Текст книги "Великие посвященные.Очерк эзотеризма религий"
Автор книги: Эдуард Шюре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
Раскрывая эти широкое горизонты перед человеческим сознанием, Платон установил – вне узких систем и отдельных религий – категорию Идеала, который должен был заменить на многие века и заменяет и до сих пор, органическое полное посвящение. Он проложил три священные пути, ведущие к Богу. Проникнув во внутренность храма вместе с Гермесом, Орфеем и Пифагором, мы можем убедиться, как правильно и прочно заложены были эти широкое пути строительным гением Платона. Знакомство с посвящением дает нам и оправдание и внутренний смысл Идеализма.
Идеализм есть смелое утверждение божественных истин душою, вопрошающей себя в тиши уединения и определяющей духовные реальности путем своих собственных интимных свойств и своего собственного внутреннего голоса. Посвящение есть проникновение в эти истины непосредственным опытом души, непосредственным ведением духа, внутренним преображением. На высшей ступени, это – общение души с божественным миром.
Идеал есть нравственность, поэзия, философия; Посвящение есть действие, познавание, присутствие верховной Истины. Идеал есть мечта о божественной родине и тоска по ней; Посвящение, этот храм избранных, есть ясное воспоминание, более того – возврат на родину.
Устанавливая категорию Идеала, посвященный Платон создал тем самым верную пристань для миллиона душ, раскрыл путь спасения для тех, которые не в состоянии достигнуть в этой жизни прямого посвящения, но которые все же мучительно стремятся к истине.
Платон сделал таким образом из философии преддверие будущего святилища, приглашая войти в него всех, обладающих доброй волей. Идеализм его многочисленных детей, и христиан и язычников, представляется нам притвором, в котором пребывают все чающие великого Посвящения
Вот откуда исходить огромная популярность и светлая сила платонических идей. Сила эта коренится в их эзотерической основе. Вот почему афинская Академии, основанная Платоном, жила целые века и продолжала жить в александрийской школе. Вот почему первые Отцы Церкви отдавали должное Платону; вот почему св. Августин взял у него две трети своей теологии.
Две тысячи лет протекли с тех пор, как ученик Сократа испустил свой последний вздох в тени Акрополя. Христианство, нашествие варваров, средние века пронеслись с тех пор над миром.
И все же античный мир возродился снова из пепла. Во Флоренции, Медичи решили основать академию и призвали для этой цели ученого грека, изгнанного из Константинополя. Какое же имя дал Марсилий Фицин этой академии? Он назвал ее Платоновской и даже поныне, после того, как столько философских систем, нагромождаясь одна на другую, рассыпались в прах, после того, как наука проникла во все трансформации материи и стала лицом к лицу с невидимым и необъяснимым, – Платон все еще близок нам. Всегда простой и скромный, но сияющий вечной молодостью, он протягивает нам священную ветвь Мистерий, сплетенную из мирты и кипариса с нарциссом посреди, этим цветком души, обещающим божественное возрождение в новом Элевсисе.
Глава III. Элевсинские мистерии
Элевсинские мистерии были в греческом и латинском античном мире предметом особенного почитания. Даже те авторы, которые поднимали на смех «мифологические басни», не осмеливались касаться культа «великих богинь». Их царство, менее шумное, чем царство Олимпийцев, оказалось более устойчивым и более действительным. В незапамятные времена одна из греческих колоний, переселившаяся из Египта, принесла с собой в тихий залив Элевсиса культ великой Изиды, под именем Деметры или вселенской матери. С тех пор Элевсис оставался центром посвящения.
Деметра и дочь её Персефона стояли во главе малых и великих мистерий; отсюда их обаяние.
Если народ почитал в Церере олицетворение земли и богиню земледелия, посвященные видели в ней мать всех душ и божественный Разум, а также мать космогонических богов. Её культ совершался жрецами, принадлежавшими к самому древнему жреческому роду в Аттике. Они называли себя сынами луны, т. е. рожденными, чтобы быть посредниками между землей и небом, и считающими своей родиной ту сферу, где находился переброшенный между двумя царствами мост, по которому души спускаются и вновь поднимаются. Назначением этих жрецов было воспевать в этой бездне скорбей восторги небесного пребывания и указывать средства, как найти обратный путь к небесам. Отсюда их имя Эвмолпидов или "песнопевцев благодетельной мелодии", кротких утешителей человеческой души.
Жрецы Элевсиса владели эзотерической доктриной, дошедшей к ним из Египта; но с течением веков они украсили ее всем очарованием прекрасной и пластической мифологии. С тонким и глубоким искусством умели они пользоваться земными страстями, чтобы выражать небесные идеи. Чувственные впечатления, великолепие церемоний и соблазны искусства, все это они пускали в ход, чтобы привить душе высшее, и поднять ум до понимания божественных истин. Нигде мистерии не являлись под такой человечной, живой и красочной формой.
Миф Цереры и её дочери Прозерпины составляют центр Элевсинского культа.{6} Подобно блистательной процессии, все элевсинское посвящение вращается и развертывается вокруг этого светящегося центра. В своем наиболее глубоком смысле, миф этот представляет символически историю души, её схождение в матерью, её страдание во мраке забвения, а затем – её вознесение и возврат к божественной жизни. Другими словами, это – драма грехопадения и искупления в её эллинской форме.
С другой стороны, можно утверждать, что для культурного и посвященного афинянина времен Платона, элевсинские мистерии представляли собой объяснительные дополнения к трагическим представлениям в афинском театре Вакха. Там, перед шумным и волнующимся народом, страшные заклинания Мельпомены взывали к земному человеку, ослепленному своими страстями, преследуемому Немезидой своих преступлений, удрученному неумолимым роком, часто совершенно непостижимым для него.
Там слышались отголоски борьбы Прометея, проклятия Эринний; там раздавались стоны отчаяния Эдипа и неистовства Ореста. Там царствовали мрачный Ужас и плачущая Жалость. Но в Элевсисе, за оградой Цереры, все прояснялось. Весь Круг вещей проходил перед посвященными, которые становились ясновидящими. История Психеи-Персефоны делалась для каждой души ослепительным откровением. Тайна жизни объяснялась или как искупление, или как изгнание. По ту и по сю сторону земного настоящего, человек открывал бесконечные перспективы прошлого и светлые дали божественного будущего. После ужасов смерти, наступали надежда освобождения и небесные радости, а из настежь открытых дверей храма лились песнопения ликующих и световые волны чудного, потустороннего мира.
Вот чем являлись Мистерии лицом к лицу с Трагедией: божественной драмой души, дополняющей и объясняющей земную драму человека.
Малые Мистерии праздновались в феврале, в Агре, поблизости от Афин. Все ищущие посвящения и выдержавшие предварительный экзамен, имевшие при себе свидетельства о рождении, воспитании и нравственной жизни, подходили к входу в запертую ограду; там их встречал жрец Элевсиса, носивший имя Hiйrocйryx или священный герольд, который изображал Гермеса с кадуцеем. Это был руководитель, посредник и толкователь Мистерий. Он вел вновь пришедших к небольшому храму с ионическими колоннами, посвященному Коре, великой девственнице Персефоне.
Святилище богини притаилось в глубине спокойной долины, среди священной рощи, между группами тисов и белых тополей. И тогда жрицы Прозерпины, иерофантиды, выходили из храма в белоснежных пеплумах, с обнаженными руками, с венками из нарциссов на головах. Они становились в ряд у входа в храм и начинали петь священные мелодии дорического напева. Они сопровождали свои речитативы ритмическими жестами:
«О, стремящиеся к Мистериям! Привет вам на пороге Прозерпины! То, что вы увидите, изумит вас. Вы узнаете, что ваша настоящая жизнь не более, как ткань смутных и лживых иллюзий. Сон, который окутывает вас мраком, уносит ваши сновидения и ваши дни в своем течении, подобно обломкам, уносимым ветром и исчезающим в дали. Но позади этого круга темноты разливается вечный свет. Да будет Персефона благосклонна к вам, и да научит она вас переплывать этот поток темноты и проникать до самой небесной Деметры!»
Затем пророчица, управлявшая хором, спускалась с трех ступеней лестницы и произносила торжественным голосом, с выражением угрозы, следующие заклятия: "Горе тем, которые приходят сюда без уважения к Мистериям! Ибо сердца этих нечестивцев будут преследуемы богиней в течение всей их жизни и даже в царстве теней не спасутся они от ее гнева."
Затем, несколько дней проходило в омовениях и посте, в молитвах и наставлениях.
Накануне последнего дня, вновь вступившие соединялись вечером в таинственном месте священной рощи, чтобы присутствовать при похищении Персефоны. Сцена разыгрывалась под открытым небом жрицами храма. Обычай этот чрезвычайно древний, и основа этого представления, его господствующая идея оставалась та же самая, хотя форма изменялась значительно на протяжении многих веков.
Во времена Платона, благодаря развитью трагедии, старинная строгость священных представлений уступила место большей человечности, большей утонченности и более страстному настроению. Направляемые Иерофантом, оставшиеся неизвестными поэты Элевсиса сделали из этой сцены короткую драму, которая развертывалась приблизительно так:
[Участвующие в Мистериях появляются парами на лесной лужайке. Фоном служат скалы; в одной из скал виднеется грот, окруженный группами мирт и тополей На переднем план – лужайка, прорезанная ручьем, вокруг которого разместилась группа лежащих нимф. В глубине грота виднеется сидящая Персефона. Обнаженный до пояса, как у Психеи, её стройный бюст поднимается целомудренно из тонких драпировок, окружающих нижнюю часть её тела, подобно голубоватому туману. Она имеет счастливый вид, не сознает своей красоты и вышивает длинное покрывало разноцветными нитями. Деметра, её мать, стоит рядом с ней; на голове её kalathos, а в руке она держит свой скипетр. ]
Гермес (герольд Мистерий, обращается к присутствующим). Деметра предлагает нам два превосходных дара: плоды, чтобы мы могли питаться иначе чем животные, и посвящение, которое дает всем участникам сладостную надежду и для этой жизни, и для вечности. Внимайте же словам, которые вы услышите, и всему, что сейчас удостоитесь увидеть.
Деметра (серьезным голосом). Возлюбленная дочь Богов, оставайся в этом гроте до моего возвращения и вышивай мое покрывало. Небо – твоя родина, вселенная принадлежит тебе. Ты видишь Богов; они являются на твой зов. Но не слушай голоса хитрого Эроса с чарующими взглядами и коварными речами. Остерегайся выходить из грота и не срывай соблазнительных цветов земли; их тревожное и пьянящее благоухание погасит в твоей душе небесный Свет и уничтожить даже самое воспоминание о нем. Вышивай покрывало и живи до моего возвращения с твоими подругами нимфами, и тогда я явлюсь за тобой и увлеку тебя на моей огненной колеснице, влекомой змеями, в сияющие волны Эфира, что расстилается по ту сторону Млечного Пути.
Персефона. Да, царственная мать, обещаю во имя того света, который окружает тебя, обещаю тебе послушание и да накажут меня Боги, если я не сдержу своего слова. (Деметра выходит).
Хор нимф. О, Персефона! О, целомудренная невеста Небес, вышивающая образы Богов на своем покрывале, да будут от тебя далеки тщетные иллюзии и бесконечные страдания земли. Вечная истина улыбается тебе. Твой божественный Супруг, Дионис, ожидает тебя в Эмпиреях. Порой он является тебе под видом далекого солнца; его лучи ласкают тебя; он вдыхает твои вздохи, а ты пьешь его свет… уже заранее обладаете вы друг другом. О, чистая Дева, кто может быть счастливее тебя?
Персефона. На этом лазурном покрывале с бесконечными складками, я вышиваю своей иглой бесчисленные образы всех существ и вещей. Я окончила историю Богов; я вышила страшный Хаос с сотней голов и тысячью рук. Из него должны возникнуть смертные существа. Но кто же вызвал их к жизни? Отец богов сказал мне, что это – Эрос. Но я никогда не видала его, мне незнаком его образ. Кто же опишет мне его лик?
Нимфы. Не думай о нем. Зачем ставить праздные вопросы?
Персефона (поднимается и откидывает покрывало). Эрос! Самый древний и самый юный из Богов, неиссякаемый источник радостей и слез, ибо так говорили мне о тебе – страшный Бог, единственный, остающийся неведомым и невидимым из всех Бессмертных, и единственный, желанный таинственный Эрос! Какая тревога, какое упоение охватывает меня при имени твоем!
Хор. Не стремись узнать больше! Опасные вопрошения губили не только людей, но и Богов.
Персефона (устремляет в пространство взоры, полные ужаса). Что это? Воспоминания? Или это страшные предчувствия? Хаос… Люди… Бездна рождений, стоны рождающих, яростные вопли ненависти и битв… Пучина смерти! Я слышу, я вижу все это, и бездна притягивает меня, она хватает меня, я должна спуститься в нее… Эрос погружает меня в её глубины своим зажигающим факелом. Ах, я умираю! Удалите от меня этот страшный сон! (она закрывает лицо руками и рыдает).
Хор. О, божественная девственница, это не более как сон, но он воплотится, он сделается роковой действительностью, и твое небо исчезнет подобно пустому сну, если ты уступишь преступному желанию. Последуй спасительному предостережению, возьми свою иглу и вернись к своей работе. Забудь коварного! Забудь преступного Эроса!
Персефона (отнимает руки от лица, на котором совершенно изменилось выражение, она улыбается сквозь слезы). Какие вы безумные! И я сама потеряла рассудок! Теперь я сама вспоминаю, я слышала об этом в олимпийских мистериях: Эрос самый прекрасный из всех Богов; на крылатой колеснице предводительствует он на играх Бессмертных, он руководить смешением первичных субстанции. Это он ведет смелых людей, героев, из глубины Хаоса к вершинам Эфира. Он знает все; подобно огненному Началу, он проносится через все Миры, он владеет ключами от земли и неба! Я хочу его видеть!
Хор. Несчастная! остановись!!
Эрос (выходит из леса под видом крылатого юноши). Ты зовешь меня, Персефона? Я перед тобой.
Персефона (садится). Говорят, что ты хитрый, а твое лицо – сама невинность; говорят, что ты всемогущ, а ты похож на нежного мальчика; говорят что ты предатель, а твой взгляд таков, что чем больше я смотрю в твои глаза, тем более расцветает мое сердце, тем более растет мое доверю к тебе, прекрасный, веселый ребенок. Говорят, что ты все знаешь и все умеешь. Можешь ли ты помочь мне вышивать это покрывало?
Эрос. Охотно! Смотри, вот я у ног твоих! Какое дивное покрывало! Оно точно купалось в лазури чудных очей твоих. Какие прекрасные образы вышила твоя рука, но все же не столь прекрасные, как божественная швея, которая еще ни разу не видела себя в зеркале (он лукаво улыбается).
Персефона. Видеть себя! Разве это возможно? (она краснеет) Но узнаешь ли ты эти образы?
Эрос. Узнаю ли я их! Это – истории Богов. Но отчего ты остановилась на Хаосе? Ведь только здесь и начинается борьба! Отчего ты не вышьешь борьбу титанов, рождение людей и их взаимную любовь?
Персефона. Мое знание останавливается здесь и память моя не подсказывает ничего. Не поможешь ли ты мне вышить продолжение?
Эрос (бросает на нее пламенный взгляд). Да, Персефона, но с одним условием: прежде ты должна пойти со мной на лужайку и сорвать самый прекрасный цветок.
Персефона. Моя царственная и мудрая мать запретила мне это. "Не слушайся голоса Эроса, сказала она, не рви земных цветов. Иначе ты будешь самой несчастной из всех Бессмертных"!
Эрос. Я понимаю. Твоя мать не хочет, чтобы ты познала тайны земли. Если бы ты вдохнула аромат этих цветов, все тайны раскрылись бы для тебя.
Персефона. А ты их знаешь?
Эрос. Все; и ты видишь, я стал от того лишь более молодым и более подвижным. О дочь Богов! Бездна обладает ужасами и содроганиями, которые неведомы небу; тот не поймет вполне и неба, который не пройдет через земное и преисподнее.
Персефона. Можешь ли ты объяснить их?
Эрос. Да, смотри (он дотрагивается до земли концом своего лука. Большой нарцисс появляется из земли).
Персефона. О, прелестный цветок! Он заставляет меня дрожать и вызывает в моем сердце божественное воспоминание. Иногда засыпая на вершине моего любимого светила, позлащенного вечным закатом, я видела при пробуждении, как на пурпуре горизонта плыла серебряная звезда. И мне казалось тогда, что передо мной загорался факел бессмертного супруга, божественного Диониса. Но звезда опускалась, опускалась… и факел погасал в отдалении. Этот чудный цветок похож на ту звезду.
Эрос. Это – я, который преобразует и соединяет все, я, который делает из малого отражение великого, из глубин бездны – зеркало неба, я, который смешивает небо и ад на земле, который образует все формы в глубине океана, я возродил твою звезду, я извлек ее из бездны под видом цветка, чтобы ты могла трогать ее, срывать и вдыхать её аромат.
Хор. Берегись, чтобы это волшебство не оказалось западней!
Персефона. Как называешь ты этот цветок?
Эрос. Люди называют его нарциссом; я же называю его желанием. Посмотри, как он смотрит на тебя, как он поворачивается. Его белые лепестки трепещут как живые, из его золотого сердца исходить благоухание, насыщающее всю атмосферу страстью. Как только ты приблизишь этот волшебный цветок к своим устам, ты увидишь в необъятной и чудной картине чудовищ бездны, глубину земли и сердца человеческие. Ничто не будет скрыто от тебя.
Персефона. О, чудный цветок! Твое благоухание опьяняет меня, мое сердце дрожит, мои пальцы горят, прикасаясь к тебе. Я хочу вдохнуть тебя, прижать к своим губам, положить тебя на свое сердце, если бы даже пришлось умереть от того!
[Земля разверзается около неё, из зияющей черной трещины медленно поднимается до половины Плутон на колеснице, запряженной двумя черными конями. Он схватывает Персефону в момент, когда она срывает цветок, и увлекает ее к себе. Персефона напрасно бьется в его руках и испускает громкие крики. Колесница медленно опускается и исчезает. Она катится с шумом, подобно подземному грому. Нимфы разбегаются с жалобными стонами по всему лесу. Эрос убегает с громким смехом. ]
Голос Персефоны (из под земли). Моя Мать! На помощь ко мне! Мать моя!
Гермес. О стремящиеся к мистериям, жизнь которых еще затемнена суетой плотской жизни, вы видите перед собой свою собственную историю. Сохраните в памяти эти слова Эмпедокла:
«Рождение есть уничтожение, которое превращает живых в мертвецов. Некогда вы жили истинной жизнью, а затем, привлеченные чарами, вы пали в бездну земной, порабощенные плотью. Ваше настоящее не более, как роковой сон. Лишь прошлое, и будущее существует действительно. Научитесь вспоминать, научитесь предвидеть.»
Во время этой сцены спустилась ночь, погребальные факелы зажглись среди черных кипарисов, окружавших небольшой храм, и зрители удалились в молчании, преследуемые плачевным пением иерофантид, восклицавших: Персефона! Персефона!
Малые мистерии окончились, вновь вступившие стали мистами, что означает закрытые покрывалом. Они возвращались к своим обычным занятиям, но великий покров мистерии распростерся перед их взорами. Между ними и внешним миром возникло как бы облако. И в то же время, в них раскрылось внутреннее зрение, посредством которого они смутно различали иной мир, полный манящих образов, которые двигались в безднах, то сверкающих светом, то темнеющих мраком.
Великие Мистерии, которые следовали за малыми, носили также название священных Opгий, и они праздновались через каждые пять лет осенью в Элевсисе.
Эти празднества, в полном смысле символические, длились девять дней; на восьмой день мистам раздавали знаки посвящения: тирсы и корзинки, увитые плющом. Последние заключали в себе таинственные предметы, понимание которых давало ключ к тайне жизни. Но корзинка была тщательно запечатана. И раскрыть ее позволялось лишь в конце посвящения, в присутствии самого Иерофанта.
Затем, все предавались радостному ликованию, потрясая факелами, передавая их из рук в руки и оглашая священную рощу криками восторга. В этот день из Афин переносили в Элевсис в торжественной процессии статую Диониса, увенчанную миртами, которую именовали Яккос. Его появление в Элевсисе означало великое возрождение. Ибо он являл собою божественный дух, проникающий все сущее, преобразователя душ, посредника между небом и землей.
На этот раз, в храм входили через мистическую дверь, чтобы провести там всю святую ночь или "ночь посвящения".
Прежде всего, нужно было пройти через обширный портик, находившийся во внешней ограде. Там герольд, с угрожающим криком Eskato Bйbйloп (непосвященные изыдите!) изгонял посторонних, которым удавалось иногда проскользнуть в ограду вместе с мистами. Последних же герольд заставлял клясться – под страхом смерти – не выдавать ничего из увиденного. Он прибавлял: "вот вы достигли подземного порога Персефоны. Чтобы понять будущую жизнь и условия вашего настоящего, вам нужно пройти через царство смерти; в этом состоит испытание посвященных. Необходимо преодолеть мрак, чтобы наслаждаться светом".
Затем, посвященные облекались в кожу молодого оленя, символ растерзанной души, погруженной в жизнь плоти. После этого гасились все факелы и светильники, и мисты входили в подземный лабиринт. Приходилось идти ощупью в полном мраке. Вскоре начинали доноситься какие-то шумы, стоны и грозные голоса. Молнии, сопровождаемые раскатами грома, разрывали по временам глубину мрака. При этом вспыхивающем свете выступали странные видения: то чудовище химера или дракон; то человек, раздираемый когтями сфинкса, то человеческое привидение. Эти появления были так внезапны, что нельзя было уловить, как они появлялись, и полный мрак, сменявший их, удваивал впечатление. Плутарх сравнивает ужас от этих видений с состоянием человека на смертном одре.
Но самые необычайные переживания, соприкасавшиеся с истинной магией, происходили в склепе, где фригийский жрец, одетый в азиатское облачение с вертикальными красными и черными полосами, стоял перед медной жаровней, смутно освещавшей склеп колеблющимся светом. Повелительным жестом заставлял он входящих садиться у входа и бросать на жаровню горсть наркотических благовоний. Склеп начинал наполняться густыми облаками дыма, которые, клубясь и свиваясь, принимали изменчивые формы.
Иногда это были длинные змеи, то оборачивающиеся в сирен, то свертывающиеся в бесконечные кольца; иногда бюсты нимф, с страстно протянутыми руками, превращавшиеся в больших летучих мышей; очаровательные головки юношей, переходившие в собачьи морды; и все эти чудовища, то красивые, то безобразные, текучие, воздушные, обманчивые, также быстро исчезающие как и появляющиеся, кружились, переливались, вызывали головокружение, обволакивали зачарованных мистов, словно желая преградить им дорогу.
От времени до времени жрец Кибелы простирал свой короткий жезл и тогда магнетизм его воли вызывал в многообразных облаках новые быстрый движения и тревожную жизненность. "Проходите!" говорил Фригиец. И тогда мисты поднимались и входили в облачный круг. Большинство из них чувствовало странные прикосновения, словно невидимые руки хватали их, а некоторых даже бросали с силою на землю. Более робкие отступали в ужасе и бросались к выходу. И только наиболее мужественные проходили, после снова и снова возобновляемых попыток; ибо твердая решимость преодолевает всякое волшебство.{7}
После этого мисты входили в большую круглую залу, слабо освещенную редкими лампадами. В центре, в виде колонны, поднималось бронзовое дерево, металлическая листва которого простиралась по всему потолку.{8} Среди этой листвы были вделаны химеры, горгоны, гарпии, совы и вампиры, символы всевозможных земных бедствий, всех демонов, преследующих человека. Эти чудовища, воспроизведенные из переливающихся металлов, переплетались с ветками дерева и, казалось, подстерегали сверху свою добычу.
Под деревом восседал на великолепном троне Плутон-Аид в пурпуровой мантии. Он держал в руке трезубец, его чело было озабочено и мрачно. Рядом с царем преисподней, который никогда не улыбается, находилась его супруга, стройная Персефона. Мисты узнают в ней те же черты, которыми отличалась богиня в малых мистериях. Она по прежнему прекрасна, может быть еще прекраснее в своей тоске, но как изменилась она под своим золотым венцом и под своей траурной одеждой, на которой сверкают серебряные слезы!
Это уже не прежняя Девственница, вышивавшая покрывало Деметры в тихом гроте; теперь она знает жизнь низин и – страдает. Она царствует над низшими силами, она – властительница среди мертвецов; но все её царство – чужое для неё. Бледная улыбка освещает её лицо, потемневшее под тенью ада. Да! В этой улыбке – познание Добра и Зла, то невыразимое очарование, которое налагает пережитое немое страдание, научающее милосердию. Персефона смотрит взглядом сострадания на мистов, которые преклоняют колена и складывают к её ногам венки из белых нарциссов. И тогда в её очах вспыхивает умирающее пламя, потерянная надежда, далекое воспоминание о потерянном небе…
Внезапно, в конце поднимающейся вверх галереи, зажигаются факелы и подобно трубному звуку разносится голос: "Приходите мисты! Яккос возвратился! Деметра ожидает свою дочь! Эвохэ!!" Звучное эхо подземелья повторяет этот крик.
Персефона настораживается на своем троне, словно разбуженная после долгого сна и пронизанная сверкнувшей мыслью, восклицает: "Свет! Моя мать! Яккос!" Она хочет броситься, но Плутон удерживает ее властным жестом, и она снова падает на свой трон, словно мертвая.
В то же время лампады внезапно угасают и слышится голос: "Умереть, это – возродиться!" А мисты направляются к галерее героев и полубогов, к отверстью подземелья, где их ожидает Гермес и факелоносец. С них снимают оленью шкуру, их окропляют очистительной водой, их снова одевают в льняные одежды и ведут в ярко освещенный храм, где их принимает Иерофант, первосвященник Элевсиса, величественный старец, одетый в пурпур.
А теперь дадим слово Порфирию. Вот как он рассказывает о великом посвящении Элевсиса:
«В венках из мирт мы входим с другими посвященными в сени храма, все еще слепцами; но Иерофант, ожидающий нас внутри, скоро раскроет наши взоры. Но прежде всего, – ибо ничего не следует делать с поспешностью, – прежде мы обмоемся в святой воде, ибо нас просят войти в священное место с чистыми руками и с чистым сердцем. Когда нас подводят к Иерофанту, он читает из каменной книги вещи, которые мы не должны обнародовать под страхом смерти. Скажем только, что они согласуются с местом и обстоятельствами. Может быть вы подняли бы их на смех, если бы услыхали вне храма; но здесь не является ни малейшей наклонности к легкомыслью, когда слушаешь слова старца и смотришь на раскрытые символы.{9} И мы еще более удаляемся от легкомыслия, когда Деметра подтверждает своими особыми словами и знаками, быстрыми вспышками света, облаками, громоздящимися на облака, все то, что мы слышали от её священного жреца; затем, сияние светлого чуда наполняет храм; мы видим чистые поля Елисейские, мы слышим пение блаженных… И тогда, не только по внешней видимости или по философскому толкованию, но на самом дел Иерофант становится творцом (demiurgos) всех вещей: Солнце превращается в его факелоносца, Луна – в священнодействующего у его алтаря, а Гермес – в ею мистического герольда. Но последнее слово произнесено: Konx Om Pax.{10} Церемония окончилась, и мы сделались видящими (epoptai) навсегда».
Что же сказал великий Иерофант? Каковы были эти священные слова, эти верховные откровения?
Посвященные узнавали, что божественная Персефона, которую они видали посреди ужасов и мучений ада, являла собой образ человеческой души, прикованной к материи в течение земной жизни, а в посмертной – отданной химерам и мучениям еще более тяжелым, если она жила рабой своих страстей. Её земная жизнь есть искупление предыдущих существований. Но душа может очиститься внутренней дисциплиной, она может вспоминать и предчувствовать соединенным усилием интуиции, воли и разума, и заранее участвовать в великих истинах, которыми она овладеет вполне и всецело лишь в необъятности высшего духовного мира. И тогда снова Персефона станет чистой, сияющей, неизреченной Девственницей, источником любви и радости.
Что касается её матери Деметры, она являла собой в мистериях символ божественного Разума и интеллектуального начала человека, с котором душа должна слиться, чтобы достигнуть своего совершенства.
Если верить Платону, Ямвлиху, Проклу и всем александрийским философам, наиболее воспримчивые из среды посвященных, имели внутри храма видения характера экстатического и чудотворного. Мы привели свидетельство Порфирия. Вот другое свидетельство Прокла:
"Во всех посвящениях и мистериях боги (это слово означает здесь все духовные иерархии) показываются под самыми разнообразными формами: иногда это бывает излияние света, лишенное формы, иногда этот свет облекается в человеческую форму, иногда в иную.{11}
А вот выдержка из Апулея:
«Я приближался к границам смерти и достигнув порога Прозерпины, я возвратился оттуда, уносимый через все элементы (элементарные духи земли, воды, воздуха и огня). В глубинах полночного часа я видел солнце, сверкающее великолепным светом и при этом освещении увидел богов небесных и богов преисподней и, приблизившись к ним, я отдал им дань благоговейного обожания».
Как бы ни были смутны эти указания, они относятся по видимому к оккультным феноменам. По учению мистерий, экстатические видения храма производились посредством самого чистого из всех элементов: духовного света, уподобляемого божественной Изиде. Оракулы Зороастра называют его Природой, говорящей через себя, т. е. элементом, посредством которого маг дает мгновенное и видимое выражение своей мысли, и который служит также покровом для душ, являющих собою лучшие мысли Бога. Вот почему Иерофант, если он обладал властью производить это явление и ставить посвященных в живое общение с душами героев и богов, был уподобляем в эти мгновения Создателю, Демиургу, факелоносец – Солнцу, т. е. сверхфизическому свету, а Гермес – божественному Глаголу.
Но каковы бы ни были эти видения, в древности существовало лишь одно мнение о просветлении, которым сопровождались конечные откровения Элевсиса. Воспринявший их испытывал неведомое блаженство, сверхчеловеческий мир спускался в сердце посвященного. Казалось, что жизнь побеждена, душа стала свободной, и тяжелый круг существований пришел к своему завершению. Все проникали, исполненные светлой веры и безграничной радости, в чистый эфир Мировой Души.
