355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Петишка » Свадебные ночи » Текст книги (страница 3)
Свадебные ночи
  • Текст добавлен: 24 марта 2017, 14:00

Текст книги "Свадебные ночи"


Автор книги: Эдуард Петишка



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Марцела стояла, разглядывая залитый солнцем пляж. Если сощурить глаза, пляж терял свою раздробленность, группки людей сливались и возникало нечто целостное, вобравшее в себя мужчин, женщин, детей, собак, мячи, надувные матрацы, – в общем, нечто слитное, оно шумело, волновалось и сверкало. Перед Марцелой раскинулось какое-то гигантское существо, дышавшее одним общим дыханием. И это существо, вероятно, просто не заметит, если упадет с него какой-то жалкий волос. И Марцеле перед лицом этой громадины человеческая жизнь стала казаться, в сущности, всего лишь ничтожным волоском. Какое значение он имеет? Упадет волосок – и ничего не случится…

– Ну, пошли же! – торопил Ярин.

Он не любил, когда она становилась такой серьезной и строгой, словно открыла бог знает какую истину.

Марцела приблизилась к нему. Ее задумчивое лицо не отвечало веселому оранжево-желтому купальнику.

– Ты слишком много читаешь, – заметил Ярин.

– Что?

– Читаешь, говорю, много, а потом переживаешь!

– Но если и в самом деле в последний раз…

– Да брось ты! – раздраженно оборвал Ярин. – Нашла о чем говорить в такой день.

Они встали в очередь за мороженым.

– Как дела? – обратился Ярин к жене Штефана. – Две двойных, пожалуйста.

Штефану было под шестьдесят, его жене на пятнадцать меньше. Она ловко наполняла стаканчики мороженым и при этом без умолку тараторила:

– Что-то давненько вы у нас не бывали. Как поживаете? Жаль, Штефана нет, уехал на пароме…

– Мы его видели, – сказал Ярин и неожиданно для себя спросил: – Кто тут у вас утонул?

Он задал этот вопрос против воли и вряд ли сумел бы объяснить, почему интересуется тем, до чего ему нет никакого дела.

– Тоник Вагнер. – Женщина наполнила мороженым очередной стаканчик. – Он на железной дороге работал, только вчера поймал в дальней заводи огромного сома.

Ярин, с мороженым в руках, встал в стороне, а очередь продвигалась мимо него к окошечку киоска. У него не укладывалось в голове, зачем он вдруг спросил про совершенно чужого ему человека, с которым случилась беда. Это было не в его правилах.

– Заходите вечерком, посидим, – пригласила жена Штефана.

Ярин рассеянно кивнул. Его не оставляло какое-то тягостное чувство.

Ведь он всегда делал то, что хотел, и вдруг поймал себя на том, что делает не то, что хочет. В этом виновата Марцела. Нечего ей принимать этот случай так близко к сердцу!

Ярин отнес ей мороженое и сказал:

– Чтобы твоя душенька успокоилась – утопленника звали Вагнер, и он работал на железной дороге.

– Разве в этом дело?! Я ведь совсем о другом. – Марцела задумчиво лизнула мороженое.

– Я это к тому, чтобы твоя душенька успокоилась, – повторил Ярин. – И вчера этот парень сома поймал..

– Мне не интересно, кем он был, пойми ты! Просто человек исчез – и ничего не случилось…

– А что должно было случиться?

– Ничего. Понимаешь – еще утром он строил планы, и вдруг – ничего. Ни-че-го.

– Что ничего-то?

– Люди загорают, играют в мяч, зарываются в песок… В общем, ничего не произошло.

– О господи, да что же им делать?!

– Не знаю. Но разве не странно: вот я или ты однажды исчезнем – и ничего не случится.

– От твоих разговоров даже наш кот сдохнет, – сказал Ярин.

Он слизывал мороженое, мысленно прикидывая, что осталось бы после него. Транзисторы, магнитофон, ленты, туристское снаряжение, палатка, мотоцикл, половина желтой «татры». Да, это все осталось бы. И они все это продадут. Родители или сестра… И конец… Эта мысль была ему неприятна. Уж коли на то пошло, у него просто не было времени совершить что-нибудь. И почему это сегодняшний день должен стать последним?! Почему сегодня все должно быть в последний раз? Почему? Он повернулся к Марцеле:

– Что за бред? Почему сегодня все в последний раз?

– Не знаю. – Марцела была занята мороженым. – Разве кто скажет почему… Я просто подумала, – она снова лизнула мороженое, – случается ведь так – вдруг однажды человеку приходит в голову, что мало остается времени…

– Времени всегда мало.

– Это верно.

Марцела ела мороженое, и это раздражало Ярина.

– Чего ты его все время лижешь?

– Ужасно быстро тает.

Ярин отшвырнул свой стаканчик с остатками мороженого, оно вдруг показалось ему невкусным.

– Это верно, – повторила Марцела, – времени всегда мало, но наступает такой момент, когда его вовсе не остается. Если бы сегодня все было в последний раз…

– Ну знаешь, хватит! – не выдержал Ярин.

Но Марцела гнула свое.

– Тогда не знаешь, за что раньше браться. Как представишь, что завтра нас уже не будет, сразу и не сообразишь, что надо сделать в первую очередь. А может, ты знаешь, что надо?

– Бред, да и только! – сказал Ярин; ему захотелось курить, но сигареты остались в машине.

Вернулись по плотине к «татре». Пляж внизу напоминал пчелиный улей в момент роения – народу все прибывало.

– Каждый играет в своем песочке, – заметила Марцела.

– И это нормально, – отрезал Ярин.

– Ты так думаешь?

Ей в этот момент хотелось иметь опору понадежнее, чем «свой песочек», что-нибудь такое, что не исчезает вместе с человеком.

Ярин взял из багажника новую пачку сигарет, закурил и, затянувшись несколько раз, успокоился. Даже попытался сменить тему разговора:

– У тебя шикарный купальник! – похвалил он.

Марцела ждала этой похвалы весь день, но сейчас, когда перевалило далеко за полдень… Она вытащила из сумки иллюстрированный журнал.

Ярин заинтересовался:

– А кроссворд есть?

Марцела отделила страницу с кроссвордом, отдала ему. Они пошли по пляжу – их место оказалось занятым. Полотенце кто-то передвинул на траву и преспокойно расположился на их песочке. В другой раз Ярин затеял бы ссору, сегодня же только взглянул на загорелого толстяка и его дебелую супругу и не сказал ни слова. Подняв с травы полотенце, они пошли дальше вдоль рукава реки. В ивняке попадались уютные уголки, то поросшие высокой травой, то с наносами мелкого песка. По дороге заметили лодку с людьми, которые уже не так усердно продолжали поиски. Очевидно, смирились с неудачей и лишь время от времени наугад ощупывали шестом дно. Штефан стоял теперь на корме, железный наконечник его шеста бороздил речную гладь.

– Алло! – крикнул Ярин.

– Привет! – дружески помахал Штефан.

– Узнал меня, – сообщил Ярин Марцеле. – Старый морской волк, но в хорошей форме. Он матросом на реке еще с тех пор, когда я был совсем мальчишкой.

Лодка возвращалась к пруду.

Ярин расстелил для Марцелы полотенце, а сам, скрестив по-турецки ноги, уселся рядом на траву. В ногах он положил сигареты, спички и карандаш. Разложил перед собой страницу журнала и углубился в кроссворд.

Марцела следила за ним поверх журнала, для нее это было весьма любопытно. Если этот день последний в его жизни, то разгадывание кроссворда вряд ли самое подходящее занятие. Впрочем, что было бы подходящим в таких обстоятельствах? Глупо в такой солнечный день думать о подобных вещах, но Марцела ничего не могла с собой поделать. Вспомнила мать, отца и двух своих братьев… И семейный альбом с фотографиями, и снимок тети Марчи, умершей в молодости. Мать рассказывала о ней без волнения и слез, а ведь Марча была ее младшей сестрой и когда-то они жили в одной комнате. Сейчас Марцеле вдруг захотелось, чтобы мать горько оплакивала свою сестру. Ее тревожила мысль, как легко живые забывают мертвых. Раньше она этого не замечала. Только вот сегодня, на пляже, в толпе, где над головами равнодушных людей непрерывно летали мячи, обрывки слов и фраз – будничных серых слов и плоских фраз.

Ярин, почувствовав ее пристальный взгляд, оторвался от кроссворда. Марцела быстро опустила глаза на первый попавшийся абзац. Она читала, не вникая в смысл. А может, смысл был в одном – так или иначе вернуться к той тревожащей мысли?..

День тянулся. Тетя Марча в белой юбке, с теннисной ракеткой в руке… Память об одной жизни… Не более того… Для трех-четырех человек она оставалась просто «тетей Марчей». Училась в медицинском и не доучилась. Ушла из института и из жизни… Какой в этом смысл?

– Послушай, – начала было Марцела, но, заглянув в лицо Ярину, тотчас поняла, что не найдет у него ответа.

– Брось ты, – сказал Ярин на всякий случай. – Хватит уже.

Сделав над собой усилие, она сосредоточилась на чтении. Я читаю о летней моде. О зоопарке. Читаю рецепты. Читаю рассказ, говорила она себе. Занятие для человека, которого завтра, может, не будет на свете. Интересно, пришло ли сегодня что-то подобное в голову еще кому-нибудь здесь, у пруда?

В шесть часов Ярин встал и объявил:

– Пора к Штефану!

Сначала они задержались у машины, и Ярин впервые опробовал «спальную систему». Он придумал хитроумное устройство, чтобы в «татре» можно было ночевать, и решил проверить его еще засветло.

– Ночью в машину комары налетят, – сказал он, раскладывая странное ложе и застилая его пледами.

Марцела натянула длинные оранжевые брюки и надела желтую блузу.

– Ты, кажется, не признаешь других цветов! – встретил ее Ярин, когда она появилась из кустов.

– Зато ты признаешь все остальные, – ответила она тоном, каким ответила бы раньше, до сегодняшних раздумий. Ответила, словно сегодня отвечала не в последний раз.

Ярин расхохотался. Марцела его успокоила. Жизнь покатилась по накатанной колее.

Дорогой Ярин прочел ей целую лекцию о прицепах. Как только появятся деньги – прицеп у него будет!

– Я знаю одного парня, который отдал бы по дешевке. В прицепе и жить можно, как в вагончике.

– Тебя ждет бессмертие! – воскликнула Марцела. – Накупишь уйму вещей, а в придачу к ним – вечность!

– Подожди, постой! – Ярин схватил ее за локоть и внимательно пригляделся. – Тебе нехорошо?

– Да, от твоих разговоров.

– В самом деле тебе плохо?

Марцела вырвалась.

– Ну и ну! – покачал головой Ярин и пошел следом за ней.

Не успели они дойти до туристской базы Штефана Вальды, как он снова поймал ее за локоть:

– Чего ты хочешь? Скажи, что, собственно, тебе нужно?

Марцела не ответила. Она и сама не знала. Но в ее молчании Ярину почудилось что-то вызывающее и враждебное, он мысленно объявил ей войну.

Окошечко киоска, где еще днем торговали мороженым и лимонадом, было закрыто. Зато кипела жизнь на открытой веранде, прилепившейся к деревянному строению. Своими подпорками и перильцами веранда напоминала декорации к фильму об американском Диком Западе. За четырьмя длинными столами сидели мужчины – кто в плавках, а кто в потрепанных полотняных брюках. Они потягивали пиво и курили.

Ярин величаво прошествовал между столиками, не без удовольствия отметив про себя, что присутствующие оглядываются на Марцелу. Он отлично знал, как неприятны ей взгляды мужчин, которые ей безразличны, и поэтому нарочно не спешил, шел медленно, и жалел, что веранда не так велика. Она примыкала к кухне.

– О, пан Ярослав, приветствую вас! – воскликнул старый Штефан, сидевший за столом с чашкой кофе. Он тут же отставил чашку, подошел к гостям.

Ярин представил Марцелу с небрежностью, с какой знакомят давних приятелей с близкими родственниками.

Жена Штефана оторвалась от плиты – она готовила ужин – и тоже протянула руку. На кухне сильно пахло жареным луком.

– Что будем пить? – осведомился Штефан. И, не дожидаясь ответа, снял с полки бутыль «Старой пшеничной».

Выпили, Штефан налил по второй. Про свой кофе он забыл и теперь, держа рюмку с водкой, принялся провозглашать тосты:

– За здоровье капитана и команды! Только не за рулевого!

Ярин хохотал. Они со Штефаном все время перебрасывались какими-то многозначительными словечками, которые были понятны только им. Марцела вообще ничего не понимала – и не спрашивала. Ярину и в голову не пришло объяснить. Он никогда ничего не объяснял.

Они сидели за кухонным столом, говорили о прежних временах и о сегодняшнем случае. Но разговоры об утопленнике перестали действовать на Марцелу. Она чувствовала себя гораздо лучше, чем днем. Штефан походил на бывалого капитана океанского лайнера и поминутно галантно обращался к Марцеле. И только когда он завел речь о том, что следовало бы сделать тому парню, чтобы выплыть наверх, когда он пошел под воду, Марцеле снова стало не по себе. «Нечего советовать мертвым», – думала она, и ей было стыдно за живых, которые всегда умнее тех, кто умер, хотя бы потому, что они-то живы и последнее слово за ними.

Жена Штефана все реже выносила гостям на веранде бутылки с пивом, народу заметно поубавилось. Гул голосов стихал. Дачники потянулись в поселок ужинать. В открытое окно ветер приносил ароматы летнего вечера и шевелил листья ольхи, растущей под самым распахнутым окном. В просветах листвы виднелся пляж, освещенный косыми лучами солнца. Пока они тут пили и разговаривали, пляж почти совсем обезлюдел.

– Пустили бы по воде буханку хлеба с зажженной свечой, наверняка нашли бы Вагнера, – бросила от плиты жена Штефана.

– Ну да, – усмехнулся Штефан, – он уже где-нибудь в реке. Если кого глубинным течением потащит, того мигом в реку унесет.

Ярин и Марцела остались ужинать. Они задержались и после ужина, когда дачники снова начали собираться на веранде, чтобы перекинуться в картишки. На веранде и на кухне опять пили пиво и водку. У Марцелы снова стало легко на душе. К чему мучиться, все равно от судьбы не уйдешь!

Прощаясь с хозяевами, Марцела улыбалась. Она одарила улыбкой даже паромщика, который завернул на веранду выпить пива и глядел на Марцелу широко раскрытыми глазами. Марцела готова была улыбаться всему миру.

Ярин тоже забыл, что всего несколько часов назад объявил Марцеле войну. Они возвращались к машине, держась за руки.

Позже, когда Марцела лежала на изобретенном Ярином ложе, смотрела в темный потолок «татры», на мгновение возник перед ней неясный призрак того, кого там, в реке, уносило сейчас течением дальше и дальше… Она закрыла глаза. Во тьме слышалось только легкое шуршанье занавесок – Ярин занавешивал окна, – его дыхание, и затем Марцела почувствовала прикосновение его пальцев, они шарили по ее телу, будто открывая неведомые и полные опасностей земли.

Какая глупость, подумала она. Умереть ни с того ни с сего…

***

 
Какое уж там постоянство, – ты возражал, —
не видал я,
как может быть постоянным мужчина,
и женщина – быть постоянной?
И вёдро сменяется ливнем, и зной – холодами.
Не верил… Неужто забыл ты свой край?
Он тот же – и в солнце, и в дождь. Или небо?
Что значит какая-то туча?
Есть постоянство и средь изменений,
верность, присущая дереву,
когда от почки к цветку, от цветка до плода
и в созревших плодах оно остается собою.
Мы проносим свое постоянство, как пламя – свеча,
мы меняемся, мы убываем, но свет
наш погаснет лишь с нами.
 

Счастье

Она лежала на спине в широкой деревенской кровати, беззащитная против густой теплой тьмы, рождавшей какие-то особенные, идущие из всех углов запахи, горьковатые и сладкие; такие запахи словно по какому-то заклятью впитались в стены деревенских строений; они сохраняются, даже когда дом сносят, и долго еще витают над развалинами, постепенно превращаясь в аромат черной бузины.

Она лежала с закрытыми глазами; ей очень хотелось сбросить перину, но она не решалась. Под периной было жарко, но она ее защищала. Женщина не доверяла темноте, и хорошо было отгородиться от нее этой пуховой преградой.

Оба окна, выходившие на деревенскую площадь, она затворила, как только вошла в комнату: боялась, как бы кто не залез. Душная августовская ночь тяжко наваливалась на рассохшуюся кровлю избы, дерево слабо потрескивало и поскрипывало.

Она натянула перину до подбородка.

Неприятно было лежать в темноте и теплом смраде, поднимавшемся в наглухо запертой горнице к низкому потолку. И все же она была довольна, что поступила, как просил Штепан. Он давно задумал съездить к родственникам – она не могла ему отказать. Приятно, что ему не хочется с ней расставаться. Но сегодня Штепану не следовало уходить, да что поделаешь? Ей даже понравилось, что Штепана позвали на помощь. Значит, уважают, он нужен. Штепан обещал скоро вернуться. И вот его все нет.

Сначала она думала дождаться его, да очень захотелось спать. Ждать было трудно, потому что ее клонило в сон, а заснуть она не могла, потому что очень уж этого хотела. В таком состоянии между сном и бодрствованием перед ней вдруг возникло лицо Ондры.

Время, прожитое с Ондрой, она вспоминала теперь как историю, когда-то прочитанную в книге. С каждым воспоминанием что-то забывалось, и надо было додумывать, а иногда и придумывать, что унесли эти годы. Придумывать дом ей не надо было, она помнила одноэтажное строение, комнату, выделенную им матерью Ондры, и пристройку. Сюда он привел ее прямо из ресторана, где у них был свадебный ужин. Она вышла за Ондру, когда ей было девятнадцать, слегка обиженная тем, что пять ее одноклассниц успели выйти замуж раньше.

Она пыталась восстановить в памяти, кто же тогда сидел за свадебным столом. Тут ее воспоминания словно засохли и начали крошиться. Конечно, ее родители, мать Ондры, какие-то девушки из конторы, ну и парни из цеха окраски автомобилей, где работал Ондра. Лиц она не помнила, это было несущественно. Играл проигрыватель, но никто не пел. Родители разговаривали с матерью Ондры о вещах, не относящихся к свадьбе. Все напоминало случайную встречу знакомых в ресторане, а никак не свадьбу. Когда она была еще девчонкой, то представляла свою свадьбу совершенно иначе. Торжественный день! А вышло – случайная встреча довольно молчаливых гостей у накрытого стола.

Ондра вообще не отличался разговорчивостью. Это было странно и притягательно. Он умел молчать. В том возрасте, когда молодые люди говорят обо всем без умолку, словно все уже познали, Ондра молчал. И этим вызывал доверие.

На улице перед домом кто-то завел мотоцикл. Треск мотора доносился в комнату словно из-под воды. Потом звук мотора стал удаляться, будто кто-то все выше и выше поднимал мотоцикл. Бензиновая вонь назойливо просочилась через плохо подогнанные оконные рамы и на минуту поколебала застоявшиеся запахи дерева, сырости и трав.

Со свадебного ужина шли пешком, домик Ондровой матери был рядом, только за угол завернуть. Она отперла дверь. Сени были насыщены бензиновыми парами. Ондра вечно копался в мотоцикле: никак не мог его собрать. Мотоцикл стоял в углу сеней, словно хромой зверь, роняя бензиновые и масляные слезы на заботливо подостланные тряпки.

Штепан никогда не потерпел бы подобного беспорядка – в этом она была убеждена. Штепан знал границы, о которых Ондра понятия не имел. Восстанавливая в памяти лицо Ондры, она вдруг поняла, что некоторые черты уже стерлись и ей приходится восполнять их воображением. Обломки, которые она подклеивала к его попорченному временем облику, во всем отличались от тех, которые она находила в лице Штепана. Ей казалось, что лицо Ондры собрано из разных обрезков, оставшихся после создания безупречно выточенных черт Штепана.

– Эва, что ты делаешь? – спросил Ондра, когда они в тот вечер вошли в комнату и она повернула ключ в двери.

– Запираю.

– Зачем?

Она подыскивала слова, желая объяснить ему, что, запирая дверь, она окончательно отделяет его от матери, от прошлого, от всего остального мира. И догадывалась, что Ондра не поймет. Со Штепаном было совершенно иначе. Штепан не спрашивал, он все умел объяснить сам.

А Ондра смотрел на нее, ничего не понимая.

– Ты так на меня смотришь, будто я тебя похитила, – рассмеялась Эва.

Ондра молча распахнул окно в летнюю ночь. Свет вырвался из темноты во двор, в сад, осветив свежевыбеленную пристройку. Ту самую.

Она протянула руку к выключателю и погасила свет. Две трети окна заслоняла пристройка, в оставшемся прямоугольнике плыли звезды. Тогда она видела только звезды.

Ондра не понимал лирики.

– Ты всегда будешь со мной, – сказала Эва. И говорила это совершенно серьезно. Тогда…

Ондра кивнул.

А через какой-нибудь месяц все изменилось, год спустя – еще больше, а через пару лет все и вовсе стало иным. Строго говоря, она искала не мужа, а счастье. Счастье, которое мог дать ей муж. Об этом она мечтала, об этом же когда-то мечтали и ее одноклассницы.

Штепан совершенно не такой, как Ондра. Да и Ондра вначале не был таким, каким стал потом.

Сначала с Ондрой было неплохо. После работы он самой короткой дорогой возвращался домой. И прежде всего заходил в пристройку. Он был прямо-таки помешан на этом.

Первое время Эве нравилось ходить к нему в пристройку. Она наблюдала, как ловко он рисует на листах металла, на полотне, на деревянных досках зеленые пейзажи с голубыми реками и фиолетовыми крепостями, закаты солнца, растекающиеся алым цветом, ланей, пасущихся на желтых полянах. И букеты, сверкающие всеми цветами радуги, цветы, которым взмахи кисти придавали самые фантастические формы. Она с интересом наблюдала, как легко рождаются под его руками картины, и тихонько восхищалась им. Она никогда не давала оценку картинам, они нравились ей, обычно только если о чем-то напоминали. Напоминала картина что-то приятное – значит, это красивая картина, а та, что напоминала неприятное, была плохой и некрасивой. Что же касалось красок, то Эве нравились яркие. Так что работы Ондры вполне отвечали ее вкусу.

На природе или еще где-нибудь Ондра никогда не писал. Только в своей пристройке. Туда Ондру вместе с его страстью выставила мать, там он и остался.

– Я тебе не мешаю? – спрашивала Эва.

– Нет, – отвечал Ондра.

Эва отлично знала, что она мешает, что Ондра любит рисовать в одиночестве. Но она снова и снова задавала свой вопрос. Ей хотелось убедить себя, что Ондра говорит правду и она ему действительно не мешает. Позже она спрашивала уже из чистого злорадства. Заставлять Ондру говорить не то, что он чувствует, – в этом было уже что-то издевательское. Заставляя его скрывать свои истинные чувства, Эва словно обретала над ним власть. По крайней мере ей так казалось. Насколько это было ошибочно, вскоре выяснилось. Однажды после очередного вопроса, не мешает ли она, Ондра вспылил и прогнал ее.

Эву оскорбил не сам крик, а грубо высказанное признание Ондры в том, что он хочет остаться один. Один со своим счастьем… Это счастье Эва прочла в его глазах, когда, сдвинув брови и наморщив лоб, он выписывал кистью сочно-зеленые кроны деревьев. Ондра умел быть счастливым в одиночестве.

Эва тогда ушла в сад и легла под яблоней. Не странно ли, что над всеми трудными событиями своей жизни она размышляла лежа? Тогда-то она возненавидела Ондру. Счастье, которое он находил в пристройке, было для нее загадкой. И прежде всего потому, что Ондра умел создавать для себя эти счастливые мгновения без чужой помощи.

Для Эвы счастьем было то, что она получала бы от другого, нечто такое, чем она могла бы поделиться с другим. Счастье Ондры принадлежало ему одному, а ей заранее не было там места.

– Ты смешон! – сказала она Ондре, когда через час тот вышел в сад с сигаретой в руке.

– Почему это?

– Смешон. И ты сам, и твое художество.

– А мне нравится, – защищался он. – А кроме того, ты же знаешь, это покупают.

– Ну нет! Я-то знаю, почему ты рисуешь!

Ондра молчал.

– Очень хорошо знаю, голубчик!

Что именно она знает, Эва скрывала. Пусть сам догадывается, пусть поймет, что это он ей назло, хочет унизить ее, показать, что отдает предпочтение кисти, раз ищет счастья не у нее.

Ондра, ничего не ответив, вернулся в пристройку.

Эва решила как следует испортить это его единоличное счастье. Вошла следом за ним, встала перед развешанными картинами и разразилась презрительным, издевательским смехом.

Ондра продолжал работать, не обращая на нее внимания. У него ни на минуту не пропала охота водить кистью.

– Твои картины просто ужасны! – кричала она. – Они отвратительны, отвратительны!.. Как и ты сам!

Она выбежала из пристройки, успев все же заметить, что ее оскорбления Ондру не задели. Он не позволил уничтожить свое счастье.

Эва повернулась на бок и посмотрела в окно. Темнота побледнела, на оконном стекле застыл тусклый лунный свет.

– Послушай-ка, – сказала тогда мать, когда Эва пришла к ней, – ты все это не преувеличиваешь? Каждый мужчина ищет счастья по-своему. Пусть себе рисует, радуйся, что не пьет.

– Уж лучше бы пил!

– Ты в своем уме?

– Лучше бы пил!

В глазах пьяниц она никогда не видела такого счастья. А кроме того, пьяниц ждет расплата – похмелье.

– Зачем же я замуж вышла?! – взорвалась Эва.

– Да, – сказала мать, – и зачем только мы замуж выходим?!

В том же году Эва познакомилась со Штепаном. Это произошло в кино возле гардероба. Он помог ей надеть пальто. По дороге от кино до площади она узнала массу вещей. Штепан был тут недавно. Приехал в их город работать ветеринаром, пока присматривается ко всему. Эва сказала ему, что любит животных, но только живых, а не нарисованных. Он засмеялся, приняв это за шутку.

Штепан умел удивительно интересно рассказывать. О своей работе, о своей жизни, обо всем в мире. После нескольких свиданий Эва узнала о Штепане больше, чем об Ондре за два года замужества. Чем лучше она узнавала Штепана, тем меньше знала Ондру.

Однажды вечером она вошла в комнату, где они жили с Ондрой. В комнате было темно, только в пристройке еще горел свет. В верхней трети окна сияли звезды. Когда она вошла сюда после свадьбы, ей казалось – звезды прибиты к небу и жизнь ее с этой минуты обретет постоянное и твердое место. Сегодня звезды на небе казались ей беспокойными, колеблющимися, и, действительно, одна из них сорвалась со своего места и упала, описав длинную дугу.

– Поскорее бы кончилось с Ондрой, – попросила Эва падающую звезду. – Пусть все счастливо начнется со Штепаном!

Когда вечером Ондра вернулся из пристройки, Эва уже лежала в постели. Не странно ли, в самом деле, что все решающие события своей жизни она обдумывала лежа?

– Ты больна? – спросил Ондра.

– Почему?

– Да вот лежишь…

– Мне так захотелось.

Она наблюдала, как Ондра двигается по комнате. Совершенно чужой человек. А эта комната?! Зал ожидания, где каждый день в определенный час встречаются одни и те же люди и ждут, когда наступит ночь или утро.

– Нам нужно разойтись, – сказала она.

– Разойтись?

– Давай разведемся!

Этого Ондра не ожидал. Чего другого, только не этого! И Ондра заговорил. Никогда он столько не говорил. И все последующие дни – тоже говорил, говорил… Эва не слушала, ей были безразличны его слова. И безразлично было, что говорит его мать и ее мать. Тогда Ондра наговорил столько, что даже охрип. Но Эва уже условилась со Штепаном, когда они поженятся.

Несколько раз случалось, что, когда она назначала свидание Штепану, за ними по пятам следовал Ондра. Это было неприятно, но в то же время она впервые праздновала победу над кистью.

Вместо того чтобы рисовать, Ондра теперь бегал за ними. Эва одержала победу тогда, когда она для нее уже ничего не значила. Впрочем, Ондра недолго унижался. Он опять заперся в своей пристройке, множа число ланей, закатов и ярких букетов.

Эва со Штепаном начали обзаводиться хозяйством. Как-то они вместе пошли в стекольный магазин подобрать раму для зеркала. В витрине Штепан увидел картины Ондры. Не успела Эва сказать Штепану, кто их нарисовал, Штепан расхохотался.

– Ты только посмотри на эту мазню!

Эва тоже расхохоталась, хотя ей эти картины, в сущности, нравились. Так она безоговорочно перешла в лагерь Штепана.

В окнах потемнело, тучка закрыла луну. С кровати, на которой лежала Эва, не было видно даже кусочка неба. Кровать стояла у противоположной стены.

«Да как же это мы, тетя, не уместимся на такой широченной кровати?!» – говорил Штепан. И вот его нет.

Эва уснула. Проснулась более усталой, чем когда засыпала. За окном стоял ясный день, по деревенской площади ехал трактор. Со своей кровати она его не видела, только слышала.

Место рядом с нею было пусто. Штепан еще не вернулся. Она взяла со стула часики. Седьмой час. Эва отбросила перину и начала делать упражнение – «езда на велосипеде».

За дверью послышались шаги. Она перестала крутить ногами и скользнула под перину. Закрыла глаза.

Штепан в носках крался к кровати длинными кошачьими шагами. Эва громко рассмеялась.

– Ты не спишь? – удивился он.

– А ты спишь?

– Ну и ночка была! – сказал он.

– Теленочек родился?

– Целых три, – зевнул он, – такая вышла история. За мной приехали еще и из соседней деревни. – Штепан стал раздеваться. – Я тебе расскажу, только отдохну немного. Ты мне долго спать не давай, так весь отпуск проспим.

Кровать заскрипела, и Штепан улегся рядом с ней.

– Какой ты тяжелый, – провела она рукой по его волосам.

– Боже, ну и ночка выдалась! – повторил он.

Эва склонилась над ним и заглянула в глаза. В усталых глазах Штепана сияло счастье, которое ей было непонятно. Да, это было счастье, и оно высокой дугой сияло над его усталостью.

– Спокойной ночи, – сказал Штепан.

– С добрым утром, – слегка расстроенная, ответила она и опустилась на подушку.

Штепан тут же заснул.

Хорошо, что он спит, что я не вижу его глаз, сказала себе Эва. Попыталась заснуть – мешали бессонные мысли. Как ни рассуждай, а Эва не могла избавиться от ощущения, что ее обманули. Словно было на свете какое-то таинственное, неделимое счастье, к которому ей не было доступа.

Эва еще раз взглянула на спящего Штепана. Вот так, когда у него закрыты глаза, определенно, лучше.

Наконец она тоже заснула. Встали они уже в полдень. И когда одевались, глаза у Штепана опять были прежние, такие, которые она понимала и которые ее не тревожили.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю