, если бы он только взялся за ум!
Легко и незаметно, как тень, девушка выскользнула из лачуги. Мать заперла дверь на засов, потушила свет и легла.
Глубокий ночной покой объял лачугу, скрыв под своим темным, мягким крылом тревогу, страх и душевные муки. В небе горели звезды. Дружески и благосклонно глядели они и на черную курную хибарку Вельяотса, и на хутор Виргу, с его гладкой тесовой крышей и белой трубой.