Текст книги "Завещание Сталина"
Автор книги: Эдуард Скобелев
Жанры:
Триллеры
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Он переходил от одной амбразуры к другой, вглядывался вдаль, пытаясь определить, с какой стороны грозит атака. Болели ноги, хотелось лечь, как-либо освободиться от всего этого напряжения
Час назад они внезапно атаковали с двух сторон. Он даже растерялся. Если бы не поддержка, он был бы уже в лапах «доброжелателей».
Он и его товарищ дали несколько автоматных очередей, и подступавшие вначале залегли, а потом развернулись и побежали.
Понятно, они хотят взять его живьём. Но это, конечно, не означает, что они не будут вновь штурмовать его последнего прибежища… Всё было решено давно. Но тревоги не оставляли. Кажется, ни на что уже не оставалось сил, но по-прежнему давили обиды…
Люди Алексея Михайловича действовали в правительстве, в отдельных дивизиях и частях, которые должны были сорвать государственный переворот, – он совершался открыто под демагогические крики трусливой верхушки, отсекавшей массу народа от участия в событиях. Тем, кто консультировал все основные шаги переворота, это казалось особенно страшным: участие людских масс сразу сделало бы непредсказуемой всю их затею, все их многосложные калькуляции.
При постоянных «сенсационных разоблачениях» люди теряют способность предвидеть. Стало быть, «сенсации» должны были лупить по башке обывателя непрерывно – изо дня в день. Так оно и делалось – до психоза, до обалдения: «Долой привилегии начальства! Компартию – под народный контроль!..» И рекою – вымыслы о кровавых «сталинских» репрессиях, организаторами и исполнителями которых были отцы и деды как раз этих самых диссидентов, создававших «сенсации»…
Он упустил нити влияния на события в решающий час! И как было не упустить? В тот день, утром, когда войска генерал-полковника Альберта Макашова могли, как ожидалось, сбить лайнер с основными закопёрщиками переворота, у него внезапно умерла жена Нина, его верный помощник и надёжный друг, безропотно и точно выполнявший множество важнейших поручений.
Вышла за хлебом – магазин через дорогу. Упала в обморок. Пока люди соображали, что делать, остановилось сердце.
Её смерть была настолько ошеломляющей, что два дня, пока не похоронили, Алексей Михайлович пребывал чуть ли не в прострации. Конечно, и звонил, и принимал нужных людей. Вычухался, но главной задачи своей не выполнил: то ли из-за трусости, то ли из-за разгильдяйства, веками выпестованного в нашем человеке, механизм не сработал, горстка решительных людей была бесследно рассеяна, и преступный замысел покатил дальше.
Так было у него. Так было, вероятно, и у других, «уполномоченных» присмотреть за наследием вождя, – ничего нигде не получилось. Все инициативы встречались в штыкл озверевшими бандами профессиональных лжецов, за которыми шли толпы…
Он понимал, что это подготовленное противодействие врага, опытного, отмобилизованного, обкатавшего свои кадры, отлично знавшего все сильные и слабые стороны разрушаемой им государственной машины.
Когда закрепился Ельцин и стало ясно, что успехи «левой оппозиции» – блеф, она используется только как декорация для парализации общества, Алексей Михайлович впал даже в депрессию, хотя понимал, что не имеет права на слабость и отступление.
– Крантыль, Михалыч, – докладывал ему очередной эмиссар из Москвы. – Люди гибнут и пропадают пачками, и в основном те, кто мог бы решиться на открытую драку. Тюрьмы и следственные изоляторы забиты арестованными. Об этом не пишут, но люди вешаются, вскрывают себе вены. Многих расстреляли без суда и следствия…
Оказывается, сволота держала картотеку на лучших, на тех, кто не побоялся бы риска: КГБ последние годы обслуживал потребности государственного переворота, даже не догадываясь об этом… Коротичи, поповы, собчаки и новодворские сумели оболванить массы, внушить им, что «революция» уже победила, всюду власть взяли «демократы», хотя ещё никакой реальной власти они не имели и дали бы дёру при первой же решительной контратаке…
В те томительные и тревожные дни, когда психопаты и извращенцы одерживали верх и самым наглейшим образом гнали отовсюду ветеранов за то, что те знали иную правду, Алексей Михайлович занялся разборкой писем своей жены. Их было немного, и он перечитывал их, удивляясь, как быстро пролетело время и как призрачны все минуты счастья.
Одно письмо, – недописанное, последнее, – привлекло его внимание: «Дорогая Лорочка, – писала Нина сестре в Белгород. – Заходила твоя дочь Тоня, буквально на час. Я её впервые увидела, попросила примерить мою новую шубу и два новых костюма, – всё подошло, не требует даже подгонки. Я предложила ей в подарок, но она почему-то отказалась. И Алексея Михайловича не стала дожидаться, как увидела его на фото. Он ей показался важным, как гусь. Уж я хохотала от души. Скажите ей, если она и на следующий год надумает приехать к подруге, пусть непременно зайдёт ко мне. Она мне очень понравилась, и я хотела бы сделать ей приятное. Все вещи неношеные. Купила серебряное колечко с бирюзой, которое ей приглянулось…»
На похоронах Нины не было почти никого из её родственников, всё прошло второпях, в отупении и ознобе. Тут великую страну хоронили, какое существенное значение имели другие смерти, даже если это были смерти самых близких людей?
Сознавая какую-то свою вину, Алексей Михайлович разыскал адрес и телефон Ларисы. Позвонил, рассказал о горе. И сам чуть было не разрыдался в трубку. Под конец взял себя в руки и вспомнил о неоконченном письме.
– Приезжайте со своей Тоней!..
Приехала одна Тоня. Худощавая женщина тридцати двух лет. Давняя вдова. Её муж, военный моряк из Калининграда, сразу же после свадьбы ушёл в море. И не вернулся. На подводной лодке случился пожар. Он оказался в эпицентре и погиб от ожогов и отравления.
Алексей Михайлович, которому в ту пору было уже за шестьдесят, отнёсся к родственнице покровительственно и без церемоний:
– И что же ты, симпатичная, можно сказать, женщина, больше и не пыталась устроить свою судьбу?
– Нет, не пыталась.
– Любовь была большая?
– Жалко было человека… Несправедливость. И мать его так убивалась, – единственный сын… – Коварная судьба. Ни с чем не считается.
– Коварство судьбы – это коварство людей… Теперь наш народ кругом понесёт гигантские потери.
– Я это чувствую, – просто ответила Тоня. – Люди сразу стали ненужными другим людям. И любая семья сегодня – трагедия. Что сделали!
– Нация не должна умереть, – возразил Алексей Михайлович. – Пока жив, я с такой перспективой не соглашусь!..
Тогда он ещё не догадывался, что будет Чечня, и его сын погибнет по вине бездарных командиров и политических махинаторов. Тяжёлый камень судьбы ударит так, что он уже не оправится, не восстановит своей былой уверенности и энергии… Он распахнул шкаф с гардеробом Нины:
– Она тоже жертва несправедливости. Была здорова, а сердце – остановилось… Бери, ты ей очень понравилась! Зарубежные тряпки! Теперь это всё в моде!
Тоня заупрямилась:
– Забирать – грех… Если вы не против, я, пожалуй, пока останусь у вас. Вы заняты важным делом, а тыла нет. Вы не привыкли к быту одинокого волка и долго не вытянете…
Он растерялся. А она – вот характер! – тихо закончила, глядя в упор большими серыми глазами:
– Меня не интересует, что скажут другие и как всё окончится. Едва вы окунётесь в нищету, которая припасена на всех, чтобы всех разъединить и перессорить, пропадут последние перспективы… Пошлю письмо – уволюсь с работы. Согласны?
– Согласен, – он предощущал какую-то новую радость, но одновременно тяготился этим поворотом: «Что сказала бы Нина?..»
Что тут скрывать, мужские чувства ещё не вполне угомонились в нём, он подумал о близости и сразу же осудил себя: «Пенсионер, бобыль, о чём ты, о чём, замшелый пень?..»
Тоня быстро приноровилась к его бытовому ритму, потакая всем его пристрастиям и склонностям, без которых не бывает живого человека. Утром вставала так же рано, как и он, и, пока он ходил за газетами, подавала завтрак – кашу, творог, иногда блинчики с луком, яйцо под майонезом.
Уволенный с должности Алексей Михайлович очень страдал без своего предприятия, без тысяч привычных забот, ежедневно отмечавших общее продвижение к цели. Его ближайшие соратники, уволенные вместе с ним «ввиду предстоящей реструктуризации военного производства», некоторое время держались вместе, перезванивались и встречались, на что-то надеялись, но постепенно тяготы быта пережёвывали и их решимость, и их нервы.
Нужды разъединяли, и потерь было не перечесть. Кавалер двух орденов «Славы», замечательный конструктор Петровичев застрелился, вычитав в какой-то московской газетёнке, что все понесённые в войне жертвы были напрасны, – судьбы войны решались не в России, а в единоборстве западных разведок, орудовавших оккультными понятиями. Кузинский, начальник цеха, спился, оставил семью и уехал к брату на Алтай. К бомжам скатились приятели-физики Ворошнин и Соколовский. Доктор наук Бутяков соблазнился на хорошие деньги и мотанул в США – из Польши, куда выбрался в составе группы «челноков»…
Тоня оказалась превосходной собеседницей и помогала Алексею Михайловичу вести досье текущих событий. Вначале они завели сорок папок для газетных вырезок, но дорожающие газеты и тающие доходы очень скоро втрое сократили сферы постоянных интересов Алексея Михайловича.
Он быстро привязался к уютной и сговорчивой помощнице, даже полюбил её какой-то особой любовью – полной ревнивых страхов потерять и этого человека.
Весной, в грозу, она сама пришла к нему, и оба признались друг другу в том, что об их неизбежной встрече давно уже решили небеса.
Боже, боже, это было подарком пророчицы-Нины!
Но счастье было недолгим. Летом их квартиру обворовали. Забрали и телевизор, и холодильник, и всю одежду, пока они работали на даче, – всё подчистую.
А через день ударило новое увольнение. И Тоня, и он практически в один день оказались даже без той вшивенькой работы, которую имели.
Всё вышло очень некстати – перечеркнуло все планы и ожидания. И именно тогда, когда Алексею Михайловичу удалось собрать десятка полтора надёжных людей, правда, самых разных направлений, и убедить их в том, что левое движение в России должно делаться новыми руками, – без прежнего партийного начальства, плывшего в важнейшем – национальном – вопросе в русле космополитов, и без провокаторов-либералов, на корню обрубавших мысль о социальном равноправии. За каждым из его новых сотоварищей стояли тысячи инженеров и рабочих по стране, намечаемая конференция могла дать новую политическую альтернативу. Нужны были деньги, они были обещаны. Но – последовало внезапное увольнение, и он – впервые в жизни! – опоздал на встречу, инициатором которой был. Не появился и человек, который должен был оплатить зал, охрану и всё остальное: разочарованные представители, прокантовавшись в ожиданиях три часа, разошлись и разъехались, проклиная «всегдашнее российское ротозейство и всегдашнюю российскую обещаловку».
Кто-то ему сказал, что это всё не случайно, где-то рядом, вероятно, действует враг, хорошо осведомлённый о планах Алексея Михайловича, но мысль показалась ему неправдоподобной, хотя потом – в разных вариациях – он возвращался к ней: да, его инициативы всюду автоматически натыкались на странные преграды. Его «пасли», и это день от дня подкреплялось всё новыми фактами…
Поначалу ничего не могло испугать, поскольку и Алексей Михайлович, и Тоня были ещё относительно здоровы: есть крыша над головой – и довольно: на хлеб и на обувь заработаем.
Но оказалось, что заработать даже на хлеб в ограбленной России не так просто. Идти просителем по знакомым, кое-где сохранившимся ещё в разных структурах, он не хотел, боясь, как ожогов, расспросов и выражений сочувствия. А торговать мошенническими препаратами, вызывающими похудение, но одновременно и разлад всех функций организма, не согласился бы при любых обстоятельствах.
Однажды Тоня сказала:
– Давай теперь просто жить, оставив великие помыслы. Это удел тех, кому более всего достаётся при переворотах. Будем жить друг для друга, любоваться природой, бесстрастно следить за течением времени… Что нам нужно? Минимум.
Алексей Михайлович огорчился. Поднял брови:
– Голубушка, такой жизнью могут наслаждаться только паразиты. Порядочные люди не вынесут более недели такой жизни. Всё, буквально всё должно быть продолжением нашей борьбы за счастливый и справедливый мир для всех. В противном случае – какая радость от высоких речей о понимании одной душою движений другой души? Нельзя стоять в стороне, когда пожар и когда кричат несчастные!
– Прости, – вздохнула она, – ты прав. Человек живёт, пока жива его совесть. Мы уже навсегда понесём на себе следы более высокой культуры и никогда, даже умышленно, не согласимся на примитив. Понуждать себя к философии постороннего – это, действительно, бесчестно.
– Человек сам по себе никогда не пойдёт по нисходящей! Но у нас попытаются отнять и это право!
– Я хочу быть тебе самым верным и преданным другом, – Тоня взяла его за руку. – Изменить обесчещенным и обокраденным, простить то, что творит мировая банда, – нет, никогда! Я пойду с тобой до конца, чем бы это ни кончилось!
– Обгажен и угроблен важнейший исторический опыт. Людей обдурили – это ясно. Но прежде всего обдурили народы всего мира, десятилетиями приносившие своей мечте в жертву все радости жизни…
В доме кончились запасы еды. «Шаром покати», – повторяла Тоня, разводя руками. Это был призыв предпринять какие-то действия. Но Алексей Михайлович медлил, хотя и страдал от полуголодного существования.
Однажды утром, когда он не вышел даже за газетой, Тоня протянул ему пёстрый листок:
– Вот, бросили в почтовый ящик… Это предложение. Давай отзовёмся…
Это было обычное обращение от частной фирмы, скорее всего липовой, рассчитанной на дуралеев.
Но Алексей Михайлович даже обрадовался: по крайней мере, никого не придётся просить.
Рекламная бумажка была составлена в самых туманных выражениях. Фирма искала замужнюю пару, которая могла бы представить её интересы в Болгарии или Греции. Это сейчас понятно, что обычной фирме плевать, кто именно представит её интересы. Но тогда показалось правдоподобным: ищут солидных партнёров. Слабость поневоле доверчива, а нужда тянет в капкан.
– Предлагают пройти индивидуальное собеседование. Что скажешь?
Тоня на мгновение как бы споткнулась. Он точно помнит. Нахмурилась, по высокому чистому лбу пробежали две морщинки. Но потом улыбнулась. Светло и обворожительно:
– Что мы теряем? Ну, поболтаем… Послушаем, что предложат. Честно говоря, я бы охотно поменяла сейчас обстановку. Хоть на год, хоть на полгода…
– А могила Нины? – вырвалось у него.
– Всё равно нам не на что поставить памятник. Даже самый скромный, тот, который не утащат бомжи…
Он позвонил по телефону. И в разговоре с какой-то женщиной, секретаршей или оператором, договорился о визите. Все его подозрения отпали, когда женщина спокойно и деловито объяснила, что на ближайшую неделю все часы уже забиты, остался только вторник – 10 утра и четверг – 18.00. Он выбрал вторник.
Они пришли по указанному адресу. Он волновался, хотя старался не показать вида.
Их встретил мелкий, но упитанный лысый человечек совершенно непримечательной наружности, назвавший себя Семёном Семёновичем.
Это была трёхкомнатная квартира, предназначенная, вероятно, для сдачи внаём. «Евроремонт», как тогда говорили, лучшая мебель, но всё малогабаритное и сугубо функциональное.
Семён Семёнович пригласил за стол.
– Кофе? Чай?
– Может, после, когда ознакомимся с диспозицией? – мягко возразил Алексей Михайлович.
– Если мы и не поладим, я в проигрыше не останусь, – со смешком сказал Семён Семёнович, уставившись наглыми, навыкате глазами. – Фирма на каждую пару клиентов ассигнует 10 долларов. Для меня главное – чтобы вы заполнили формуляр. А сойдемся мы или не сойдёмся, это уже второстепенный вопрос.
Грузная женщина средних лет молча подала три чашечки растворимого кофе.
Заполнили формуляры. Фамилия, имя, отчество. Год рождения. Гражданство. Адрес, телефоны. Образование. Опыт работы (сфера).
Выяснилось, что речь идёт уже только о Болгарии, для Греции персонал уже найден.
– А что в Болгарии конкретно?
– Отбор товара, упаковка и отправка грузов. Табак, розовое масло. Возможно, вино. Фирма оплачивает все расходы, зарплата – 2 тыс. долларов в месяц. Вы сами нанимаете жильё. И сами оплачиваете свои транспортные расходы… Судя по опыту наших коллег, в месяц вы будете откладывать 500–600 долларов… Проезд туда и обратно оплачивает фирма.
– Какой город? – спросила Тоня.
– София.
– А сколько, примерно, будет этих грузов? – поинтересовался Алексей Михайлович.
– Пустяки. 200–300 килограммов в неделю. Работа – не бей лежачего.
– Так зачем эти церемонии?
– Это моя часть бизнеса… Я должен представить хозяину пять-шесть кандидатур. Он выбирает двух и ведёт с ними беседу…
По дороге домой Тоня размечталась: «Если бы нам повезло, мы бы не посчитались ни с какими трудностями. Через год мы могли бы наладить свой быт…»
Алексей Михайлович, для которого все эти заботы были непривычны и крайне обременительны, высказал подозрение:
– Всё это – какая-то голая импровизация. И Семён Семёнович – криминальный тип.
– Теперь все типы криминальные.
– И почему, кстати, не было вопроса о знании иностранных языков?.. Да и полагалось бы попросить фотографии, если ещё будет беседа…
На беседу их вызвали дней через десять, как и обещали. Позвонила женщина и от имени Семёна Семёновича назначила встречу на автобусной остановке – ранним утром.
Алексей Михайлович возмутился и чуть было не сорвал всё предприятие, но Тоня настояла.
Они подошли к остановке, и через минуту там объявился Семён Семёнович.
– Поздравляю, – сказал он. – И рассчитываю в будущем на хороший презент. Шеф уже ждёт, прислал свою машину. Кстати, шофёр – месяц, как из Болгарии…
Возле них притормозила шикарная иномарка с тёмными стёклами.
Уже в машине Алексей Михайлович осудил себя за наивность и доверчивость и пожалел, что не захватил с собой хотя бы газового пистолета, подаренного последним из служебных охранников.
Развязный Семён Семёнович втравил Тоню в разговор с шофёром, костлявым громилой с водяными глазами и приплюснутым носом, выдававшим порочную наследственность.
Тоня слушала шофёра, Семён Семёнович непрерывно атаковал своими вопросами Алексея Михайловича, так что тот вскоре потерял ориентир, догадываясь, впрочем, что едут они по району, где ещё при советской власти были выделены участки для коттеджных застроек.
Стояла последняя неделя октября, и время суток было такое, когда работающие уже разъехались, а прочий люд ещё не выбрался по своим делам, – улицы были пустынны.
Не задерживаясь, машина свернула в открывшиеся ворота, и через минуту Алексей Михайлович и Тоня вслед за Семёном Семёновичем вошли в дом через какое-то подсобное помещение.
Их ожидал вместительный, хорошо прибранный зал и накрытый на четыре персоны стол. Тихо играла музыка.
Алексей Михайлович уже почти не сомневался, что это западня, но остановить событий не мог. С чувством обречённости вспоминал, как не раз призывал своих сотрудников к постоянной бдительности. Но тогда существовали ещё какие-то правила игры, ощущался фронт, – теперь не было ни чёткого фронта, ни фиксированных позиций противостоящих сторон.
«Ничего не есть и не пить. Скажу, что мы только что позавтракали, – переживал Алексей Михайлович, сознавая, сколь жалкой была возможная линия его обороны. – Влипли. Пожалуй, влипли…»
Семён Семёнович, используя замешательство Алексея Михайловича, отвёл Тоню в сторону и, наклонившись, что-то тихо внушал ей. Она кивала согласно.
– Господа, господа! – возгласил Семён Семёнович, хлопая в ладоши, как массовик-затейник. – Освежитесь в прекрасном европейском туалете и садитесь за стол! Впереди у нас – официальное собеседование!..
Настроение было испорчено. Алексей Михайлович сказал, сознавая полную нелепость своих слов:
– Я только что завтракал. Ни пить, ни есть не хочу!
Семён Семёнович пошёл показать Тоне туалетную комнату.
Они отсутствовали семь минут – Алексей Михайлович засёк это по часам.
В душе шевельнулась настороженная ревность: каждый мужчина оберегает свою женщину, тем более постаревший, тем более потерпевший в судьбе сокрушительное поражение.
Тоня вошла в зал совершенно другим человеком, – Алексей Михайлович сразу почувствовал это. У него мелькнула даже нелепая мысль о том, что она в давнем сговоре с Семёном Семёновичем.
– Посмотрим, чем здесь угощают, – фальшиво весёлым голосом сказала Тоня и развязной, не свойственной ей прежде походкой прошла к столу и села, сразу взяв в руки вилку и нож.
«Как после наркотического укола…»
Появился и хозяин фирмы – квадратный, пузатый, с узким лбом и огромными жвалами, переходившими на уровне шеи в багровые щёки.
Семён Семёнович представил Алексея Михайловича и указал на Тоню, которая приветствовала босса пустым фужером.
– Хорошо, хорошо, – хмуро и невнятно сказал босс, хлопая подтяжками у себя на плечах, – он был без пиджака, но при красном галстуке, повязанном коротко и криво. – Люблю обсуждать вопросы за едой. Когда течёт слюна, текут и мысли.
– А когда течёт сперма? – перебил, угодливо скособочась, Семён Семёнович.
– Когда она течёт, конец удовольствию, – сказал босс, заняв стул подле Тони. – Все вопросы разрешаются хорошо, когда есть хорошее финансирование, – он посмотрел на Тоню.
«Боже, куда я залез?» – подумал Алексей Михайлович.
Открыли шампанское. Тоня намазала себе бутерброд с чёрной икрой, достав её ложечкой из хрустальной розетки с серебряным ободком и серебряной крышкой – роскошь давно ушедшей эпохи.
– А почему Вы не пьёте и не налегаете на дармовую закусь, как полагается всякому из населенней этой страны? – спросил босс, ловко отрезая себе кус розовой севрюжатины горячего копчения. – Понимаю: боитесь, что Вас отравят. Бывший генеральный директор важнейшего оборонного объединения. Но какой же мне смысл травить Вас за этим столом? Вы же поедете в Болгарию, где Вас примут в свои объятья офицеры ЦРУ. Вы, небось, ещё располагаете важнейшими секретами? А у американцев по этой части – запор-с. Если мы им ничего не подкинем, так они ни с чем и останутся. А мы им предложим выдающегося советского разработчика…
«Изгаляется. А ведь прав, зараза, возможен и такой вариант…» И вдруг похолодел: «Я ведь не имею права покидать пределы страны, – как же я упустил это из вида?.. Подписку давал…»
– Так вы не передумали насчёт Болгарии? – продолжал рассуждать, не переставая жевать, сизощёкий босс.
– Не передумали, – громко ответила Тоня. – Мы даём согласие. И если передумаете вы через неделю или через две, вам придётся заплатить неустойку!
– Если бы я всем платил неустойки, мадам, я бы давно разорился и пил на утро вчерашний чай. Но, как видите, я и вас могу угостить, потому что весь процесс финансируется. Едим мы, а списываем на клиентов.
Они согласны, – подтвердил Семён Семёнович. – Что им тут делать, когда именно в них кидают все шишки? Это ведь они не уберегли «великий, могучий». А что они могли сделать? Против лома нет приёма.
– Не омрачайте себе мгновения, – заключил босс. – Опасно жить – да, верно, опасно. Но будет ещё опасней, когда в стране введут институт семейных врачей. Договориться с эскулапом – плёвое дело. За сто долларов он кого угодно отправит на тотсвет. Без шума и пыли. Семейный врач – семейный убийца…Так уже было. Но прежде всех интересовало наследство. А теперь – политика… Но это тоже деньги…
Семён Семёнович, безостановочно глотавший спиртное, шумно выбрался из-за стола, покопался у музыкального центра, стоявшего у зеркала на всю высоту стены, и врубил довольно громко танцевальные ритмы.
Алексей Михайлович подумал, что важный шеф тотчас же остановит эту затею, ибо шум мешал разговору, но тот, блеснув белками глаз, заорал:
– Танцы-шманцы! Вызываются все оборванцы!
Он выкрикнул не «оборванцы», а другое, похабное слово из неисчерпаемых кладезей русского мата, сочинённого, правда, в основном беспечными иноземцами, кочующими по русской земле, и это так шокировало Алексея Михайловича, что он и не знал вовсе, как отреагировать, понял только, что это всё подставка и будет, пожалуй, непросто унести ноги.
Покорная жестам Семёна Семёновича, из-за стола выпорхнула Тоня, и они вдвоём стали импровизировать африканскую пляску у костра, тогда как шеф нелепо подпрыгивал на месте и пробовал присесть, но у него это не получалось: он едва-едва сгибался в пояснице.
– У меня здесь отличная турецкая баня, – объявил вдруг босс, вытирая вспотевшее лицо руками. – Приглашаю всех в баню! Всех – в баню!
– Прямо сейчас? – переспросила со смехом Тоня.
– Сейчас! А потом допьём и доедим то, что осталось. После бани у меня поднимается аппетит. К сожалению, только аппетит!..
И оба представителя компании, обнимая хохочущую Тоню, вышли из зала.
Всё произошло столь стремительно, что некоторое время проигнорированный Алексей Михайлович сидел в полной ошеломлённости. Он хотел есть, но ненавидел в эти минуты и икру, и лосося на голубом фарфоровом блюде, и стол, и весь дом и себя в нём ненавидел: дать такого маху!
Он, конечно, понимал, что никогда бы не купился на дешёвку, если бы не такой сокрушительный удар в его судьбе, причём, одновременно на всех направлениях. Из яркого и динамичного представителя директоров-оборонщиков с могучим коллективом, за разработками которого не поспевали американцы, отставая на 10–12 лет, он превратился в жалкого, кругом обобранного пенсионера. И кому предъявишь претензии? Все виновные – неподсудны. Ухвати Горбачёва или Гайдара, или всё это бесчисленное диссидентское жульё?
Первое, что он сделал, уяснив обстановку, – сунул в карман большую, неуклюжую вилку. Она показалась ему более подходящей, нежели нож, ни разу не подвергавшийся заточке. Потом встал и выключил магнитофон.
«Тоня, Тоня!» – больно ударила досада. Ревностью это не могло быть, потому что он ни на миг не допускал, что она может всерьёз флиртовать с этими примитивными делягами.
Однако прошло двадцать минут, потом сорок, потом час, и он не на шутку встревожился: люди, заманившие их сюда и державшие неизвестно что на уме, могли пойти на любое насилие.
Решившись, он рванул ручку нужной двери. За нею тотчас наткнулся на широкоплечего увальня, только подтвердившего его подозрения.
– Куда?
– В баню!
– Ха, растопырился! Сеанс уже начался, ты опоздал!
– Какой сеанс?
Отодвинув плечом охранника, он пошёл по коридору, но охранник догнал его и грубым рывком за полу пиджака остановил.
– Туда нельзя!
– Это Вы мне?
– Кому же ещё, блин?
– И не боитесь, оскорбляя меня?
– Не лохмать бабушку, – одёрнул охранник. – За столом были одни протоколы, здесь – совсем другие!
– Там – моя жена!
– Ну, и что? Сегодня твоя, завтра – чужая. Всякому Ваньке хочется баньки, а всякой Вареньке – хочется баиньки. – Он нехорошо усмехнулся. – Да и не нужны Вы жене со своим вмешательством. Можете проверить. Прямо, направо и ещё раз направо!..
Ярость ударила в голову. Уже не контролируя ситуацию в целом, Алексей Михайлович быстро прошёл по коридору, и открылся ему предбанник с низким столом посередине, уставленным бутылками и банками с пивом, просторными бельевыми шкафами у стен и мягкими креслами для отдыха с комплектами приготовленных простыней и мохнатых полотенец. Прямо перед ним, напротив высоких, но слепых окон, был вход в парилку. Голубой пластиковый мат поблёскивал перед дверью.
Пахло деревом, углём и паром. Равнодушно повизгивая, крутились лопасти вентилятора.
Он рванул ручку, тогда как охранник попытался оттащить его от двери. Да и не один: на помощь ему поднялся сонного вида амбал, листавший замызганный порнографический журнал.
Всё это заметил и всё это в доли секунды верно оценил директорский ум, словно встрепенувшийся для последнего боя.
– Тоня! – позвал он срывающимся голосом.
В эту минуту, дохнув облаком пара, из парилки вышел разопревший от жара, мокрый Семён Семёнович, прикрывая рукою пах. Мелькнули жёлтые ягодицы с тёмными кругами – сидюшниками. Покатые печи и горбатую спину покрывала кучерявая щетина.
– Пива! – Прохрипел он, глядя без удивления красными глазами.
Один из охранников, холуйски склонившись, ногтем сорвал с бутылки колпачок.
Пукнув, как пивная бутылка, вновь приотворилась дверь, – выглянула голая Тоня.
Крикнула без стыда, убирая со лба прядь мокрых волос.
– Уходи, уходи, я скоро! Уходи!
И глаза – дикие глаза, будто женщину накачали наркотиками.
– Что тут происходит?..
– Потом, потом – уходи!..
Дверь захлопнулась. «Что значит «уходи»?..» Сотни мыслей проскакивали в доли секунды. «Или она уже всё поняла и предупреждает?..»
– Видишь, блин, ты третий лишний! – сказал тот, что привёл его.
Такого унижения Алексей Михайлович вынести не мог. «Домой, домой, немедленно домой!» И следом: «А как же Тоня? Что бы ни случилось, я не вправе бросить её на произвол судьбы!..»
Семён Семёнович оторвался от пива, хукнул и сказал, адресуясь к охранникам:
– Зовите подмогу и отведите человека куда положено. Видите, он в невменяемом состоянии!
И вернулся в парилку.
– Пройдём! – приказал первый из охранников.
Увидев, что второй звонит по телефону, Алексей Михайлович решительно сказал:
– Никуда отсюда не уйду!
– Мы не обсуждаем приказы старших!
– Вы же русские люди!
– Мы просто люди. Пока не станем кучей обыкновенного дерьма.
Алексей Михайлович растерялся: ход событий стал ему совершенно непонятен: «Что замышляет эта сволочь?..»
Подошли ещё двое. Руки – что брёвна. Бычьи шеи. Рыбьи глаза.
– Пойдём, мужик!.. Покантуешься в вестибюле. Здесь – не положено.
– Как «не положено»? Здесь моя жена!..
– Не знаем, чья жена… Не положено, и всё. Не пойдёшь, потащим, как чемодан!..
И он пошёл, не представляя себе, как защититься от унижения и обозначившейся угрозы. «А может, я только фантазирую? Может, всё идёт, как надо? Может, зря подозреваю?..»
В бетонированном переходе, следуя за охранником, он вдруг услыхал металлический звук. Будто передёрнули затвор.
Инстинктивно обернулся. В метре от него зияло дуло пистолета.
Реакции на этот счёт Алексей Михайлович отрабатывал ещё в молодые годы. Охранник не успел охнуть, как в горло ему вонзилась вилка. Но выстрелы всё же последовали, оглушительные в замкнутом пространстве.
Алексей Михайлович помнит два выстрела…
Его обнаружили военные в ельнике – метрах в тридцати от дороги. Так, случайно притормозили и вошли в лес, чтобы «слить водичку», как это у нас принято, и напоролись на выброшенное тело, второпях прикрытое охапкой папоротника и вывороченной с корнем берёзкой.
