355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Петишка » Свадебные ночи » Текст книги (страница 7)
Свадебные ночи
  • Текст добавлен: 24 марта 2017, 14:00

Текст книги "Свадебные ночи"


Автор книги: Эдуард Петишка



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Пониженное давление, – предположил врач.

– Да, – ответила она, – у меня пониженное давление.

Но они ей не верили, прямо видно было, что они ей не верят. К дурному настроению, от которого она не могла отвязаться, прибавилось чувство стыда. Вторую рюмку коньяку она выпила быстрее. Коньяк был не французский, но именно поэтому он ей нравился – после него на языке не оставалось привкуса мыла. Если бы это зависело от нее, она вообще не пошла бы в театр. Сидеть у стойки, потягивая коньяк, казалось ей куда приятнее. Конечно, она не могла сказать об этом мужу и вообще кому бы то ни было. Ведь именно тайные желания и есть самые прекрасные.

После двух рюмок ей стало легче. Расстроенные чувства и смутное ощущение стыда остались, но алкоголь покрыл все это словно тонкой ледяной коркой. Внешне она была спокойна.

К счастью, у врача оказались билеты в другом ряду, и, когда они отыскали свои места, она с радостью убедилась, что рядом нет никого из знакомых.

– Вот и хорошо, – сказала она.

– Что хорошо? – удивился муж.

– Что здесь нет твоих знакомых. Иначе ты бы всех осчастливил воспоминаниями о своем школьном товарище.

– А тебе жалко, что у меня есть знаменитый школьный товарищ?

– Мне? Мне для тебя ничего не жалко, – ответила она загадочно. Но муж ее не умел разгадывать загадки.

– Посмотри! – незаметно кивнул он на одну из лож. – Нет, этого быть не может!

В ложе сидела дородная дама в крикливом желтом кружевном платье, а возле нее стройный седоватый мужчина.

– Уж коли Индра пожаловала… Она тоже из нашего класса. Ее муж важная шишка.

Он откровенно уставился на ложу, ловя взгляд женщины в желтом, а когда ему это удалось, он, не вставая с места, важно поклонился. Женщина в желтом слегка улыбнулась, немного приподняв верхнюю губу.

Она смотрела на эти светские игры своего супруга с дамой в ложе, и ей оскорбительно было видеть, как муж гордится этим, словно малейшее соприкосновение с сильными мира сего (или хотя бы теми, кто такими кажется) выделяет его из толпы. Но самое скверное, что вечер только начинался и за любой неприятностью могло случиться что-нибудь еще похуже.

Свет погас, и светские игры в зрительном зале кончились. Начался спектакль на сцене. Как только появился Ромео, она так и впилась в него взглядом. Стройный и гибкий, он метался по сцене, страдая с пылкостью, на какую способны лишь юноши, у которых боль и мечта слиты воедино. Это было невероятно, иллюзия столь искусна, что ее увлекла игра, и она отделила Ромео от человека, с которым вчера ужинала и которого когда-то близко знала.

– Ну что, – сказал муж в антракте, едва стихли аплодисменты, – как тебе нравится Владя? – Он не дожидался ответа, захваченный новой идеей. – Я забегу за кулисы и договорюсь с ним о встрече. Ты не обидишься, если я тебя пока оставлю? Понимаешь, я-то скорее попаду за кулисы. Только договорюсь с ним и обратно.

– Иди-иди, – безропотно согласилась она.

Она надеялась, что актер не проговорится, с кем он вчера ужинал. Подумав о том, что все может всплыть наружу, она удивилась: ее это вовсе не испугало, она даже и не пыталась придумывать объяснение. Вот посидела в баре – и теперь все ее прошлое, включая вчерашний вечер, казалось ей весьма далеким.

Она взглянула на ложу. Дама в желтых кружевах в антракте не вышла, сидела, беседуя со своим спутником. Дама в кружевах была довольна, это было заметно даже из партера.

Она огляделась вокруг. Часть зрителей вышла в вестибюль, но в опустевших рядах оставалось еще вполне достаточно довольных физиономий. Люди довольны – разглядывала она их. Слишком много довольных людей, от которых ее недовольство, наверное, отразилось бы, как солнечный луч от зеркала, не продолжайся действие алкоголя. А теперь она смотрела на них с отвращением, которое не нарушало ее уверенности в себе, пожалуй, даже усиливало ее.

«Откуда у вас право быть довольными?» – мысленно спрашивала она всех этих спокойных людей. Но за множеством довольных лиц ей виделось лицо мужа. И вопрос относился к нему.

Он как раз возвращался, так и сияя.

– Все было чудесно! – сообщил он. – После спектакля мы с Владей идем в винный погребок. Знаешь, в тот, студенческий. Владя будет рад тебе. Говорит, сто лет тебя не видел!

– Да ну?

– Он был такой милый!

– Хотелось бы мне когда-нибудь быть такой же довольной, как ты.

– Да это нетрудно, – его не покидал отблеск успеха, – нужно только правильно выбирать друзей.

– Вроде той дамы в желтом платье.

– Она не из числа друзей, – бесхитростно ответил он, – зато у ее мужа всюду есть рука.

Встреча с актером после спектакля проходила не так, как ей хотелось бы. В погребке собралась целая компания: актеры и актрисы, несколько местных деятелей, несколько завзятых театралов, и разговор шел сумбурный.

Мужу это не мешало веселиться, так было больше возможностей блеснуть дружбой с актером, и он не упустил ни одной из них.

Она сидела в конце длинного стола, далеко от знаменитости, и на этом расстоянии он казался таким же молодым, как и на сцене. А люди вокруг нее болтали о всякой всячине, и она не понимала, зачем нужно было собираться такой компанией, чтобы потолковать о завтрашнем футбольном матче или о крапивном чае. Место мужа рядом с ней почти все время пустовало: он бегал вокруг стола, заговаривал со знакомыми, в том числе и с самим актером, причем дружески обнимал его за плечи.

Она сама перекинулась с актером всего несколькими фразами. Зато дама в желтом платье сидела прямо напротив него и имела возможность говорить с ним в любую минуту.

После полуночи они с мужем собрались уходить; поднялся и знаменитый актер, слегка раскрасневшийся от вина, комплиментов и духоты винного погребка.

– Старик, – сказал он ее мужу, – ты доставил мне огромную радость! Ты совсем не переменился. А твоя супруга… – он поклонился ей, – да если бы у меня была такая жена, я бросил бы сцену и сидел дома!

– Ну-ну! – похлопал его по плечу муж.

– Серьезно. Говорю же тебе! – Он заметил, как она поджала губы. – Вы мне не верите? Ну и не верьте. Я из тех, кто позволяет себе оба наслаждения: владеть и изменять.

– Видала! – воскликнул муж. – Он всегда изображает из себя не того, кто он есть! Ну разве не блестящий актер?

– Вы ему верите? – спросил актер у нее. Он говорил ей «вы»! Он ей говорил «вы»!

– Нет! – твердо ответила она.

В его глазах она уловила разочарование, и это было единственным, очень маленьким удовлетворением за сегодняшний вечер.

По дороге к автомобильной стоянке муж выговаривал ей за неуместность ее поведения.

– Господи, еще и это! – воскликнула она.

– Ты должна была сказать ему что-нибудь приятное.

– А что приятного сказал он мне?

– Это совсем другое дело! – отрезал муж с досадой.

Площадь в такой час была пустынна, их шаги и голоса отражались под аркадами, и казалось, весь город притих, чтобы ни слова не упустить из их ссоры.

– Оставим это, – сказала она.

– Ромео! – Муж повысил голос. – Это был великолепный Ромео.

Тут он задумался и, только когда включил зажигание и когда машина тронулась с места, решил поделиться с женой результатами своих размышлений.

– Словечком «Ромео» спокойно можно назвать заболевание, которому подвержены только люди. У животных все иначе, гораздо проще.

– Оставь в покое животных!

– Но согласись, у людей все куда сложнее. Поставь человека в самую простую ситуацию, и она тут же станет сложной.

– Ох, ты-то хоть не усложняй!

– Хорошо еще, что мы оба не сложные натуры. Слава богу, что это так! Или, может, ты думаешь, мы – сложные?

– Где уж мне!

Он включил фары. Машина выехала из города, над полями висело темное небо, но оно было похоже не на небо, а на пустое темное пространство, откуда бежали и звезды, и луна, и, может, даже солнце завтрашнего дня.

Муж тихонько насвистывал за рулем, она сидела рядом и думала о мужчинах, которые приходят к женщинам, а потом бросают их. А женщины обычно остаются с детьми, о которых мужчины ничего не знают или не хотят знать. Вот о чем она думала. Женщины остаются, потому что иначе они потеряют самих себя. А мужчины не боятся этого. О, мужчины не боятся…

***

 
В моих глазах и через столько лет
тот августовский лес…
Я настиг тебя наверху, в сырой тени скалы,
и разом у меня явилось столько рук,
а впрочем – мало рук:
скорей я был в тот миг совсем безруким.
Меж той субботой и сегодняшней
промчалось тридцать лет.
Довольно времени, чтоб выросли
у человека руки и узнал он, что с ними делать.
Но тогда я был крылат. И ты не притворяйся,
там, в глубине, во мгле воспоминаний,
что этого не знаешь.
Все мы когда-то, хоть бы раз, летали
пред тем, как научились мы ходить.
 

Осень

Эмиль дошел до леса и оглянулся. Противоположный склон курился под осенним солнцем, желтые костры деревьев величественно полыхали, искрились луга под длинными послеполуденными лучами, все сияло тем завораживающим сиянием, которое природа приберегала всю весну и лето, чтобы разом выплеснуть его, когда настанет этот день. И стены маленького отеля под горой тоже излучали необыкновенно белое сияние. Где-то там в саду за отелем под желтеющими каштанами сидела вместе со своей сестрой жена Эмиля, обе по-своему проводили отпуск: читали детективы, время от времени прихлебывая уже из второй или третьей чашки черный кофе.

Эмиль всегда брал отпуск осенью. Под конец сезона, вернее, уже после сезона они уезжали с женой в какой-нибудь маленький отель. Детей у них не было, поэтому им не приходилось считаться с каникулами. Чем старше становился Эмиль, тем больше убеждался, что в этом, пожалуй, единственное преимущество бездетных супругов. Со скрытой тоской он завидовал своим друзьям с их заботами о детях. Но его жена, казалось, была довольна своей участью. Она с нескрываемым облегчением встретила свое сорокапятилетие – появление ребенка теперь не угрожало привычному образу жизни. А Эмиль понемногу толстел в своем референтском кресле одного из страховых учреждений. Он собирал этикетки спичечных коробок, отвыкал курить и записывал в блокнот начало анекдотов, чтобы не позабыть их.

Осень в этом году выдалась солнечная и теплая. Эмиль любил осень. Он уверял, что все хорошее, что когда-либо произошло в его жизни, всегда случалось осенью. Он улыбался, когда кто-нибудь говорил, что май – месяц влюбленных. Тихое шуршание сухих листьев под ногами, взволнованное перешептывание хрупкой, отмирающей листвы вызывало в нем чувства отрадные и нежные. Можно сказать, что именно осенью в его душе расцветала сирень и весенняя поэзия. Но ему необходимо было оставаться одному, чтобы насладиться настроением, приходящим только раз в году. К счастью, жена была не охотница до дальних прогулок и предпочитала сад отеля.

И вот он, один, счастливый и растроганный, стоял перед осенним великолепием. В последние годы, с приближением пятидесятилетия, растроганность все чаще охватывала его. Когда у жениной сестры умер муж, он всплакнул потихоньку. С покойником Эмиль встречался редко и плакал совсем не оттого, что умер близкий человек. Смерть родственника напомнила ему о том, что все смертны, и в слезах, обжигавших его глаза, была значительная доля эгоизма. Чтобы очистить душу от этого эгоизма, он пригласил свояченицу провести отпуск вместе с ними. За это приглашение обе женщины были ему так благодарны, словно он проявил бог знает какую доброту.

А может, я и вправду добрый, думал Эмиль, глядя на солнечный склон. Что это значит – быть добрым? Вероятно, просто умение не слишком мешать другим, не становиться у них поперек дороги. А не мешать может только тот, кому тоже никто не мешает. Вот что я испытываю, рассуждал Эмиль.

Осень сглаживала все недоразумения и противоречия, накопившиеся за год. Заботы отступали, оставляя место воспоминаниям. Он перебирал их в памяти. Во время долгих прогулок Эмиль, охваченный волнением, заново переживал случаи из своей жизни, о которых никому не мог рассказать. Некоторые из них никого бы не заинтересовали, для чужого уха они могли бы показаться просто скучными. К примеру, воспоминание о том, как маленьким мальчиком он отправился с матерью на ежегодную ярмарку и что там увидел. Он помнил ларьки, товары, лица продавцов, снова как зачарованный стоял перед бочкой с солеными огурцами, которые продавал сказочный старичок, и снова с жадным любопытством смотрел на продавца счастья, покрикивающего на попугая. Но главное было не в том, что он видел, гораздо важнее было то особенное и очень приятное чувство безопасности, которое исходило от руки матери, когда они пробирались среди спин и животов в толпе. О таком, наверное, можно было бы рассказывать только детям. Если бы они у него были. А другие потаенные воспоминания, которые, возможно, и были бы кому-то интересны, Эмиль сам не хотел рассказывать. Это было его заветное и принадлежало только ему. Хрупкое как стекло и бесконечно дорогое.

Какая-то часть пережитого была непередаваема, другую часть он не хотел поверять никому, а третья… да, эту он иногда рассказывал жене или знакомым – маленькие историйки с моралью, вежливо воспринимаемые репризы. Куда ближе его сердцу были те сокровенные, нерассказанные случаи из прожитой жизни.

– Ах, какая осень! – вполголоса произнес он, радуясь зеленой долине с белым отелем на заднем плане, довольный собственной растроганностью, добротой и воспоминаниями.

Любуясь осенней природой, он вдруг увидел далеко впереди фигурку. Кто-то шел по тропинке, ведя велосипед. Человек был еще далеко, Эмиль даже не мог разобрать, мужчина это или женщина. Но незнакомец все приближался, и Эмиля это не радовало. Приближался человек, который нарушит его одиночество.

У Эмиля был выбор. Он может избежать встречи с незнакомым человеком, если прибавит шагу и скроется в лесу. Но это не избавит его от неприятного ощущения, что кто-то идет сзади. Можно переждать, пока нежеланный пришелец пройдет мимо, и войти в лес спустя некоторое время после него. Эмиль выбрал второй, более приятный вариант. В нескольких шагах от дороги он нашел большой, нагретый солнцем камень, расстелил на нем носовой платок и сел, всем своим видом показывая: мне спешить некуда.

Фигура с велосипедом приближалась очень медленно. Эмиль наконец разглядел, что это женщина. Он мысленно заговорил с ней на «ты»: на твоем месте, девушка, я сел бы на велосипед да нажал на педали. Зачем же тебе тогда велосипед? Вот типично женская логика – он даже возмутился, – если говорить о логике вещей. Одним словом, они, эти женщины, просто-напросто мыслят иначе.

Женщина остановилась и начала что-то поправлять в хозяйственной сумке, висевшей на руле велосипеда. «Давай, девушка, двигай дальше», – мысленно подгонял ее Эмиль. Когда незнакомка снова зашагала вперед, он пришел к выводу, что она и не молодая, и не старая. На молодость у нее уже не было притязаний, но до старости было еще далеко. Теперь женщина то и дело останавливалась – пройдя несколько шагов быстро, замедляла ход. «У тебя, видно, тот еще велосипед!» – удивился Эмиль и мысленно посоветовал: «Оставила бы свою рухлядь лучше дома!» Женщина остановилась в четвертый раз, и Эмиль проворчал: «Давай-давай, останавливайся, отдыхай спокойно! Мне это очень по душе!»

Прерывистое движение чужой женщины с велосипедом вызывало у него непреодолимую охоту окликнуть ее, подтолкнуть, поторопить. Эмиля разбирало нетерпение, хотя спешить ему было некуда. Повторялось то же самое, что и на воскресных прогулках с женой. Всякий раз, как она останавливалась у витрины, в нем вспыхивало нетерпение. На прогулках они никуда не торопились, и все же каждая остановка раздражала Эмиля. Его успокаивало только движение – или уж полный покой. Поэтому он с большой настороженностью анализировал эти свои приступы нетерпеливости. Опасался, что это признак старения. Чем старше человек, тем больше он спешит, даже если и сам не знает куда и зачем. Это ощущение преследовало его и здесь, в этой заводи осенней тишины.

Не позволю я испортить праздничное настроение! – приказал себе Эмиль, стараясь не смотреть на дорогу, по которой к нему приближалась женщина с велосипедом. Это стоило ему больших усилий, как и всегда, когда он что-то запрещал себе. Была бы хоть сигарета! Но сигареты он запретил себе еще месяц назад. И ему не оставалось ничего другого, как смотреть на лес, начинавшийся в нескольких шагах за его камнем. Между деревьями пробивались длинные конусы солнечных лучей, они двигались: то сходились, то расходились. Когда через некоторое время Эмиль невольно обернулся, женщина стояла уже в нескольких шагах от него и опять поправляла сумку.

Эмиль испугался ее, будто перед ним вдруг возник призрак. Женщина не обращала на него внимания. А он разглядывал ее с неприязненным интересом, она была нарушителем его покоя, его врагом. Женщина была статная, можно сказать – цветущая, но Эмиль не желал ей льстить. Длинные темные волосы ее были собраны в узел на затылке, гладкая прическа открывала белый и удивительно молодой лоб. Кожа остальной части лица и вокруг глаз была смуглее. Цвета ее глаз он не разглядел, но ее маленький, чуть вздернутый нос сразу кого-то ему напомнил. Он не знал, кого именно, и торопливо стал искать в ее облике еще какую-нибудь черточку, которая помогла бы ему разгадать загадку. Вот руки на руле велосипеда – да, и длинные пальцы с очень короткими ногтями тоже были ему знакомы. Женщина прошла мимо него к лесу; он смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. От того, что она наклонялась к рулю велосипеда, юбка ее приподнималась, открывая белые ямки под коленями. И эти ноги тоже будили в нем какое-то забытое воспоминание.

Женщина скрылась в лесу, а Эмиль остался на своем камне. Он все силился связать маленький, чуть вздернутый нос и длинные пальцы с короткими полукружьями ногтей в одно воспоминание. О ком? Он порылся в памяти – и вдруг все вернулось. Перед ним возникли длинные девичьи пальцы на перекладине лестницы и лицо с маленьким вздернутым носом, густые темные волосы, спрятанные под платок, и удивленные глаза.

«Просто невероятно!» – с удовлетворением улыбнулся Эмиль. Вспомнил ведь! Непостижимо, каких только не бывает в жизни превращений, сколько раз превращаешься в «куколку», чтобы появиться из нее совсем другим человеком! А потом оглядываешься на пустую оболочку и только головой покачаешь в удивлении: неужели я появился оттуда? Возможно ли? Разве то был я?

Тогда они с Петром были в пути всего лишь второй день, и уже начались разногласия. Дома-то обоим все казалось ясным, на все они смотрели одинаково. Военной осенью 1944 года они решили отправиться в Словакию помогать партизанам. Насколько Эмилю помнилось, у них не было какого-либо особого плана. И это тоже им было ясно. Все время идти на восток, перейти границу Словацкого государства, а там уж как-нибудь. Оба были молоды, и планы их реяли, как знамена на ветру.

На исходе второго дня начались ссоры.

– Кто это удумал – добираться пешком? – спросил Петр.

Он был прав, «удумал» это Эмиль. Ему не хотелось ехать на велосипеде. Эмиль готов был помогать партизанам с оружием в руках, готов был стрелять, но велосипеда ему было жалко. Он уже тогда бережно относился к своему имуществу.

– Я думал… за три дня доберемся…

– За три дня!

Вдобавок пошел дождь. Промокшие, раздраженные, обозленные ссорой, они в конце концов набрели на какой-то хутор. Перелезли через забор в старый яблоневый сад, и собака во дворе залилась неистовым лаем. К счастью, она была на цепи. Сенной сарай, куда они нацелились, стоял в конце сада. Под дождем добежали до лестницы и влезли наверх; пес, потеряв их из виду, умолк.

Наконец-то оба очутились в сухом месте, и какое-то время слышали только собственное дыхание да звук дождя, поливавшего тесовую крышу. Через щели в бревенчатой стене они могли видеть дорогу, по которой пришли, и еще двор. Дорога была пуста, во дворе тихо, нигде никакого движения. Эмиль успокоился.

– А здесь здорово, – сказал он, – а в случае, если будет грозить опасность, заметим издали…

– Какая еще опасность?! – взорвался Петр.

Он был реалистом и начинал бояться только тогда, когда причину страха можно было потрогать руками, а поскольку был он к тому же неповоротливым реалистом, то случалось, страх приходил к нему с запозданием.

– У тебя нет воображения, – сказал Эмиль.

Петр открыл рот, но ничего не сказал. Его взгляд был прикован к проему за спиной Эмиля. Тот быстро обернулся.

На лестнице стояла девушка, им видны были только ее плечи, голова и руки с длинными тонкими пальцами, которыми она держалась за верхнюю перекладину. Ее румяное лицо было в мелких каплях дождя, хотя на голову и плечи она накинула большой грубый мешок. Они молча смотрели на девушку, а та – тоже молча – на них. Только на мгновение она сняла руку с перекладины, чтобы откинуть со лба мокрую прядь длинных волос, и слегка поморщила свой немного вздернутый нос. И все это время она не спускала глаз с непрошеных гостей.

– Привет! – первым опомнился Петр.

Девушка невнятно ответила что-то, вроде:

– Бр-р… день…

– Привет! – осмелел и Эмиль.

– Ты здешняя? – спросил Петр.

Она кивнула.

– Мы здесь переночуем, что ты на это скажешь? – брякнул Петр напрямик.

– Пойду спрошу, – с недоверием выдавила из себя девушка, собираясь слезть.

– Постой, – остановил ее Петр. – Полезай-ка лучше к нам на минутку.

Девушка на лестнице замерла, но Петр схватил ее за руку и заставил влезть на сеновал. Он втащил ее внутрь, чтобы со двора ее не видели.

– Чего дрожишь? – спросил он. – Нас боишься?

– Н-н-нет, – ответила девушка, – просто холодно.

– Ну, присядь-ка, – предложил Петр.

Она скинула мешок и со строптивостью, непонятной тогда Эмилю, села рядом с ними на сено. Юбку она натянула ниже колен, но оба приятеля успели заметить, что у нее красивые длинные ноги.

Все трое сидели молча, пока к Петру не вернулся дар речи. Он говорил долго, горячо, главным образом о себе, немного об Эмиле и о партизанах, и от этой речи он словно вырос и раздался в плечах, превратился в героя, мстителя и богатыря. Эмиль про себя подсмеивался над ним, осуждал и не принимал во внимание его болтовню. Ведь до сих пор им не довелось встретиться ни с одним партизаном.

– У нас задание, понимаешь? – объяснял Петр девушке. – Но это тайна. Тайна жизни и смерти.

Девушка слушала его россказни, широко раскрыв восхищенные глаза, и взволнованно разглаживала на коленях юбку. Очевидно, она еще никогда не слышала такого вдохновенного вранья. Ей нравились эти сказки, и она готова была принять за правду красивую сказку.

– Ну хватит, – с неудовольствием остановил приятеля Эмиль.

– Молчите, поручик! – резко оборвал его Петр. – Будете говорить, когда я вас спрошу.

От такой неслыханной наглости у Эмиля дух захватило. Но прежде чем он пришел в себя, девушка уже слезла, чтобы принести еды, предварительно торжественно поклявшись, что никому ничего не скажет.

Петр и Эмиль остались одни.

– Ну ты и натрепался! – с горечью воскликнул Эмиль. – И кто это приказал тебе произвести себя в командиры, а из меня сделать всего лишь поручика?

– Слушай, друг, – молвил Петр миролюбиво и устало. – Все это пустяки. Мир хочет быть обманутым. А если сказать честно, ты не бабник, а я – да. Девчонка тут только одна, и думаю, ты не будешь в претензии, если она положит глаз на меня, а не на тебя.

– Мы же идем на помощь партизанам, – с достоинством возразил Эмиль, – а ты превращаешь все в фарс.

Петр откинулся навзничь на сено. Под шуршание сухих стеблей и затихающий шум дождя он изрек с театральной интонацией:

– Ничто человеческое мне не чуждо.

Начинало темнеть, дождь перестал. Эмиль решил разговаривать с Петром только в случае крайней необходимости. А Петру, похоже, было наплевать. Он тихо лежал на сене, может спал или сочинял новые дурацкие приключения, чтобы заморочить голову доверчивой девчонке – этой воплощенной невинности.

– Только семнадцать лет, а уже принцесса захолустья! – неожиданно изрек Петр.

– Слушай, это у вас в семье и раньше бывало или у тебя первого? – осведомился Эмиль.

Петр не ответил, он молчал до тех пор, пока в проеме не появилась тень. Девушка сдержала слово. Она принесла ужин. Два огромных куска хлеба с творогом.

– Ты – чудо! – похвалил ее Петр и легкими движениями помог ей взобраться.

В темноте они ели черствый хлеб и мягкий творог, а тем временем наступила темная ночь. Они узнали, что девушку зовут Ганка, что в городе у нее две старшие сестры, что родители рано ложатся спать, а сама она спит в чулане с окном во двор, да вон то окно, рядом с дверью. Эмиль самоотверженно вглядывался в темноту, туда, где он угадывал Ганку; им овладевало чувство странного волнения. Сам он называл такие состояния влюбленностью. Так случалось с ним часто, но ни разу он не позволил себе выдать свое чувство девушке, которая его вызвала. Любил издали, прикасаясь к предмету обожания осторожно и нежно, словно девушки были созданиями из стекла.

От грез его пробудил голос Ганки.

– Вот я вам принесла…

– Ангел! – возликовал Петр. Однако в этом обращении небесами и не пахло, совсем наоборот – слово прозвучало весьма чувственно и смачно. Эмиль инстинктивно отдернул руку, когда Петр в темноте что-то протянул ему.

– Да не бойся! Черт возьми, он никак боится!

После такого вызова Эмиль протянул руку и нащупал бутыль.

– Это чтоб вам ночью не было холодно, – пояснила девушка.

– Холодно? – расхохотался Петр и начал с невероятным бахвальством рассказывать свои еще более невероятные приключения.

– Жарко мне уже бывало, да как! – болтал он. – Но чтобы холодно?..

Он отхлебнул из бутылки и передал ее Эмилю. Тот попробовал. В бутылке оказалась домашняя сливовица.

Тучи на небе начали расползаться, в просветах высыпали звезды. Эмиль увидел на фоне неба профиль девушки и твердо решил после войны возвратиться сюда. Ты помнишь, дорогая? Тот самый сеновал, где мы с тобой познакомились. Над твоей головой мерцали звезды, а крыша напротив блестела от дождя…

– Ну, мне пора, – сказала Ганка. Петр ее не удерживал.

– Жаль, – вздохнул Эмиль, когда она ушла.

– Чего жаль? Теперь-то все и начнется.

– Что начнется?

– Хочешь выпить? – Эмиль отказался. – Понимаешь, – объяснял ему Петр, – девчонки везде одинаковые. Главное, что я теперь знаю, где ее окно.

– Ты что, рехнулся?

– Осел! – Петр хлопнул Эмиля по плечу.

– Не пойдешь же ты к ней?! – ужаснулся Эмиль.

– Пока нет. Пусть девчонка немного остынет. Никогда, старик, не пей горячего. У горячего вкуса не почувствуешь. А тут надо посмаковать. – Петр пускался в философию, только когда бывал голоден или когда алкоголь ударял ему в голову. Сейчас Петр был сыт, значит, причина во втором.

– Она хорошая девушка.

– А хорошую девочку нужно наградить, – продекламировал Петр. – Послушай, друг, мы не должны отказывать себе. Не должны. Может, мы идем на смерть. А смерть и любовь неотделимы друг от друга. Понимаешь?

– Я тебя к ней просто не пущу.

– Осел! Осел, осел, – ласково пропел Петр.

С этого момента они сидели молча. Петр прикладывался к бутылке, а Эмиль караулил каждое его движение. Откуда-то выплыл месяц, большой и мокрый, а в яблоневом саду поднялся ветер, он шелестел в кронах деревьев и приносил на сеновал запах осени, сладкий бродильный запах тления и сырости.

– Раз как-то… – Петр начал рассказывать, да не досказал. Улегся с бутылкой в руке, пробормотав: – Это я на минутку, чтобы ты знал… а горячим ничего не едят.

Он уснул с бутылкой в руке.

Эмиль не смыкал глаз, сквозь щели в стене проникала лунная ночь. Ночь влюбленных. А дорога, по которой они пришли, по-прежнему была пустынна, словно предназначена только для них, для того, чтобы они пришли по ней, а завтра утром продолжали свой путь. И двор был пуст, и дом не подавал признаков жизни. Только ветер шевелил кусты и деревья. Прошумел вдали и тут же снова затих лес. Эмиль сидел неподвижно, даже ноги затекли. Он боялся шелохнуться, чтобы не нарушить то особое возвышенное настроение, которое его захлестнуло. "Наверное, я, действительно, хороший", – думал он.

Было уже совсем поздно, когда он заметил во дворе Ганку. Девушка вышла из тени в полосу лунного света и остановилась, глядя на сеновал. Эмиль не мог поверить, но это, без всякого сомнения, была она. Ее стройная фигура легко двинулась к сеновалу, словно плыла в лунном свете. Эмиль ждал, что в проеме вот-вот покажется ее голова, темнея на фоне светлого неба. Но девушка снова появилась во дворе. Она возвращалась. Постояла в серебристой лунной пыли и исчезла в тени, из которой только что появилась.

На другой день ранним утром – хозяева и их дочь еще спали – Эмиль и Петр ушли. Все, что случилось с ними дальше, было совсем непохоже на сказочное начало их пути. Но это уже другая история. Девушку Эмиль больше никогда не встречал.

После войны он приехал однажды на велосипеде в места своего осеннего странствования. Нашел место – только место. Яблоневый сад одичал и разросся, от хутора остались лишь обгорелые стены, а от сенного сарая – следы фундамента. Вон там, в вышине, где сейчас струится воздух, несколько лет назад он сидел в темноте, ел хлеб с творогом и восхищался длинноногой девушкой с вздернутым носиком.

Эмиль поднялся с камня и, погруженный в раздумья, побрел в лес. Сначала медленно, потом прибавил шагу. Может, еще догоню эту женщину. Надо было сразу же идти за ней, упрекал он себя, это наверняка была она, готов поспорить, что это она!

Он почти бегом достиг перекрестка лесных дорог. Наугад пошел влево, вернулся, пустился прямо и наконец побежал вправо.

Женщины с велосипедом нигде не было.

Смеркалось, когда Эмиль вошел в освещенный коридор отеля. Директор вышел из кухни, впустив в коридор густой и жирный запах ужина.

– Хорошо прогулялись? – встретил он Эмиля. – Такой осени сколько лет не было!

Эмилю захотелось спросить директора про женщину с велосипедом, но он не знал, как это сделать, как описать ее, чтобы не вызвать любопытства или даже подозрения.

– Вы ведь всех здесь знаете? – спросил он.

– Конечно, я к вашим услугам, – с удивлением ответил директор.

Если бы не его удивленный вид, Эмиль, пожалуй, продолжил бы расспросы. А теперь он только сконфуженно поблагодарил:

– Спасибо. Спасибо вам, – и стал подниматься по лестнице в свою комнату. Дважды она промелькнула на его пути, только мелькнула. И оба раза осенью.

Жена Эмиля с сестрой сидели за столом и раскладывали карты.

– Эмиль, – оторвалась она на минуту от карт. – Ты не заблудился? Мы уж давно свет зажгли, а тебя все нет и нет.

– Хочешь, погадаю тебе? – добродушно улыбнулась свояченица.

– О чем? – ответил он, кладя на постель шапку.

– Туда не клади! – сказала жена.

Эмиль взял с постели шапку и посмотрел на жену, склонившуюся над картами. У нее был совершенно прямой, обыкновенный, не вздернутый нос. Карты она держала в пухлых пальцах и перед тем, как бросить их на стол с легким шлепаньем, коротко рассмеялась.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю