Текст книги "Всегда на страже (сборник)"

Автор книги: Эдуард Корпачев

Соавторы: Николай Алексеев,Микола Ракитный,Николай Терно,Петро Приходько,Эдмунд Низюрский,Валентин Мысливец,Александр Шлег,Алексей Кулаковский,Анатолий Милявский,Валентина Голланд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Вы знаете, товарищи,– обратился он к молодым пограничникам,– на какую заставу мы прибыли с вами служить {под словом «мы» он имел в виду всех присутствующих здесь и себя в том числе). Наша застава носит имя героя Великой Отечественной войны, первого своего командира старшего лейтенанта Александра Николаевича Сивачова. Вы видели бюст, поставленный ему при входе на заставу? Чем же он заслужил такой чести? Вы должны все знать об этом. Мне также не пришлось участвовать в войне, как и вам, естественно, но мы приняли эстафету от своих отцов и должны пронести ее до конца.

Начальник заставы, который сам узнал о подвиге Сивачова только из книг и со слов товарищей (в частности от начальника политотдела погранотряда полковника Водолажского), рассказал молодому пополнению о том, что произошло на этой заставе утром 22 июня 1941 года.

В первый же день войны немецким фашистам, которые, можно сказать, парадным маршем прошли через всю Европу, пришлось здесь отступить. Три танка при поддержке пехоты шли на заставу. Один танк сивачовцы подбили, а два повернули назад вместе с пехотинцами. Это было, может быть, первое отступление гитлеровцев с того времени, как они начали завоевывать Европу.

В той неравной схватке Сивачов и его подчиненные погибли, но не сдались. Уничтожив много живой силы и техники противника, они стояли до последнего патрона. И последними их выстрелами были слова «Интернационала», который они пели во весь голос, прижимаясь друг к другу.

Жена старшего лейтенанта Сивачова с маленьким сыном находилась в то время в глубоком тылу и ничего не знала о своем муже до самого конца войны. Только после победы она узнала, как героически сражалась застава Сивачова на западной границе нашей Родины, приняв на себя самый первый удар.

Недавно на заставу к нам приезжал сын Сивачова Александр. Из далеких краев, от самого Омска. Он летчик теперь. Работает там в гражданской авиации – мужественный, смелый человек. Мы сами это заметили, когда он здесь стоял возле бюста, поставленного отцу-герою.

После начальника заставы говорил его заместитель по политчасти Шевченко. Он подчеркнул, что на западной границе у нас не одна такая застава, вошедшая в историю героизма советских людей.

– Вот рядом с нами,– говорил он,– находится застава имени Героя Советского Союза Виктора Михайловича Усова. Она также героически сражалась в первый день войны. Начальник заставы Усов вместе со своим политруком Шариповым и многими бойцами погибли, но не отступили. Но я хочу подчеркнуть еще одно – а именно то, что нынче застава имени Усова, которая находится рядом с нами, является самой передовой по службе, по дисциплине и носит звание – отличной. Ею командует на протяжении многих лет опытный офицер-пограничник майор Закурдаев. Мы учимся у него мужеству, отваге, находчивости и высокой дисциплинированности. Всем нам, товарищи бойцы, прежде всего необходимы эти качества.

Беседа, которую провели с молодыми пограничниками командир заставы и его заместитель, очень взволновала Сергея Сафронова, как и его товарищей. После этого он еще долго ходил по комнате Боевой славы, которая рассказывает о героическом подвиге заставы и ее боевых традициях. Он внимательно всматривался в лицо человека, высеченного из гранита,– человека, чье имя носит застава, в портреты многих пограничников, которые служили на этой заставе, оставив о себе хорошую память.

Стоя у стенда, Сергей не заметил, как неслышно к нему подошел старшина Теленченко.

– Что, земляк, интересуешься боевой историей заставы? Это очень хорошо. Здесь есть с кого брать пример.

Сергею понравился старшина заставы с первой встречи. Он и строгий, и в то же время очень внимательный, заботливый человек, понимает, что кому нужно, кто чем живет. А как это важно для пограничника, который все время находится на посту.

Когда Сергей Сафронов узнал более подробно о подвиге бывшего начальника заставы Сивачова, о его сыне-летчике Александре, о всех тех людях, жизнь и служба которых самым тесным образом связаны с заставой, сердце молодого солдата-поэта загорелось желанием рассказать об этом в стихах.

– Товарищ старшина,– подошел однажды Сергей к Теленченко,– хочу поделиться с вами… Никому не говорил… А вам вот первому…

– А что такое, Сережа? Может неприятные новости из дома? Письмо печальное получил?

– Да нет, дома все в порядке. Стихи вот написал про нашу заставу. Послушайте…

Сергей достал из кармана гимнастерки маленький блокнот и прочел несколько строк.

Вставало утро с пеньем птиц,

Роса на травы опадала.

Нарушив тишину границ,

На нас Германия напала.

Горело все под артогнем,

Впервые встретившись с врагами,

Им на пути стал Сивачев,

Заставу оградив штыками…

Сафронов остановился, перестал дальше читать, по-видимому, сам почувствовал, что стихи еще несовершенные, недоработанные и что он поспешил прочитать их старшине. На такую важную, благородную тему надо писать лучше, образней.

Теленченко тоже почувствовал это, но не стал делать критических замечаний, как говорят, на корню губить молодой талант.

– Это, по-моему, неплохо,– сказал он Сергею.– Написать песню о своей заставе – боевую, пламенную, такую, чтобы ее можно было положить на музыку, потом петь в строю – это было бы гордостью для всех нас. Но…– Старшина остановился на полуслове. Немного подумав, он сказал, будто задавая себе вопрос: – Справимся ли мы с этой задачей? Вот ты читал несколько строк. Там у тебя есть хорошие рифмы: «птиц-границ». Но нельзя же рифмовать «артогнем» с именем начальника заставы, которое у тебя совсем не рифмуется. Конечно, есть стихи и без рифм. Я знаю. Но для песни нужны четкие слова. Да ничего. Работай дальше. Я подумаю тоже. Может вдвоем напишем, а? Согласен?

– Согласен,– обрадовался Сафронов.

Проходили дни, недели, месяцы. Сергей Сафронов не раз ходил в наряд, привык ко всему, чем живет днем и ночью боевая застава. За это время произошло немало таких событий, которые не только обогатили душу пограничника, но и расширили его кругозор, придали больше знаний и опыта.

Как– то в районе, охраняемом заставой, был задержан нарушитель границы. В этой операции принимал участие и Сергей. Когда нарушителя привели на заставу, лейтенант Степанов объявил пограничникам благодарность.

Не раз Сергей проходил около той липы, на которую обратил внимание еще в первый день службы на заставе. Только тогда он не знал, какие виды видала эта липа на своем веку, свидетелем каких событий она была. Позже друзья рассказали ему, что с этого дерева солдат-пограничник в первый день войны из ручного пулемета расстрелял несколько десятков гитлеровцев. Он, как и вся застава, держался двенадцать часов, пока не кончились патроны и гранаты. Никто не знает имени солдата, как он погиб, где похоронен. Но местный житель Михаил Антонович Цигильницкий хорошо помнит, как с этой развесистой липы пограничник вел огонь по врагу.

У Сергея Сафронова появились новые друзья. Он ближе познакомился с рядовым Алексеем Стрибуком – белорусом, который прибыл служить на государственную границу из Брагинского района Гомельской области. До призыва в армию он работал учителем в сельской школе, образованный, грамотный человек. Однажды они вместе заступили на пост и ночью патрулировали по всему участку. А утром, когда возвращались на заставу, заметили невдалеке старую женщину, одетую в крестьянскую одежду. Она подходила к той самой липе, которую всегда обминали пограничники.

– Видишь, Алексей? – обратился Сергей к своему другу.– Прячься, тише. Лежи вот здесь, в ложбинке, а я…

Стрибук лег в траву, спрятавшись с головой, а Сергей взобрался на липу, как на своеобразный наблюдательный пункт.

Старуха заметила, как пограничник взбирался на дерево и, поняв, что за ней наблюдают, прямо направилась к нему.

– Скажы мне, сынок, – подняла она свое остроносое лицо кверху, где шелестела густая листва,– цi не змагу я прайсцi вунь туды, за вашу паласу, у суседнюю веску? Там жывуць мае родзiчы. Нi разу я там не была з трыццаць дзевятага года. Хутка памру. Дык перад смерцю хоць бы пабачыць блiзкiх.

– Вы же знаете, бабка, что это – государственная граница,– раздался голос с дерева.– Чтобы пройти в ту деревню, нужен специальный пропуск. Идите на заставу. Вас проводят. И там дадут пропуск.

Алексей Стрибук, слыша этот разговор, быстро поднялся, подошел к старухе и сказал:

– Пойдемте, бабушка, со мной…

Они направились в сторону заставы. А Сергей остался сидеть на липе, хотя время его дежурства уже кончилось. По его предположению, в это место кто-то должен был явиться еще. Ему казалось, что старуха, безусловно, хитрит. Никакая деревня ей на той стороне границы не нужна. Просто она хотела отвлечь внимание пограничников, чтобы дать возможность пройти кому-то другому.

Долго Сергей сидел на липе, пока не подбежал Алексей и не сказал:

– Слазь, хватит глаза мозолить. Старуха, брат, оказалась хитрющей. С соседнего поста позвонили, что нарушитель задержан.

Этот эпизод запомнился Сергею надолго. Не раз сам начальник заставы ставил его и Стрибука в пример другим, как инициативных и находчивых воинов.

Пришло время, когда Сергей Сафронов вместе со старшиной заставы Петром Теленченко осуществили свой замысел. Они пришли к замполиту Шевченко и показали ему текст написанной ими песни о заставе имени Сивачова.

Вставало утро над страной,

И звонко пели птицы.

Но грянул вдруг кровавый бой

На западной границе.

Своих товарищей-бойцов

Мы помним поименно.

Стоял здесь насмерть Сивачев

С бойцами непреклонно.

И, как тогда живой, стоит

Он, вставший из гранита.

Народом подвиг не забыт,

Ничто здесь не забыто.

– А вот это для припева,– сказал вдруг старшина, оканчивая читать текст песни:

Нам боевых друзей-бойцов

Вовеки не забыть.

Мы будем так, как Сивачев,

Свой отчий край любить!

– Ну что же, очень хорошо,– сказал замполит.– По-моему, получились неплохие стихи. Теперь встает другая задача: нужно нам пригласить композитора, который бы написал музыку. Завтра буду в отряде, посоветуюсь с начальником политотдела…

Так родилась песня о заставе, которая носит имя героя. Ее написали сами пограничники. Когда я там был, читал этот текст и слышал, как его пели бойцы.

Прошло более года с того времени, как я расстался с героями этого очерка. Некоторые из них уже демобилизовались, возвратились с границы в родные места. Но застава несет свою службу. Граница по-прежнему живет боевой жизнью. И новые люди, что приходят служить на заставу, поют о ней песню, рожденную в сердцах воинов-пограничников.

АЛЕСЬ ШЛЕГ

НА ТИХОМ ПЕРЕЕЗДЕ

Очерк

Надежда Иосифовна как раз ставила в печь чугунок с картошкой, когда вошел почтальон. Потоптался у порога, вытащил из сумки газеты. Поискал глазами, куда их положить. Выбрал большой рыжий кувшин с молоком, который стоял на кухонном столике, накрыл его газетами. И только после этого дал «добрый день» и не спеша взялся закуривать.

– То может сядешь? – предложила Надежда Иосифовна, кончиком косынки вытирая уголки рта.– Чего косяк подпираешь?

– Ды не-е, времени нету рассиживаться,– затуманил дымом прокуренные усы почтальон.– Вона – полная еще у меня сумка. Вот малость отогреюсь и потащусь дальше.

Говоря это, шагнул к окну и сел на широкую скамью, которая стояла у стены. Кашлянул в кулак, хитровато глянул на Надежду Иосифовну. Поймав этот взгляд, женщина насторожилась.

– Чего крутишься вьюном? – сказала она как можно равнодушней, чтобы не выдать своей заинтересованности.– Говори уж свою новость. Я же тебя насквозь вижу.

– От же баба! – засмеялся почтальон.– Рынген в юбке! Диво, да и только!

Старик ладонями хлопнул себя по острым коленям, удивленно покрутил головой. Надежда Иосифовна молча, с усмешкой наблюдала за ним. Знала: не выдержит, сам скажет.

– И откуда у тебя этая, как она… ясновидетельность, а? – почесал затылок почтальон.– Ну это ж невозможно никак с тобой разговоры разговаривать! – старик вдруг улыбнулся.– А помнишь, Надька, как мы малыми были и гусей пасли, ты взяла да на гусака верхом уселась. Чтобы, значит, прокатиться, это самое…

– Звонил мне кто? – не выдержала Надежда Иосифовна, мысленно прикинув, что деревенских новостей, которых бы она не знала, почтальон ей не расскажет.– Откуда звонили?

– А чтоб на тебя болото! – даже отшатнулся от удивления старик и вытаращил глаза.– Никто тебе не мог сказать, я ж только вот с почты. Иль у тебя своя радиостанция есть, а? Тебе ж и правда из города по трубке сообщили, чтобы ехала, значит, туда.

– Когда?

– Теперь вот.

– Зачем?

– Так ты ж все и всегда знаешь. Вот поставь чарку, скажу.

– Говори, а то сейчас как возьму кочергу, то мало тебе не будет!

– Тю на тебя! – вскочил почтальон.– По трубке сказали, что тебе медаль какую-то давать будут. Во! А она, глянь, за кочергу. Нет, чтобы за такую новость чарку налить, так она вона что… кочергу…

Надежда Иосифовна слушала незлобивую воркотню почтальона, но не понимала, о чем он говорит. Старик своей новостью будто ушатом воды ее обдал – даже дыхание перехватило. «В город… Медаль давать… О, боже! За что это мне? – лихорадочно засновали мысли.– Я же, кажется, нигде ничего такого… А тут на тебе – медаль. Это мне-то?…»

– Не иначе, как ты подвиг учинила, а? – услышала она наконец и поняла вопрос почтальона.– Учинила геройство и никому ни слова. Медаль же за так себе не дают. А?

«Подвиг? Я? – застыла посреди кухни Надежда Иосифовна.– Да я цыпленку голову боюсь отсечь, а то – подвиг. Я же такая трусиха – мир не видел. Даже тогда, как повстречалась с тем мужиком на переезде, так внутри все оборвалось со страху. Это же если бы не похитрила тогда умом, так теперь бы давно прели мои косточки на кладбище…»

…Ветер гулял на переезде, гонял огнисто-желтые листья. Небо сердито насупилось над головой, облака медленно ползли на запад. Стальные нитки рельсов бежали в серую, неуютную даль и терялись в голых кустах. Только что в ту сторону прогрохотал поезд. Провожая взглядом стремительные вагоны, Надежда Иосифовна с неожиданной грустью подумала, что стоит на этом переезде тринадцать лет. А до этого стояла на другом переезде еще десять лет. Годы летели, как вот эти вагоны. А ведь было когда-то детство, юность. Но они промчались, как промчался и исчез вдали стремительный поезд. Только одна память держала картины прошлого. Но и память, оказывается, не вечная – картины прошлого стали постепенно стираться, делаться расплывчатыми. Ярко, как сейчас, видела только луг, на котором пан, сидя на жеребце, сек нагайкой отца, а он только вскрикивал после каждого удара, закрывал голову руками, а самотканая рубаха на его плечах и спине краснела кровавыми полосами…

Надежда Иосифовна тяжело вздохнула, вспомнив все это, спрятала желтый флажок в дерматиновый чехол, который висел на поясе. Глянула в сторону родной деревни, над которой плыли в небо дымы, и глазами поискала крышу своего дома. Где-то там теперь крутятся перед зеркалом дочки – собираются на танцы. Девки уже на выданье, и кто знает, как сложится их судьба. Был бы жив муж, так было бы с кем посоветоваться, как теперь быть, а так стой себе и думай, как оно повернется у дочек. А может, и не надо особенно мучиться от мыслей, может, пусть себе дочки поберутся с теми хлопцами в зеленых пограничных фуражках, что остались на сверхсрочную службу? Все собак учат шпионов искать. А какие здесь могут быть шпионы? Нечего делать этим двум хлопцам, лучше бы в колхоз или на железную дорогу, как вот она, пошли работать. Думая так, Надежда Иосифовна глянула на рельсы, которые, теряясь в быстро надвигающихся сумерках, убегали в сторону границы. По шпалам торопливо шел высокий плечистый человек. «Что-то ты, дорогуша, нехорошо оделся,– подумала Надежда Иосифовна, наблюдая за незнакомым.– В одном пиджачке гуляешь. Уж больно не по сезону это».

Незнакомец подходил к переезду. Он шагал широко и быстро, старательно вобрав голову в поднятый воротник пиджака. Руки его были глубоко засунуты в карманы брюк. Изредка он осторожно поглядывал назад и по бокам. «Не местный,– подумала Надежда Иосифовна.– Городской, видать».

Человек направился просто к ней. Серое от холода лицо его было угрюмым, из-под нависи кустистых бровей смотрели настороженные глаза.

Надежда Иосифовна оглянулась – на переезде пусто, ни одной души. Нутро почему-то начала томить тревога. Сразу же вдруг вспомнила, как неделю назад приезжал на переезд начальник заставы и уже который раз предупреждал, что зона здесь пограничная, и если она заметит кого-нибудь незнакомого, должна срочно сообщить об этом на заставу. Если пограничникам так надо, то может взять да позвонить и сказать им про этого человека? Пусть посмотрят на него. Но как же это сделать ловчей? Надо похитрить… О, боже! Чего так руки дрожат?»

– Вечер вам добрый,– удивляясь самой себе, приветливо сказала Надежда Иосифовна.– Может, у вас спички есть? Это ж у меня лампочка, как на ту беду, перегорела, так хоть фонарь надо зажечь.

– Нет у меня спичек,– остановившись напротив, сказал незнакомец, не вынимая рук из карманов.– Куда, не скажете, эта железная дорога идет?

– За границу.

– Зеленопогонников нет?

– Это кого?

– Ну, пограничников…

– А что им здесь делать, мил человек? Я их и в глаза ни разу не видела. А что?

– Ничего, так себе спрашиваю,– поспокойнел голосом незнакомец.– Холодно. Может, у вас погреться немножко можно? Это же меня, видите ли, какие-то негодяи встретили на дороге, сняли пальто, отобрали деньги, часы. Так я думал, что пограничников где встречу, чтобы изловили тех гадов. Это же среди белого дня ограбили. Дожились.

– Нет здесь, голубок, пограничников поблизости,– открыла двери будки Надежда Иосифовна.– Проходите, грейтесь. Я только что печку истопила. Отдохнете малость да и пойдете, куда вам нужно.

Незнакомец вошел в будку, протянул руки к полуоткрытым дверцам печки,

В ней жарко краснели угли, над которыми змеились синеватые языки огня.

– Зачем же вам спички были надобны, мамаша? – повернулся он к Надежде Иосифовне.– Вот же огонь. От него же можно фонарь зажечь.

– И правда! Вот же глупая бабская голова! – всплеснула руками Надежда Иосифовна.– Совсем я, голубок ты мой, из виду печку упустила. Спасибочки тебе, что надоумил. Я вот сейчас фонарь зажгу, оно и веселей будет.

– Не надо, мать! – сказал незнакомец.– В темноте уютней.

– Не надо так не надо. Можно и посумерничать.– Надежда Иосифовна послушно отставила керосиновый фонарь в сторону.– А ты, голубок, садись. Грейся, сколько душе угодно. Осень вона какая нынче злющая.

– Не перевелись еще добрые люди,– ответил незнакомец.– Вот еще бы чаю стаканчик, так я на всю жизнь вашим должником буду.

– И чаю найдем,– открыла тумбочку Надежда Иосифовна.– У меня и сахар есть.

Незнакомец сел на табуретку возле печки, вытянул длинные ноги, закрыв ими проход к дверям. «Никак боится, чтобы я из будки не вышла,– напряглась Сурмач.– Как же мне позвонить на заставу?»

– Часто у вас люди бывают? – послышался из сумерек голос незнакомца.– Заходят погреться?

– Уга! Кто это на ночь глядя потащится сюда? – наливая в кружку чай, как можно равнодушней ответила Надежда Иосифовна.– Разве только сменщица моя придет.

– Когда?

– Да уж час назад, как должна была заявиться, и все нет. Вот обожду минут этак десять, да и буду звонить ей.

– Нет дисциплины,– посочувствовал незнакомец, принимая кружку с чаем.– Никакой совести у вашей сменщицы.

– И не говори, касатик. Вот позвоню сейчас и дам ей такое осрамление, что она у меня долго помнить будет.

Надежда Иосифовна подошла к телефону, сняла трубку. От нервной напряженности перехватило дыхание. Трубка в руке предательски дрожала. Незнакомец у печки сразу же перестал прихлебывать из кружки – прислушивался.

– Дежурный по заставе слушает! – долетел из трубки молодой голос.– Але?!

– Это звонит Сурмач с переезда,– сиплым от волнения голосом сказала Надежда Иосифовна.– Срочно высылайте на переезд смену! Слышите? А то сейчас кину все, и делайте себе что хотите.

– Какую смену? – удивленно спросил дежурный по заставе.– Ничего не понимаю.

– Мое дежурство окончилось,– незнакомым самой себе голосом сказала Надежда Иосифовна и почувствовала, что на лбу выступил холодный пот.– Давайте мне подмену. Чуете?

– А при чем здесь мы? – не переставал удивляться дежурный по заставе.– Вы не туда звоните.

– Туда,– Надежда Иосифовна впилась глазами в темную неподвижную фигуру незнакомца.– Позовите начальника.

– Минутку,– донеслось из трубки.

– В карты режутся где-нибудь,– пожаловалась Надежда Иосифовна пришельцу.– Не дозвонишься к ним, лодырям. Вот я сейчас самому начальнику все и выскажу.

– Правильно,– согласился незнакомец и хлебнул из кружки.– Я же говорю – никакой дисциплины.

– Але,– в то же мгновение услышала Надежда Иосифовна басистый голос.– Начальник заставы слушает.

– Сурмач с переезда говорит. Я звоню, звоню, а никто ничего знать не хочет. У меня дежурство окончилось… Давайте быстрей смену, а не то…

– Надежда Иосифовна? У вас кто-нибудь есть в будке?…– перебил ее начальник заставы.– Я правильно вас понял?

– Да.

– Ожидайте, срочно выезжаем. Будьте осторожны.

– Хорошо.

Услышав привычные гудки, она положила трубку и, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди, обессиленно опустилась на табуретку, стоявшую у маленького столика.

– Дозвонились? – спросил незнакомец, ставя на тумбочку пустую кружку.– Что начальник сказал?

– А чтоб на их лихо! – махнула в темноте рукой Надежда Иосифовна.– Не раньше чем через час человека пришлют. Сменщица прихворнула.

Незнакомец встал с табуретки.

– Ну, мне пора идти. Спасибо, мать, за все.

– Да что вы! Посидите еще,– заволновалась Надежда Иосифовна.– И мне веселей будет.

– Нет, мамаша, надо идти.

В голосе пришельца была неуверенность. Чувствовалось, что ему не очень хотелось вылезать на холод.

– Тогда на дорогу еще чайку выпейте,– загремела чайником Надежда Иосифовна.– В такую погоду не повредит кипяточек.

– Это можно,– согласился незнакомец.– Действительно не повредит.

Он сел. «Быстрее бы уже приезжали! – мысленно взмолилась Надежда Иосифовна.– Хоть бы машина у них в дороге не испортилась!»

– У вас, мамаша, какой размер шинели? – вдруг спросил незнакомец.

– Сорок восьмой,– отозвалась Сурмач.– А что?

– А мне показалось пятидесятый. Уж больно велика она вам, не по росту.

– Велика, голубок, велика. Но ничего, теплая. Мне ведь в ней не красоваться, а на работу ходить.

– Оно так.

«Чего это он о шинели разговор завел? Неужто раздеть меня хочет? – похолодела Надежда Иосифовна.– И разденет. Вокруг нигде никого. Криком кричи – никто не услышит».

Дрожащими руками она налила чаю и долго размешивала сахар в кружке. Сама не сводила глаз с темного окошечка, которое выходило на дорогу, ведущую на погранзаставу. В темноте мигнули и погасли два огонька. «Они! – радостно екнуло сердце, и в тот же момент все ее существо охватила тревога.– Нужно громко заговорить, чтобы не услышал гул машины».

Сурмач подала незнакомцу кружку, затопала по тесной будке кирзачами, ни на секунду не останавливаясь, начала звучно жаловаться на эту отвратительную погоду.

Гул мотора приближался.

Незнакомец вскочил.

Мотор утих.

Надежда Иосифовна прислонилась к стене, на которой был выключатель, холодея от страха, потянулась к нему непослушной рукой.

Двери резко открылись.

Ярко вспыхнула электрическая лампочка под потолком.

В будку с пистолетом в руке вскочил начальник заставы. За ним – пограничники с автоматами.

– Бросай оружие! Руки на стену!

Надежда Иосифовна взглянула на незнакомца и побелела. В руке он держал пистолет. Пограничники навалились на него, отобрали оружие. Незнакомец заревел от ярости и успокоился только тогда, когда его связали.

– Не раскусил я тебя, сволочь! – с ненавистью глянул арестованный на Надежду Иосифовну.– Давно б ты у меня кровью сошла!…

– В машину его! – приказал начальник заставы и повернулся к побледневшей женщине.– Мужественный вы человек, Надежда Иосифовна…

– Э-э, баба! С тобой каши не сваришь! – пробудил Надежду Иосифовну от воспоминаний голос почтальона.– Так не нальешь чарку для сугрева души? Нет? Ну как себе хочешь… Вот на тебе бумагу. Весь телефонный разговор здеся записан.

Почтальон сунул ей в руку бумажку, кинул окурок на припечек. Постоял, все еще на что-то надеясь, безнадежно вздохнул.

– Ну, тогда будь себе жива-здорова.

Старик вышел. Надежда Иосифовна непонимающе глянула на бумагу, повертела ее в руках. Подошла к окну, села на широкую скамью и начала вслух медленно читать:

– …За заслуги… вы награждены медалью «За отличие в охране государственной границы СССР»… «О, боже! – Надежда Иосифовна беспомощно опустила натруженные руки на колени.– За что? Неужели за… Так это же всего три недели назад было…»

Она тогда стояла возле шлагбаума и смотрела на луг. На нем загорелая деревенская ребятня играла в футбол.

Недалеко от них паслись кони, вперемешку с ними лениво бродили пестрые коровы.

В воздухе плыла серебристая паутина – стояли последние дни бабьего лета.

Багровое солнце медленно оседало за дальний лес.

Надежда Иосифовна перевела взгляд на дорогу, которая вела в город. По гравийке шла к переезду женщина в синем платке и черном плаще. Надежда Иосифовна присмотрелась к ней, стараясь узнать. Но женщина была незнакомая. В левой руке она несла узелок. Странно было наблюдать, как она свободной рукой, в такт своему шагу, делает отмашку. Что-то было в ее движениях угловатое, резкое.

Женщина согнулась крюком, подлезла под шлагбаум и направилась прямо к Надежде Иосифовне. «Гладкая молодица,– подумала Сурмач, разглядывая незнакомку.– Видать, на хороших харчах росла».

Женщина приблизилась, молча остановилась рядом. Цепкие глаза ее ощупывали Надежду Иосифовну. Ей стало не по себе от такого осмотра. Казалось, что незнакомка раздевает ее взглядом. Надежда Иосифовна застегнула верхнюю пуговицу на кофте и, пересилив себя, приветливо улыбнулась.

– Чего это ты, молодичка, глядишь на меня, как конь на хомут? – все так же улыбаясь, сказала она.– Смотришь так, словно я у тебя одолжила и не отдала.

Женщина в ответ глухо замычала, начала что-то быстро показывать пальцами. «Неужто немая? – оторопела Надежда Иосифовна.– Что она хочет?»

Незнакомка жестикулировала почти перед самым ее лицом. Надежда Иосифовна отступила на шаг, не сводя взгляда с неспокойных рук пришедшей. «В перчатках. Ишь ты. А ведь еще не холодно,– подумала Сурмач.– И глаза недобрые. Бесстыжие какие-то, настороженные».

– Куда это ты собралась, молодичка? – участливо спросила Надежда Иосифовна.– Далекая у тебя путь-дорога?

Женщина замычала, вновь непонятно что-то стала объяснять пальцами. «Нужно сообщить на заставу,– мелькнуло в голове у Надежды Иосифовны.– Если все у нее как положено, пусть себе идет куда надо».

Ведя в руке велосипед, подошла знакомая девушка. Весело поздоровалась и, не обращая ни малейшего внимания на немую, начала расспрашивать, как живут замужние дочки Надежды Иосифовны. Сурмач начала рассказывать.

– А мужья их? – допытывалась говорливая знакомая.– Они по-прежнему служат на…

– Там, там,– не дала ей договорить Надежда Иосифовна, боясь, что у девушки вот-вот сорвется с губ: «на границе».– Дочки тебе, Насточка, привет передают. Хорошо живут, не жалуются.

Немая стояла рядом с равнодушным видом.

– Ты вот поговори с молодичкой,– обратиласьк девушке Надежда Иосифовна,– а я побегу в будку, там у меня уже чай выкипел. Заговорилась я с вами.

Забежав в будку и, глядя через окно, как немая что-то знаками объясняет девушке, сняла трубку.

– Слушаю вас! – сразу же ответил молодой голос.– Кто говорит?

– Это Сурмач с переезда,– тихо сказала Надежда Иосифовна.– Тут какая-то женщина возле шлагбаума трется. Не местная. Вроде немая. Не нравится почему-то она мне.

– Постарайтесь ее немножко задержать. Придумайте что-нибудь. А мы сейчас же выезжаем. Поняли меня, Надежда Иосифовна?

– Хорошо, поняла.

Она положила трубку в гнездо и глянула на литровую бутылку с молоком, которую захватила на дежурство. «Городские до молока охочие,– подумала Надежда Иосифовна, зубами вытаскивая бумажную пробку.– Не откажется».

Она открыла дверь, стала на пороге и, держа в руке бутылку, обратилась к немой женщине:

– Иди, молодичка, отдохни малость. Вот молока тебе налью. Попьешь – веселей идти будет.

Немая, которая стояла боком к Надежде Иосифовне, даже и ухом не повела. «Да она еще и глухая,– отметила про себя Сурмач.– Бедная женщина. У нее, может, и детки есть. Как же тогда она с ними разговаривает?»

Ей по– женски стало жаль глухонемую. «Это же человеку так не повезло в жизни, не от добра же она пешком по дороге шла. Бона и чулки у нее порваны. Видать, немало она попоходила на своем веку -ноги ишь какие сухие да жилистые».

В душе Надежды Иосифовны шевельнулась досада на самое себя за то недоверие к глухонемой, которое заставило ее позвонить пограничникам. «Быстрей бы они приезжали,– вздохнула Сурмач.– Проверят и отпустят несчастную. Тогда и у меня на сердце спокойней будет».

Успокаивая себя таким образом, она сошла со ступенек крылечка и знаками пригласила глухонемую в будку. Та, заметив в ее руках бутылку с молоком, показала: дай. Девушка с велосипедом подтолкнула незнакомку к будке: иди. Сама попрощалась с Надеждой Иосифовной и, сев на велосипед, помчалась по дороге.

Глухонемая зашла в будку, села на табуретку и начала жадно глядеть, как льется в кружку молоко. Налив до краев, Надежда Иосифовна отрезала ломоть хлеба и, положив его на кружку, подала глухонемой. Та торопливо сняла шерстяные перчатки и с такой жадностью набросилась на еду, что на нее было больно смотреть.

Надежда Иосифовна взглянула на ее руки и невольно вздрогнула. Они были волосатые, совсем не женские. На левой руке около большого пальца синела непонятная, выколотая тушью буква. От внезапной тревоги Надежде Иосифовне сделалось даже дурно. Хотелось бессильно опуститься на табуретку, но она, пересилив минутную слабость, осталась стоять.

Послышалось урчание машины. Глухонемая сразу перестала жевать. На лице ее появилась тревожная настороженность.

Чувствуя, как противно дрожат колени, Надежда Иосифовна подошла к глухонемой и стала наливать ей в кружку молоко.

– Испей, молодичка,– заговорила она.– Во всей нашей деревне такого молочка не сыщешь.

Незнакомка резко оттолкнула ее руку. Белая струя молока плеснула на пол. Глухонемая вскочила, ринулась к двери.

– Назад!

Держа палец на спусковом крючке автомата, через порог шагнул пограничник. Глухонемая испуганно замычала, стала задом отходить от дверей.

В будку вскочили несколько солдат с офицером.

– Гражданка, ваши документы! Глухонемая повернулась к офицеру спиной.