Текст книги "В плену у мертвецов"

Автор книги: Эдуард Лимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Я? Ну, мне моя отсидка только прибавит звёзд на погонах, а если ещё умру в тюрьме, обеспечит бессмертие и культ. Я уже культовая фигура, статус мой теперь недосягаем. Ничего принципиально иного, чем доселе, со мной не случилось. Достойная последняя треть жизни наступила. А вот двое ребят сложились и выбрали судьбы. Обе судьбы, впрочем, грустные.

Моя планка для искусства, даже популярного, стоит выше, и отнести меня к числу злопыхателей и отрицателей всего и всех не удастся. Мне нравится песня: «Гагарин, как я Вас любила, ой!» Мне нравится вещь группы «Тату» – «Нас не догонят». Это оригинально. Первый альбом Мумий Тролля хорош – «В подворотне нас ждёт маньяк, хочет нас посадить на крючок», «Владивосток две тыщи». Кстати, после меня Мумий Тролль гулял с девочкой-дощечкой Наташей, так что у нас была общая девочка. Привет, Илья Лагутенко, тюремный, крепкий привет, пестуй свой талант. Совсем с недавних пор мне стал нравиться Цой, раньше я долгое время считал его подражателем Джима Моррисона. Теперь вижу самоценность Цоя. Перед тем как я сел в тюрьму мне нравилась вещь из «Брата – 2» – «Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждёт»/ «Чужие города, холодная война». В тюрьме эта вещь для меня стала крепче, пропиталась рассолом. В полковнике я вижу себя. Несколько раз она звучала из тюремного репродуктора.

А звёздам попсы следует запретить разговаривать, давать интервью, чтобы своими веничками и баночками они не срали вокруг. Вообще же своё мнение о музыкальных шумах я подробно выразил ещё в 1988 году, в книге «Дисциплинарный санаторий». Обилие музыки отвлекает человека от мышления. От размышлений над собой, над состоянием мира, над обществом. Пассивно предаваясь музыке её потребитель отказывается от личных попыток осмыслить мир вокруг себя и выразить это осмысление в акте искусства или в действии. Музыкальные шумы способствуют духовному параличу тех, кто их потребляет. Зачем понимать себя и мир, когда можно запустить «Восемнадцать мне уже». Но это лёгкий путь, ведущий к существованию овоща, торчащего на грядке. В конце концов музыкальных шумов как раздражителей становится недостаточно, и овощ начинает поливать себя водкой или пускает по вене раздражитель. К 35-40 годам овощ готов на свалку. Если его не зарежет или не убьёт утюгом собутыльник (или приятель-наркоман), он шелудиво сдохнет в голой квартире, где распроданы даже простыни.

Песен и песенок в мире созданы миллионы. Подавляющее большинство – это накипь шумов, пена дерьма, щепок и грязи на некогда девственной мелодии мира. Я сожалею, что звук научились запечатлевать и записывать. Человек неуклонно глупеет ещё и потому, что изначально не всякий подросток может выкарабкаться из тисков примитивных эмоциональных настроений, диктуемых попсой. Подросток привыкает быть иждивенцем чужих эмоций. Это всё не так невинно, как кажется. Это добровольное оболванивание себя самого. Капитуляция перед жизнью.

СУШЁНЫЕ ОСЛИНЫЕ МОЗГИ

В те дни, когда в «МП» нет вкладки «Музыкальная правда», в неё вкладывают «Столичный криминал» или «Наш округ» или « Квартирный ряд» или «Московскую перспективу». «Округ», «Ряд» и «Перспектива» суть один и тот же продукт, но поданный под разными этикетками. Четыре полосы «Московской перспективы» повествуют о строительстве, реконструкции и развитии Москвы. Они заполнены текстами советской кондовой добротности и снабжены фотографиями солидных дядьков – строительных московских боссов – и фотографиями их проектов или уже отстроенных зданий. «Квартирный ряд» – даёт почти то же, но с уклоном в покупку и строительство квартир. Перлы строительного стиля просты и суровы. Как сами застройщики. «Южное Бутово считается сегодня самым крупным районом массовой жилой застройки в столице, – повествует Гомер из „Московской правды“. – Понятно и проблем здесь немало. В нынешнем году дела идут лучше, чем в прошлом. Один только пример: во втором квартале введено около 170 тысяч квадратных метров общей жилой площади – рекорд по показателю за три месяца». «Вне зависимости от формы собственности вся Москва, в определённом масштабе, сейчас разделена функционально, строительно и ландшафтно». «Сейчас в Марьинском парке введено в эксплуатацию более 2,5 миллионов квадратных метров жилья. В этом году к ним прибавится не менее 35 тысяч. Растёт ввысь и вширь, хорошеет район». Это стиль 1966 года, я его отлично помню по моей юности.

Такие поэмы для чиновников и бетонщиков распространяет «МП» тиражом около 300 тысяч экземпляров ежедневно. Портретов строительных Красных Шапочек изобильно много, от трёх до пяти на полосу. С телефонными трубками у щеки, с лицами Фантомасов, натянувших чулок на физиономию. Ясно, что московское правительство пропагандирует себя таким железобетонным способом. Впрочем, часть пропагандистских усилий не достигает цели. Мы в тюрьме из этих четырёхполосных вкладок, как правило, свёртываем кульки для мусора. Ежедневно. Солидная часть тиража «МП» ведь, как я уже заявлял, идёт в московские тюрьмы. Нам же здесь ни «Квартирный ряд», ни «Перспектива» не нужны, у нас квартиры казённые. Да и на воле вся эта бла-бла-бла о немеряных квадратных метрах выглядит идиотически. Это при советской власти метры раздавали гражданам в порядке очерёдности. Сейчас квадратные метры стоят от 700 долларов и свыше двух и трёх, бывает, тысяч за метр. Поэтому советские похвальбы морями квадратных метров в послесоветское время выглядят как похвальба длиной бесполезного отростка аппендицита. Похвальба такими достижениями – всего лишь привычка советских времён. В советские времена имело смысл гордиться количеством сооружённых квадратных метров, ведь более или менее равномерно советские квадратные метры распределялись среди всего общества. Сегодня они достаются исключительно тем, кто имеет нетрудовые доходы. Они достаются не всем, а самым ловким, пронырливым, обманщикам, по сути, всех остальных. Строительные же подрядчики сооружают метры себе во благо: они же их затем продают. Суть же этой херни сводится вот к чему: администрация скупо считает бабки и за доллар тебя удавит, а психологически они всё ещё видят себя в зеркале общественно-важными идеалистами Стахановыми. Типичный пример оглупления. Окститесь, вы уже давно не героические советские строители!

За вкладки «Московская перспектива», «Квартирный ряд», «Наш округ» – правительство Москвы выдаёт «Московской правде» жирные дотации в миллионы рублей в год. А газеты идут на тюремную свалку. И только я, безумный зэк, интересуясь феноменом обыдления и оглупления общества, вот спас их от забвения.

Вкладки «Наш округ» (по очереди нашими бывают и Северный и Южный и Центральный округа и Зеленоград) больны той же болезнью, что и «Перспектива» и «Ряд». Их авторы ошибочно принимают РФ Путина за СССР. А сегодняшнее сборище абсолютно враждебных друг другу индивидуумов – за то дисциплинированное общество, где официальным лозунгом был: «Человек человеку друг, товарищ и брат!» Сегодня же нашему обществу подходит лозунг: «Человек человеку цель, добыча и враг!» Герои сериалов, повествующих о жизни округов Москвы – отставные офицеры, забаррикадировавшие свой подъезд от посторонних (один соорудил форменное КПП). Или отважные старушки, – стукачихи с блокнотиками, круглые сутки дежурящие у окна и записывающие номера автомобилей и приметы посетивших дом чужаков. Анти-герои – какие-нибудь кавказцы, вторгшиеся на территорию со своими шашлыками, арбузами или биллиардом. То есть есть мощный позыв к возвращению советского типа обывателя, есть прославление такого типа. Одновременно ясно – что общество вокруг таких советских ретро-героев совершенно другое – бизнесмены, мошенники, богатеи – толстые морды, – и отставные военные и вохровцы, устроившие из подъезда блиндаж, в нём – случайные чудаки. Статья «Режим есть режим» объясняет как, гражданам зарегистрироваться в округе и что их ждёт, если не зарегистрируются. Впечатление от «Наших округов» – сильное. И вывод следует однозначный – происходит частичная реставрация Совдепа, внедряются всё те же нравы доносительства на появление чужого, неординарного. Герои «Перспективы» и «Округа» – толстобрюхий строительный босс и начальник милиции. Но если в советские времена эти герои ещё как-то пролазили в ворота моральных качеств советского человека, то в сегодняшней реальности строительный босс – сомнительная фигура. В него уже пару раз стреляли, а как он получает свои выгодные заказы, одному Богу и Мэрии ведомо. А начальник отделения ездит на джипе «Гранд-Чероки», и если напрашивается вопрос, как он такой дорогой автомобиль приобрёл, то благоразумнее не пытаться искать на него ответ. Тут налицо ошибочка и тех, кто делает эти вкладки, и ошибочка, накладка всего российского общества. "Ребята, – хочется сказать, – хватит притворяться «Красными Шапочками», Стахановыми. Вы все в той или иной степени наглые преступники, и нечего мямлить, так бы и сказали, нечего корчить из себя дядюшек-благодетелей, нечего прятаться за квадратные метры и всё такое прочее.

Вкладку «Столичный криминал» делает почти единолично некий Эрик Котляр, отставной мент, супного типа. Поскольку однажды его физию опубликовали на его вкладке, то я и видел. Воззрения Э. Котляра на криминал именно такие, какие должны быть у отставного мента. Он патриот России ментов и самого себя. Он за смертную казнь, против чурок («зверей») и считает каждого попавшего за решётку – злодеем. Хорошо бы поместить Котляра в камеру Бутырки на месяц, затем на месяц перевести на Матроску, месяц повозить в авто-зэке, месяц подержать на Пресне, месяц на зоне, и журналист-мент пересмотрел бы свои взгляды.

Длинные как простыня статьи свои Эрик Котляр переписывает каждую из двух-трёх источников. Каких только диковин там нет. Составляются ужасные заговоры против России, а интригуют против России все. Когда в конце августа «Новая Газета» опубликовала специальный номер «ФСБ взрывает Россию!», то Котляр обвинил «Новую Газету» в плагиате у него, Котляра. С помпой на целой полосе были преподнесены четыре жидкие строчки из «Новой газеты», действительно похожие на четыре жидкие строчки Котляра. Ну и что? Видится, как поевши супу, милицейский отставник жмёт на засаленную мышь и прилежно делает свой урок, чтобы понести его человеку под кодовым названием Шод Мулиджанов, на суд. Ибо Шод – главный редактор газеты «Московская правда». Судя по всему он чурка и одновременно «зверь», и поэтому ему нравится Котляр.

Без вкладок четырёхполосная «Московская правда» предстаёт достаточно убогим, бедным и потерянным изданием. Первая полоса, весь её подвал, как правило, заполнена хроникой происшествий. Точнее говоря, это исключительно криминальные новости. Значит у газеты хорошие связи с ментами через всё того же Эрика Котляра, вероятнее всего. Криминал сегодня не использует только ленивый, потому особой изобретательности «МП» тут не проявила. В центре первой полосы как правило помещается основная статья номера и фотография к ней. Эти статьи принципиально фантастичны и не соответствуют действительности. То есть они придуманы, высосаны из пальца. Хуйня всякая ленивая публикуется о комарах или нашествии саранчи на московские канализации.

В углах газеты обнаруживается высокая реклама: «Носки мужские». На 4-ой полосе статейка «От сглаза, порчи и зомбирования помогают избавиться руны», там же приютилась реклама «Гадание – точность 100%», или превозносится до небес жуликоватый психиатр с бородкой – фото прилагается. Все эти штучки, конечно, не способствуют созданию серьёзной репутации у «МП». Не хватает только поштучной продажи свечей от геморроя.

В фантастической повести японца Акутагавы Рюноскэ «Страна водяных», в стране капп-полулягушек газеты изготовлялись из смеси сушёных ослиных мозгов с целлюлозной пульпой и со столь же достойными ингредиентами, я их запамятовал. «Московская правда» недалеко ушла от газет страны водяных. Но ещё более суровая правда состоит в том, что «Московская правда» – типичная российская газета. «МП» по стране тысячи. «Независимая Газета» – одна в своём роде, «Коммерсант» – один в своём роде. Моя возлюбленная «Лимонка», основанная мною, не имеет аналогии и прецедента, а вот «МП» – имя ей Легион хуеты. И даже если вдруг читаешь в «МП» что-нибудь правильное, по жизни верное, на фоне всех остальных ослиных мозгов – правильное скромно даёт дуба среди ослиного зловония окружающих материалов. Газета для недочеловеков.

ПРОГУЛКА ЗАКЛЮЧЁННЫХ

Я слышу как хлопает кормушка в камере рядом. Сейчас, секунды… Тело напрягается. И вот он, – хруст открываемой кормушки. «Доброе утро! Подымаемся!» Я вижу мутное пятно Zoldaten в квадрате стальной двери. Гнилая муть его формы и неразличимые без очков черты лица. Я откидываю одеяло и встаю. На мне белые высокие шерстяные носки, ноги голые. Трусы. Зато плотно защищена грудь двумя футболками и свитером. «Какое на хуй доброе утро. Тюрьма. И такие статьи как у меня».

Рядом со мною встаёт Иван. Аслан лежит, потому что втроём всё равно не развернёшься. Иван, в воткнувшихся в задницу трусах, пузатый молодой верзила, выкладывает только ему понятным способом свои домашние одеяла. Он оденет сейчас штаны и уляжется в них меж тех же одеял. Только в штанах и в том, что он прячет простынь, и состоит его «подъём».

Я складываю простынь по длине вдвое, выкладываю её на шконку, прижимаю рукой, как это делала моя возлюбленная крошка Настенька, всякий раз с болью вспоминая её. Её жест приглаживания был вызван необходимостью и ленью. Шестнадцатилетняя, она не выросла тогда выше 1 метра 57 сантиметров, и потому не могла взмахнуть простынью над кроватью, как взрослый человек. А ещё ей было лень, она была ещё сонная, глаза ещё закрыты. Думал ли я, что буду каждое утро повторять её жест в тюрьме. Из-за недостатка места, простынёй не взмахнёшь. Тюремное синее одеяло я также складываю по длине и покрываю им шконку. Бросаю на одеяло, сорвав её с вешалки у меня в ногах, – вонючую фуфайку. Иду к дальняку и, открыв кран, отливаю в вонючую вазу. Если, конечно, первым не прорвался на дальняк Иван. Отлив, я запрыгиваю в штаны. Натягиваю и застёгиваю куртку и сплю уже в момент когда ныряю под фуфайку. Подъём есть, но он же и отбой. На следующие пару часов. Сон впрочем уже не тот. Минут через пять-десять дверь открывают. Приехали за мусором. Два Zoldaten в фуфайках, с тележкой, а на ней два бака: больший для общего мусора и меньший – для бутылок и чёрствого хлеба. К счастью Иван плохо и муторно живёт. Всю ночь он не спит, шелестит газетами, и к подъёму обычно всё ещё не угомонился. Он изымает кулёк с мусором из нашей корзины и кладёт её в бак Zoldaten. «Чай?» -осведомляется Zoldaten. «Не, не нужен» – мямлит Иван. Он вообще плохо говорит. Еврей, он имеет целый букет – «мечта логопеда» во рту. Иногда трудно понять что он пытается сказать.

Чай у нас свой. Как и два кипятильника. Их чай тёплый, налит прямо из бака на кухне, и от него хочется ссать. Я долго поначалу пил их тюремный чай, пока мне не забросили кипятильник. Zoldaten закрывают дверь, Иван сморкается как изверг. Аслан, тем временем заправивший свою кровать, плюхается обратно, укрыв голову и ноги рубашками. Я погружаюсь в неглубокий утренний сон. Дёргаюсь как ошпаренный, если натыкаюсь во сне на мою последнюю любовь – крошечную Настю, и отпихиваю её, нет, только не это! «Ты жил в Раю, и Рай разрушил сон!» – успевает улыбнуться гибкая девчонка. «Больше этого у тебя не будет…» «Будет, будет!» – разделываюсь я с ней поспешно. Она уменьшается, но успевает приподнять платье. На выпуклом животе школьницы детские трусики с малинкой. Я свирепею. Место покинувшей мою сетчатку крошки заменяют мои чудовищные уголовные статьи. Их я тоже выпихиваю из сознания. Слышу, как вдруг воет по-волчьи рядом Аслан. Чечены, они же ночхи – волки – им следует выть. Повыв – он долго и яростно скрипит зубами. (Позднее, к одиннадцати, он проснётся и расскажет мне, что видел во сне покойного отца, стрелял с ним вместе из автомата, обнаружил в колодце антенну и вычислил, что там находится американский солдат, и открыл по нему огонь).

Из открытого окна дует холодом сентябрьской ночи, я предполагаю, что там светает. Если встать, то видна жёлтая невысокая стена со спиралью колючки на ней. За стеной мирное дерево и мирная деревянная грейдерная башня, с сечением шестиугольника, расширяющаяся к низу. Воля за стеной, там где грейдерная башня, или всего лишь другая часть тюрьмы, мы не знаем. Если встать, но у меня никакого желания вставать. В приблизительном сне проходит час. Потому что с семи хрустит открываемая кормушка. Баландёрша в белом халате. Иногда ей предшествует Zoldaten. «Завтракаем? Каша манная?» или «Завтракаем?» «Спасибо, нет» – отвечаю я, приподняв голову. И закрываюсь опять фуфайкой. Последующие минут 30-40 проходят в отбивании атак Насти и уголовных статей. Пытаются прорваться и более мелкие взрывоопасные предметы: девочка-дощечка Наташка, мои книги, наша с Настенькой спальня, она, сонная, пьёт утром чай как хитрая лиса из блюдечка.

«Гуляем?» – в кормушке появляется голова Zoldaten, ответственного за гулянье, как бы начальника смены. «Гуляем». «Через пятнадцать минут». Этому я рад. Всё. Конец мучениям. Я вскакиваю. Умываюсь. Готовлю леденцы в кулёчке. Готовлю два куска картона – помещать на них ладони при отжимании. Снимаю куртку. Снаружи, думаю, градусов десять тепла. При первых же упражнениях станет жарко.

Аслан накрыт с головой. Иван закутан весь кроме лица, рот его открыт и сполз вниз, большой мятый рот. Болтливого, любящего поспорить и постебаться еврея. Только однажды они вышли со мной на прогулку. Раз за десять дней.

Умывшись, я нажимаю «вызов». Дежурный открывает кормушку. «Будьте добры принесите очки». Кормушка закрывается. Я выключаю вызов. Если не выключить – Zoldaten хлопнет кормушкой – условный сигнал. Мол, выключи.

В зависимости от расторопности через пару минут или более Zoldaten протягивает в кормушку очки. «И включите, пожалуйста, второй свет!» От повторяемости тюремных формул противно, но если сменить формулы, то тюремную машину заклинит. Чай пить нет смысла, не успею, сказано же было, через 15 минут. Они могут растянуться до получаса или же сократиться до десяти, однако лучше выпить чаю придя с прогулки. Я наклоняюсь над дубком, включаю ящик, НТВ. Последние минуты перед новостями. Слева у логотипа НТВ – цифры времени. Разборчиво видны 7, двоеточие, пятёрка, а вот что следует за пятёркой – неразборчиво. Наконец, вот новости: «Талибы отвергли ультиматум о выдаче Усамы бен Ладена». «Путин собрал в резиденции Бочаров Ручей всех своих силовых министров». «Состоялась панихида по высшим офицерам Генерального Штаба, погибшим в результате катастрофы вертолёта в Чечне».

Новости лишь кажутся новостями. Что ультиматум предъявлен, мы знали, что Путин собрал министров, мы знали, что вертолёт с двумя генералами и аж восьмью полковниками сбили, мы тоже знали. Иллюстративное обеспечение информации архивное, только панихида свежеотснята, все остальные сюжеты кое-как проиллюстрированы чёрт знает какими картинками. И всё же – окно в мир. Всё же эти звуки и это серо-синее изображение расширяет тюремную камеру. Всё же появляется перспектива: мир снаружи. Иначе мир бы измерялся от Ивановых пяток до решки на окне.

В замок вставили ключ. Я выключаю телевизор. Беру свои леденцы и картонки, руки за спину, лицом к двери – жду. Дверь открывается. По тюремным правилам нельзя выводить зэка одному. Посему за дверью их как минимум двое. Двери открываются. Да, – двое. Выхожу, поворачиваю налево, и по зелёной дорожке, наверху амфитеатр – все четыре этажа. Они следуют со мною, один – впереди, другой – сзади. Номера камер уменьшаются слева, «тридцать один», «тридцать», «двадцать пять», далее пульт, атланты держат окно, узловая связка буквы "К" – её пазуха. По пути меня передают друг другу. Те Zoldaten, кто начинал идти со мною, отстали, но зато идут другие. Всего их скапливается в эти моменты от шести до десяти Zoldaten. От пульта направо – пересекаю ровно посередине самую длинную черту буквы "К". Открытая дверь – иду в неё – мимо висящих в шкафу фуфаек и лежащих шапок, затем налево, и вот два лифта: обе крашеные серые двери. Один уже ждёт открытый – не спрашивая иду в лифт. В самую глубину. Лифт разделен на два отсека. Из своего – большего – Zoldaten задвигает за мною скользящую дверь. Сверху, и двери, и стенки в стекле. Он закрывает лифт. Нажимает кнопку. Едем на крышу. Прогуливаются в крепости Лефортово на крыше.

Он выходит из лифта. «Идём?» – обращается не ко мне, но к невидимому пока коллеге. Мне он говорит «Пошли!», выходим вперёд. Там нас ждёт выводящий сегодня Zoldaten. Загнав нас в прогулочные дворики, он подымется над нами и будет наблюдать нас сверху, разгуливая над нашими зинданами. Десяток шагов, поворот направо: пятнадцать дверей в коридоре с обеих сторон с цифрами, – «пятнадцатая» самая близкая, «первая» – в дальнем конце коридора, – самая неуютная и самая маленькая. Сегодня мне досталась «четырнадцатая». Едва ли не лучшая. Дверь в неё открыта. Захожу. Вверху небо в решётку и сетку. Одна четвёртая затянута железным листом. Прохладно. Облупленный цементный пол. Дико орёт музыка. Это чтобы мы не могли переговариваться из зиндана в зиндан. Кладу леденцы и картонки на выщербленную лавку. Небо чистое, холодное, солнечное небо бабьего лета в Москве. Бля, при мысли «бабье» сжимаю зубы. Долой бабье, вон бабье! Скоро холод, скоро дожди, скоро зима, зима – хорошо. Не так будет больно сидеть.

Музыка заканчивается. Знакомый голос Ксении Лариной. И её мужа Рената Валиулина. Повезло. «Эхо Москвы». Подымаюсь на носках, – выношу руки из-за спины перед собой, – вытягиваю на высоте плеч и приседаю. – Раз! – пошёл. – Два, то же самое. Перекатываю леденец языком. Три, четыре…

Прогулочные дворики по сути такого же размера, что и камеры. «Первый» дворик много меньше камеры, «четырнадцатый» дворик шире и больше, конечно. Но дело в том, что тут есть небо. Видны облака. Когда идёт дождь, я всё равно хожу под дождём. Ну разве что не ложусь делать отжимания. Воздух, опущенный в зиндан с неба, в сущности такой же что и на воле.

Сделав сто приседаний, я совершаю бег на месте. Считаю по левой ноге сотню раз. Затем раскладываю картонки на цементном полу, опускаюсь, кладу ладони на картонки, вспоминаю тирана Лёху и начинаю дышать, пыхтеть, прижиматься к цементу и отжиматься. Сделав тридцать раз – встаю. Стены в зиндане из некогда жёлтой штукатурки. Наложенная комками, неприглаженной, она имитирует что-то, природные камни, хер его знает, что. Ближе и ниже к полу штукатурка покрыта зелёным микроскопическим мхом. Только скамейка и жестяная банка, служащая пепельницей и плевательницей в углу зиндана – вот и вся обстановка, если можно так выразиться, мебель зиндана.

Когда я сидел с Лёхой, мы не занимались спортом на прогулке. Ни я, ни он. Относясь к спорту серьёзно, мы планировали день так, чтобы и он и я имели свой час или более для занятий спортом в камере. Я брал себе два часа. Когда я сидел с Мишкой, все три с лишним, почти четыре месяца,

я делал на прогулке только часть упражнений: приседания и бег. Отжимания же я совершал в камере, между полуднем и часом дня, пока Мишка спал. Теперь нас в камере трое, и я перенёс большую часть упражнений на прогулку. А ещё сотню отжиманий совершаю после обеда, ближе к вечеру, когда сижу в карцере, в камере номер тринадцать, куда меня выводят для работы, я там пишу. В любом случае там холодно, и часам к шести неизбежно следует подвигаться, иначе околеешь и простудишься.

Точно маньяк, Лёха неизменно ходил со мной на прогулку, бандит Мишка сходил три или четыре раза, новые сокамерники Аслан и Иван пока сходили один раз. Так что я нахожусь в прогулочном зиндане в полном одиночестве. Несколько раз я слышал женский смех, и даже различил голос девушки, говорящей с акцентом. Несколько раз слышал звук настырного разговора, возможно даже ссоры, и подумал, уж не Лёха ли Минотавром наезжает на очередного клиента, приближая своё освобождение. Большей частью слышны лишь чьи-то прыжки. Возможно это герой моей книги «Охота на Быкова», Анатолий Петрович Быков, бывший председатель Совета Директоров Красноярского Алюминиевого Комбината, прыгает. А женский смех – это одна из трёх таджичек, арестованных за провоз наркотиков по тому же делу, что и известный мне Шамс, – Шамсутдин Ибрагимов. По всей вероятности это одна из трёх таджичек, возможно женщина по имени Лолита.

«Эхо Москвы» внезапно заменили. Ясно почему в этот раз заменили до срока. Ксения Ларина и её муж Ренат Валиулин начали тихо разговаривать, Ксения посмеиваясь, о том, о сём, неспеша, в воскресное утро. Нужного шума, необходимого для того, чтобы сделать невозможным общение узников из зиндана в зиндан, не возникло. Посему «Эхо» безжалостно заменили «Авто-Радио». С Ксенией Лариной я знаком. Несколько леи назад она приглашала меня в студию «Эха», и объявила радиослушательницам о том, «какой красивый мужик, если б вы знали!» пришёл к ней в студию. На «Авто-Радио» пошляк завывает о том, что у его любви села батарейка. Пошляка не вырубишь, и даже не зажмёшь пальцами уши, потому что я должен отработать свои 300 приседаний, 120 отжиманий и 600 счетов бега… На всё это уходит более пятидесяти минут времени, потому я интенсивно двигаюсь. Пот льёт у меня с лица. «Села ба-таа-рейка!» вопит пошляк. Сверху на меня долго стоит и смотрит самый пожилой, грузный и противный Zoldaten. «Этот работал здесь, когда ещё здесь расстреливали» – улыбаясь сообщил мне бандит Мишка. Под взглядом пожилого вертухая я чувствую себя человеком попавшим в плен к обезьянам. Я всё чаще чувствую себя человеком попавшим в плен к обезьянам. Да так оно и есть.

Истрепав себя, мокрый, я последовательно надеваю на себя одёжки. Как луковица. Футболку с капюшоном. Затем свитер. Готов к отбытию «домой», в камеру. В руках очки. В дверь зиндана вставляют ключ. Забираю с лавки леденцы и картонки. Руки за спину. Выхожу. Следую меж апельсинового цвета дверей зинданов к лифтам. Еду вниз. Грандиозная архитектура первого этажа встречает меня. Все четыре ножки буквы "К", во всём блистательном великолепии, в момент, когда через все окна сияет солнечный день. Прямо театр. Чудо! Сказка! Прелесть. Стражники в мутно-зелёном разводят актёров.

И ведь не всё ещё закончено с внутренним убранством. В 1991 или 92 тюрьму Лефортово отдали было ментам. Менты – служивые люди сословием попроще, ободрали храм государственных преступников, лишили его великолепия. Распродали мебель, разбазарили зелёные ковры. В 1996 году храм вернули в ФСБ. Постепенно новые-старые хозяева возвращают храму былую прелесть. Появились дорожки зелёного сукна. В нижнем конце буквы "К" видны скатанные рулоны некоего добра, – дорожки или макеты. Я уверен их скоро расстелят. И в Бастилии нашей станет совсем уютно.

Меня подвели. У камеры уже ждёт Zoldaten с ключом. Заглядывает в глазок. Удовлетворенный, открывает. Трупиками спят, укрывшись с головой, и мошенник и боевик. Обращаюсь к Zoldaten: «Включите дальний свет, пожалуйста!» Включает. Делаю шаг в камеру. Дверь с лязгом затворяется, ключ, обдирая замок, поворачивается.