Текст книги "Операция «Степь»"

Автор книги: Эдуард Кондратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Переведите, мисс Алина, что бормочет этот купец. И сядьте поближе, прошу вас. Приборы можно переставить.

Так и сделали: тарелочки, вилки и ножи поменялись местами. Американец и девушка оказались теперь рядом: И это было замечательно удобно для того, чтобы продолжить акцию «обольщение мистера Шафрота», от успеха которой зависела вся операция контрразведки ГПУ.

Не стоит забывать, что был еще один важный ее участник, а вернее, участница: сорокалетняя женщина в темном платье с шелковой розой у плеча. Задыхаясь от неистового сердцебиения, она быстро шла по длинному коридору, где курили и оживленно обменивались мнениями гости, проходила мимо пустых сейчас кабинетов с английскими и русскими надписями на дверях, мимо мраморной лестницы, мимо ниш с гипсовыми вазами… Шла туда, куда каждое утро приходила на работу, – в приемную своего шефа.

Приемная, как и коридор, была залита ярким электрическим светом – в АРА на экономию энергии смотрели свысока. Ильинская закрыла за собой двустворчатую застекленную дверь, прислушалась и подошла к другой – высокой, обитой красной кожей. Трясущимися руками вставила ключ в скважину, повернула. Потянула за ручку… Почему?! Дверь не отворялась! Она успела прийти в ужас, хотя тут же машинально повернула ключ на второй оборот. Дверь плавно открылась от слабого усилия… К окну! «Боже мой, боже мой», – шептала она, чувствуя, что близка к обмороку, суетливо делая то, что должно: придвинула стул к окну, взобралась на подоконник, открыла верхний, а затем нижний шпингалеты, рванула на себя раму. Раздался громкий треск отрываемых бумажных полосок. Внутренняя рама открыта, теперь за внешнюю. Верхний шпингалет, нижний шпингалет… Открывать раму уже нет сил. Но и необходимости нет тоже: контрразведчики ГПУ и Заволжского военного округа теперь легко откроют ее со двора…

Спрыгнув на пол, Надежда Сергеевна сунула ноги в туфли, бросилась к креслу, схватила сумочку… Все! Скорее назад, в зал! Если бы сейчас на пороге появился кто‑то, пусть даже и не Шафрот, сердце Ильинской не выдержало бы…

О, да как же это?! Она уже затворяла за собой дверь, когда увидела, что внутренняя рама с обрывками бумажной ленты осталась открытой… Ильинская подбежала к окну, прикрыла раму, стало совсем незаметно.

Все! Бежать отсюда, из проклятого кабинета!

Но только не бежать! Необходимо взять себя в руки. – В таком состоянии показаться Шафроту нельзя.

Итак, ключ… сумочка… Хорошо бы плеснуть на лицо холодной водой… Походка, походка!.. Не надо спешить… «Все хорошо, все хорошо», – шептала она, а к горлу подступал комок, а в сердце кололо, кололо…

…Шура трусила, но уже не так, как тогда, в кабинете. «Представь, что это всего лишь любительский спектакль, – уговаривала она себя. – И у тебя роль коварной соблазнительницы кого угодно. Не думай, что это серьезно. Роль, всего лишь роль!..»

В зале было шумно. В углу хрипел граммофон, несколько пар, толкаясь боками, пытались танцевать шимми. Шафрот тяжело дышал. Ему давно хотелось расстегнуть верхнюю пуговицу френча, но он не смел: неприлично. Он пил шампанское бокал за бокалом и не пьянел. «Еще ведь ночь сидеть над отчетом, – с раздражением вспомнил он. – Проклятье! Ладно, потом, потом… Еще не сейчас, не скоро…»

– Мистер Шафрот, ваш ключ.

Ильинская с усилием отодвинула стул, села.

«Выпить шампанского… полный бокал», – вяло подумала она, но не шевельнулась.

– Да, да… – Шафрот взял ключ, небрежно опустил его в карман френча.

– Господин Шафрот, мы вынуждены уйти. Дела. Карклин и Елисеев остановились у них за спиной.

– Извините, – Шафрот встал. – Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий. – Он сдержанно пожал руку Карклину, чуть дольше задержал ладонь Елисеева. – Завтра я отбываю московским поездом в восемь утра.

Теперь переводила только Шурочка.

– Мы знаем, – кивнул Карклин, и Шура заметила, что он изо всех сил старается на нее не смотреть. Презрение так и исходило от него: – Мы непременно проводим вас на перроне, мистер Шафрот.

Ушли совдепы… Вот и славно. Музыка? Что это? Танго? Прекрасный танец – танго!..

– Я хочу танцевать с вами, Алина… Вы позволите?

Он просит извинить, что неважно танцует. Не было возможности учиться – деловым людям всегда не хватает времени на удовольствия. Послевоенный мир только отряхивается от пепла, он еще по‑настоящему и не жил… Кстати, мисс Алина может называть его просто Билли. У американцев это принято.

Шафрот испытующе смотрел сверху вниз на взволнованное тонкое лицо.

«Что ответить ему? – в смятении соображала Шура. – Наверное, надо как‑то подыграть. А вот как: пусть он пожалеет несчастную девушку…»

– А я?.. Я ничего не видела. Наверное, ничего и не увижу, – тихо проговорила она и ужаснулась: до чего фальшиво! – Ни вашей прекрасной страны, ни Парижа, ни пляжей Ниццы… Скучная, серая жизнь.

Американец почувствовал, как неприятно повлажнела его рука, обнимающая гибкую спину страдающей Алины. Бедная девочка!

Умолк граммофон. Они вернулись на свои места. Зал полнился обычным ресторанным гамом.

– У меня разболелась голова, господин Шафрот, – устало проговорила Надежда Сергеевна. – Нам пора.

Злые желваки проступили на скулах шефа. «Дьявольщина, – подумал он. – Придется сесть за отчет. Так скоро…»

– Неужели вы лишите меня счастья беседовать и танцевать с вашей дочерью? – сказал он, все еще на что‑то надеясь. – В мой последний, прощальный день?

– Мама! – подала голос Шурочка. – Можно я… останусь? Ненадолго…

– О‑о! – Шафрот вдохновился. Сверкнула голливудская улыбка, глаза смотрели честно, они были преисполнены джентльменского благородства. – Я обещаю вам, миссис Ильинская, доставить дочь живой, здоровой и счастливой. Девушке… э‑э… вашего происхождения нелегко прозябать в унылой стране пролетариев. Нужна и отдушина, не так ли?

«Ну, благодетель, погоди», – свирепо подумала Шурочка и пробормотала, все больше входя в роль обиженной жизнью:

– Мама, твоя молодость была не такой!.. Офицеры, юристы, балы, пикники… А у меня? Что у меня?!

«Комедиантка… – подумала с тоской Ильинская. – А если она… всерьез? Нет, нет, какая чушь!»

– Хорошо, – вздохнула она, и печаль ее была, увы, искренней. – Я верю слову джентльмена, господин Шафрот. Не провожайте меня, хочется в одиночестве пройтись пешком. Голова…

Бравурная полька вырвалась из трубы граммофона, когда Надежда Сергеевна покидала пирующий зал. Ее провожали глаза Шурочки и Шафрота… Впрочем, нет, Алины и Билли, которые решили сегодня… повеселиться всласть!

Шура ощущала душевный подъем: с уходом матери ей стало гораздо легче. Не так стыдно.

– Где‑то есть рояль, – сказал Шафрот. – Я уверен: вы поете.

– Что вы, здесь?! – испугалась Шура.

– Спойте же, – в голосе американца прорезались нотки приказа.

«Ни за что», – решила про себя Шура. Она начинала злиться, и это, как ни странно, совсем успокоило ее.

Глаза Шафрота стали холодными. Он ждал.

«Нельзя же проваливать дело, – опомнилась Шура. – Придется петь. У, противная рожа!»

– Хорошо, – она вздохнула. – Я слышала, что вас в Самаре называют «всемогущий Шафрот». Так вот, если вы всемогущий, пусть появится гитара. Мне тоже надоела дурацкая музыка из дурацкого ящика. Я спою вам английскую балладу.

Шафрот наклонил голову. Поискал кого‑то взглядом, на несколько секунд отошел.

– Всемогущим я почувствовал бы себя, если б завоевал ваше расположение, – сказал он ей на ухо, когда вернулся.

– Об этом, кстати, и баллада, – усмехнулась Шура. – Где же гитара?

Здесь, она была уже здесь: запыхавшийся человечек в синей косоворотке нес гитару через зал на вытянутых руках.

Шафрот захлопал в ладоши, и тотчас вокруг него образовалась небольшая толпа. Большинство гостей, впрочем, осмотрительно решили в столь голодное время не покидать столы.

Шура провела пальцами по струнам. Чуть расстроена… А! Неважно. Кто‑то услужливо подставил стул. Шушуканье и шарканье смолкло. Она взяла первый аккорд и запела по‑английски негромким, чуть вибрирующим голоском:

Любовь – в поэмах и в романах.

Таких страстей в природе нет,

Чтоб умирать по Дон Жуанам,

Травиться чтоб из‑за Джульетт.

А у тебя – глаза, как сливы,

И молчаливый нежный рот…

О, как мне быть с тобой счастливым?

Тебе семнадцатый лишь год.

Баллада была, как все баллады, длинная и грустная. Старый поэт влюбился в девушку и не надеется на взаимность. Он пишет поэму, где делает себя молодым и красивым, а девушка, естественно, в той поэме влюбляется в него. Всемогущий, он бросает к ногам любимой все сокровища мира и дарует ей, поскольку поэзия влиянию времени не подвластна, вечную молодость.

Заканчивалась баллада так:

И кто‑то с книжкой в изголовье

Через века, в рассветный час,

Упьется нашею любовью,

Которой не было у нас…

Шуре хлопали шумно, кто‑то из русских пьяно выкрикивал «бис», хотя не понял ни слова. Вилл Шафрот заметно побледнел и уже безо всякого расстегнул верхнюю пуговицу френча. Теперь колебаний не было: эту пикантную девицу просто так он не отпустит.

– Я понял, Алина, вы пели обо мне, – сказал он, притворяясь мрачным, когда они опять оказались за столом. – Я тот старый поэт. Вы уверены, что я тоже не могу дать вам ничего, кроме слов и пустых обещаний?

И про себя усмехнулся: а плюс к тому можешь получить пять банок тушенки.

Шура пригубила шампанское и, не отрывая губ от бокала, удивленно взмахнула ресницами. «Кажется, клюнул», – с облегчением подумала она.

– Вы сами, Алина, сказали: «всемогущий Шафрот». И ничего, ни‑че‑го еще не потребовали. А я готов бросить к вашим ногам…

«А ведь совсем как в классической мелодраме», – Шура чуть не засмеялась.

– За ночь любви Клеопатре платили жизнью, – зловеще сказала она. – А я даже не знаю, что это такое – подарить полмира.

– Но чего же вы хотите? Вы хоть сами знаете? – угрюмо спросил Шафрот.

– Знаю! – и опять американца поразила необыкновенная живость ее глаз. – Я не хочу, чтоб, чтоб эта ночь кончалась. Даже если вся оставшаяся жизнь будет длинным, скучным коридором, то пусть хоть сегодня…

Она крепко стиснула ладони. Кажется, наступил критический момент. Смелее, Шура, смелее!..

Шафрот стиснул крутые челюсти. «А она куда покладистей, чем казалось, – подумал он. – Что ж, тем более о'кей».

– Я еще должен работать сегодня ночью. Мой отчет не готов, не хочу откладывать на дорогу, в поездах я отдыхаю. Но ваше слово – закон. Здесь все идет к концу. Куда мы едем? В рестораны? Кутить? Я готов!

Последние слова он не сказал – выкрикнул. Их услыхали многие. Слово «ресторан» было одинаково понятно и американцам и русским. Восклицание шефа многие восприняли как призыв к действию. Гости повалили в коридор, оттуда – на лестницу, в гардеробную… Извозчиков разыскивать не пришлось: по крайней мере, дюжина их дежурила возле ярко освещенного особняка американцев.

С хохотом, с пьяными возгласами, с поцелуями на ходу вываливались из резиденции АРА гости господина Вилла Шафрота.

– В «Палас»! Только туда!

– А мы хотим в «Сан‑Ремо»!

– Нет, давайте в «Кавказ»!

Последними вышли из затихшего подъезда

Вилл Шафрот и Шура. Выглядели они импозантно: Шура – в длинной котиковой шубке и такой же шапочке, Шафрот – в широкоплечем пальто из толстого рубчатого драпа. Офицерскую фуражку, которую носил постоянно, даже зимой, он заменил на широкополую шляпу из велюра.

– Пусть они отъедут, – шепнула Шура, прижимаясь щекой к мягкому рукаву. – Извозчик, сюда!

Только одна пролетка и осталась не разобранной гостями. Хоть и не на шинах, но приличная – закрытая, с меховым пологом.

– Неужели вам, Билли, хочется кутить вместе с ними? – спросила Шура, приподнимаясь на цыпочки, чтоб заглянуть в глаза американцу.

В желтом свете фонаря глаза ее, как показалось Шафроту, мерцали загадочно и зовуще. Он ощутил, что в горле пересохло. Настолько неожиданной оказалась удача. Он властно притянул девушку к себе и попытался поцеловать, но Шура увернулась. Еле удержалась, чтобы не стукнуть кулачком по упитанной щеке.

– Что вы, Билли! Здесь, на глазах у швейцаров? Вы сказали, что готовы исполнять мои желания? Не так ли?

– О да!

– Тогда мы немедленно поедем к слонам!

– То есть? – Шафрот тактично ждал разъяснений.

– Билли! Представьте белый особняк, каменную богиню у входа с корзиной цветов… И слоны… Огромные, тоже из белого камня… Они смотрят друг на друга всю жизнь. А внизу, под крутизной, огромная, поблескивающая под луною Волга…

Нет, видимо, не зря занималась Шурочка в драматическом кружке. Голос ее завораживал, манил, но…

– Что же все это значит, Алина?

– Мы с вами будем вдвоем. К слонам! – и повторила, уже по‑русски: – К сло‑нам!

Шафрот никак не мог собрать воедино услышанное.

– Извозчик! – крикнула Шура, и тотчас пролетка подкатила ближе к подъезду. – Что, к слонам отвезешь?

– С большим нашим удовольствием! – бодро отозвался тот.

– Так едем же, Билли! – в голосе Шуры прозвучало нетерпение.

«Кажется, она готова на все», – сказал, убеждая самого себя Шафрот. Войдя в подъезд, он отдал короткое распоряжение. Шурочка, зябко окунув носик в мех, нетерпеливо цокала каблучками.

Шафрот взглянул на часы: половина второго ночи. Что ж, если он сядет за отчет даже после трех…

– Пожалуйте! – человечек в синей косоворотке, тот самый, что раздобывал гитару, вынес из подъезда увесистый пакет. – Куда прикажете шампанское, в пролеточку‑с?

Шура испытывала огромное облегчение: кажется, самое сложное было позади.

Извозчик нервно заерзал на своем сиденье, когда Вилл Шафрот подхватил на руки Шурочку и отнес ее от тротуара до подножки пролетки.

– Замерзнете, барышня, – сказал извозчик и заботливо укутал ноги Шурочке – от каблуков до колен – темным бараньим тулупом. И веревочкой сверху прихватил, чтоб не развернулся.

– О'кей! – воскликнул Шафрот и лихо вскочил в пролетку. – О'кей, черт возьми!

Надо же, как повезло! Хоть последнюю ночь в этой паршивой Самаре он проживет так, что будет – ого‑го! – будет, о чем порассказывать и завистливым приятелям, и на старости лет… Однако предосторожность не помешает.

Он жестом поманил человечка в косоворотке, и когда тот подскочил, ткнул себя в грудь пальцем.

– К сльо‑намм… – проговорил он, старательно произнося трудное слово и не спуская внимательного взгляда с лица услужающего.

А тот подобострастно осклабился, затряс головой:

– Да‑да, мистер Шафрот! Гуд, это – гуд, к слонам! Одно, значит, удовольствие с такой барышней прокатиться…

«По крайней мере, здесь будут знать, где я, – удовлетворенно сказал себе Шафрот. – Значит, слоны все‑таки есть. Чья ж это вилла, интересно? А! Ладно, увидим».

К слонам!

Апрель апрелем, а холодно, до чего же холодно было этой ночью в Самаре! Худо. До костей пробирал извозчика весенний ветер, тянущий из‑за Волги. Ни души на улицах. Ти‑и‑хо. Только копыта шлепают по жидкой грязи: «чвак‑чвак»… Но извозчик терпелив, знает, что путь долог. Пока миновали всего лишь Полевую. Считается, что город здесь кончился: дальше пойдут лесные и дровяные пристани, дачки и слободки, протянувшиеся по оврагам вдоль Волги. Молоканский сад, Монастырский поселок, Новый Афон… А до самых первых просек – Аннаевской, Грабежовской еще ехать и ехать.

Ягунину и холодно, и есть охота, а как подумает об американце, который трясется у него за спиной, смех берет. Мишка хорошо помнит, как долго и нудно пришлось ему добираться – не на лошади даже, на дачном трамвае! – до знаменитых слонов головкинской дачи. Говорят, хозяин ее – художник, сын богатого купца – недавно вернулся в Самару и теперь служит то ли в архиве, то ли еще где‑то. А белую дачу, похожую и на старинный замок и на сломанный зуб, занимает все тот же образцовый детдом, где работала и ставила детские пьесы Шурочка, уволенная в связи с повальным самосокращением штатов. Только бы американец не заартачился и не приказал повернуть назад. Сейчас у контрразведчиков, которые проникли через окно в его кабинет, самый разгар работы. Надо потянуть время, любой ценой. Только к рассвету имеет право уполномоченный ГПУ Ягунин вернуть господина Шафрота в город. Беда в том, что не все от Мишки зависит. А если честно, то почти ничего не зависит. Шура Ильинская – главная фигура в операции «Апрель». Каково ей сейчас? Ну как американец станет нахальничать, что тогда? Пригрозить наганом и провалить операцию? Нельзя. А любимую девушку предать – это как, можно? Сложное положение.

Однако Шура на помощь пока не зовет. Знать бы, о чем они там за спиной лопочут по‑английски…

Шурочке становилось все труднее. И все противнее. Хорошо, что закуталась в шубу – только нос торчит. Тулупом ноги Мишка укутал плотно, даже веревочкой перетянул, чтоб не дуло. Но Биллу Шафроту определенно надоели церемонии: обняв девушку за плечи, он уже не раз силился привлечь ее лицо к своему, да Шура успевала нырнуть с головой в шубу.

– Билли! Я должна знать наверняка, что наши судьбы соединятся на всю жизнь, – бормотала Шура, чтобы хоть что‑то говорить. А сама думала с тревогой: «Мамочка моя милая, мы ведь еще и к Трубочному заводу не подъехали!»

– Расскажите, Билли, о себе, умоляю вас, – просила она, в очередной раз ускользая от навязчивых ласк американца. – Я знаю, жизнь ваша была полна необыкновенными событиями…

Ну что такого интересного мог рассказать восемнадцатилетней девчонке матерый американский разведчик? Не о секретной же своей службе? Не об амурных же победах при помощи пухлого бумажника? Шафрот злился, вяло молол какую‑то бесцветную чушь. Когда же появятся злополучные слоны? Как далеко осталось до виллы, сулящей блаженство? Что за трущобы вокруг, черт побери?!

«Вот тебе и на! – испугался Мишка, когда от ворот Трубочного завода отделились две фигуры в шинелях и с винтовками за плечами. – А вдруг да повернут назад? Военное положение, правда, отменено, но…» Мишка почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он вспомнил недавнее объявление в «Коммуне»: хождение по городу разрешалось только до двух ночи.

Пришлось остановиться. Шафрот осторожно высунулся из пролетки и тотчас откинулся назад. «Неужели сорвалось?» – подумала Шурочка. Она была готова разреветься от обиды.

Что делать, Мишка сообразил быстро: подъехал к одинокому фонарю и соскочил на землю. Пусть охрана подойдет совсем близко к пролетке.

– Куда направляешься? – грозно окрикнул его конопатый парень, который был, вероятно, за старшего.

«Шафрот меня не видит», – сказал себе Мишка, выхватил удостоверение ГПУ и, положив палец на губы – молчи, мол, – сунул его охранникам.

– Нам недалечко, – загнусавил жалобно. – Совсем рядышком…

Конопатый был явно озадачен. Мишка погрозил кулаком: убирайтесь же! Сцапал в кулак удостоверение, сунул в карман и продолжал канючить:

– Нам никак воротиться нельзя, уж пожалуйста, товарищи‑граждане…

– Он, кажется, их уговорит, – шепнула Шура на ухо Шафроту. «К дьяволу! Пусть бы лучше нас завернули», – хотел было ответить Билл, но Мишка уже вскочил на козлы, лошадка дернула головой и снова зашлепала.

Шафрот смолчал, а Ягунин с облегчением вздохнул: пронесло!

Они подъезжали к оврагу, когда по крыше пролетки часто‑часто забарабанил дождик.

– Хэлло, Алина! Не нужны нам никакие слоны. Едем ко мне домой, – проговорил сердито Шафрот.

Шура готова удариться в панику. Что делать?!

– Билли! – Она сорвала с себя шапочку, тряхнула головой. – Я хочу шампанского, слышите? Немедленно! На ходу, как с цыганами!

«Дикарка, – презрительно фыркнул Шафрот, наклоняясь над свертком и нащупывая горлышко одной из четырех бутылок. – А ведь из дворян. Английской аристократке такое и в страшном сне не привиделось бы».

Лошадка скользила и упиралась: начался спуск в овраг. Пролетку стало заносить.

– Скорее же, Билли! – отчаянно крикнула Шура. «Бог мой, она намерена пить из бутылки, – ужаснулся Билл Шафрот. – Как их знаменитые гусары…»

Бухнула пробка, пенная струя ударила Мишке в шею. Шипучие струйки смешались на щеках с дождевыми, ползли за шиворот. Ягунину не до того было: не перевернуться б только…

Бутылка была уже в руках Шурочки. Она лихо глотнула, закашлялась.

– Билли, вы – мой гусар! Осушите бутылку до дна!..

– Но не одним глотком, – ворчливо отозвался Шафрот и прихлебнул из горлышка. Пожалуй, они правильно сделали, что открыли шампанское. Холод пробирал до костей.

Тем временем начался подъем. Мишка соскочил с облучка и пошел по жидкой грязи рядом с лошадью. «Этому бугаю, – зло подумал он, – тоже надо было бы выйти… Не надорвалась бы лошадка…»

Дождик зарядил чаще… Дела‑а…

– Билли, клянусь вам! Мы совсем рядом. Проедем этот лес – и за ним поворот к Волге. – Голос Шурочки дрожал от обиды. – Будьте мужчиной, Билли!..

Но Шафрот рассвирепел: ему все больше казалось, что его втягивают в какое‑то темное дело. Лес! Самый настоящий лес тянется слева вдоль дороги! Куда их несет?! Немедленно назад!

Он грубо ткнул коленом в спину Ягунину. Тот, не останавливая лошади, обернулся:

– Чего тебе!

– Назад! – по‑английски крикнул Шафрот. – К черту!

– Не понимаю, – равнодушно ответил Мишка, хотя ему так и хотелось заехать варежкой в сытую рожу. – По‑вашему не понимаю, – повторил он и отвернулся.

А лошадка все шлепала и шлепала… Ну, когда же появится желанная просека, где же поворот?!

– Билли! – Шурочка повернулась к американцу, схватила за руки. – Подумайте, Билли, через пять… или десять минут мы будем на вилле, у слонов… Там свет и тепло, там…

Она заплакала, нарочно стараясь всхлипывать погорестнее.

«Старый идиот, – холодно думал Вилл Шафрот. – Можешь ли ты поручиться, что тебя не возьмут под залог бандиты? Но… дочь миссис Ильинской?.. Невероятно…»

– Вот она, просека! – простуженно гаркнул промокший до нитки Мишка. – Поворачиваем – и вниз!.. «А там еще с целую версту», – одинаково подумали они с Шурочкой.

– Наконец‑то… – с облегчением произнесла Шура и коснулась кончиками пальцев щеки Шафрота, уже слегка шершавой от пробившейся щетины. – Мы спускаемся к Волге.

О страхах своих она давно позабыла. Теперь ею владел азарт.

– О'кей… – бормотнул Шафрот. Мысли его были заняты отчетом, который придется переписывать завтра… Нет, к сожалению, сегодня, в поезде. Вместо того чтобы попивать виски и подремывать на диване.

…Ох, как долго еще тянулась эта верста – грязная осклизь вниз и вниз, потом трудное карабканье на пологий пригорок.

– Вот он, наш замок! – воскликнула Шурочка и с радостью, теперь уже с самой что ни на есть искренней радостью, сжала его руку. – Смотрите!

У Шафрота отлегло от сердца. В самом деле, на пригорке, на фоне сереющего предрассветного неба, белела башня. В вертикальных полосках окна брезжил свет.

Он поднес ее холодные пальцы к губам, поцеловал. Затем чуть поднял рукав шубки и поцеловал запястье. Как славно, что не обман, не афера! А расстояние… В их уныло бескрайней России… Может, у русских это и считается недалеко.

Мишка, от усталости еле переступая сапогами, на которых налипли комья грязи, брел к даче Головкина. Ладно, что бы теперь ни случилось, чемоданы с документацией Шафрота будут проверены до бумажки.

Когда поднялись на гору, он и не подумал забраться в пролетку. Все, приехали!

– Тпру!..

Шурочке стало вдруг необыкновенно весело. Хотелось смеяться, дурить.

– Ах, наконец эта вилла! С ней связано у меня так много! – наклонилась, освободила ноги от овчины и отбросила ее.

Шурочка и Шафрот осторожно спустились с пролетки. Как назло, в лужу.

Да, все здесь так, как рассказывала Алина: вот и белокаменная женщина с вазой, из которой сыплются цветы…

И дождь перестал. Билл Шафрот с облегчением вздохнул, расправил плечи. Ладно, пусть. О сделанном – даже о глупости – сожалеть не в его правилах.

– Билли, смотрите! Слоны! Это же ваш символ, Билли. Вам приятно их видеть, правда? Вы республиканец, Билли? Или демократ?

– Республиканец, моя дорогая.

«А она ведь дура, – подумал Шафрот едко. – Неужели всерьез считает, что я растаю от умиления при виде эмблемы республиканцев? Слоны, конечно, шикарные. Но что дальше?»

Шурочка, не обращая внимания на лужи и грязь, подбежала к решетчатой веранде. Взбежала по каменным ступенькам, сильно постучала. Еще и еще…

– Но ждут ли нас здесь? – посомневался Шафрот, с отвращением вытаскивая ботинок из липкой глины и опуская его в точно такую же мерзость. Когда он подошел к веранде, стало слышно, что внутри кто‑то топает. Наверное, спускается по лестнице с мансарды, в окне которой они увидели огонек.

– Кто ждет? – переспросила Шурочка. – Те, кто обязан вам жизнью, Билли! Кто любит меня и поэтому ждет.

Загадочные эти объяснения мало удовлетворили Шафрота. Он ждал и молча рассматривал искусно сделанных каменных слонов, белеющих на сером фоне то ли реки, то ли неба. Как расшифровать туманные фразы девушки? Может, на этой отдаленной вилле прячутся «бывшие» – кто‑то из дворянства, офицеры, заговорщики?.. Совсем некстати. Она сказала «любит и ждет»? Любовник, что ли? Не хватало только этого.

Лошадка стояла с понуро опущенной головой, Мишка обнял ее за шею, погладил: «Молодец, Ласточка, и ты у нас участник операции. Потерпи…»

– Кто еще там? – раздался из‑за двери сонный голос директора детского дома.

– Вениамин Петрович, это я, Шура Ильинская! Не забыли еще?

– Шура? – страшно удивились за дверью. Послышался скрежет ключа. На пороге веранды появился невысокий крепыш с керосиновой лампой в руке. Из кармана полосатого пиджачка, накинутого на нательную рубаху, торчала рукоятка нагана.

– Здравствуйте… – ошарашенно поздоровался он и перевел взгляд с Шуры на стоящего на нижней ступеньке Шафрота. – А кто с тобой, Ильинская?

Мишка, обнимавший лошадь, ухмыльнулся.

– Господин Шафрот! – торжественно сказала Шурочка. – Глава Самарской АРА, которая спасла столько голодающих детей. Перед отъездом в Москву он решил посмотреть на тех, кто обязан ему жизнью.

Видно было, как разволновался совершенно уже ошарашенный Довбань. Он суетливо повертел головой, сунул лампу в руки Шурочке и, шаркая галошами, надетыми на босу ногу, запрыгал вниз по ступенькам.

– Очень, очень рады видеть вас, господин Шафрот! – зачастил он. – Вообще‑то наши дети находятся на обеспечении губсобеса, так что ваших продуктов мы еще не пробовали. Но то, что АРА помогла стольким детям, это факт! Спасибо, спасибо вам!

Он говорил и прочувственно сжимал коротенькими, с постели еще теплыми ручками ладонь Вилли Шафрота, а Шура… Ни слова не переводила. Она наслаждалась сценой.

– Олл раит! – буркнул Шафрот и свирепо поднял глаза на Шуру. – О чем болтает этот человечек? Кто он? Хозяин виллы? Переведите!

– Ах, Билли! Это же товарищ Довбань, директор детского дома… Он так рад увидеть вас!

– Какого детского дома? – чеканя слова, с подозрением переспросил Шафрот.

– Чего он? – повернул ухо Довбань.

– Он очень хочет посмотреть советский детдом, – с удовольствием объяснила Шура. – Наверное, никогда не видел. А перед отъездом вдруг заинтересовался. Американцы – народ со странностями.

Ягунин поперхнулся и уткнулся носом в потную гриву.

– Да‑а? – изумился Довбань. – Нашел же время американец! Почитай, полчетвертого ночи… Однако скажи ему: детишек будить не будем. Классные комнаты, клуб, то да се… Но не спальни. Прошу! – он сделал приглашающий жест и зашлепал галошами по ступенькам. – Прошу! – повторил он, распахивая дверь.

– О чем он говорит? – рявкнул Шафрот, не двигаясь с места. Усы его зло топорщились, а руки, засунутые в карманы пальто, поднятый воротник и широкополая шляпа делали его очень похожим на чикагского гангстера из какой‑то недавней фильмы.

– Господин Шафрот, – строго сказала Шурочка, – пожалуйста, на меня не кричите. Ни в одной книге я не читала, чтобы рыцари кричали на женщин.

– Какие книги, какие рыцари? – прошипел Шафрот.

– Проходите же! – Довбань даже поклонился на гостеприимный русский манер.

– Вас, Билли, просят зайти в гости. Это одно из учреждений, для помощи которым вас прислали в Россию. Для меня этот дом со слонами – чудесный сон. Я работала здесь, Билли! Представьте себе, я даже ставила с детьми пьесы. Зайдите же, Билли! Вы убедитесь, что приехали не зря. Это такие дети!

– Дерзкая девчонка! – рявкнул Шафрот. – Да пусть провалятся в тартарары и ваш детдом и ваши дети! Зачем вы заманили меня сюда?!

– Эй, господин! – Довбань хмуро похлопал себя по карману с наганом. – Не кричите, воспитанники спят.

– Что‑о? – зло осклабился Шафрот. – Едем отсюда ко всем чертям! – грубо крикнул он, и шагнув на ступеньку вверх, властно протянул Шуре руку.

– Как вы смеете?! – Шурочка попятилась к дверям. В ее голосе звучали откровенно преувеличенные негодование и обида. – Я‑то считала вас человеком, отдавшим все силы благородной миссии спасения умирающих от голода детей! А вы… Вы даже не хотите на них взглянуть!

«Ну, артистка», – изумлялся Мишка. Он по‑прежнему стоял в сторонке и оглаживал Ласточку. Кажется, и Довбань начинал понимать, что Ильинская дает американцу от ворот поворот.

– Вы, истеричка, немедленно возвращаемся! – Шафрот решительно поднялся на ступеньку, но Шурочка юркнула в глубину веранды за спину Довбаня.

– Ни за что! – послышалось из темноты. – Я разочаровалась в вас, Билли! Вы грубый и фальшивый человек! Прощайте навсегда!

Похолодев от ярости, Вилл Шафрот слушал, как затихают каблучки на деревянной лестнице. «Да, будет чем похвастать перед приятелями на старости лет», – уколола едкая мысль. Директор детдома с лампой в руке и с наганом в другой стоял у дверей, всем видом показывая, что бесчинствовать в вверенном ему учреждении он не позволит. Даже господину Виллу Шафроту.

– Так не хотите посмотреть наш детдом? – строго спросил он. – Как угодно. В таком случае… Адью! – вспомнил он подходящее слово и вошел внутрь. Щелкнул ключ в замке, зашлепали калоши по лестнице.

Наступила тишина. Только шелест опять начавшегося дождя да пофыркивание лошадки…

Шафрот сел на грязную каменную ступеньку, надвинул поглубже шляпу. Голова болела – никогда он не пил столько этой паршивой шипучки. Сунул руку во внутренний карман пальто, достал плоскую бутылочку с виски. По дороге он дважды незаметно от Шуры прикладывался к ней. Оставалась еще примерно треть. Запрокинул голову, забулькал. Желудок приятно обожгло. Он встал и прицелясь, швырнул бутылку в лицо грустной каменной женщины. И не попал: слышно было, как бутылка шлепнулась в лужу.

«Надо принимать поражения достойно, – сказал он себе жестко. – Но зачем все же она заманила меня сюда? Что‑то здесь не то».

Ах, бестия!.. Ах, он кретин!.. Что за угар заморочил его? Такого еще не бывало… Шафрот взглянул на часы: без пяти четыре. Только в половине шестого он сможет заняться отчетом. А в восемь – поезд…

Вилл Шафрот на этот раз не обходил ни грязь, ни лужи. Широкими шагами направился он к пролетке. Забрался внутрь, зло пнул сверток с шампанским и шоколадками. Да, Самара напоследок преподнесла ему приятный сюрприз…