Текст книги "Оторва"

Автор книги: Эдуард Снежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

   Сосковая теория Фауката получила ещё одно убедительное подтверждение.

   Отношения с Соней приглушили моё стрессовое состояние, особенно обострённое из-за отсутствия женщины.

   В Соне мне нравилось всё: молодость, тело, острый ум в сочетании с естественной простотой в общении. Она подарила мне свой фотопортрет, который я выставил за стеклом серванта.

   Мы много гуляли с ней и Танькой вечерами после работы.

   Однажды мы зашли с ней во Дворец культуры, в котором Сашка вёл фото – киностудию. Мы занялись с ним в комнате рядом со сценой печатью фотографий, а Соня прошла к роялю, стоявшему на сцене.

   Когда я вышел из комнаты, она задумчиво исполняла на рояле серенаду Шуберта.

   Она вздрогнула, когда я незаметно подошёл к ней и поцеловал сзади в шею.

   В пустом Дворце, на сцене в темноте,

   Ты для себя играла на рояли.

   Я подошёл и встал невдалеке

   Глаза твои меня не замечали.

   Прости, что я неловко подсмотрел

   Тебя такую, словно бы нагую,

   В какую даль твой ангел полетел?

   Когда ты звуками томя его чаруешь.

   Что означает тонких пальцев взмах,

   Головки милой плавное качанье?

   Таится что в чувствительных губах,

   Полуоткрытых, словно для лобзанья?

   К тебе стремясь, тоскуя и любя,

   Не зная сам – к кому, зачем ревнуя?

   Я наклонился и вспугнул тебя

   В ложбинку шеи трепетно целуя.

   Ты вздрогнула … Упали кисти рук,

   Исчез восторг духовных ликований.

   Прости, прости! Что не сдержался вдруг,

   Вернул из далей призрачных желаний.

   Эти стихи я написал на работе на следующий день и подарил их Соне. Она поцеловала меня:

   – Ты просто Тютчев!

   Жили мы, то у неё, то у меня, и наши тела тянулись друг к другу при каждом удобном случае. Удобными были случаи, когда Танька засыпала, Соня не допускала, чтобы девочка увидела то, что детям видеть не положено.

   Как-то мы лежали в моей квартире на тахте, с краю Танька, которую надо было усыпить и потом перенести на раскладное кресло, в середине Соня, к стенке я.

   Соня, повернувшись на бок к Таньке, читала ей сказки, но та не хотела засыпать. В конце концов, мой друг, измученный соседством с пышной задницей, требовательно упёрся между упругих Сониных ягодиц, я осторожно снял с неё трусики, похоже, она не возражала, но продолжала читать:

   – Посадил дед репку. Выросла репка: «Ой!» … большая, пребольшая».

   Я расхохотался:

   – Нет, Соня в сказке слова «Ой!».

   – Но у деда не было и ойкающего возбудителя, – ответила она.

   – Позвал дед бабку, – продолжала читать насаженная дама дрожащим голосом. Я совершал своё мужское дело и кончил с превеликим удовольствием, познав новую приятность сношения с женщиной, занятой другим делом.

   После нам понравилось повторять «декамеронные» отношения, только Соня нагибалась, чтобы протереть пол или ванну, как я задирал ей юбку.

   Наши двухнедельные отношения кончились для меня неожиданно. Приехала дочь, и Соня хотела прийти познакомится с ней. Но перед самым Новым Годом, утром, в день, в который мы условились о встрече, она позвонила и сказала, вдруг, что никак не может прийти, она должна сопроводить своих учеников на какую-то экскурсию.

   Я тут же приехал к ней на «разборку».

   – Неудобно перед дочерью, – сказал ей.

   – Директор сообщил про экскурсию только вчера.

   – Что нельзя было кому-то другому?

   – Это группа, которую я веду.

   – Ну, хоть бы позвонила вчера, дочь уже наготовила всего.

   – Я хотела, но …

   – Что, но?

   – Не думаю, что я должна встречаться с твоей дочерью.

   – Почему?

   Возникла длительная пауза.

   – Мы не созрели для серьёзных отношений.

   – Что у нас не так?

   – А что изменилось за эти две недели? Ты живёшь по своим привычкам, как раньше, я просто, бесплатное, сексуальное приложение.

   – Я считал, что у нас любовь.

   – Что я не знаю, что такое любовь? У нас не любовь, а секс.

   – Любовь без секса – не любовь. А серьёзные отношения развиваются постепенно.

   Соня помолчала и вздохнула:

   – Я долго думала. Всё пойдёт по инерции, как пошло. Человек не меняется.

   – Не смею навязываться, – вспыхнул я и покинул Соню, тем более, что она смотрела на часы, опаздывая на экскурсию.

   Я шёл домой и кипел благородным негодованием от женского непостоянства:

   «Всего один день не виделись, встречал в аэропорту дочь, и вот вся любовь! По инерции! По инерции я жил с Татьяной восемь лет и не изменял, если уж ты считаешь себя такой серьёзной».

   Придя домой, я сел напротив портрета Сони.

   «А может быть она права? «Ничего не изменилось» … Может быть, надо было отдать ей получку? Или сделать ценный подарок? Действительно, кроме коробки шоколада и один раз цветов, я ничего ей не подарил. Зато бутылочка неплохого вина «от Вадима», стала постоянным атрибутом наших встреч. А ведь с мужем она развелась из–за вина. Может быть, стоило хотя бы иногда забирать Таньку из яслей? Или устроить ремонт в её квартире? Или помечтать, какую квартиру и в каком районе мы получим в обмен на наши две? Даже про обещанную экскурсию на мой вычислительный центр я забыл. Порхал радостно две недели, как шмель по первым весенним цветочкам, а дама, оказывается, присматривалась»…

   – Что ж, как случилось, так случилось, – сказал я себе и убрал Сонин портрет в альбом с фотографиями.

   Сам я не хотел переступить через гордость и пойти к женщине. Но если бы она позвонила сама, то вернулся бы.

    Я не прошёл тест на семейную жизнь.

                                            XXX

      На душе было муторно. Завтра Новый год, дочь сказала, что уйдёт встречать со школьными подругами. Я выпил коньяку и пошёл по городу.

   Фауката не было дома; Санька, он жил в отдельной комнате общежития, трахался с новой подружкой. Я принял с ними ещё фужер бюракана и … храбро отправился на квартиру к Ларисе.

   За её дверью неразборчиво слышались взволнованные женские голоса. Один принадлежал Ларисе, а второй, очень знакомый второй! Да это же Людмила!

   Я хотел постучаться, но что-то остановило меня, вспомнил про ключ от квартиры бывшей любовницы и осторожно открыл дверь.

   Тут я понял, что побудило совершить меня неприличный поступок.

   Так и есть, не ошибся! Дамы занимались на раскинутом диване лесбийской любовью. Людмила оторвала рот от промежности Ларисы и со страхом вперилась в меня.

   – Ты… ты… с ней? – запинаясь, протянул я.

   Моя любовь, как ни в чём не бывало, соскочила голая с кровати и бросилась мне на шею.

   – Вадик! Я знала, что ты придёшь!

   Людмила, напротив, лихорадочно натянула платье и сидела на диване вся красная.

   – Ладно тебе! – щёлкнула её Лариса по носу, – у нас сегодня праздник, Вадик явился!

   – Налевай! – толкнула она меня на диван рядом со столиком, на котором стояла початая бутылка коньяка.

   Я разлил стаканы.

   – С наступающим на нас Новым Годом! – бодро подняла нимфетка стакан, – и пусть наступает на нас  помягче!

   Людмила немного отошла, а после стакана даже ожила.

   – А где Соня? – спросила она.

   – Соня заснула, – неловко поиграл я словами.

   – Да ты что? Только вчера видела её, сказала, что всё хорошо у вас.

   – Что было вчера, то – неправда, сказал Эпикур.

   – Вадик, я всё знаю, – живо воскликнула Лариса, – так, блин, хотелось ворваться к вам и испортить злачную компанию!

   – Я еле её удерживала! – реабилитировала Людмила свой контакт с девушкой.

   – Мне уже ничто не кажется странным в этом мире, – махнул я рукой, – с этой оторвой и со всеми вами я продвинулся за полгода больше, чем за всю предыдущую жизнь.

   – Тогда, может будешь третьим в нашей компании? – бесстыдно спросила Лариса.

   – Только групповухи не хватает для полного счастья!

   – Нет, Лариса, я так не могу! У меня есть принципы и … Гера, – испугалась Людмила.

   – Ладно, девки! Будем с принципами просто пить вино.

   Людмила к вечеру ушла к Гере на встречу Нового Года, а мы с Ларисой, безнадёжно бухие, завалились в постель. Честное слово, не помню, была ли у нас близость той ночью, но Новый год мы проспали точно.

   Непрерывно звонил телефон сквозь сон, но подняться не было сил.

   Наши отношения стали какими-то пресными. Длинная цепь расставаний и примирений приучила к наплевательскому отношению друг к другу и ко всему на свете.

   – Ты разлюбил меня, – сказала как-то Лариса.

   А я сидел и держался за живот, что-то не то съел и мучился от боли.

   – Да какая на хрен любовь в этом сумасшедшем мире! Пора мне плюнуть на «лубовь» и заняться серьёзным бизнесом.

   – Ой, интересно! А чем?

   – Буду компьютерами торговать. Мне МММ договор предлагает.

   – Здорово! Станем богатенькими.

   – Только не с тобой! Ты всё угробишь!

   – Подумаешь! Мне, между прочим, предлагает замуж Бережной, он начальник отдела. Моложе тебя и с положением.

   – А слышала, что его прежняя жена повесилась? Говорят, он довёл.

   – Это меня и смущает.

   – Да не бойся! – расхохотался я, – ты сама, кого угодно загонишь в петлю!

   – Ну и гад,  же ты! Обижаешь скромную девушку.

   В животе кольнула резкая боль.

   – Катись ты к своему начальнику! – скривился я.

   Лариса сверкнула хамелеонами и ушла.

   Вечером скорая увезла меня в хирургию. Слава богу, попался чуткий хирург.  Вызванный из дома, он не потащил меня сразу на операционный стол, а остался до утра, ожидая моих анализов, и раз десять подходил, даже ночью, щупал мой живот.

   Всё обошлось без операции, меня хотели перевести на долечивание в терапию, но тут появился заведующий отделением, который знал меня, как электронщика и сказал:

   – Будешь лежать у меня, пока не восстановишь мне радиосвязь с палатами!

   – Что ж сделаю, – согласился я, – мне хотелось отлежаться от Ларисы и пьяного образа жизни.

   – Чудненько! – пропел врач, – я тебя посажу на спецдиету для бугров.

                                           XXXI

   Эта задержка в хирургическом подарила мне встречу с Даной, всю историю с которой я до сих пор воспринимаю, как фантастическую.

   Дана – высокая девушка с каштановыми волосами и с вечно приклеенной улыбкой. Она повредила мениск, одно колено было подбинтовано, что совершенно не портило её великолепных длинных загорелых ног под коротким халатом. Дана была молода – лет шестнадцати, семнадцати, и вокруг неё постоянно кружился хоровод её юношей-сверстников, истекающих от поллюций, таких же временных инвалидов, как она.

   Конечно, я облизывал на неё губы, но не более того. Однако Данина непосредственность не знала границ.

   – А где у тебя бинт? Покажи! Наверно на животе.

   – Да нет у меня бинта!

   Она задрала мне халат и майку и, не обнаружив бинта, не успокоилась:

   – Всё понятно, у тебя забинтован член.

   Бессовестность молодого поколения не знала границ.

   – Что ты Дана, бог с тобой, не полезешь же в штаны!

   – А почему ты тогда в хирургическом?

   – Заведующий  меня любит.

   – Попроси у него для меня справку на свободный выход.

   – Зачем?

   – Домой  буду бегать.

   – И добегаешься, второе колено перешибёшь.

   – А плевать, у меня ноги крепкие.

   – Ноги у тебя просто … сладкие.

   Она взглянула на меня, на миг погасив улыбку, а я стушевался и больше на подобные темы не распространялся.

   Зато много болтал с ней о другом, занимал её от больничного безделья. Дане нравились мои рассказы, про работу с иностранцами, которую большое начальство доверило мне для освоения импортного вычислительного комплекса; про суровый, но красивый Север, где я был в командировках на ядерных испытаниях; про смысл жизни и прочее – она была любопытна и с удовольствием поддерживала любую тему.

   – Знаешь, когда мы приехали в Москву для работы с англичанами, нас поселили в шикарную гостиницу для академиков.

   – Так ты академик?

   – Что ты – у нас всего два академика на город, а я даже не кандидат.

   – За что же такая честь?

   – У нас же режимное предприятие – работа с иностранцами большая редкость.

   – Мне папа говорил, что он давал подписку: вообще не встречаться с иностранцами.

   – И я давал. Только у них самая лучшая техника, надо же её осваивать, чтобы совсем не отстать от Америки.

   – А ты знаешь английский?

   – Представь, что нет. Изучал немецкий.

   – А почему тебя выбрали?

   – Выбрали то сначала не меня, другого – с английским,  да это не помешало ему запороть контракт.

   –  Как запороть?

   – Да набрал за тыщи долларов не то, что надо в комплекс.

   – А ты?

   – А мне пришлось выкручиваться, заменять.

   – Выкрутился?

   – Выкрутился. Мне даже генерал, директор предприятия, предоставил доверенность на подпись от его имени, – похвастался я.

   – Ого! – восторженно воскликнула  Дана, – ты герой в моих глазах!

   – Тогда позвольте поцеловать Вашу ручку, мадемуазель.

   – Лучше я поцелую тебя в щёчку.

   Она перегнулась через боковинку соседнего кресла и азартно чмокнула меня. Я схватил её запястье и приложился к нежной загорелой коже тыльной части ладони.

   – И где ты только загораешь зимой?

   – Нигде. Это с лета. Видел бы меня в августе – как негритянка.

   Лариса явилась ко мне в больницу. Но раньше посетил меня Фаукат и сообщил, что видел мою подругу, входящей в свой дом с начальником отдела.

   «Конечно, пришли не чаи гонять»! – усмехнулся я про себя.

   Я сделал вид, что лежачий больной и наврал что-то про операцию. Она  повздыхала и ушла.

   Наконец, я настроил в отделении радиосвязь и выписался.

   Дана попросила у меня телефон, её выписывали завтра.

   – Зачем тебе?

   – А я у всех беру, люблю болтать по телефону.

   Через день, в субботу утром телефон зазвонил.

   – Я приду к тебе? – спросила Дана.

   – Что делать нечего?

   – Нет у меня серьёзный повод.

   – Какой?

   – Приду – скажу.

   – Ну, приходи, – и я сказал адрес.

   – Да знаю я твой адрес на бойком месте!

   – Откуда?

   – Общие знакомые сказали.

   В это утро солнце в моей квартире, без окон на восток, взошло раньше – в проёме двери появилась ослепительная Данина улыбка. В руках у солнышка была бутылка с шампанским.

   – В честь чего?

   – У меня день рождения!

   – И в такой день ко мне?

   – К тебе.

   – Чем заслужил? У тебя же куча молодых друзей.

   – А! мне с ними неинтересно.

   – А со мной?

   – С тобой интересно – ты много знаешь.

   – Ну, ладно, только я даже цветами  не запасся, не знал.

   Я достал из серванта неизменный коньяк, на этот раз это был светлый молдавский «Белый аист» и коробку шоколадных конфет, которую вручил Дане.

   – Поздравляю!

   – Ого, ассорти!

   Она тут же открыла коробку на пробу.

   – Ну, закусывать есть чем!

   Я начал отмыкать шампанское; рука, вдруг, сорвалась, пробка выстрелила в потолок, напиток зашипел бурным потоком и окатил Дану, она вскрикнула, а в фужеры я разлил остатки.

   Мокрая, с головы до ног, богиня заливисто смеялась и взъерошивала волосы; я, вначале, проклинавший себя за неловкость, рассмеялся тоже.

   Мы быстро схватили с Даной шипящие через верх бокалы и, стоя, присосались к ним ртом – я только успел вскрикнуть:

   – С днём рожденья!

   Дана, отпив бокал наполовину, сказала:

   – Меня всегда целуют, когда поздравляют.

   Я скромно поцеловал её в цветущую щёчку.

   – Ты только так умеешь?

   Не в силах противостоять провокации девушки, я взял её за мокрые плечи обеими руками и впился в призывно полуоткрытый бутончик губ. Она обхватила меня за шею и ответила прожигающим насквозь поцелуем.

   – Ты думаешь, что делаешь со мной? – задрожал я.

    Дана сбросила платье:

   – Б-р-р, мокрое! – и заявила:

   – Хочу коньяка!

   А я смотрел на топорщившиеся кверху обнажённые грудки, выделявшиеся белыми шариками на загорелом теле, на стройные ножки в серых тёплых колготках в рифлёную полоску, и … проклинал судьбу, что она свела меня опять с нимфеткой.

   Мы выпили с ней по рюмке, она села ко мне на колени боком, и я обеими руками сжал её округлые бёдра, о чём безнадёжно только мечтал в больнице.

   Дана соскочила с колен и вновь появилась на них, теперь оседлав мои ноги. Я наклонился и поцеловал обе её коленки сквозь колготки, правильные округлые женские коленки всегда возбуждают меня.

   Дана в ответ расстегнула замок на моих джинсах и, наклонившись, припала губами к моему восставшему органу. С закрытыми от умопомрачения глазами я снял, на ощупь, с неё колготки и еле оторвал её голову от предмета, более сладкого для неё, чем шоколад.

   Потом натянул на себя, взявшись за бёдра, девичью промежность.

   Дана тоже закрыла глаза и застонала.

   Через несколько, протыкающих её насквозь кинжальных фрикций – я чувствовал свой член пальцами в её заднем проходе, она вдруг резко сорвалась с качающего поршня и сказала:

   – Одень презерватив,  у меня есть в сумочке!

   – Одень сама, – попросил я.

   Дана, стоя на коленях на полу, с трудом натянула на разбухший пенис презерватив, прищемив пару раз нежную кожу органа.

   Я поднял её с пола за талию и посадил на стол.

   – Хочу насладиться видом твоего тела, пока стоит дублон, – это так сексуально.

   – Только не спусти на пол! – засмеялась  Дана и тут же спросила:

   – Это ты придумал – дублон?

   – А что?

   – Нормально! Я знаю, дублон золотая монета, которая хорошо звенит. У тебя точно звенит! – и она ударила по моему органу кистью, как по гитарной струне.

   Для девушки «дублон» был игрушкой, заменившей куклы из детства.

   Мой малиновый от фрикций «дублон» действительно был напряжён, как толстенная натянутая струна, головка члена едва не лопалась от возбуждения, я раздвинул пальцами, сидящей на столе девушке половые губы, и бурно кончил от созерцания её разгорячённой, светящейся изнутри трепещущей плоти. Презерватив от удара выстрелившей спермы с хлопком соскочил и смачно  шмякнулся на пол.

   – Я говорила – кончишь! – восторженно закричала Дана, – вот это салют!

   Но мой орган, испустив финальный салют, не опал.

   Дана, соскочив со стола, влезла на кресло коленками и заправила стойкий предмет под розовые, от сиденья на столе, ягодицы.

   – Только не спускай в меня! – крикнула она.

   Уже разрядившийся ранее снаряд, долго и сладострастно вонзался без устали в её, ещё неразработанное лоно, в то время как мой передок крепко массировал её сдобные полушария с каждым  качком.

   – Всё! Больше не могу! – прокричала она, задыхаясь.

   Но мои руки крепко ухватили её задницу, а, казалось, дымящийся от трения орган, безжалостно, со свистом драл её молодую письку.

   Наконец, я почувствовал, что сперма с болью продирает узкий перешеек семенного канатика, и резко выхватил труженика из горячей щели.

   С криками оросил я роскошную розовую возвышенность с восхитительным руслом посредине, переполнившимся обильной молочной влагой.

   – Ну, ты загнал меня до корчи, – запыхалась Дана.

   – Но ты же так и не кончила?

   – Я не умею это, но хочу.

   «Опять загадки нимфеток», – подумал я, – «какие начнутся фокусы для стимуляции оргазма на этот раз».

   – Удовольствие через боль – лучшее наслаждение, – начал я воспитание на всякий случай.

   – Уж я поняла это, милый, – сказала  Дана язвительным тоном.

   – Да я серьёзно. От этого возник садомазохизм.

   – Я не знакома пока с этими извращениями.

   – Не извращениями, а ухищрениями. Молодая, ещё узнаешь. Кстати, а сколько твоих лет мы сегодня отмечаем?

   – Четырнадцать.

   – Шутишь, что ли?

   – Серьёзно.

   Я вскочил как ужаленный, чёрт бы побрал  этих акселераток!

   – Что ты сразу не сказала?

   – А ты не спрашивал. Да ты бы не полез на меня, если бы узнал!

   – Наверно, – неуверенно вымолвил я.

   – Да ты не бойся! Я же не девочка больше года.

   – Это я понял.

   – Что девочек ломал?

   – Всего пару раз по молодости, одна – первая жена была.

   – Ну и как?

   – Уж точно не удовольствие.

   – Знаю, – вздохнула она.

   – Однако, мне не по себе, прелестная акселератка.

   – Да что ты заладил? На то и писька, чтобы трахаться!

   – Как я завидую нынешнему молодому поколению, которое понимает это … со дня рождения.

   – А моя мама костерит меня, почём зря! Блядь! – орёт, – задорно развеселилась всегда жизнерадостная нимфетка.

   Тут раздался звонок в дверь. На пороге появился Фаукат и не один, а с двумя поддатыми хохотушками из своего гарема и тремя бутылками вина.

   – Ба, да ты не один! И с такой девушкой, – просверлил Фаукат Дану глазами.

   – А я Вас знаю! – отозвалась та, – Вы папа моей подружки.

   – Ну ладно, ладно, какой я тебе папа – дядя старше, – указал на меня, сразу молодясь, татарин.

   – Да я и не зову тебя папой, а я Дана! – сразу перешла тоже на «ты» и подала руку девушка.

   – Ну, опять у Вадика оторва! – восхитился Фаукат, – девочки проходите – это мой друг Вадик с подругой Даной.

   – Уж лучше мы дедушек поищем,  что нам остаётся, – хихикнула одна из дам, в которой я признал, наконец, блондинку – подарок Феди в трудные дни, когда уехала от меня Татьяна.

   – Так Люся, не выступай, – сказала вторая дама.

   – Ну, Люся здесь родная, – сказал Фаукат, – Вадик – наливай!

   – Поехали! – опомнился я,  подымая бокал.

   – Вадька, как я соскучился по тебе! – заобнимался Фаукат, – будешь на гитаре играть?

   – Снимай с серванта!

   Вообще-то, я знал на гитаре только четыре аккорда, что не мешало исполнять под них любые песни.

   Пропели «Очи чёрные», «Я встретил Вас», есенинский «Клён – ты мой опавший», дальше пошла всякая муть, как всегда по пьянке.

   – Давай весёлую! – закричали дамы.

   «На солнце цилиндром сверкая,

   Одев самый модный сюртук,

   По Летнему саду гуляя,

   С Марусей мы встретились вдруг!»– орала компания.

   – Вадька, Вадька давай свою песню про презерватив! – закричал Фаукат.

   – Так слов никто не знает, – замялся я для виду.

   – Вон там у тебя слова, – вытащил Федя из серванта листки с текстом и раздал дамам.

   – Песенка о розе! – провозгласил я.

   Слова в песне были простые, мелодия лёгкая, последние две строчки пропевались два раза, поэтому компания дружно стала подпевать:

   Я помню, как сейчас тот тёплый вечер

   И нашу встречу в парке над водой.

   Ты ласково обнял меня за плечи

   И розу подарил, мой дорогой!

   Мужчин я до тебя совсем не знала.

   А ты слова любви мне говорил,

   И роза ароматы источала,

   Как этот запах голову кружил!

   Но крепко воспитанье половое

   Со мной родная школа провела.

   Сказала я: "Согласна дорогой мой,

   Купи кондом и дальше все дела".

   Ты ринулся в аптеку с дрожью шибкой,

   А я в окно смотрела, затаясь.

   Там девушка с застенчивой улыбкой

   Тебе пакет вручила, потупясь.

   Потом мы занялись с тобой любовью,

   Шумел листвой над нами тёмный сад,

   А роза, уронившись к изголовью

   Свой пьяный источала аромат ...

   Прошли года и отгремели грозы,

   Меня в седую даму превратив.

   В гербарии любимом рядом с розой

   Храню я, наш родной презерватив!

   Последние слова прозвучали с ударением, под усиленные аккорды, все захохотали от неожиданной концовки, а Данка больше всех.

   Я включил магнитолу, и толпа принялась танцевать.

   – Как тебя не любить, мой поэт?! – обнимала меня Дана  в танце, и я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

   Впрочем, как и положено хозяину, я перетанцевал со всеми дамами.

   Разошлись поздно, вдрызг пьяные, я проводил Дану до дома родителей.

   Утром, однако, я проснулся не в своей тарелке, и твёрдо решил не продолжать отношений с нимфеткой, мне по горло хватило этих прелестей с Ларисой. И начинались они не менее увлекательно.

                                         XXXII

   Впрочем, Лариса не позволила бы никаких отношений с соперницей, даже при моём желании.

   Она бурей ворвалась в воскресенье, захватив полами своей раскрытой шубы массу холодного воздуха с улицы.

   – Что не позвонил? Мне сказали в больнице, что тебя в четверг выписали.

   – Болит у меня, – притворно поморщился я, а сам подумал: «Узнала ты раньше, только протрахалась с начальником отдела».

   – Сейчас вылечу!

   Она сбросила свою шубу прямо на пол и утянула меня на неё.

   Сопротивляться бешеному натиску было невозможно.

   А я и не сопротивлялся. Половой эксперимент на шубе очень удовлетворил меня, даже после незабываемой вчерашней истории.

   Я только отметил, чтоб суккуб надёжно схватил меня когтистой лапой жажды непреходящих наслаждений, без всякой связи с эмоциональными привязанностями, похоже, я подарил душу Дьяволу.

   Лариса, тем более, пошла в разнос. Мы перепробовали с ней массу сексуальных приёмов, из тех, что в обычной жизни называют половыми извращениями, но оторва хотела забить пресыщение, изобретая новые способы.

   Я обнаружил, что она уже не может кончить при обычном половом акте.

   Когда, однажды, я настойчиво трудился всеми испытанными средствами, она закричала:

   – Принеси бутылку!

   Я принёс поллитровую бутылку из-под коньяка.

   Мы, как обычно, были слишком пьяны, чтобы отдавать трезвый отчёт в своих действиях. Я принёс пустой снаряд, точно предполагая, что ей хочется засунуть его во влагалище, но ошибся только в одном.

   Когда горлышко бутылки уже скрылось внутри девичьей плоти, она закричала:

   – Дурак! Суй тупым концом!

   Я вынул бутылку назад и со страхом взглянул на  диаметр.

   – Не бойся, – успокоила Лариса, – когда рожают, ребёнок всё равно больше.

   Я, всё-таки, не решался.

– Ты же не рожала…

   Она выхватила бутылку из моих рук и вставила к себе наполовину.

   – Ох! – простонала она, – суй дальше, я не смогу руководить своими действиями. Суй, суй! – закатила она глаза.

   Я подтолкнул бутылку. Странным образом, она, к моему изумлению, вошла почти вся.

   «Что значит мой хилый орган размером 18 х 4 по сравнению с вторгшимся в плоть чудовищем?!» – пронеслось в голове.

   А Лариса, между тем, кончала с пронзительными криками.

   – Моя милая, – сказал я ей, – после такого мне придётся ходить к тебе в гости только в другое маленькое отверстие.

   – Да и то после сильного возбуждения, – согласилась девушка, – давай я подсосу тебе насос.

   Она долго обрабатывала языком мою крайнюю плоть, пока грибок не вздулся угрожающей шляпкой.

   Раньше я всегда входил в её анус медленно, расслабившись и смазав головку, чтобы не причинить боль.

   Теперь она сама требовала боли и вырвала из моих рук баночку с кремом для смазки.

   Она встала на тахте на четвереньки и заорала:

   – Суй сразу весь до конца!

   Я приладился к влекущему завитку и резко всадил в него весь орган.

   Оторва зашлась диким хрипящим воплем, я порвал отверстие, не приспособленное к детородному растяжению.

   Она явно, в экстазе достижения неизведанных удовольствий, переоценила свои возможности.

   Лариса соскочила с тахты и с леденящим воем начала кружить по комнате.

   В стенку застучали со стороны соседа Женьки.

   Они давно привыкли к сексуальным воплям в нашей квартире, да и мы, иной раз, подслушивали их оргазмические крики, но, видимо, звериный вой экспериментаторши слишком походил на предсмертный.

   – Не ори! – зашипел я, – соседи милицию вызовут!

   – Тащи из ванной одеколон, – прохрипела Лариса сквозь стоны.

   – Брызгай туда! – встала она на коленки на ковёр.

   – Сожжём слизистую! – воспротивился я.

   – Брызгай, мать твою!

   Я нажал кнопку пульверизатора.

   Девушка заскрипела зубами от боли, спирт разъедал трещины, потом промычала уже более спокойно:

   – Плесни коньяка!

   Через пару дней она привела Карину.

   «Чёрт побери, а, ведь ей не дашь тридцать пять», – была моя первая мысленная реакция.

   Карина выглядела на двадцать пять: ухоженная гладкая кожа на статичном лице, видимо, она не морщилась и не улыбалась лишний раз, большие глаза, чуть остренький прямой носик, делавший похожей её на любопытную лисичку, каштановые волосы.

   – Как тебе мой Вадик? – спросила Лариса.

   – Прилично моложе, чем я представляла.

   Мужчине тоже приятно слышать такой комплимент, и я сразу расположился к гостье.

   Выпили аштарака, бюракан куда-то исчез из магазинов, я включил Си си кетч и хотел, первым делом, пригласить Ларису.

   – Нет, пригласи Карину, – мягко оттолкнула она.

   Всё ясно, женщину привели для видов на совместную жизнь, а Лариса собралась замуж за своего начальника.

   Я пошёл с Кариной, сильно покоробленный Ларисиной сдачей.

   Волосы каштановой лисички издавали чуть уловимый запах дорогих французских духов, рассчитанный на то, чтобы партнёр пытался вдохнуть его всеми лёгкими, надеясь насытиться будоражущим ароматом, но насыщение не наступало и влекло ещё больше.

   «Так искусно создаётся тайна женщины, – думал я. – Вот уже, было, поймал тонкий аромат, но, нет – улетел опять, и ты магнитом следуешь за ним расширенными ноздрями».

   – Она привела тебя для меня? – напрямик спросил я шёпотом Карину.

   – Ой, Вадим, она просто заворожила меня описанием твоих достоинств, – также тихо ответила женщина.

   – Что вы там шепчетесь? – недовольно вскочила Лариса и расцепила наши руки, – я тоже хочу потанцевать.

   Женщина никогда не отдаст так просто своего мужчину другой, даже если он ей не нужен.

   Карина с усмешкой, присела к столу и стала поглощать вино мелкими порциями.

   – Ну, знаешь! – сказал я во весь голос, – будь уж последовательной до конца!

   – Да, да! – нервно согласилась моя подруга, – я ухожу.

   – Не надо Лариса! – вскочила теперь Карина, – давай посидим просто, зачем форсировать события?

   Мне понравилось, что медсестра не хочет «навязываться сразу», но она не знала бурный темперамент этой девчонки, та даже не удостоила гостью взглядом и уже захлопнула дверь с той стороны.

   – Я тоже пойду, – сказала Карина.

   – А мужика оставите обе с носом! – ехидно произнёс я.

   – Нет, если хочешь, посижу немного, – опустилась она на стул.

   Может быть, Карина и была доброй женщиной, а я сыграл на её жалости, но, вернее всего, осталась она, потому что я выдержал в её глазах ожидаемые смотрины. Женщина никогда не задержится, если есть повод избавиться от мужчины, который, по её разумению, не подходит ей.

   С другой стороны, если мужчина не испортит игру, то пьяная женщина, оставшаяся с ним – его.

   Так и случилось. Через полчаса, я протискивался с трудом в узкое устье лисички.

   С трудом по двум причинам. Во-первых, не смотря на моё тяготение к миловидной даме, Ларисин демарш ослабил мою потенцию, мне казалось, что я совершаю что-то недостойное наших с ней отношений.

   Во-вторых, я впервые встретился с интересным строением влагалищной трубки. Она была слишком изогнута, но в другую сторону по отношению к моему члену, нестандартно загнутому вниз.  При обычно почти прямой трубке, это не создавало дополнительных неудобств, но при такой конституции, член просто застревал на средине пути.