Текст книги "Картошка"

Автор книги: Эдуард Пашнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава двадцать восьмая
Привидения

Сережа не уехал. Около умывальника, расположенного в кустах за интернатом, горел фонарь. Сережа подтащил туда скамейку и устроился с книжкой. Он ждал, когда все заснут, чтобы, не встречаясь с учителями, проскользнуть в свою комнату. Он был растерян, не знал, что делать, и книжку читал машинально, почти не улавливая смысла.

Ребята в школе никак не могли угомониться. Слышались их голоса то в одном окне, то в другом. Из подъезда выскользнули Смирнов и Зуев. Они закутались в простыни и, изображая привидения, запрыгали под окнами первого этажа.

– У-у-у! – гудел Зуев, просовывая голову, закутанную простыней, в комнату девочек.

– Ква-ква! Ку-ка-ре-ку! – кривлялся Смирнов.

– Ну хватит, – высунулся из окна второго этажа Уваров. – Кончайте. Каждый вечер одно и то же.

В другом окне появилась Зоя Павловна. Она быстро опустилась вниз, погналась за привидениями и увидела Сережу.

– Еще одно привидение, – обрадовалась Зоя Павловна. – Распорядка для тебя, Жуков, не существует. Все спят, один он бодрствует. Ты хоть понимаешь, что ты во всей этой истории с Петром Ивановичем неправ?

– Меня спрашивают, я отвечаю. Почему я должен врать?

– Давай без демагогии, Жуков. Врать тебя никто не заставляет. Ты можешь допустить такое, что о тебе заботятся старшие?

– Можно, я пойду спать? – поднялся Сережа и захлопнул книжку.

– Я тоже, с твоего позволения, пойду спать. Если ты не уехал, то должен придерживаться установленного распорядка. Ужин на столе, поешь, – крикнула ему уже вслед Зоя Павловна.

Глава двадцать девятая
Полюшко-поле

Сережа проспал. Когда он пришел на поле, ребята уже отправили две машины и грузили третью. Петр Иванович понимал, что он плохой педагог, и тратил все свои силы на работу в поле. Сам подтаскивал мешки, сам грузил на машину. Все делал сам.

– Петр Иванович, – подбежала κ нему Марьянна. – Жуков появился. Петр Иванович, я вас прошу: пусть он поработает.

– Пусть поработает, принц, – буркнул Петр Иванович. – Солнце в макушку, а он только пришел.

– Я вас умоляю, Петр Иванович.

– Делайте, как знаете.

– О-о-о! Кто к нам пришел! – дурашливо заорал Валера Куманин. – Единственный безработный в Советском Союзе.

Подняла голову от корзины Алена Давыдова, заулыбалась радостно Оленька Петрушина, замахали руками, приветствуя его появление, Зуев и Смирнов. Сережа числился в этой бригаде. Бригадиром был Толя Кузнецов. Он увидел Сережу и отвернулся.

– Кузнецов! – окликнул его Сережа. – Где мне стать?

– В сторонку.

Сережа нагнулся за пустой корзиной, Кузнецов отбил ее ногой в сторону, поднял и, стоя перед Сережей с двумя пустыми корзинами в руках, спросил:

– Ну что?

– Зачем тебе две?

– Чтобы работать за тебя и за себя.

– Я сам за себя отработаю.

– Не надо. Бригада выполняет норму, есть ты или нету.

– Я свою норму выполню сам.

– Кишка тонка. Это тебе не книжечки листать. Тут нагибаться надо, коленочками становиться на сыру землю.

Сережа попытался вырвать у него корзину. Но Кузнецов оказался сильнее и дергал резче.

– Я тебе на голову надену корзину, если полезешь еще раз.

– Ну кончай, Кузнец, ты что? – подбежал Женька Уваров.

– Ой, они сейчас подерутся, – . сказала Оленька Петрушина и, оставив свою корзину, тоже подбежала. – Мальчики, Сережа, Толя, ну что вы?

Она стала между ними. Подбежала Марьянна. Подошел Петр Иванович. Ободранная ладонь саднила. Сережа сжал руку в кулак.

– Что тут такое? – спросил Петр Иванович. Он взял у Толи Кузнецова одну корзину и протянул Сереже, почти дружески хлопнул его рукой по плечу, показывая, что он может идти работать. Ребята расступились, и Сережа молча вышел из круга.

– На, а ты, Кузнецов, должен понимать, – сказал укоризненно Петр Иванович.

– А я этого пижонства, Петр Иванович, не понимал, не понимаю и никогда не буду понимать, – с силой швырнул о землю свою корзину Кузнецов и пошел с поля.

– У-у-у! – только и смог сказать учитель.

– Ну, Кузнец, прямо бешеный какой-то, – сказала Нинка Лагутина.

Мальчишки и девчонки смотрели неодобрительно вслед своему бригадиру.

После ужина, когда все ушли в клуб, Сережа снова вернулся на поле. Пустые корзины лежали беспорядочной кучей. Сережа хотел их пересчитать, но сбился и решил наполнить их все картошкой, сколько бы их тут ни было. Пусть завтра придут, посмотрят и удивятся. Плечи болели после дневной работы, ладонь саднило. Сережа обмотал ее платком. «Пусть, – подумал он, – все равно они завтра увидят не пустые корзины, а пирамиду наполненных корзин». Он устало оглядел вспаханное поле, выдернул корзину и приступил к работе. Пять или шесть корзин он заполнил довольно быстро. Потом как-то сразу работа оглушила его, время потеряло смысл. Он двигался с пустой корзиной туда, с наполненной обратно. От картошки рябило в глазах, а пирамида все еще была до смешного маленькой. Пустых корзин было гораздо больше. Сережа зажмуривался на секундочку, чтобы их не видеть, брал очередную корзину и шел ее наполнять. И все чаще и чаще он с удовольствием опускался в борозде на колени и все с большим трудом вставал.

В сумерках пришла Люба. Сережа удивился: как она догадалась, что он здесь? Девушка робко присела на перевернутую корзину. Она была смущена тем, что пришла, и чувствовала себя немного виноватой за вчерашнее. Сережа продолжал работать, не замечая ее. У него появился дополнительный стимул. Люба долго сидела молча, даже замерзла немного в платье с короткими рукавами.

– Сережа, хватит, уже поздно, – сказала она, поеживаясь.

– Ты мне мешаешь.

Он подтащил полную корзину к пирамиде, потянулся за пустой. Люба ухватилась за другой край корзины.

– Ну кому ты хочешь доказать?

– Себе.

Он наполнил и эту корзину.

– Я замерзла и устала смотреть, Сережа, – проговорила Люба, стараясь вызвать в нем жалость к себе.

– Нет, ледиз энд джентльмене, – сказал Сережа, поднимая корзину и держа ее из последних сил на весу перед Любой. – Я хочу понять, почему я, человек XX века, должен растрачивать свою мускульную энергию таким примитивным способом.

Он не удержал корзину, уронил на землю. Часть картошки высыпалась. Люба наклонилась, чтобы помочь ему собрать ее. Сережа оттолкнул руки девушки.

– Не хитрое это дело – собирать картошку, – сказал он. – Я против чего? Я против слов: давай, давай, давай. Сказали бы мне честно: Жуков, нужно убрать картошку, потому что ума не хватает сконструировать картофельный комбайн. Я бы взял корзину и пошел.

Он взял новую корзину и пошел.

– Сережа, я прошу тебя: хватит.

– Нет, я буду ходить на четвереньках, пока ты не изобретешь комбайн, – ответил Сережа, стоя на коленях.

– Я не изобрету, я не умею.

Сережа подтащил корзину к своей пирамиде, поднял ее рывком, поставил в третий ярус.

– Эта корзина в твою честь, Любка-голубка. – Он пересчитал наполненные корзины, сказал: – Все, перерыв.

Подошел к Любе и лег лицом вниз на пустые корзины. Девушка улыбнулась.

– Сережа! – тронула она его за плечо. – Ты меня слышишь, Сережа?

– Слышу, – ответил он. – Но с трудом.

Он перевернулся на спину, корзины под ним слегка разъехались, стало еще удобнее лежать. Сережа лежал, смотрел в небо, на облака. И лицо Любы, милое, деревенское, было совсем рядом.

– А знаешь, в этом что-то есть, – сказал он.

– В чем, Сережа?

К его потному лицу прилипли комочки земли, травинки. Спрашивая, она провела ладошкой по его щеке, чтобы стереть грязь. Эта неожиданная ласка была приятна, и Сережа ответил не сразу.

– Лежишь, – сказал он, – ни ногой, ни рукой шевельнуть не можешь, а как будто летишь. И есть очень хочется.

– Ой, Сережа, хочешь, я принесу прямо сюда?

– Принеси, Любушка-голубушка, – сказал Сережа.

Надежда Ивановна мыла посуду на кухне. Отец Любы смотрел телевизор. Девушка сбросила туфли в сенях, босиком прошлепала в комнату, к столу, сказала торопливо:

– Привет! Все поели?

– Садись, и тебе достанется, – сказал отец.

– Мне с собой.

Она взяла миску и принялась накладывать в нее все подряд: картошку, помидоры, хлеб.

Из кухни выглянула мать.

– Любаша, ты что делаешь? – удивилась Надежда Ивановна.

– Мама, у меня там человек помирает.

– Как помирает?

– С голоду, – засмеялась девушка и прошлепала босыми ногами к буфету.

Лежать было удобно. Небо плыло над головой. А казалось, что земля плывет, покачивается. Сережа закрыл глаза и незаметно задремал. Проснулся он, услышав какие-то странные удары, негромкие, но частые. Сережа приподнялся на локте, сел. Неподалеку от пирамиды наполненных корзин стоял мотоцикл, а неподалеку от мотоцикла в борозде копались Сашка и дядя Вася. Они собирали картошку и бросали ее в ведро. Этот звук и услышал Сережа. Рядом с мотоциклом стоял мешок, наполненный на две трети.

– Эй, вы что? – поднялся Сережа.

Дядя Вася и Сашка испуганно обернулись. Дядя Вася первым узнал Сережку. Он взял ведро с картошкой и деловито прошагал к мешку, поддержал рукой горловину, высыпал. Сашка двинулся навстречу.

– Серега, ты? – спросил он. – Здорово.

Он протянул руку, Сережа машинально пожал ее.

– Ты здесь один? – спросил Сашка.

– Один.

– Порядок. Дядь Вась, это Серега, – обернулся он.

За то время, пока они здоровались, дядя Вася успел наполнить картошкой еще одно ведро. Он высыпал его в мешок.

– Серега, – буркнул он недовольно.

– Послушайте, не берите эту картошку, – сказал Сережа.

Дядя Вася ухватился за горловину.

– Сань, подсоби.

Сашка помог ему вскинуть мешок на спину. Дядя Вася крякнул, поправляя мешок на спине.

– Слышите, кому говорю: не берите эту картошку!

Сережа ухватился за мешок сзади.

– Убери лапы-то! – сказал дядя Вася.

– Серега, ты что… твоя она? – попробовал Сашка оттереть Сережу от мешка. Но тот ухватился за мешок крепко. – Брось, дурак, он тебя убьет, – уговаривал Сашка.

Дядя Вася двинулся к мотоциклу. Сережа подпрыгнул и повис на мешке. Дядя Вася, отпуская горловину и роняя на землю мешок, разъяренно обернулся:

– Понаехали, понимаешь, тут. Наковыряли, наковыряли, больше в земле оставили.

– А вы воруете, воруете! – крикнул Сережа, отталкиваясь от дяди Васи обеими руками. Но дядя Вася все-таки дотянулся до мальчишки, схватил больно за плечи, повернул к себе спиной, ударил коленом под зад:

– Поди сначала поработай, лоботряс!

– А я вам говорю: вы воруете, вы воруете! – подскочил опять Сережа и ухватил дядю Васю за рубашку.

– Я свое беру! – выдохнул в лицо мальчишке дядя Вася и, оторвав от себя Сережу, не ударил, а схватил пятерней за лицо и толкнул. Сережа упал. Ему было не больно – обидно, что он не может ничего сделать.

Взревел мотоцикл. Сашка и дядя Вася ехали молча. В коляске лежал мешок с картошкой. Проехали старую мельницу, дорога пошла под горку.

– Ты за что его ударил? – крикнул Сашка в спину дяде Васе.

Тот не ожидал вопроса, колесо вильнуло, заехало в грязь, мотоцикл проехал несколько метров боком и остановился.

– Зараза! – сказал дядя Вася, слезая в грязь. – Чего расселся? Толкай.

Сашка тоже слез с мотоцикла, они стали вдвоем его выталкивать из грязи.

– Делов-то – мешок картошки, – никак не мог успокоиться дядя Вася. – Ты с кем якшаешься, дурак?

Он перестал толкать мотоцикл и замахнулся на Сашку. Тот отпрянул от мотоцикла.

– А ты за что его бил? За мешок картошки, – и после короткой паузы добавил: – Фашист!

– Кто фашист? Я фашист? – очень тихо спросил дядя Вася. Он обошел мотоцикл. Сашка попятился. – Чтоб твоей ноги на катере не было!

Сашка повернулся и пошел вниз широко, размашисто, слегка качающейся морской походочкой. Дядя Вася вернулся к мотоциклу, стал его выталкивать из грязи один. Потом бросил мотоцикл, вышел на сухое место, сделал один шаг, другой вслед за удаляющейся фигуркой мальчишки, крикнул:

– Сань!

Сашка не обернулся. Дядя Вася прошел потерянно еще несколько метров, споткнулся о камень, остановился:

– Сань! Ну что ты как маленький…

Дядя Вася стоял, смотрел, но Сашка так и не обернулся.

Глава тридцатая
Нежность

Люба шла с беленьким узелком по черному полю и улыбалась. Узелок с едой танцевал в ее руке, и сама она слегка пританцовывала. Около корзинок Сережи не было. Люба обошла их кругом и растерянно остановилась.

Сережа спустился к реке не по дороге и не по тропинке, которая петляла вокруг старого, заброшенного ветряка, а напрямик по траве, по кустам. В этом месте берег был вязкий, заболоченный, рос высокий камыш. Сережа забрел в воду, не снимая брюк и ботинок. Разогнал ряску руками и, набрав полную пригоршню воды, плеснул в лицо. Он стоял, медленно, устало умывался и подолгу не отнимал рук от лица. Холодная вода остужала щеки. Ветерок приятно холодил влажное лицо.

Сережа умылся и побрел на берег. Той же дорогой – по кустам и камням – спускалась Люба со своим беленьким узелком. Она приблизилась, протянула ему узелок. И только потом, когда Сережа развязал платок и стал есть, присела около него на траву и сказала:

– Я увидела тебя сверху. Почему ты не подождал меня там?

– Спустился руки помыть перед едой, – улыбнулся Сережа.

Он ничего ей не сказал про Сашку и дядю Васю. Люба почувствовала, что Сережа чего-то не договаривает.

– Ты чего-то не говоришь мне, Сережа.

– Нельзя все говорить Любушкам-голубушкам.

– Можно. Почему ты не доверяешь мне, Сережа? Вот я могла бы доверить тебе любую тайну. Ну, хочешь я сделаю что-нибудь такое, чтобы ты мог доверять мне?

– Я не могу тебе сказать сейчас, что там произошло, – проговорил Сережа. – Потом когда-нибудь скажу.

– Нет, скажешь сейчас, немедленно.

Она стремительно поднялась, пошла, потом побежала вдоль берега.

– Люба, куда ты?

Место здесь было открытое. Люба добежала до песчаного обрывистого берега и остановилась. Это было довольно далеко, но Сережа все видел отчетливо. Девушка постояла секундочку неподвижно, сложив, словно для молитвы, на груди руки, а потом стала быстро раздеваться. Серебристая лунная дорожка переместилась вместе с Любой туда, к обрывистому берегу. Девушка шла к воде босиком, сияя округлыми плечами. Она шла очень медленно. Издалека силуэт купальщицы казался слегка размытым, пронзительно прекрасным. Сережа поднялся повыше, чтобы лучше видеть. Но смотреть на это долго было нельзя. Сережа лег в траву, запрокинул руки. Плыли над ним прозрачные облака, они не закрывали луну, а лишь занавешивали ее на какое-то время.

Медленно шла по лунной дорожке Люба, погружаясь в воду по пояс, по плечи. Потом она взмахнула руками и сильно, красиво поплыла. Сережа приподнялся на локте, сел. Но когда Люба вышла на противоположный берег и побежала по траве, он опять лег и стал смотреть в небо на звезды.

Люба неслышно приблизилась. Сережа лежал, не открывая глаз. Девушка осторожно положила ему на лицо мокрый цветок.

– Это колокольчик с той стороны, белый, очень редкий, – сказала она и зябко добавила: – Вода теплая, а в воздухе прохладно.

– Ты замерзла? – быстро сел Сережа.

– Нет.

– Простудишься. Пойдем скорей.

Сережа протянул руку, пытаясь поймать ладошку девушки, но она отстранилась, и они пошли рядом, потом побежали, близкие и в то же время далекие друг другу.

Глава тридцать первая
Старинный серп

Дядя Вася обогнал Сашку у самой пристани. Он оставил мотоцикл на берегу, а мешок с картошкой потащил на катер. Сашка вымыл ботинки у трапа, посидел на дебаркадере, подождал, когда они обсохнут. Тянул время. Потом решительно поднялся и спрыгнул на палубу катера.

Дядя Вася сидел в кубрике, рассовывал по ящикам картошку.

– Уходим в ночь, – сообщил он.

– Я остаюсь.

Он вытащил свой скомканный вещмешок, запихал туда в несколько приемов все свое барахло, потянулся за книжками, которые стопкой лежали на столе. Дядя Вася перестал возиться с картошкой, схватил грязными руками книжки.

– Сань!

– Дай сюда, – рванул Сашка.

Книги посыпались под ноги. Сашка попихал их одну за другой в вещмешок.

– Сань, ты эти шутки брось, – сказал дядя Вася.

Сашка обвел взглядом кубрик: не забыл ли чего? У трапа стоял ящик с инструментом. Из него торчала ручка серпа.

Он выдернул серп из ящика с инструментом, ключ «12 × 14» упал на пол. Сашка не стал его подбирать.

– Ты это, – сказал дядя Вася, – зачем? Куда?

– Зубы поеду лечить. А потом встретимся у Тутельяна. Харакири буду делать капитализму.

Сашка поднялся по трапу, пересек в несколько шагов палубу, взобрался на дебаркадер и пошел, унося с собой серп, чтоб не достался дяде Васе-миллионеру.

Интермедия Алены Давыдовой

…Мы ездили на картошку. В поле грязь, пыль. Норма 60 мешков в день на бригаду. В каждом мешке 50 кг. Бригада – 5 человек. А вообще-то хорошо. Научились ценить труд колхозников. Мне было, конечно, легче, чем другим, потому что у меня бабушка деревенская.

(Из письма к подружке).

Глава тридцать вторая
Городская

Прошли зима и лето. Наступила новая зима. Как-то в конце января на улицах города появилась ничем не примечательная машина «газик». За рулем сидел Мишка Даньшин, рядом с ним – Люба Голубева. Оба они первый год работали в колхозе и жили в одном доме, спали на одной кровати. Люба хотела как в городе – на двух отдельных, но Мишка привез одну большую.

В потоке машин «газик» мчался из улицы в улицу. Остановился он у старинного дома с каменными воротами, со скульптурным изображением лошади над ними.

– Здесь, – радостно сказала Люба.

Они вышли из машины. Миша открыл заднюю дверцу. Там лежал мешок с картошкой. Люба потянулась, чтобы взять, но Мишка отстранил ее:

– Ты что, сдурела?

– Мишенька, – ласково притулилась к нему Люба и заглянула в глаза.

– Ну, разластилась тут, – сурово сказал он, но брови его дрогнули.

Он взвалил на плечо мешок и пошел к подъезду. У подъезда пропустил Любу вперед:

– Иди, показывай дорогу.

По старинной лестнице они поднялись на третий этаж. На звонок вышла мать Сережи. Она улыбалась, продолжая начатый с кем-то разговор.

– Здравствуйте, – сказала Люба. – Вы мама Сережи?

– Да.

– А я Люба, – сказала Люба. – А он Миша.

– Да, – кивнула мать Сережи.

– Сережа дома?

– Сережа в Итколе.

– Где? – удивилась Люба.

– На Кавказе.

– Он что там? – спросила Люба.

– Он там катается на лыжах. У него каникулы.

– А мы думали, он на каникулах домой приедет, – огорчилась девушка.

– Нет, не приехал, – сухо сказала мать Сережи. – А в чем, собственно, дело?

– Ни в чем. Мы ему вот… картошки привезли с нового урожая. Берите.

– До свиданья, – сказал Мишка Даньшин.

– Постойте, какая картошка? Зачем мне эта картошка?

– Да разве мы вам картошку привезли? – сказала Люба.

Они быстро, не оглядываясь, сбежали вниз. Хлопнула дверь подъезда.

Мама, я больше не буду

Зеленый театр

В глубоком окошке, пахнущем сырой штукатуркой, Юрий купил билет и прошел в покосившуюся калитку Зеленого театра. Между покоробившимися, темными от дождя и времени скамейками росла высокая трава. Трава росла и в проходе. Никто ее не скашивал: Зеленый театр каждый год собирались сносить, чтобы построить на его месте Дворец спорта с бассейном. Но почему-то не сносили и продолжали каждое лето показывать на заштопанном экране старые фильмы.

Юрка сел на мокрую скамью и уставился в пустой прямоугольник экрана. Мать у Юрки была матерью-одиночкой, и Юрка называл себя сыном-одиночкой. Он учился в седьмом классе в школе с английским уклоном. Школа эта находилась на другом конце города. Юрка ездил туда на трамвае, и вся жизнь двора и улицы проходила без него. В редкие дни ему удавалось побыть с ребятами на улице. Но они не очень его привечали, а напрашиваться Юрка не умел.

Медленно собирались зрители. Некоторые были с зонтиками. Время шло, а фильм не начинался. Все терпеливо ждали, зная, что демонстрация фильма отодвигается здесь до тех пор, пока касса продает билеты.

Наконец погасли фонари на столбах вдоль забора и у главного входа. И почти тотчас же через забор стали прыгать мальчишки. Юрка завидовал им. Они приходили в кино веселыми сильными компаниями, перед которыми расступались и взрослые люди. Контролеры старались не замечать их. Они побаивались сырой шелестящей темноты, которая окружала Зеленый театр со всех сторон.

Кинофильм попался неинтересный. Веселая темная масса подростков зашевелилась, загудела. Кто-то подбросил вверх зажженную сигарету, и она рассыпалась искрами над головами зрителей. Старушка, сидевшая рядом с Юркой, завертела головой, с возмущением сказала, что «это безобразие». Но никто ей не ответил. Никто вроде бы не слышал ее слов и не видел брошенной сигареты. Старушка сердито раскрыла зонт. Мальчишки, бросившие сигарету, засмеялись. Юрка втянул голову в плечи, слегка пригнулся и отодвинулся от старушки. В небо взвилась с шипением зажженная спичка и упала рядом в гущу зрителей. Еще одна зажженная спичка упала в проходе. Техника этого дела была простая – спичка приставлялась к коробку и щелчком посылалась вперед и вверх. Юрка вздохнул и еще немного отодвинулся от старушки. Парень и девушка встали и пошли, пригибаясь, по проходу. За ними поднялся крепкий старик с палкой. Он долго стоял и смотрел назад. Но понять, кто именно бросил спичку, было невозможно, и он тоже заковылял прочь. Далеко внизу со стуком закрылась за стариком перекошенная калитка Зеленого театра, и над головами зрителей «салютом» вспыхнули несколько спичек. Зрители по одному, по двое стали уходить на другие места, подальше от подростков. Не выдержала и старушка. Не складывая зонтика, она быстрыми шажками двинулась вдоль ряда, а затем еще быстрее по проходу. Постепенно вокруг Юрки образовалось пустое пространство. Юрка тоже встал и, увернувшись от горящей спички, переступил через скамью вверх. Его пугали эти ребята и в то же время притягивали своей дерзостью и безнаказанностью. Они никого не боялись.

Компания Генки Хлюпина, по-уличному просто Хлюпы, занимала две скамейки. На одной они сидели, в другую упирались ногами. Юрка переступил еще через несколько скамеек вверх и сел рядом с Мишкой из соседнего подъезда. Его не прогнали, и он не заметил, как захихикал вместе со всеми, когда горящая спичка упала интеллигентному очкарику на шляпу. Мишка от восторга сдвинул на ухо нелепую соломенную шляпу и дружески толкнул плечом Юрку. Это было приглашение посмеяться, и Юрка засмеялся громко, громче всех.

На экране какая-то девушка страдала от того, что не могла стать артисткой. Но никто за ее страданиями не следил. Все оборачивались назад, возмущение росло, кто-то в самом низу, у выхода, встал рядом с контролером и потребовал навести порядок. Темная группа подростков угрожающе зашевелилась. Юрка зашевелился вместе со всеми. На экране рядом с головой страдающей девушки замелькала тень в милицейской фуражке. Ребята сорвались с места и кинулись к забору. Юрка кинулся вместе со всеми. Он успел перелезть через забор раньше, чем погас экран и зажглись фонари. Скатившись по мокрой траве вниз, в кусты, Юрка побежал за ребятами, слыша только свое прерывистое дыхание и топот ног.

На центральной аллее у небольшого озера ребята остановились и расхохотались. Все было нормально. Их преследовали, они убежали и теперь могли посмеяться.

– А ты чего? – спросил Хлюпа.

– Чего? – не понял Юрка.

– Смеешься чего?

– Это Англичанин, Ген. Я с ним рядом живу, в одном доме, – сказал Мишка и обнял Юрку за плечи, как бы защищая его от ребят и Хлюпы. – Пусть он идет с нами, Ген.

– Я спрашиваю – откуда он взялся, чучело?

– Пришел, – сказал Мишка и смешно дрыгнул ногой, стараясь рассмешить Хлюпу. Его роль в компании была смешить. Для этого он и украл на огороде драную соломенную шляпу. И теперь щеголял по вечерам в этой шляпе, изображая чучело.

– Ну чучело, – усмехнулся Хлюпа, – настоящее чучело.

Ребята засмеялись.

– Пусть идет с нами, Ген. У него велосипед есть, – весело попросил Мишка. – Да, Ген?

– Зачем нам его велосипед?

– Ну, колеса. Он отвинтит. Отвинтишь? – повернулся Мишка и подмигнул Юрке, подсказывая ответ.

Ребята, посмеиваясь, ждали. Ждал и Хлюпа. Это был совсем взрослый парень, лет пятнадцати-шестнадцати. Одевался он не по-уличному модно. Пиджак с хлястиком и разрезом, замшевая кепочка с пуговкой, туфли на платформе.

– Да, – кивнул Юрка, не понимая, зачем нужно отвинчивать колеса от велосипеда.

– Ну и все дела, – задрыгал ногами Мишка, – плюс два колеса. – Он подпрыгнул, сорвал с дерева лист, послюнявил и прилепил Юрке на лоб. – Получите расписку.

– Ну ладно, – остановил его Хлюпа, – хватит. Пошли.

Ребята послушно двинулись за ним. Юрка остался на месте. Мишка обернулся, увидел, что тот стоит, хлопнул себя обеими руками по бокам и даже присел немного:

– Ну чего ты? Пошли!

Юрка отлепил лист со лба, смахнул его на землю и пошел за ребятами.