Текст книги "Всегда на страже (сборник)"

Автор книги: Эдуард Корпачев

Соавторы: Николай Алексеев,Микола Ракитный,Николай Терно,Петро Приходько,Эдмунд Низюрский,Валентин Мысливец,Александр Шлег,Алексей Кулаковский,Анатолий Милявский,Валентина Голланд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Даже потом, когда пограничники привели охотника к будке, когда стали составлять протокол, когда он, Артюшин, убедился в том, что охотник этот и впрямь еще мальчишка, пятнадцатилетний мальчишка,– все равно насупившийся этот парень вызывал в нем раздражение. И вот, пока разбирались с ним в будке, Артюшин переговаривался с Городнюком, а сам то и дело взглядывал на обезоруженного парня. А тот стыдился поднять покрасневшее лицо, только шапкой, зажатой в руке, мазал потное лицо.

– Считай, через три года новобранец,– сказал он все-таки мальчишке.– И что, если будешь служить на моей заставе?

Мальчишка как будто удивленно вскрикнул и даже отмахнулся, Артюшин же вскочил в машину, и уже всю дорогу до заставы только и думал о новобранцах, солдатах нового призыва. Ведь и эти, только начавшие службу на заставе солдаты, были еще каких-нибудь пять лет назад мальчишками, подобными незадачливому охотнику, оставались в чем-то мальчишками и до сих пор, и так важно пробудить в их сердцах все то, что будет осознано полностью не в один день армейской жизни: как надо любить землю, которую охраняешь, как надо знать ее.

Едва ступил на порог заставы, дежурный доложил о происшествии, о тех, кто ушел в наряд, кто прибыл с пограничной полосы.

– Остальные на занятиях, которые проводит охотовед заповедника,– добавил в заключение дежурный.

А в кабинете было свежо. Артюшин потянулся рукой закрыть окно – и к руке тотчас подались мордочками гулявшие во дворе Яшка и Машка, стали глядеть со двора в глубь кабинета прекрасными грустными глазами.

И тогда Лртюшин сел, не успев закрыть окно, и с удовлетворением подумал о том, что все это, наверное, и составляет счастье жизни – вставать до солнца, а то м вовсе не спать, подкрепляясь из графина остывшим коричневым чаем, мысленно уходить каждый раз с нарядом на границу – и возвращаться с нарядом, проводить занятия, учить ребят боевому искусству, выезжать на «газике» в пущу, дышать воздухом пущи, любоваться ее соснами, уходить, как сегодня, от преследовавшего зубра, кормить оленей хлебом с ладони… Как прикипает душою человек к месту своей службы! Ну да, Белоруссия всегда была родиной, здесь он и в детстве жил вблизи границы, потому что отец всю жизнь связал именно с этой, западной границей, служил и на заставах, в штабе погранотряда, а потом он, Михаил Артюшин, после школы работал токарем – и тоже на белорусской земле. Когда же ехал учиться в Высшее пограничное училище, то знал: может быть, и придется распрощаться с родными местами, и придется служить где-нибудь в горах. И действительно, он служил после училища в горах, на Памире, ему было дано лишь видеть в воспоминаниях равнину прежних мест, леса да поля. Но непостоянная армейская судьба совершила свой круг, и он оказался именно на западной границе, на той границе, которую всегда связывал с жизнью отца. Помнится, в радости он так и писал отцу, офицеру запаса: «Иду по твоим следам…»

Дежурный вновь доложил, что на просеку, служащую пограничной полосой, прибыл из заповедника грейдер для прокладки дороги, и Артюшин тут же распорядился отправиться в пущу тем, кто уже второй год на заставе.

«Первогодки пусть остаются на занятиях, пусть слушают охотоведа»,– решил он.

Ему и самому хотелось понаблюдать, как новички учатся распознавать следы обитателей пущи, но необходимо было подготовиться к боевому расчету. И он, отвлекаясь на мгновение, выглядывал в окно, а за окном уж не видать было оленей.

Все же, закончив свои дела, он вышел во двор, к учебной КСП, испещренной самыми различными следами: старший охотовед Виктор Иванович Вакула помечал копытцами зверей проборонованную полосу, рассказывал о повадках обитателей Беловежской пущи, и казалось, что сторожко слушают человека из пущи не только новобранцы, а и олени, стоявшие вкопанно и смотревшие своими крупными очами тоже на следы.

– А теперь поглядите кино про нашу пущу,– сказал напоследок Вакула,– там наши звери, природа наша. Там и снег – что книга: читай следы…

В зале, куда пришли раскрасневшиеся, увлеченные рассказом солдаты, уже ждали их сотрудники заповедника, и каждый из ученых говорил о работе своей научной группы. Здесь, в пуще, филиал научно-исследовательского института Академии наук республики, и научные работники изучают флору, фауну, почвы на всех 85 тысячах гектаров пущи.

Но, конечно, краса и гордость края – зубры. И когда научный работник Людмила Николаевна Корочкина рассказывала о недавней, совместной с польскими учеными конференции по вопросу разведения зубров, о повадках этих редкостных зверей, то с увлечением слушал все это, знакомое, и он, Артюшин. И поражался этому своему ненасытному желанию слушать и слушать о пуще и сам находил теперь, что есть в нем что-то от охотника или егеря, он вспоминал подробно нынешний день, дорогу в чаще, мрачного исполина на той дороге.,.

Не раз, встречаясь с местными жителями, с работниками заповедника, он преисполнялся особым чувством родственности с ними: каждый из них словно чувствовал себя пограничником, добровольным пограничником без погон. И очень все это ощутимо в такой день, как сегодня, когда много гостей, когда и беседы, и фильм, и гравюры, вручаемые каждому новобранцу,– все это посвящено Беловеже. И разве забудешь другие памятные дни, когда отделение «Межколхозстроя» в райцентре Каменце подарило заставе телевизор, а совхоз «Беловежский» – магнитофон!

Погрузился во мрак небольшой зал, полоснул по экрану свет, явилось на экране все родное, такое зримое – сосны пущи, звери пущи, властелин пущи – угрюмый сутулый зубр.

И тут Артюшин покинул зал, потому что все, что запечатлено было на кинопленке, еще ярче и красочнее помнилось ему. Да ведь и вышел он из каменного строения под сосны, вышел в пущу и теперь стоял с непокрытой головой, слушая приближающийся издалека говорок грейдера.

«Все мы живем на границе,– думал он о своих солдатах, о работниках заповедника, о сельских жителях – обо всех людях, которые каждый день у него на виду.– Все мы здесь живем, служим, работаем. Все наше!» И, слушая уже совсем громкое бормотанье грейдера, он вспомнил прошлое лето и как прошлым летом рабочие, заготавливавшие лес и будившие бензопилами окрестность, по небрежности не погасили костер. И случился пожар. И застава, как по приказу: «В ружье!» – бросилась бороться с огнем. Хорошо еще, что огонь не переметнулся на деревья, а гулял пока по кустарникам. Но и без того нелегкою была схватка, почернели от копоти лица у ефрейтора Явдата Ишимбаева, рядового Виктора Крючкова, у других солдат, окапывавших огненную зону, валившихся с ног от усталости и все-таки не позволивших разбушеваться пожару.

Грейдер то приближался, казалось, к заставе, то уходил в чащу, а потом и вовсе заглох его рокоток; и тогда в тишине Артюшину особенно ясно послышалось, как вздохнула пуща от накатившего ветра; и он подумал о том, что славно бы походить сейчас с ружьецом в этой сумрачной, влажной, то потаенной, тихой, то шумной, бесконечной и непролазной, как временами представлялось, пуще…

Все– таки оставался он в душе охотником!

ВАЛЕНТИНА ГОЛАНД

ЭТИ ПЯТЬ ЛЕТ

Очерк

Старший лейтенант Миско получил новое назначение. Оно никаких особых преимуществ ему не давало. Был начальником на одной заставе, перевели начальником на другую. И все.

Само по себе событие это рядовое – обычная для молодого офицера ответственность за судьбы людей и участок границы. Но Миско посылали на заставу, самую отстающую, отсылали с его первой заставы, а в сердце ее не заменишь, как первую любовь.

Он недоумевал, почему выбор пал именно на него. Есть и более опытные офицеры. Недоумевал и ответа не находил. Однако приказ есть приказ, и, привычно собрав чемодан, Миско переехал с семьей на новое место службы.

Новая застава – все равно что новая жизнь. Начинать нужно с нуля, со знакомства с людьми, границей. Как сложатся отношения с подчиненными? Характеры разные, что ни человек – загадка. Приглядывайся, изучай.

Но пришлось начинать с другого: в тылу участка перевернулась колхозная машина с людьми.

…Еще издалека Миско увидел перевернутый колесами вверх грузовик, разбросанные молочные бидоны, разбитые борта, щепу, а когда ближе подъехал:– раненых. Первым бросился в глаза мальчик с закрытыми глазами. Тоненькая струйка крови стекала от виска к подбородку.

Он выскочил из машины, бросился к мальчику, бережно взял его на руки и отнес на сиденье «газика».

– В районную больницу! Быстро! – приказал он шоферу.

Рядом с ребенком посадил пограничника, посмотрел вслед удаляющейся машине и горестно покачал головой – мальчик был плох. Точно так много лет назад по пути в школу был сбит машиной родной брат. Точно так он, безвольный и недвижимый, лежал на дороге. Нелепая и жестокая смерть…

Потом, когда грузовик поставили на колеса, собрали разбросанные бидоны, а люди немного пришли в себя, колхозники, прибывшие к месту аварии, обступили старшего лейтенанта, благодарили, каждый старался пожать ему руку, а старая колхозница в фартуке даже за плечи обняла,

– Дай тебе бог счастья, сынок,– пожелала она.

Стало жарко глазам под очками. Миско не снимал их. Ему было неловко от избыточного внимания, от слов похвалы, казавшейся незаслуженной, потому что он и его солдаты просто исполняли человеческий долг. Вот с этого началась служба на новом месте. С той поры минуло всего лишь полгода, а старший лейтенант чувствует здесь себя так, словно давным-давно живет по соседству с колхозниками, не просто как сосед – ближе, роднее.

Говорят, новая метла чище метет. Может, пословица эта и справедлива.

Но Миско не демонстрировал на новой заставе каких-то своих особых методов воспитания, оставался самим собой и службу начал ровно, спокойно, что, видно, понравилось людям.

Приглядывались к нему, присматривался он. Пытался понять, почему его предшественник развалил дело – почти небывалый случай в пограничных войсках, почему тот наталкивался на молчаливое сопротивление солдат, почему сам был неровен в отношениях с ними и груб? И наконец, почему не мог своим командирским авторитетом поддерживать в подразделении уставные порядки?… Многое приходило на ум, всякое в голову лезло. В одном Миско был убежден твердо: если лишь слепо выполнять букву устава, быть формалистом – на этом далеко не уедешь. С предшественником так и случилось.

На память пришла фраза, невзначай брошенная солдатом: «Дело не в уставе, а в том, как подходить к нему!»

Грамотные нынче пошли солдаты.

Устав… В нем вся жизнь военного человека. Расписана до мелочей. Подъем, отбой. Служба. За проступок – наказание. За усердие – поощрение. За геройство – награда. Все предусмотрено, все имеет свои измерения. Выходит, и думать не нужно? Живи, командир, за уставом, как за каменной стеной.

Миско, конечно, уважал уставы и наставления, строго выполнял их сам и того же требовал от подчиненных. Но знал: механическое выполнение уставных правил – формальность. Нужно и душу вкладывать, молодого задора и огонька добавлять, видя в уставах высшую человеческую справедливость, синтез воинской мудрости и боевого опыта…

Все дело в том, какой ты человек, начальник заставы, как оцениваешь явления, какие горизонты раздвигаешь перед людьми, какие ставишь задачи. Вот так, товарищ Миско! Здесь, на пограничной заставе, устав начинается с тебя.

…Он только прикоснулся к подушке и сразу уснул, чтобы через четыре часа вскочить и вновь окунуться в дела. Его никто не будил. Научился вставать в нужное время. Был один из будничных дней, такой, как вчера, позавчера и много дней назад. Быстро умывшись под рукомойником и еще быстрее одевшись, старший лейтенант взял в руки фуражку.

– Леня,– окликнула жена.– А завтракать?

– Потом забегу,– ответил он от двери.

А еще через минуту отдавал боевой приказ на охрану границы, выждал, пока наряд отправился по заданному маршруту и скрылся за поворотом. Дел было много, но Миско не проявлял торопливости. Со стороны казалось, будто старший лейтенант «тянет время», проверяя внутренний порядок на заставе, заглядывает в спальни, подолгу осматривает оружие.

Но так лишь казалось. Все было рассчитано до минуты. Ровно без двух семь вошел в канцелярию, успел заглянуть в распорядок дня, и тут постучали в дверь.

– Да, войдите.

Вошли рядовые Стрельцов и Петров, оба в рабочих робах, вытянулись, руки «по швам».

– Прибыли за получением задачи, товарищ старший лейтенант,– доложил Петров.

– Выспались?

– Так точно.

– Позавтракали?

– Нормально, товарищ старший лейтенант.

Парни выглядели хорошо отдохнувшими.

– Вот и отлично! – сказал Миско.– Сегодня на тракторе обработаете левый фланг участка. У мостка в низинке будет трудно, но обязательно сделайте возможное. Вот и вся задача. Поняли?

– Так точно,– ответили вместе.

– Отправляйтесь.

Оба крепенькие, как боровички, солдаты вышли из канцелярии, прошли через двор, а несколько секунд спустя взревел мотором трактор и пошел со двора. Миско был уверен: пограничники выполнят задание на совесть.

Застава – маленький боевой коллектив. Очень важно суметь войти в него, войти в жизнь каждого не напролом, а чтобы тебя туда охотно впустили. Кажется, ему удалось добиться этого. Хотя бы на примере тех же Стрельцова и Петрова. Что движет их действиями? Конечно же чувство долга за порученное дело, стремление видеть родную заставу в числе лучших и – старший лейтенант это угадывал каким-то шестым чувством – стремление не подвести командира.

В душе Миско ощущал чувство неудовлетворенности, ему сдавалось, что дело еще не продвинулось вперед настолько, чтобы можно было самому себе хотя бы сказать: «Вот, наконец, и видны плоды твоих усилий». Но перелом был очевидным, перелом к лучшему – у людей появилось чувство ответственности за честь заставы, они с полной отдачей сил готовились к итоговой проверке.

Даже не выглядывая из окна, Миско знал, что где происходит в эти минуты. На плацу отделение пограничников отрабатывает строевые приемы. На стрельбище сержант Дымочка тренирует отстающих…

Он вышел на плац, постоял немного, наблюдая за ходом занятий.

Тут его помощь была не нужна. Сержант, руководивший занятиями, знал свое дело.

На стрельбище то и дело трещали автоматные очереди, падали, как бы проваливались вниз, грязно-зеленого цвета мишени. Когда пришел на огневой рубеж и осведомился у сержанта о качестве стрельбы, тот коротко, с трудом подавляя довольную улыбку, раздвигавшую ему губы, сказал:

– Нормально, товарищ старший лейтенант.– И тут же сделал замечание солдату, распластавшемуся на огневом рубеже: – Без спешки! Не рвите, времени хватит.

Миско смотрел на ловкие, старательные действия солдат, и сердце полнилось теплотой к ним, чувством уважения. Да, уважения, другого определения этому чувству он не нашел. А сержанту сказал:

– Молодец, товарищ Дымочка! Мне нравится ваша инициатива. Меняйте скорость перемещения мишеней, кто бьет метко – увеличьте дистанцию.

Обратно на заставу возвращался в приподнятом настроении. «Не надо особо привередничать»,– думал он. Дела идут нормально, как привыкли говорить на заставе, будем потихоньку еще лучшего добиваться. В голове зрел план строительства нового, каменного, здания заставы вместо старого, деревянного. Он не сомневался, что такое дело по плечу солдатам. Да и колхоз вызвался помочь кое в чем.

Он уже подходил к заставе, когда неожиданно увидел колхозного бригадира.

– А я только о вас подумал, – признался Миско.

– Не приходите в гости, то хоть думаете,– улыбнулся бригадир.– И то хорошо.

– Все некогда. Но зайду обязательно. В ближайшие дни зайду.

– А строиться когда будете? – спросил бригадир, когда вошли на заставский двор.

– Где-нибудь летом,– ответил Миско.– А вы к нам по делу?

Вошли в канцелярию. Бригадир поставил на стол огромную банку меда.

– Вот… принес вам,– застеснялся он.– Пускай жена с детишками побалуется.

Миско ответил не сразу. Снял с себя шинель и фуражку, повесил на место, протер запотевшие стекла очков. Сейчас он удивительно был похож на сельского учителя на исходе долгого рабочего дня. Близоруко смотрели серые большие глаза, а сходство с учителем как бы подчеркивали движения длинных пальцев, протиравших очки.

– За мед спасибо,– сказал он и, не надевая очков, улыбнулся.– Только у нас говорят: «Мед не сладок, коль ешь один». Давайте вместе отнесем его в столовую. Солдаты рады будут подарку. Милое дело – медок к горячему чаю.

– А верно,– согласился бригадир.– Пойдем.

…Через час Миско встретил в коридоре рядового Савичева, солдата по первому году службы. Взъерошенный, осунувшийся, солдат поджидал офицера. «Ну и тощ»,– подумал старший лейтенант. И тут же себя успокоил: через полгода окрепнет и возмужает, нальется силой.

– Меня ждете, Савичев? – спросил он.

– Так точно,– после паузы ответил солдат, глядя на офицера воспаленными глазами.

«Опять что-то произошло. Или где-то болит,– подумал Миско, пропуская в канцелярию Савичева и входя за ним.– Всегда у него болит. Любит, наверное, отлынивать…»

Но тут же остановил себя. Мягкая покорность, виноватый взгляд воскресили в памяти давний случай.

Выслали однажды Савичева на службу, доверив быть старшим наряда. Надо было дойти до стыка с соседней заставой по нелегкой дороге, ночью. Путь предстоял неблизкий. Шли долго, и на Савичева навалилась усталость, одеревенели ноги. Он позволил себе присесть, чтобы немного передохнуть. И тут же, в доли секунды, мгновенно задремал. Не подоспей младший наряда, кто знает, чем бы окончилось.

Возвратясь со службы, Савичев вот так, как сейчас, молча стоял перед офицером, потупившись, ожидая взыскания.

Тогда можно было наказать строго, чтобы не было повадно другим, даже отправить на гауптвахту. Но Миско от взыскания воздержался. Пускай сам себя судит, решил он. Высшим судом он всегда считал суд собственной совести. И стал с тех пор солдат примерно служить.

И вот – на тебе!

– Нездоровится, Савичев? – спросил мягко.

– Да, товарищ старший лейтенант.

– Не вовремя,– как бы про себя промолвил Миско, размышляя.– Видно, слова эти у него сорвались случайно.– Ладно, болезнь не спрашивает. Отправляйтесь в санчасть. В 13.00 «газик» в отряд пойдет.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант,– тихо проговорил солдат.

Миско удивился:

– За что?

– Что поверили… Вот увидите, вернусь, еще лучше стану служить…

День был на исходе. Восьмой час кряду на полосе урчал трактор, и Миско понимал: до окончания работы парни не возвратятся домой, на заставу. И был спокоен. Лишь вызвал старшину и распорядился относительно обеда.

Восьмой час Стрельцов и Петров утюжили контрольно-следовую полосу. Ровный металлический гул отдавался в голове. Петров вел машину и сам себе намечал рубежи: «Дойду до того прогона, а там отдохнем». Но «доходил» до «того» и еще одного прогона, начинал третий, еще…

Потемнела со спины роба. Парень чувствовал, как она прилипла к нему, но работу не прекращал, покуда не увидал спешивший к ним «газик». И раньше, до прибытия на заставу старшего лейтенанта Миско, ребятам приходилось допоздна задерживаться на полосе. Ио обед сюда привезли им впервые.

…И опять урчал трактор, следовал прогон за прогоном, был близок мостик в низинке. Петров остановил машину, спрыгнул на землю, и она чавкнула под ногами. «Старший лейтенант просил,– вспомнил он,– здесь особенно внимательно поработать». После дождей земля здесь была чересчур влажной, выждать бы, пока высохнет. Но старший лейтенант просил…

Дотемна над границей катился гул двигателя.

Чумазые парни быстро умылись, переоделись – старший лейтенант нерях не терпел.

– Ваше приказание выполнено! – доложил Петров, стоя рядом с напарником.– Правда, в низинке не особенно получилось, мокрядь, вода стоит.

У Миско потеплели глаза.

– Подсохнет, еще раз пройдетесь. Правда?

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Сделаем, чтоб был порядок.

– Благодарю за работу! – вскинул руку Миско.

Ребята недоуменно переглянулись.

– Я что-нибудь не так сказал? – удивился Миско.

– За работу нас никогда не благодарили,– смущенно отозвался Стрельцов.– Непривычно.

«Привыкайте»,– подумал офицер. Но вслух ничего не сказал.

Когда солдаты ушли, ему вспомнился случай двадцатилетней давности. Тогда ему впервые в жизни сказали «спасибо» за исполненную работу. Было это в детдоме, куда после гибели отца и смерти матери определили их с братом.

…Ему поручили вымыть полы в большой спальне. До этого никогда раньше полы он не мыл, не знал, как это делается. Но принес ведро воды, тряпку, опустился на колени и стал теперь половицу за половицей. Полдня тер, взмок весь, с лица скатывались и шлепались в воду градины пота.

– Ах, какой ты молодец, Леня! – похвалила тогда воспитательница.– Ей богу, молодец! Спасибо тебе.

Он стоял перед нею, вытянув руки вдоль тела, и смотрел счастливыми глазами в лицо воспитательницы. Потом весь день до отбоя чувство счастья не покидало его. Он не переставал удивляться: «Все здесь такое же, как вчера: и стены, и коридоры, и полы, и ребята не изменились. А я какой-то другой. Почему никто не замечает моего состояния?…»

И вот прошло двадцать лет, а он до сих пор помнит то короткое «спасибо». Крепко врезалась в память благодарность доброй и ласковой воспитательницы. Где бы ни был потом – в ремесленном училище, в армии, ка границе ли,– «спасибо» было в его устах похвалой за доброе дело, помогало воспитывать пограничников. Впрочем, пограничником он сам стал всего лишь пять лет назад.

…Пять лет назад он прибыл на заставу, весьма смутно представляя себе специфику службы. В первый же день приезда поднялся пораньше – обещал приехать начальник отряда,– пришел на заставу, а там ни живой души, кроме дежурного. Непривычная тишина вокруг. «А где же люди?» – спросил у дежурного. «Кто на границе, кто отдыхает после службы»,– ответил тот. «А занятия когда?!»

Думал, здесь такие же порядки, как в других частях: с утра – занятия, после обеда – занятия. А тут, оказывается, служба на первом плане.

Пришлось наново все постигать. Миско учился пограничному мастерству у своего начальника заставы Рачкова, не стеснялся спрашивать у сержантов. Но и сам мог кое-чему научить – служба в Советской Армии дала ему многое. Он, например, был отличным стрелком. Еще первый его командир взвода говаривал: «Солдат тогда научится хорошо стрелять, когда у вас брюки на коленках изотрутся».

Миско не жалел коленей. В тот же год на проверке застава Рачкова получила за стрельбу высшую оценку.

И все– таки он тогда неуверенно себя чувствовал на границе, многого не понимал, трудно давалась та самая пограничная специфика, над которой он вначале лишь посмеивался в душе -дескать, какая уж там специфика?! Оказывается, была она, сложная, многогранная. Незаметная каждодневная работа требовала усиленного внимания к кажущимся мелочам…

Теперь, пять лет спустя, Миско понимал, что, впервые надев фуражку с зеленой тульей, он, тогда младший лейтенант, еще не стал пограничником. Он стал им потом, научившись воспитывать в людях уважение к службе и ответственность за порученное дело. Не просто заученно, автоматически исполнять обязанности, а исполнять с любовью и с огоньком. Апатия, равнодушие пугают его и сейчас гораздо больше, чем дисциплинарный проступок.

Он еще сейчас не знает, как у него пойдут дела дальше – это зависит и от него, и от офицеров, его помощников, и от солдат. Видимые успехи пока не давали оснований для особых восторгов. В одном лишь была твердая убежденность: его приняли на новой заставе, коллектив верит в своего командира.

…Теперь старший лейтенант Миско, пожалуй, догадывался, почему именно его послали начальником на эту заставу.

МИКОЛА РАКИТНЫЙ

ВСТРЕЧА

Рассказ

Это были обычные практические занятия.

На заставе такие занятия проводились регулярно, и теперь капитан Лагутин был вполне уверен, что ему ни перед кем – ни за себя, ни за своих подчиненных – краснеть не придется. Да что краснеть! Взять хотя бы сержанта Гимаева. Он, Лагутин, даже хотел вот что сделать: вывести на занятия самое, на его взгляд, малоопытное отделение. Но в последний момент мысль его остановилась на отделении сержанта Гимаева. Из штаба погранотряда сообщили, что на заставу выехал проверяющий из Москвы. И хотя в штабе знали, что проверяющий едет не к кому-нибудь иному, а к Лагутину, все же сочли необходимым предупредить его.

Это было всего два часа назад. А сейчас они, начзаставы Лагутин и проверяющий, моложавый, ловко сложенный генерал (капитану и в голову не приходило, что к нему может нагрянуть генерал),– стояли на высокой, оснеженной, с тремя соснами горе, откуда все видно было, как на ладони. На условно обозначенной границе, проходящей по старому, давно уже не езженному шляху, вот-вот должны были показаться «нарушители», а за ними – «пограничный наряд».

Стоял тихий, безветренный мартовский день. Ночью слегка натрусило свежим снежком, и теперь он, словно радуясь тому, что лег на землю, весело искрился на солнце. Вокруг не слышно было ни звуков, ни шорохов. Только откуда-то из поселка время от времени доносился звон кузнечного молота, еще больше подчеркивавший молчаливость зимнего дня.

«Что– то медлишь, Гимаев»,-подумал Лагутин. Раз за разом он поднимал бинокль и подолгу глядел на шлях, на котором никто не показывался.

Генерал, заложив руки за спину, прохаживался взад-вперед.

– Вы давно на границе, капитан?

Лагутин насторожился, но тут же отрапортовал:

– Пятый год, товарищ генерал.

– Родом откуда?

– С юга, из Пятигорска.

– Там уже весна…

– Весна, товарищ генерал.

– Пятигорск!… Гора Машук. Лермонтов…– Генерал нагнулся, взял горсть снега и начал лепить снежок.– Давно хотел побывать там, проехать по Военно-Грузинской дороге… Со школьных лет еще… Не выпадает… Был в Софии, Берлине, Мукдене, даже в Токио! А вот Кавказ…

– Бывать не довелось?

– Да… Ваши люди, капитан! ~ Генерал бросил снежок и взял у Лагутина бинокль.

Генерал не ошибся. Трое пограничников, переодетые в гражданское, пробирались через молодой березник к шляху. Начзаставы Лагутин даже и без бинокля мог в каждом из них узнать своих ребят. Но по тому, как они делали короткие перебежки, прятались за пни и, оглядевшись, двигались дальше к границе, у Лагутина поднималось то острое, давно знакомое ему чувство, которое испытывал он при каждом настоящем нарушении границы.

Ему хотелось побыстрее увидеть свой пограничный наряд, который бы принял самые решительные меры по задержанию нарушителей.

Но «нарушители» уже были почти на «границе». Когда последний из них, пригибаясь, пулей перелетел через шлях и упал в снег, генерал засмеялся:

– Чистая работа!…

Как было правильно понять эти слова и смех генерала? В них, как показалось Лагутину, кроме похвалы была и насмешка: что ж, считай, что «граница» уже нарушена. А где же твой наряд, капитан? Не вижу!… Лагутин промолчал. Сделал вид, что этого не заметил. Он знал, что «наряд» давно с «нарушителей» не сводит глаз, и то, что проверяющий покуда не замечает его, Лагутина даже радовало.

– Маневр, товарищ генерал,– наконец сказал капитан.– Маневр при групповом нарушении. Если нарушители идут группой, они, безусловно, вооружены. Поэтому лучше всего выводить их ка открытое место и… действовать. Вот так и с этими – дальше вон той просеки им не пройти…

Генерал направил бинокль в ту сторону, куда показал начзаставы. За шляхом, между зарослями и густым молодым сосняком, неширокой полосой проходило поле. Оно, как раз поперек, пересекало дорогу «нарушителям», которые, сойдясь, были уже на выходе из кустарника и, видно, советовались, как им перескочить это открытое опасное место.

Где же пограничники? Отведя взгляд от «нарушителей», генерал повел биноклем в сторону и вдруг сделал шаг вперед. Возле кустарника, слева, он заметил белую в маскхалате фигуру. Короткими рассчитанными скачками она передвигалась от куста к кусту, на открытых местах зарывалась в снег и спустя мгновение показывалась уже в совершенно другом месте.

– Настоящий пограничник! Пошел наперерез. По-пластунски… Вы замечаете, капитан? – Генерал, не отрывая взгляда от пограничника, передал бинокль Лагутину. На возбужденном лице его светилась скупая довольная улыбка.

Пограничник, почти сливаясь со снегом и оставляя за собой глубокий след, полз уже через поле к густому сосняку.

– Ефрейтор Рудницкий,– сообщил Лагутин.

– Как вы сказали? Рудницкий?

– Ефрейтор Рудницкий, товарищ генерал.

– Знакомая фамилия. Рудницкий…

В этот момент пошли «нарушители». Видно, не особенно надеясь на глухую тишину сосняка, который одновременно был и спасением им, и самым удобным местом для засады пограничников, они, двое вместе – третий пока оставался в кустарнике,– оглядываясь, торопливо направились через поле. Когда до леса оставались уже считанные шаги, «нарушители» не выдержали и бросились бежать. Казалось, одна минута – и все они спрячутся в лесу. Но в это время навстречу им стремительно выскочили два пограничника, держа наготове оружие…

Двое сдались. Что касается третьего – тот, ища спасения, попытался повернуть обратно в кусты, но и ему не повезло: перед ним: будто из-под земли выросла кряжистая фигура сержанта Гимаева.

Все было кончено.

Лагутин знал, что скажет генерал. Он посматривал на своих пограничников, которые все вместе, и «нарушители» и «наряд», строем уже шли к горе, и втайне следил за лицом проверяющего.

Генерал был доволен.

– Значит, выводить на открытое место? – сказал он и улыбнулся, видно, находясь еще под впечатлением увиденного.

– Так подсказывает опыт, товарищ генерал,– ответил Лагутин.

– Отлично, отлично действовали. Одни и другие… Главное – школа. Чувствуется настоящая школа погранслужбы. Молодцы ребята!…

Генерал сказал то же самое и пограничникам, когда они поднялись на гору и стояли перед ним в молчаливом строю. Молодые, раскрасневшиеся и возбужденные, они будто были недовольны тем, что занятия окончились так быстро. Обычно после занятий был разбор. Его всегда проводили или Гимаев, или сам начзаставы. На этом разборе уже теоретически разрабатывались отдельные приемы перебежек, маскировки, применения оружия… И если получалась какая-нибудь мелкая, даже незначительная ошибка, допущенная на занятиях, все повторялось…

Сейчас же перед строем стоял генерал. Он говорил об особенностях пограничной службы, о той большой и ответственной миссии, которая поручена им, пограничникам, по охране рубежей советской Родины.

– Вы, пограничники, передние на переднем крае. Вы – бессменный часовой нашей земли,– закончил генерал.

И когда за отличную службу он объявил пограничникам благодарность, строй, словно это было не отделение, а рота в полном составе, откликнулся:

– Служим Советскому Союзу!