Текст книги "Завещание Сталина"

Автор книги: Эдуард Скобелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Богу проще: ему ничего не надо. Нам тяжелее всех: мы знаем, что нам принадлежат и вся власть, и все богатства, но недочеловеки этого не понимают. И не поймут, пока не дашь им бревном по затылку…

Другие чем берут? Во всякий час жизни стремятся прояснить взаимоотношения со всем миром. Как корабль в океане, постоянно уточняют свой курс. В бушующем хаосе мирового быта мы тоже обязаны постоянно уточнять координаты, иначе существование превратится в мучение, в средоточие беспокойств и страхов, вызывающих роковые болезни рассудка. Деньги повышают свою цену, когда смотришь на массивное здание банка…

Некоторые спихивают проблемы на бога, полагая, что для этого он и придуман. Ради этого несутся дары его наместникам, возводятся храмы и поются молитвы – вершится театр, где все участники, за исключением кучки шизиков, про себя хорошо знают цену пьесе и актёрам, но – участвуют, потому что иначе не выдержать напора грязи и бессмысленности каждого жизненного действия.

Бубоны у нобиля – бубоны у клиентов. Всё это не свойственно нашему сознанию, почерпнуто у аборигенов с их незавершённой и потому чрезвычайно неустойчивой культурой. И если только клопа задавили, мы начинаем с восклицательного знака, а они норовят поставить точку, если и бешеного пса связали.

Где сегодня настоящее еврейское сознание? Это фикция, даже если человек торчит в синагоге. Сама синагога давно питается идеями, притекающими из нееврейского, гойского мира… Правда, его богатства принадлежат избранным в их совокупности, как стада домашних животных принадлежат человеку, – с их молоком, рогами, шкурами и потомством…

Говорят, я резок в суждениях. Но это потому, что у меня больше извилин по сравнению с собеседником. Он ещё рта не раскрыл, а я знаю, чего он попросит, задницу подтереть или горло смочить. Отсюда – естественная философия: лучший должен быть выше. Наши отцы вовремя это разглядели и создали механизм рассеяния. Если бы они его не создали, мы пожрали бы друг друга без огня и сковородки. И то произойдёт, непременно произойдёт, если мы окончательно победим – вот опасность. Гений не терпит гения, между ними должна быть резиновая прокладка из дураков. Этакий презерватив. Вожди это знают, и сегодня они уверены, что найдут способ умиротворения: каждому генералу отпишут по сотне черномазых капралов, чтобы он их приводил к покорности и послушанию. Рекомендации будут стандартными: хотя мы и кичимся «независимым умом», мы способны действовать только по предписаниям. Главное из них – террор. Но для успеха тут необходимо громче всех выступать против террора. Мы держали на своих плечах всемирную диктатуру пролетариата. С таким опытом будет проще руководить глобальным порядком. Под молотом антитеррора и экологических стандартов не устоит уже ни одна сволочь, даже шибко цивилизованная. Но соблюдём ли мы здесь меру?

А вообще, признаюсь: не понимаю воплей так называемых «патриотов». Это всё клинически больные люди. Убей меня, не представляю, чего они хотят. «Дайте нам Родину!» Так берите её, берите, если вы не импотенты!..

Однажды я спросил об этом знакомого уимблдона:

– Русские хотят управляться русскими, – сказал он.

– Но в сегодняшнем мире это нонсенс! Ни американцы не управляются американцами, ни немцы не управляются немцами!..

Сколько он ни повторял лозунги, я в них не нашёл ничего, что выходило бы за рамки обыкновенной черносотенщины, – какой-то непостижимый фанатизм, сплошной шовинизм, попахивающий фашизмом. Серость и бескультурье…

– Да ты, кочерыжка, хоть понимаешь, что нет уже тех русских, о которых ты болбочешь?.. Последних из них возмущённый пролетариат Москвы и Питера давно в капусту порубил, чтобы жилплощадь себе освободить!.. Теперь, что ни русский, то черемис или северная эта балбашка, как звать, не упомню… Чукча или зюгана!..

Закон общей могилы

Я уже знал, что нахожусь в клинике «Скорой помощи», подобран случайно за кольцевой дорогой в кустарнике и колотых ран на моём теле тридцать шесть, – только по случайности ни единая не оказалась смертельной.

Знал я и то, чего не знали врачи и до чего никогда не докопалось бы следствие: меня везли уже в крематорий, где «свои люди» должны были обеспечить «полное исчезновение улик».

Леденил душу гнусный самосуд, который учинили надо мной мои вчерашние «приятели», – это было пострашнее, чем тот незабываемый расстрел под Смоленском отца и бабушки Фриды.

Я уже не был жильцом на этом свете – тоже было ясно. В стране происходили события, которые привели необузданных эгоистов в состояние эйфории и фанатичной ярости, – кто мог удержать их? Уже не было такой силы. Вихрь обогащения и власти, позволявшей обогащаться, захватил всех вчерашних теневиков и диссидентов…

Судилище готовили больше месяца. Расписали роли. Дважды мне предлагали присоединиться к компании и поехать «на дачу» – банька, пивко, для любителей – патентованные, стерильные «девочки». Я подозревал, что это западня, что любой мой неосторожный шаг обернётся трагедией. А после снов про рыжего кота держался особенно осторожно.

И они устроили похищение: подогнали к издательству, где я работал, задрипанный «РАФ», и когда я вышел, Шлёнский и Додик Верхотуров затолкали меня в машину, где объявили, что меня вызывают на «суд чести».

– Будешь дрыгаться, падла, проломлю череп, – предупредил Шлёнский, выдававший себя за поэта, поклонника Блока и Хлебникова, и подкинул на ладони тяжёлое колесо зубчатой передачи. – Не херем, но вполне интеллигентный тет-а-тет.

Я не сопротивлялся – это было бесполезно. Но потом взяло зло: куда вы суётесь? Кто из вас может гарантировать, чем всё окончится? Черви, пожирающие живую плоть…

Они боялись, что машину остановит какой-нибудь гаишник.

По пятам шла новенькая черная «Волга» с номерами Совета Министров. Видимо, там сидел тип из прокуратуры, который должен был уладить любой конфликт.

Остановились в каком-то старом дачном посёлке в пригороде Москвы. Высокий забор, частный дом.

Когда высаживали из машины, хозяин дома спустил трёх собак. Поднялся перебрёх, при котором даже соседи не расслышали бы криков о помощи.

Это был, конечно, дом миллионера. Все они очень активно участвовали в горбачёвском заговоре и поддержали затем Ельцина: пустили шапки по кругу и выложили «на дело» не менее трёх миллиардов долларов. Не добровольно, конечно, – такие типы добровольно угощают только фруктовым эскимо. Новая власть и новый порядок были практически куплены, хотя со стороны виднелся только густой дым идеологических споров как бы с неопределённым результатом, позволявшим бить прозревавших поодиночке.

Меня посадили в бетонный подвал без окон, где и продержали целые сутки. Поесть принесли только один раз, сказав, что иначе я засру весь подвал. В качестве параши оставили белое пластмассовое ведро с чёрной крышкой.

Через сутки три амбала в масках вывели меня наверх.

Я оказался в гостиной, разделённой голубым занавесом на две части. За занавесом сидело, судя по голосам, десятка полтора-два негодяев, которым организаторы судилища хотели преподать урок «правильного поведения», точнее, запугать перед решающими действиями, поскольку все эти подонки трусливы и ненадежны: всегда могут предпочесть свою шкуру всему остальному.

Я совершенно уверен, что среди участников этого спектакля с ритуальным убийством в конце находились самые известные в ту пору политические деятели. Я узнал некоторых из них по репликам ещё до того, как потерял сознание, когда они стали втыкать в моё тело специальный кинжал, повторяя затвержённую фразу, – зверьё, в котором не было ни капли человеческого, только оболочка.

Расправу учинили формально за то, что я не добил Прохорова, не выстрелил ему в рот, как было приказано. Эти вечные лайдаки пасуют, когда им самим приходится делать конкретную работу, но тем усерднее ищут виновных, козлов отпущения.

В гостиной меня связали, посадили на стул и накрыли повязкой глаза.

Я слышал, как по ту сторону занавеса с учтивыми замечаниями рассаживаются участники «суда чести». Мне предстояло услыхать много неизвестного: они исходили из того, что я уже труп.

Не знаю, кто вёл допрос, – это был, без сомнения, человек, обычно не появляющийся в обществе, – из тех, которые разрабатывают операции, уютно расположившись на дачах или в пансионатах. Целые пансионаты уже принадлежали «нашим» ещё задолго до развала и гибели СССР: «семинары» в них крутились беспрерывно, в том числе «международные».

– Вы Самуил Аркадьевич Цвик? Отвечайте полным ответом!

– Да, я Самуил Аркадьевич Цвик.

– Признаёте ли вы как член добровольного Союза освобождения граждан от заблуждений прошлой эпохи, что вы обязаны проявлять солидарность, особенно когда происходят судьбоносные события?

– Я не вхожу ни в какую организацию и потому никому не обязан.

– Вы лжёте, потому что имеется ваша подпись под манифестом Союза освобождения!..

– Клевета или недоразумение. Я ничего и никогда не подписывал, представляя, чем это может окончиться. И непременно окончится.

– Вы добровольно участвовали в работе организации, стало быть, одобряли её действия…

Это была прелюдия, и предназначалась она для того, чтобы произвести впечатление на других участников судилища.

– Учтите, – сказал я, – если хоть один волос упадёт с моей головы, вам не сдобровать! Нужные люди оповещены о ваших кознях!

– Все ваши связи обрезаны, как сигнализация сберкассы перед ограблением, – сказал злорадный голос. – Эта страна всё пьёт и пьёт, но ей всё хуже и хуже и скоро она издохнет, так ничего и не сообразив!

Подонок имел в виду анекдот про оленя, намёк на русский народ: Олень пришёл на водопой, стал лакать воду, а охотник всадил в него из засады две пули из винтовки с глушителем. «Как же так, я пью-пью, а мне всё хуже и хуже!» – подумал умирающий Олень.

Когда эта недалёкая публика развеселилась, «оценив» остроумие ведущего, я решил не унижаться и не вымаливать снисхождения.

– Вам кажется, что вы идёте к полной власти в этом государстве, но вы ввергаете своих сторонников в полосу неминуемой опасности, скорее всего, полной гибели.

Ответом мне был дружный насмешливый хохот.

– Теперь всё делается по технологии, ошибки исключены! А вам придётся ответить прежде всего за то, что вы выдали нашу тайну!..

Примерно полгода до того рокового судилища я сумел найти нужный контакт и был принят весьма крупным чином госбезопасности, занимавшимся смутой среди интеллигенции.

Это был сломленный и растерянный человек. Когда он прочитал мою записку (впрочем, не подписанную), он сказал: «Это ценный материал. Материал, который следовало бы расписать для моих руководителей и членов Политбюро. Подписывать его, в самом деле, не нужно. И я даю совет: если когда-нибудь вас станут шантажировать, вы должны всё отрицать, потому что, кроме меня, не будет иных свидетелей».

Что он хотел этим сказать?

В записке я сообщал о том, что в течение последних десяти лет идёт тихое, но интенсивное наполнение диссидентами всей инфраструктуры государственного переворота. Существует некий нигде не зафиксированный план, по которому во всех государственных организациях созданы и действуют группы, способные перехватывать важнейшую, в том числе закрытую информацию, и оказывать влияние на руководителей, – через помощников, советников, консультантов, жён, родственников и т. п. План простирался до КГБ, аппаратов Совмина, Президиума Верховного Совета и ЦК КПСС. Вместе с тем были определены приоритетные плацдармы, в число которых вошли редакции газет и журналов, особенно популярных и массовых, телестудии, Министерство связи, Министерство иностранных дел и ряд научно-исследовательских институтов, втихаря подбиравших уже новые кадры управленческих работников. Приводились конкретные цифры.

– Всё это известно в подразделениях, которые этим занимаются, – торопясь закончить встречу со мной, устало сказал тот важный кэгэбэшник. – Известно даже больше, но кто станет заниматься этим всерьёз, когда партия осудила политические процессы, а вашему материалу никак не придашь иного характера? Да и улик нет, потому что всё вершится открыто. Именно так – совершенно открыто – в будущем будут осуществляться все акции агрессии, – прилюдно, при свете юпитеров, с ежедневными брифингами, с нудными пояснениями совершенно надуманных, но внешне как бы убедительных предлогов…

Вспомнив внезапно про свой сон, я сказал главному истязателю, блефуя, потому что иное было исключено.

– Огненно-рыжий человек, Ваши приметы давно сообщены тем, кто сумеет защитить меня.

– Он видит, видит! – истерично заорали голоса. – Смените ему повязку! Затяните потуже, утопите буркалы в мозги!..

– Чепуха, – сказал тот, кто вёл допрос. – Пройдёт ещё четверть часа, и обвиняемый станет начинкой для гроба. И если полиция отыщет его, в чём я, конечно, сомневаюсь, улики приведут в лагерь «патриотов», которые не плавают дальше бутылки водки!

Меня это шарахнуло, как током.

– Знаете ли вы, возомнившие себя новыми поводырями мирового прогресса, что такое «закон общей могилы»? – Я всё ещё рассчитывал как-либо сбить спесь с этой неистовой сволочи. – Когда гибнут люди, связанные общей судьбой, спастись уже не может ни один из них. Рано или поздно он исчезнет в общей могиле. Ваш нынешний шахер-махер в стране поставил на край могилы целые народы. Вы этого не понимаете, потому что все вы шахматисты-аферисты и дальше двух-трёх ходов ни один из вас не может сказать чего-либо вразумительного. А жизнь страны – не шахматы…

Меня перебил «прокурор»:

– Мы поместили вас сюда, господин Цвик, чтобы высказать свои претензии. В ваших объяснениях мы не нуждаемся, это жалкий лепет отщепенца. Вина ваша неоспорима. Суд части уже вынес решение.

– Я не признаю вашего суда.

– Это ещё одно отягчающее обстоятельство, которое будет отмечено в протоколе, – сказал «прокурор». – Вы приговорены к смерти через лишение собственной неполноценной крови. Каждый, кто участвует в суде, ударит отступника особым кинжалом, ему более тысячи лет, он открывал жилы сотням изменников нашего дела в Константинополе и Лондоне, Париже и Берлине, Бостоне и Нью-Йорке, Варшаве и Москве…

Мне стало плохо – голоса отодвинулись, внезапно я почувствовал необычайную жажду, всё во мне сразу высохло, и сил не оставалось даже на то, чтобы сказать об этом. Жажда мучила меня больше, чем ожидание смерти, в которую я не хотел верить: всё вокруг было фантастическим бредом. Этим подонкам было неважно, есть вина или нет, им важно было провести сеанс ритуального «испития крови предателя», которым они хотели поскорее повязать единомышленников. Конечно, исполнялся приказ, и его было не остановить. Это был очередной гешефт, и тут они хорошо разбирались, что верней, что выгодней и что опасней.

Меня привязали горизонтально к кресту, который выкатили или вынесли из другой половины гостиной. А потом ударили кинжалом в грудь, и я сразу же потерял сознание…

Врач, который приходил ко мне, объяснил, что меня били ножом с лезвием в 22 миллиметра.

– Кто это вас так отделал? Впервые сталкиваюсь с таким случаем, – признался врач. – Какой садист или маньяк надругался над вами? Он, видимо, пытался умертвить вас путём обескровливания тела, но зачем? Мы вам влили столько же крови, сколько у вас было до преступления… Тридцать шесть ножевых ударов!..

В убийстве, стало быть, принимали участие тридцать шесть «апостолов», заговорщиков высшего эшелона.

Я мог бы пояснить врачу о подоплёке «странностей», но это потребовало бы таких физических и духовных сил, которых я не имел.

Мне всё было безразлично. Я не радовался даже тому, что вернулся к жизни.

Несколько дней прошло, а я всё лежал в реанимации. Было одиноко и горько. Я понимал, что обречён и не способен преодолеть обречённости. Я знал, что и великое государство, – несмотря на то, что силы его ежедневно подкрепляются энергией десятков миллионов верных слуг, – неудержимо гибнет и распадается под влиянием злой, но неуклонной воли, давно научившейся сталкивать соперников и тем самым торжествовать над ними.

Временами наведывался врач. Временами являлась приятная медсестра, ловко выполнявшая все назначения.

И вот однажды – это было днём, когда я лежал, обуреваемый полусном– полубодрствованием, испытывая прежде всего телесные страдания, – передо мною возник человек в белом халате.

От него сразу дохнуло такой враждебностью, что я, вздрогнув, тотчас восстановил терявшийся в полу дрёме контакт с реальным миром.

– Привет, – сказал он, озираясь, и стянул на миг свой колпак, под которым топорщилась рыжая копна вьющихся волос. – Узнаёшь?

Если бы у меня были силы, я бы заорал от ужаса, скликая людей, – мерзавец был «прокурором» судилища, – выходит, я тогда угодил в точку, предположив, что он рыжий, – вещий сон предупредил меня…

– Вы никогда не придёте к мировому господству, – задыхаясь, сказал я, пытаясь как-либо выиграть время. – В человеке нет ничего сильнее инстинкта. И даже разум, хвалёный разум только обслуживает инстинкт…

Я ожидал удара ножом, выстрела, любой другой подлости, понимая, что нельзя этого показывать.

– Не повторяй бредни, предназначенные для идиотов! Неужели тебе не известно, что наши князья уже более двух тысяч лет правят всеми народами земли?.. Практически всеми, – поправился он. – Наши формулы позволяют выявлять противников. И они гибнут. И ни единый, о котором решено, не ускользнул.

Он вырвал из гнёзд все гибкие шланги, через которые мне подавались питательные растворы, и следом извлёк из кармана шприц.

– Только не дрыгайся, падла, это уже не больно!

Сбросил тонкое одеяло и воткнул мне иглу в бедро.

Пламенем запылали сразу все кости, расходясь в сочленениях, я дёрнулся и отключился…

Новый случай спас меня. Подробностей я не знаю, но в клинику как раз явился «бугор» из КГБ, с которым я когда-то встречался. Он поднялся к главврачу, и хотя тот всячески препятствовал свиданию, твердя, что я без сознания, что на месте нет лечащего врача, «бугор» в сопровождении дежурной по отделению решительно направился в реанимационную палату. Он даже посторонился, пропуская рыжего типа, поспешно выходившего из палаты, и сразу догадался, что это за тип, когда увидел меня, распростёртого на койке со следами насильственной инъекции. На полу валялся шприц с остатками смертельного препарата.

«Бугор» тут же позвонил в свою машину. Были предприняты все меры, но рыжего преступника задержать не сумели: он выбрался из клиники каким-то особым потайным ходом.

Двенадцать суток врачи едва прослушивали мой пульс, а потом я снова пришёл в сознание.

Я никому уже не верил и не хотел жить. Вторая моя жена, с которой я был в разводе, уехала в Израиль, а Маре, дочери по первому браку с Анной Петровной, русской женщиной, убитой грабителями, я велел более не приходить и не искать встречи со мной.

Подробности, за которые раньше расстреливали

Да, Сталин признал, что он составил политическое завещание.

«Мой опыт, – подчеркнул он, – должен быть учтён будущими руководителями государства, в противном случае нас разгромят, и революция, которую кровавой ценой нам удалось вырвать из рук мировых бандитов, потерпит сокрушительное поражение».

«Работа почти на сотню страниц завершена и сдана на хранение, – хмуро сказал Сталин. – Вы должны знать, что она существует, и вместе с другими не должны допустить того, чтобы она была скрыта от членов партии, от трудящихся Советского Союза. Опасность такая налицо.»

Скрыли. В первые годы после тайного убийства вождя как-то прорвались в открытую печать два-три скупых свидетельства о том, что этот документ реально существует, но потом всё было затоптано, упрятано в могильных склепах сверхсекретной информации. Но, скорее всего, попросту уничтожено, потому что очень уж разоблачало махинации вокруг власти и уличало махинаторов в преступных замыслах по отношению к советским народам…

Сознавая свою ответственность перед потомками, я собрал по памяти то, что может относиться к «Завещанию».

В отличие от Ленина, Сталин отказался от попытки дать в своём документе какую-либо характеристику наличной элиты. Его мнение на этот счёт было примерно следующим: период романтизации и наделения «вождей» сверхъестественными качествами безвозвратно прошёл. В нынешнем руководстве выдающихся лиц практически нет. Есть «испытанные руководители», но трудно сказать, годятся ли они достойно заменить руководство, которое сложилось.

Я не заковычиваю слова, которых не записал, но всё же воспроизвожу их близко к сказанным.

Мне кажется, – говорил Сталин, – ЦК КПСС способен выдвинуть из своих рядов достойного. Люди окрепли, окрылились, у них появилось уверенное будущее. Главное условие – не допустить идеологической расслабленности и не поддаться на диверсии, которые усиливаются, опираясь на внутреннюю перерожденческую, мелкобуржуазную, эгоистическую и себялюбивую стихию, – она всегда ставила себя в исключительное положение. Это относится прежде всего к осколкам правотроцкистской оппозиции, они жаждут реванша и собирают силы, наращивая подпольный капитал за счёт хищений народной собственности и создания сети нелегальной коммерции. Нэпманы не уничтожены, они перешли в подполье.

Это подполье попытается использовать в своих интересах колоссальное смещение в умонастроениях народа, которое всегда происходит после долгой и кровавой войны. Нищета при высокой морали не губит – достаток при низменных побуждениях способен отбросить общество в доисторическую эпоху.

Человек не может существовать продолжительное время в состоянии до предела сжатой пружины. Он должен расслабиться, а это практически будет означать борьбу за более щадящий режим гражданской жизни. Есть угроза, что советским трудящимся попытаются навязать лживые знамёна свободы и демократии, чтобы извратить и ослабить социализм.

Эта угроза не страшна при условии, что на самом критическом этапе существования советского государства – при атомной войне, которой нам угрожают, или внезапной смерти главного политического лидера – гарантом выполнения высшей воли нашей революции будут оставаться органы государственной безопасности. Не подменяя партийного руководства, они должны самым решительным образом пресекать действия тех партийных функционеров, которые под влиянием каких-либо факторов вознамерятся изменить народный характер социалистического развития, предпочесть «просвещённое» меньшинство трудовому большинству.

Именно органы госбезопасности должны помочь сформировать такое новое руководство партии и государства, которое неукоснительно исполнит завещание Сталина, объявит об идеологической исчерпанности марксизма, поскольку на передний план истории давно уже вышло поверх классового этническое противоборство: борьба народов за свою национальную независимость и социальное равноправие ввиду новой агрессии «избранных» сопряжена с неслыханной политической демагогией и фабрикацией слухов.

В период неизбежного брожения возможно будет только одним способом утихомирить страсти юных поколений, обращенных против старых, воспитанных в слепом, практически религиозном преклонении перед компилятивным «учением» Маркса и Энгельса. Не трогая «наследия Ленина», ясность относительно которого наступит позднее сама собой, нужно приступить к строительству небольших производственно-сбытовых коммун или общин, представляющих принципиально иной уровень кооперации – общины учтут все текущие и перспективные потребности государства и общества при новом уровне личной свободы и материальной культуры. Это будет самый реальный способ упрочения и расширения социалистических завоеваний советских людей. Это те гарантии, которых мы не смогли своевременно создать из-за навязанной нам войны с Германией.

Предприятия нового типа впервые организуют главный фактор производства и культуры отношений – быт человека. Но всё развитие пойдёт уже не на демагогических и нигилистских принципах всеобщей уравниловки в нищете и тотального контроля, а на принципах отбора и полной свободы личности в рамках общей свободы нового трудового, творческого коллектива.

В эти новые предприятия (на селе и в городе) люди будут отбираться по особым критериям. Каждый бесплатно получит стандартное, но комфортабельное жильё. Каждый бесплатно будет пользоваться медицинским обслуживанием и санаторно-оздоровительным общим питанием. Личность будет освобождена от оков быта ради того, чтобы шире развернуть свой духовный потенциал. В будущем будет иметь значение уже не численность народонаселения, а число умов, способных развивать духовную, физическую и техническую культуру общества по единому замыслу, не исключающему, но предполагающему любую созидательную импровизацию.

Помимо производственных заданий, человек будет выполнять некоторый минимум общественных работ (уборка снега, заготовка дров, чистка животноводческих помещений, обслуживание механизмов общего назначения и т. п.), но главным образом – развивать свои таланты и наклонности, заниматься наукой и искусством. Вот главная сфера грядущего потребления – духовные ценности, нравственное совершенство. Мы должны будем исправить перекос в мировой истории. Мы усилим общенациональное, подняв национальное до высшего мирового уровня. Люди в обществе не будут противостоять друг другу, как сегодня, они будут реально дополнять и усиливать друг друга. Это предполагает новое просвещение и новое знание.

В новой коммуне или общине будет свой общественный суд, своя милиция. Партийные, профсоюзные и комсомольские организации будут упразднены. Община возьмёт на себя и все функции обеспечения государственной безопасности. Человек станет на деле основой и целью государства, которое таким образом преодолеет и свою отчуждённость от людей и свой бюрократизм.

Всё руководство общиной, во всех её подразделениях будет выборное и сменяемое. Это будет та вершина демократии, о которой мечтали тысячелетия лучшие люди Земли.

В течение 50–80 лет национальные общины постепенно покроют всю территорию Советского Союза, обеспечив повышение производительности труда в 10–12 раз и качество жизни граждан – в 20 раз.

Будут общины – заводы, общины – НИИ, которые займутся текущими и перспективными научно-техническими интересами государства.

Я много думал о реальных способах борьбы с бюрократией, влияющей одинаково отрицательно и на производство, и на быт, и на отношения, и на умы. Это способ – новые коммуны или общины, которые явятся опорой нового государства. Будущая борьба в мире развернётся уже не только за нефть, золото, газ, металлы, но и за воду, воздух, качественные земли, за технические и художественные таланты, за экономный быт каждого человека, и тут мы должны доказать все преимущества социалистических, то есть всенародных подходов. Социализм – это не столько выдумка политических болтунов, сколько реальная система отношений, при которой верховенство имеют классические принципы морали и нравственности, человек способен органически слиться с окружающей природой. Возможности планеты обмежёваны, поэтому материальное потребление так или иначе когда-нибудь будет лимитировано, тогда как духовное потребление не будет знать никаких ограничений, придавая высший смысл личным судьбам… В конце концов, человек никому ничего не должен, кроме своей совести, выражающей общечеловеческие начала…»

Отдавая должное гению И.В.Сталина, хочу сказать, что он всё-таки чего-то не учёл и потому развитие событий пошло по иному направлению. Или слишком велико было давление враждебных сил, которые устранили вождя?

Если это так, тогда нам придётся решить загадку Л.П.Берии. Придётся признать, что и в Политбюро существовал заговор.

Все эти люди волею Лазаря Моисеевича Кагановича сначала соучаствовали в устранении вождя, а затем сцепились в смертельной схватке, стремясь избежать разоблачения и казни. Как ни крути, выходит, что «дело Берии» было спровоцировано.

Что ему реально инкриминировали? Ничего принципиального – обычный перечень стандартных ярлыков: «иностранный агент», «кровавый сталинский пёс», «нравственное чудовище». Почерк и словарь нам хорошо известны. Кто из тех, что без суда и следствия ликвидировал Берию, может похвастать большей моральной чистоплотностью?

Тут голова идёт кругом, и хорошо просматриваются бездны дерьма, которое обнажилось, едва исчезла воля бескорыстного мудреца и сурового судьи, державшего всех в узде.

Почти сразу же после расстрела Берии и его сторонников номенклатура партии была выведена из-под наблюдения МГБэшников, разве это не противоречило в корне сталинскому завещанию?

Или же Берия, подлец и политический игрок, поторопился продать своего хозяина и потому сам потерпел сокрушительное поражение?..

Со времён Н.Хрущёва чекисты не имели уже права наблюдать за поведением партийцев, особенно высшего, аппаратного эшелона, тем более собирать на них компромат. Партия сделалась совершенно безнаказанной и в считанные годы переродилась и переродила КГБ, насыщая его своими детьми и родственниками.

Стоит ли удивляться, что в течение немногих лет, получив свободу для себя, а не для народа, как требовал Сталин, партийная верхушка и верхушка КГБ соединились в стремлении к «сладкой жизни», а позднее обеспечили сросшемуся с ними фарисейскому лобби расхищение главных богатств русского народа, всех российских народов?..

Кто автор этого контрсценария?..

Идею Сталина о постепенном и добровольном переходе к иной социально-экономической стратегии развития, параллельно с имевшейся, замолчали, самого вождя грязно и грубо высмеяли за «Экономические проблемы», которые для него были последней, но уже сомнительной данью «ленинизму»…

Шарахаясь от всего сталинского, стали искать иных альтернатив и быстро нашли их – пятая колонна, которая уже контролировала ЦК КПСС и верхушку КГБ, указала на путь «демократизации», «либерализации», «защиты прав человека», т. е. на путь полного крушения действительно социалистического наследия. Во главу угла поставили не духовное возрождение, не социальное здоровье общества, а рубль, якобы преодолевающий уравниловку. И всё покатилось по наклонной, как и предсказывал вождь.

Я ничего не утверждаю, ничего не оспариваю, только задаюсь вопросом: почему в конце своей жизни И.Сталин не очень доверял Г.Жукову, но не трогал его и почему верил Л.Берии? Или он планировал сместить и Берию, зная, что тот готов продать всё на свете, едва выскользнет из-под контроля?

Понятно, почему Г.Жуков выступил во главе политического заговора против Л.Берии, почему подыгрывал Н.Хрущёву в его антисталинских потугах и почему, а конце концов, был нейтрализован Хрущёвым. Понятно, отчего Хрущёв панически боялся откровений маршала, на которые тот намекал. Но всё же полностью не ясно, отчего они оба отошли от сталинского завещания…