Текст книги "Завещание Сталина"

Автор книги: Эдуард Скобелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Он так и не сумел докопаться до фактов, которые приоткрыли бы свет на махинации этих бандитов: каким образом Колчак или Деникин рассчитывались с «союзниками» за поставку складских запасов старого оружия и старого обмундирования? От источника к источнику схема расчётов двоилась, троилась, а то и вообще пропадала. Было ясно, что мошенники драли втридорога с несчастной, вновь оккупированной иноземцами России, но – как? Выяснилось, что существовали совершенно разные документы о количестве золота в каждом вагоне, и разбежка была потрясающей – растащили собственность русского народа, которую он никогда не видел и никогда не увидит…

Негодяев интересовали власть в России и сокровища России, потому им была необходима гражданская война, – чтобы потопить в крови всех, кто мог препятствовать их диктатуре.

Первым, кто мог встать на их пути, был Ленин, запрограммированный для выполнения интересов, лишь номинально связанных с интересами российского общества. После захвата политической власти он был уже не нужен, как был совершенно необходим для её победы. Главной фигурой сделался Лейба Бронштейн-Троцкий, имевший глубокие связи с финансовым капиталом в США и оттуда командированный в Россию.

Прогремел выстрел Фанни Ефимовны Каплан. Но получилась небольшая осечка – Ленин был покалечен, но остался жив.

Однако выстрел исполнил своё второе назначение – положил начало красному террору как главному мотору гражданской войны и всей «социалистической революции». Отныне путь для любых убийств и насилий был открыт. { Покушение на Ленина в то время значило столько же, сколько разрушение зданий Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года – это событие тоже развязало руки для репрессивных действий по всему миру – Примеч. автора.

}

Тщательный разбор всех обстоятельств мог бы показать, что разные революционные партии в России обслуживали одни и те же интересы, и потому Каплан была расстреляна без суда и следствия по личному приказу одного из главных действующих лиц закулисы – Янкеля Свердлова.

Чтобы пролить свет на действия так называемых «белых», тоже обманутых жертв нерусской революции, надо было бы предварительно раскопать корни вселенского заговора против всего мира, заговора, который вдохновлялся химерами больного воображения.

Но это было уже непосильно для каждого, кто занят тяжёлым повседневным трудом…

Откровения Вождя

И была ещё одна встреча со Сталиным.

Она последовала через несколько дней после первой. Видимо, вождь приглашал поодиночке каждого из тех, кто занимался важнейшими разработками оборонного характера, потому что в Москве задержали не только меня, но и Митю Н., которого я встретил в те дни на улице, зная, что он собирался как можно быстрее укатить к себе на Украину.

Теперь встреча состоялась в Кремле, но не в кабинете вождя, а в каком-то небольшом зале с высокими потолками, два окна которого упирались в глухую стену противоположного строения.

Я еле-еле дождался вечера. Смеркалось, и брался нешуточный мороз, когда я прибыл туда, куда было назначено.

От Боровицких ворот меня сопровождал в синих сумерках молоденький капитан, молчаливый и стремительный, так что я был занят в мыслях своих более всего тем, как бы поспеть за ним, не запомнив вовсе, в какое здание мы вошли и по каким переходам двигались.

У последнего поста капитан тихо представил меня генералу, плотному и тоже немногословному крепышу.

Меня ввели тотчас.

Сталин – в военной форме – сидел на диване, читая книгу, которую и положил тотчас раскрытой лицом вниз подле себя.

– Здравствуйте, Алексей, – просто сказал он, приветствовав меня кивком головы и вставая навстречу. – Чаю с морозца?.. Нет, так нет, хозяин – барин… Прочувствовали ли вы всю серьёзность моих слов, сказанных тогда, на даче?

– Так точно, товарищ Сталин, – я невольно вытянулся по стойке «смирно». – Много мыслей бродит в моей глупой голове!.. Чтобы не проворонить потом, нужно как можно больше сделать теперь…

– Да Вы садитесь-садитесь, – Сталин указал на кожаное кресло. – Садитесь и чувствуйте себя непринуждённо… Мы с Вами дома, и то, что дом хотят отнять у нас ловкие дельцы, ничего не меняет. Борьба в этом мире – может, и ненормальное, но неизбежное явление… Это Вы верно сказали: в настоящем следует делать как можно больше для будущего… Меня беспокоит завтрашний день страны.

– Что может нам угрожать? Большинство народа – горой за народный строй. У нас армия, органы безопасности, мощная разведка. Да и Вы, товарищ Сталин, смотритесь ещё орлом!..

Сталин усмехнулся. Легко прошёлся по мягкому ковру. Я обратил внимание на то, что воротник его кителя был застёгнут на оба крючка, и подумал, что пожилому уже вождю приходится постоянно обременяться, чтобы побуждать к напряжённой работе сотрудников громоздкого государственного механизма. Было видно, что он не даёт себе ни малейших послаблений.

– Сталин не столько марксист-ленинец, сколько прежде всего реалист, – сощурившись, с прежней усмешкой сказал Сталин. – Никакое развитие не может быть беспредельным. То, что достигает пика, неизбежно начинает деградировать… У нас слишком много врагов, способных затормозить процесс… Я могу принять сто решений, и всё окажется пустой затеей… Единственное, в чём я уверен: созданная нами держава даже при самом худшем варианте будет разваливаться ещё сто лет. За это время по кремлёвским коридорам пробегут с лаем не только дворняжки и шавки политического театра, здесь появятся, вероятно, и могучие последователи глубоких замыслов… Эти стены взывают к совести… Но это не стихийный процесс… Я никогда не ставил на стихию. Все главные факторы предстоящего развития мы обязаны создать сами. И многие из этих факторов созданы.

– Иногда мне кажется, что мы несколько преувеличиваем, что ли: всё у нас кругом враги да враги. Неужели и друзей нет?

– Друзья есть, – Сталин пристально взглянул на меня. – Друзей много. Но врагов ещё больше, так что мы не преувеличиваем. Наоборот, мы преуменьшаем… Пожалуй, следовало бы отправить в тюрьмы и в зоны принудработы гораздо больше нарушителей наших законов… Может, в два раза больше. Но реальность такова, что мы вынуждены сажать примерно 60 процентов безвинных советских людей, чтобы посадить 40 процентов врагов, хотя я требую сажать только врагов… Большой и сложный вопрос, отчего так происходит. Но если я ничего не могу переменить, не поснимав сотни голов, значит, тут действует фактор, противоположный моим усилиям… Мы немалого достигли в результате победы. Однако умеем ли мы слышать наш многострадальный народ? Думаю, что нет. Вокруг власти создаётся всегда почему-то «интернациональный пузырь», сквозь который проходят голоса ловких холуев и комедиантов, но не проходят голоса истинных патриотов. И хотя я поддерживаю атмосферу сугубо партийных отношений на всех уровнях, патриотов шельмуют как наиболее примитивных и бездарных граждан. Вот она, лазейка для перерождения… Весь империалистический мир заинтересован в том, чтобы решающие позиции в нашем государстве заняли резонёрствующие жулики и конферансье… Они непременно свалят свою лень, подлости и преступления на Сталина. Как же – «тиран», «диктатор», «единоличный правитель»… Не думайте, что я не знаю ни сомнений, ни уныний, ни разочарований. Я вижу яснее других, что толща лжи в мире не убывает, но увеличивается. Судьба отдельного человека всё менее весома, хотя о ней могут болтать часами… Вот, Вы присутствовали на обеде… Высшие чины разошлись, ковыряя в зубах и калькулируя свои расчёты. Им проще. А у меня на руках – государство. И его хотят отнять не только враги, но и эти – «друзья»…

«О ком это, о ком? – подумал я. – Он, наверно, перепутал: за нашим застольем не было никаких партийных и государственных деятелей, а те, что присутствовали, – надёжные слуги сталинского дела…»

– Или Вы думаете, я не знаю о дикостях, которые творятся в стране? – продолжал Сталин. – Одни мною прикрываются, другие считают меня виновником. Но всё это невежество – следствие нищей жизни… А пуще – махинации и интриги тех, которые умеют обирать даже голых… Моя задача – не кричать о правде и справедливости, а организовать жизнь государства так, чтобы мы не рассыпались и отбились, если опять произойдёт нападение. А оно неизбежно произойдёт!.. Я всесилен, но я и раб обстоятельств… Они сознательно простирают интернационализм до космополитизма. Запомните, это будет основой всех политических кампаний: протащить в СССР космополитизм и расколоть наши народы, потому что вслед за космополитизмом неизбежно придёт национализм, который окончится сдачей всех позиций.

– Евреи распространяют слухи о том, будто Сталин ненавидит евреев, – осторожно заметил я, не зная, какой будет реакция вождя.

– От людей всех национальностей я требую одного и того же, – глядя в слепое окно, устало сказал Сталин: – честного служения социалистической Родине, понимания, что равенство и справедливость могут быть достоянием только тех людей, которые едины в своей приверженности великим идеалам… Увы, человек повсюду слаб и платит очень высокую цену за свои химеры. Более того, вынуждает платить других… Из всех химер самомнение и избранность – самые опасные. Иудеи всегда считали, что именно они вправе брать мзду и при рождении человека, и при его бракосочетании, и при его смерти… Они убедили себя, что они народ священников. Но таких народов нет.

Сталин опустился на диван. Дотронулся крупными, узловатыми пальцами скорее крестьянина, нежели тончайшего стратега политической науки, до моего колена:

– В мировом подполье существует два подполья. Они действуют и у нас. Подполье бездарной «элиты» и подполье безответственных, психически неполноценных «революционеров». Оба служат одному хозяину, но их не сливают в единое движение, потому что хозяину нужно поджать то вверху, то внизу… Октябрь был подготовлен не нами. Или нами – с подачи этого хозяина. Февраль понадобился ему для того, чтобы укрепить господство черни над наличной элитой. Когда же элита была раздавлена, он сообразил, что чернь в России усмирить может только чернь. Все мы, и Ленин в том числе, плыли по течению… Это течение мне удалось остановить лишь перед самой войной… Но какой ценой! Никто не знает, что я десятки раз находился на волоске от смерти. Но я знал: или они – или мы…

Я плохо понимал эти слова, быть может, раскрывавшие великие тайны… «Кто этот «хозяин»? И почему Сталин и Ленин «плыли по течению»?..»

– Мировую политику определяли не только Гитлер, Муссолини, Даладье или Черчилль… Газета, любая газета остаётся ядовитым платком, утирающим сопли безграмотному и суеверному люду. Любая теория, не исключая и нашу, – условность, позволяющая как-то трепыхаться рыбам, которые уже попали в кошель… Они обнюхивали меня все эти годы и, наконец, убедились, что Сталина не подкупить и не согнуть силой. Теперь мы вышли на прямое единоборство…

Он замолчал, и я посчитал невежественным не проронить ни единого слова.

– У меня нет и не может быть мнения, отличающегося от Вашего… Ставьте конкретно задачу. Я выполню её.

– Этого мало. Вы должны понять, что страна входит в новую фазу без Сталина. Но ей нужно сохранить основные его подходы, чтобы не рассыпаться и не стать добычей шакалов… Есть природа технической конструкции. Она использует естественный процесс, придавая ему необходимую направленность. Полёт пули или ядерная реакция… Есть природа общественной стихии. Она менее заметна для глаза, нежели заводы, станки, поля, реки, горы и животные. Но и в этой природе действуют свои законы, свои бактерии, идут свои дожди и светит своё солнце. Эта природа точно так же может давать порции гигантской энергии или поглощать энергию существующих конструкций… Какими бы ни были реформаторы, творцы новых укладов, они бросают только зёрна, а поля создают эти несметные силы самой общественной природы… История в любом случае катится по крови живых существ, по их судьбам, по их воле, озарению и чистоте помыслов… Нежелательно, грустно, но иначе не бывает…

Непростые слова. Их следовало хорошенько запомнить, чтобы позднее обдумать наедине.

– Не могу даже допустить, что мы в какой-то степени обречены.

– Не в какой-то, а в той степени, когда все традиционные усилия по сопротивлению практически бесполезны!.. В сказках читали? Срубил богатырь голову чудовищу, а на её месте – три новых. Это не чепуха, придуманная наивным и примитивным племенем. Это иносказательное выражение важнейшего диалектического закона, о котором Маркс и прочие и понятия не имели, а если имели, то умолчали вполне умышленно… Я уже немногое могу сделать даже с помощью репрессивного аппарата, ибо враг совершенно перекрасился. Он принимает тотчас именно те формы, которые уберегают его от удара. Он опирается на многочисленных сообщников, готовых бездумно выступать против наших законов. Мне плохо, значит, «всё плохо»… Они наворовались, наелись, им теперь «свободу» и «славу» подавай!.. Тогда как у бедного большинства пока нет и не будет в ближайшее время ни свободы, ни славы. И брюхом будут рассуждать и оценивать политику, как и прежде. Всё наше просвещение здесь – курам на смех… Враги меня уничтожат, едва я тяжело заболею. И всё моё наследие будет профукано, потому что поддержать единство народа без ещё большего насилия они не сумеют.

– В обществе говорят, будто Вы не щадите русских.

– Ложь!.. Я более русский, чем многие русские, и тому есть своё объяснение. Я не щажу никого, потому что хотел бы создать задел прочности государства. Но чем больше я тут делаю, тем ужаснее бреши, которые открываются… Разрушение семей, усиленное страшной войной, ведёт к разрушению нормального сознания: нездоровые люди любят тех, кто их ненавидит, и ненавидят тех, кто их любит. В стране уже теряется святое отношение к труду, особенно среди малых народов, привыкших к подачкам за время войны – в них ожили инстинкты национализма, они склонны к тому, чтобы превратить спасшую их Россию в объект грабежей, в страну рабов и проституток… Война ударила не только по мужчинам, самый жестокий удар она нанесла по женщине, по семье. Особенно по русской, украинской, белорусской… Страна стоит перед агрессией, с которой бессильна справиться армия: перед агрессией малых народов. Она разжигается и подогревается. Если мы дадим слабинку, они наводнят органы снабжения и торговли и, заполучив деньги, путём подкупа захватят всё остальное: академические институты, органы госбезопасности. Партия падёт под их ударами, потому что они не выносят порядка, не выражающего их непосредственных клановых интересов… Смотрите, пьянство уже не считается падением, это всё более образ жизни и быта многих людей. На очереди – гашиш, опиум, проституция, педерастия. И это всё – обычные, хорошо известные истории орудия развала государства, нации… Мелкая моль пожирает царскую шубу… Великий русский народ в муках сокрушил великую Германию, чтобы в стране оживились поползновения к господству со стороны ничтожных племён торгашей и проходимцев. И эта агрессия не знает никаких норм и ограничений, её жестокость превосходит все границы… Мне досталась страна со сложившейся системой управления. Кровавой и дикой. Никто не сумел бы изменить её сразу, если бы даже и пожелал. В стране, лишившейся своей элиты, бедной, с узким слоем общей культуры, при бездорожье и отсутствии связи только страх немедленного наказания мог заставить повиноваться, и я понимал это, как и то, что немедленный переход страны, где народ организован только принуждением, к полной свободе – разрушителен и потому нежелателен: плоды такого перехода достались бы, бессомненно, не труженикам, а прежде всего паразитам… Хотя столь же разрушительным будет и переход от свободы к диктатуре, если он когда-либо последует… Куда ни кинь, всюду клин… Я верил и верю в возможность идеального. Идеальное – душа Природы. Но разве в эту возможность верят все те, кто рядом со мной?.. Я был и остался кочегаром системы, созданной теми, кто делал свою «революцию». Изменить ничего я не мог, меня тотчас же объявили бы «изменником Родины» и «предателем революции». И, конечно, объявляли и объявляют. Но я использовал существовавший репрессивный аппарат, чтобы освободиться от цепкой власти негодяев, вновь закабаливших трудящихся. В конце концов, я развязал себе руки. Но надолго ли?.. Если мы не закрепим своё положение как народа героев, измеряющих тысячелетиями и оперирующих масштабами континентов, мы останемся рабами, среди которых не будет услышан ни один голос в защиту чести…

Сталин некоторое время молчал, опустив голову. Но когда повернулся ко мне, я вздрогнул от вспышки неизъяснимо трепетного чувства – то ли гордости, то ли благодарности и глубочайшего преклонения: глаза его испускали почти, видимые лучи энергии. Казалось, будто электроны его души враз перешли на новую, энергетически более мощную орбиту. От него исходили волны тепла и успокоения.

– Что знают о Сталине?.. «Вождь, продолжатель дела Маркса и Ленина»? Это всё лозунги для несчастных, которые пока не способны подняться на новый уровень познания... Вы слыхали что-нибудь о говорящих муравьях?

– Никогда – ничего подобного.

– Некий русский профессор проводил в осаждённом Ленинграде опыты… По моему указанию ему дали несколько пайков, чтобы он мог укомплектовать свою группу… Он установил, что существуют «говорящие муравьи» и даже подсчитал количество сигналов, которыми они обмениваются. Это и звуки, и вариации запахов, и жестикуляция усиками… Более 400 сигналов, почти столько же, сколько содержит словарь аборигенов, которых раньше наблюдали на Борнео и Суматре… Так вот, люди пока – всего лишь враждующие между собой, говорящие муравьи, которые придумали азбуку и пишут историю, не зная, что это такое…

«Жестокий взгляд», – подумал я.

– Да, жестокий взгляд, – кивнул Сталин, пристально глядя мне в глаза. – Взгляд разбойника… Но кто доказал, что взгляд разбойника, который исключается нашей традицией и моралью, менее отвечает суровой истине ужасного положения человека?..Когда в мои руки попали материалы о буднях в том же голодающем Ленинграде, я поверил в то, что иногда поведение разбойника больше отвечает условиям нашего невежественного и бесправного существования, нежели вылинявшие речи религиозных проповедников… Родители съедали детей, а потом – того, кто был более слаб и менее подл… Не было заповедей, которые остались бы ненарушенными. В городе действовали банды. Они выслеживали детей, молодых мужчин и женщин и разделывали их «на котлеты»… Некий тип по кличке Арончик зарезал более сорока детей. В подвалах многоэтажного дома, который он присвоил, подкупив за несколько банок тушёнки работников горсовета, нашли 600 килограммов золота и несколько ящиков драгоценных камней… Традиции в родоплеменной жизни были призваны гарантировать выживание рода или племени. То же – относительно культурных традиций народа. Но если жизнь неузнаваемо изменяет исходные условия существования, необходимо тотчас менять традиции, иначе они сделаются причиной гибели… Я не оправдываю подлости, я предлагаю бесстрашно взглянуть в лицо действительности… Народ – это не капитан на мостике, поклявшийся уйти под воду вместе с тонущим кораблём… Народ обязан выжить любой ценой, и не просто выжить, но и сохранить свои ценности… Когда поднимаешься над всем этим и не находишь в небесных сферах существа, которое всем руководит, всё определяет и всех рассуживает, становится ясно, что тетива наших воззрений слишком слаба, чтобы поразить стрелой нынешних хищников… Философию нужно непрерывно менять, как линзы в очках, пока глаз не увидит ясно тех предметов, которые мы обязаны видеть… Так что не думайте, что Сталин – только марксист. Он марксист постольку, поскольку этот сведённый в систему бред пока позволяет организовать и повести массы, более или менее правдоподобно объясняя им окружающие события… Философия должна быть иной, и она будет иной… Надо продержаться 50 лет, всего лишь 50 лет, и тогда Истина, только Истина будет определять события истории… Мы переменим всю философию и выбросим марксизм на свалку… Я могу продержаться ещё лет десять, могу быть убит или отравлен уже завтра… У меня нет иллюзий относительно моего политического окружения. Но и у моих врагов тоже нет иллюзий: после моей смерти они устранят, осмеют и затопчут прежде всего тех, кто готов нести моё наследие дальше. И не потому, что это наследие в каждой своей клетке уже отвечает Правде, а потому, что только с этим наследием возможна Победа… Иначе – гибель, и все жертвы, неисчислимые жертвы, которые принёс наш народ на алтарь победы, окажутся напрасными, и судьбы миллионов утратят всякий смысл. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае… Вот отчего вы здесь… Вот отчего вам доверяется ответственная миссия сбережения наследия – до нашей окончательной победы… Это вечная проблема дряхлеющей власти. Но я не верю в то, что она неразрешима для честных и справедливых. Она разрешима, и я уже построил свой незримый Ковчег Спасения и Победы, где каждой «твари» – по паре… Такой ковчег, кстати, создал и Адольф Гитлер, который глубже всех разбирался в проблемах глобального свойства. Но я вижу, как его ковчег сегодня ломает англо-американский интернационал. Он переменит наследственное ядро германской нации. Боюсь, что эта нация более не возродится. Она возродится, если мы победим. Если мы проиграем, она погибнет. Великая нация, которая, как и мы, способна усваивать справедливость и правду.

Меня охватило предчувствие бесконечного горя, которое должно было совершиться:

– Это был могучий противник.

Я имел в виду Гитлера, но Сталин истолковал мои слова иначе.

– Это героический народ. На сегодняшний день, может быть, единственный героический народ… Я не раз почти плакал от досады, что мы вынуждены сражаться с народом, который только и способен прежде других понести новую мировую философию… Я завидовал Гитлеру: он мог, но не сумел взять от своего народа и половину его великой жертвенности… Опираясь на полководцев, я призван был увязать в единый замысел усилия десятков миллионов людей и кое-как справился с этой задачей. Возможно, лучше, чем это сделал бы кто-либо другой… Но моя победа – это личная победа над фюрером… Это был крепкий орешек. Мистицизм, подняв его, урезал его потенциал… Мы оба, – и Гитлер, и я – использовались в чужих геополитических планах. Враги знали, что если бы мы соединились, от них полетели бы только пух да перья… Я написал об этом Гитлеру. Он оказался слишком самоуверен, чтобы правильно истолковать мои слова. Он сделал вид, что письмо – не подлинное. Я написал ещё раз. И не утаил своего превосходства в понимании событий. Он был подавлен моим письмом. Наша агентура в окружении Гитлера сообщила, что он несколько раз перечитал моё письмо и у него случился сердечный приступ. Его откачали, и он сказал: «Конец, кампания проиграна»… Я писал о том, что Провидение – свойство самой материи, что материя оттого и божественна, что способна к контролируемому саморазвитию и в принципе отвергает все попытки воздействия на неё. Человек может взломать дюжину из миллиона её сейфов, но использовать похищенное с пользой для Природы всё равно не сумеет. «Что мы знаем о своих врагах? – писал я. – Или о тех, кого мы причисляем к врагам? Ведь, скорее всего, и они неосознанно служат Провидению, повышая или понижая наши шансы. Мы можем заменить кровь любимой женщины на самое превосходное вино, только она тут же скончается… Мы можем отменить смерть и гибель, но кто же станет поддерживать в мироздании равновесие?..» Я напомнил Гитлеру о законе фараона Уфру.

– Не слыхал о таком.

– Закон прост в восприятии, но сложен в использовании. Возьми камень и брось в лужу – пойдут круги. Весь мир подобен огромной луже. Мысль или учение, которое потрясёт умы, разойдётся кругами и достигнет даже и самого отдалённого места. Весь секрет в том, чтобы поднять наибольшую волну. Национал-социализм не мог соперничать с марксизмом, для которого выбрали необъятную «лужу» России… Но через 50 лет всё переменится… Политические силы, которые сумеют выработать новые мощные идеи и успешно забросить их в «лужу» мира, займут господствующее положение…

Волевой, сильный и смелый человек, я дрожал, как мокрый цуцик, слушая Сталина. Он хорошо понимал моё состояние, но не щадил моих чувств.

– Все мы, советские люди, можем оказаться в чрезвычайных условиях, окружённые превосходящими силами противника. Это я усвоил… Могут быть разрушены все надежды… Мы обязаны сохранить волю и боеспособность даже и в этих условиях и прорваться к новой философии… Сейчас меня интересует другое… Это важно, мне бы не хотелось чувствовать себя блошкой, ползущей по краю зелёного листа… Насколько обыденное сознание указывает на истину мира?

– Вопрос настоящего мужчины, – кивнул Сталин. – Чтобы действовать успешно, человек всегда должен стремиться к наиболее полной истине… В том, наверное, и проявляется прежде всего божественность мира, что его внешний вид вполне свидетельствует о его сущности. Конечно, чем более умудрёнными глазами смотрят, тем больше видят. Но и для обыденного сознания знаний вполне достаточно. Каждый должен брать только то, что ему принадлежит по природному закону, – вот главное. Но и у этого положения нет ни начала, ни конца…