Текст книги "Единственное решение проблемы? (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

  – Уродливая и бесполезная гусеница, привязанная к земле, окукливается и становится прекрасной бабочкой, взмывающей в небо, – продолжал Руфус Донахью. – Вопрос: если бы гусеницы и бабочки были разумными, осознавала бы гусеница, что окукливание – это ещё не конец? Понимала бы она, что это всего лишь шаг к новой форме с гораздо большими возможностями?

  Говоря о гусеницах и бабочках, агент Донахью избегал смотреть на Бретта. То глазел на еду, то в окно – куда угодно, только не в глаза напарнику. И это тоже показалось Бретту подозрительным.

  И предчувствие не обмануло его, когда Руфус Донахью сказал:

  – А теперь, друг мой, попробуй провести в воображении параллель между двумя ипостасями насекомого и человеком. Только качественную оценку поменяй на обратную.

  Считается, что когда мы умираем, наши тела истлевают и от них остаётся один лишь скелет. Мы воспринимаем это как конец человеческого бытия. Был человек и умер.

  А если представить, что мы тоже всего лишь личиночные формы? Причём низшие формы, привязанные к примитивной трёхмерной реальности. На пустом ли месте возникли религиозные представления о том, что после смерти мы уходим в некий высший мир? Что, если наша смерть и истлевание в могиле – это всего лишь человеческий аналог окукливания и перехода в иную форму?

  При вскрытии могил мы видим одни только голые скелеты, с которых исчезла вся плоть, но ведь и другие гусеницы видят лишь пустые оболочки, оставшиеся от куколок соплеменниц, когда из тех вылупились бабочки. Будь гусеницы разумными, они бы тоже могли решить, что их соплеменницы окуклились, умерли и истлели. Что, если разложение трупов в могиле – это наш аналог окукливания?

  – Мы отличаемся от гусениц тем, что у нас есть наука, есть приборы, – возразил Бретт. – Мы способны отличить мёртвую плоть от живой: в живой сохраняются жизненные функции, в мёртвой нет.

  – Любая физиологическая функция есть процесс, – тут же парировал Руфус Донахью. – В мёртвом теле нет таких же процессов, как в живом теле, а не процессов вообще. Трупы же не инертны. Да и кто сказал, что процессы в телах обеих ипостасей должны полностью совпадать? В теле бабочки, например, происходят процессы, обеспечивающие кинетику крыльев или усвоение цветочного нектара, а у гусеницы таковых нет.

  При наличии разума и научных приборов, гусеницы начали бы исследовать куколки и тоже не зафиксировали бы наличия жизненных процессов, потому что внутри куколки гусеница полностью растворяется в густую жижу и уже затем из этой жижи по-новому формируется взрослое насекомое – с другим телом, с другой головой, с другим ротовым аппаратом, с другим набором конечностей, с другим метаболизмом и т.д. и т.п.

  Всеми своими приборами разумные гусеницы зафиксировали бы абсолютную и безусловную смерть своих окуклившихся соплеменниц. Но ведь именно это происходит сейчас с людьми! Мы закапываем умерших в могилу и считаем, что их жизненный путь окончен.

  – Брось, ты ведь это не серьёзно? – У Бретта на мгновение мелькнула спасительная мыслишка о том, что у напарника от такой работы не выдержали нервы и он слегка тронулся умом, вот и несёт весь этот бред.

  – К сожалению, друг мой, я серьёзен как никогда, – заверил его Руфус Донахью. – Мы всегда испытываем определённые трудности, когда пытаемся втолковать новичкам сущность имаго. Ты думаешь, если бы всё было легко и просто, я не рассказал бы тебе этого раньше?

  Смогли бы гусеницы уразуметь сущность стадии бабочки – это ещё неизвестно. У человека происходит аналогичная смена стадий, чего люди пока что не в состоянии уразуметь. Но согласись, если одна ипостась существа не может воспринимать что-то в рамках своей стадии, это ведь не значит, что этого «чего-то» не существует. Глухие не слышат звуков, а слепые не видят цветов и это не означает, будто звуков и цветов объективно не существует. Это лишь означает, что у конкретных индивидуумов ограничено восприятие.

  Мы – всего лишь личиночная форма, друг мой, а вот имаго – взрослая!

  Бретт в сомнении покачал головой. Услышанное звучало слишком невероятно – даже с учётом того, что тема имаго была невероятна сама по себе.

  – Нет, не верю. Откуда вы всё это взяли, если мы, «личинки», такие невосприимчивые?

  Он начал понимать, почему напарнику всегда была неприятна тема разумности имаго – она напоминала ему о том, кем именно являются имаго для людей, о той их роли, какую он пока вынужден был скрывать от стажёра. Бретт видел, что Руфус Донахью верит в то, что говорит, но сам не мог избавиться от недоверия. Одно дело воспринимать ночных монстров как каких-то далёких и непостижимо чуждых существ, которые вдруг свалились нам на голову, и совсем другое принять их неразрывную потомственную связь с нами, знать, что они – это те же самые мы, только в следующей форме многостадийного бытия.

  – Не забывай, говоря о гусеницах и бабочках, я нарочно утрировал, для лучшей наглядности – напомнил Руфус Донахью. – Разумеется, доказательства у нас есть. Думаешь, я бы стал пудрить тебе мозги, если б это было не так? Мы всё-таки не гусеницы и у нас есть надёжный способ видеть имаго. Хотя бы частично. Но прежде я бы хотел закончить сравнение с бабочками и гусеницами, чтобы уж поставить окончательную точку в этом непростом и нелёгком разговоре.

  Допустим, гусеница сидит на земле и жуёт травинку. Ей ведь невдомёк, что где-то высоко порхает бабочка и опыляет цветы – её взрослая форма, которой доступна параллельная воздушная вселенная. Так и людям невдомёк, что где-то в недоступном нам четвёртом измерении обитают имаго и что-то там делают.

  – Они делают не «что-то», – хмыкнул Бретт. – Они людей едят.

  – До этого мы ещё дойдём, друг мой, не волнуйся. Прежде я хочу сказать, что гусеница в ряде случаев может соприкоснуться с этим недоступным для неё миром по воле независящих от неё обстоятельств. Допустим, она повисает на шёлковой нити, чтобы окуклиться и «умереть», но вместо «смерти» её подхватывает сильный порыв ветра и несёт по воздуху, по этой параллельной вселенной.

  Для нас таковым обстоятельством, независящим от нашей воли, является смертельное ранение затылочных долей. А когда врачи нас спасают, мы вместо смерти обретаем «травму прозрения» и можем видеть имаго, когда те приходят потрапезничать.

  В реальности, даже если гусеница видит, как перед её глазами бабочка садится на цветок и опускает в него свой хоботок, она не понимает сути явления. Она не пьёт нектар и у неё нет хоботка. Но мы-то не гусеницы, у нас есть разум и мы, хоть и не едим сами людей, способны при виде имаго понять, зачем они здесь и какова их роль.

  Гусеница, как я уже говорил, это вредное и примитивное существо, а бабочка – наоборот. С людьми же всё не так. Мы имеем все основания считать себя прекрасными существами, несмотря на все наши войны, криминальные разборки, коррупцию, убогие теле-шоу, религиозный фанатизм и прочую дрянь. Всё-таки помимо этого мы создали множество прекрасных и полезных вещей. Мы пишем умные книги, снимаем интересные фильмы, сочиняем красивую музыку, летаем в космос, развиваем искусства и науку, совершенствуем медицину, создаём продвинутые технологии... А имаго, как ты правильно заметил, просто едят людей.

  Может быть – может быть! – в своей вселенной они тоже создают что-то величественное и прекрасное. Может быть – может быть! – у них друг с другом прекрасные взаимоотношения и им тоже известны дружба, любовь и преданность. Но! Этого всего мы не видим. А что мы видим?

  – Что они всего лишь едят людей, – ответил Бретт.

  – Верно, друг мой. То есть получается, что мы – это насекомые наоборот. У нас личиночные формы лучше, красивее, полезнее и достойнее взрослых. Поэтому я и говорил, что качественную оценку в отношении нас с имаго следует поменять на обратную.

  Ещё насекомым повезло в том смысле, что взрослые особи не питаются собственными же личинками. Они могут есть личинок, но только какого-нибудь другого вида. К примеру, на тех же бабочкиных гусениц с удовольствием охотится оса-наездник. На бабочкиных, но не на своих же!

  Старший агент отодвинул тарелку и с облегчением откинулся на подушку. Бретту не хотелось верить во всю эту чушь, но он понимал, что напарник скорее всего и впрямь не стал бы пудрить ему мозги – разве что ненарочно. Не удивительно, что такую информацию держат в секрете даже от начинающих сотрудников отдела, не говоря уже про широкую общественность. Паника и ужас охватили бы человечество, просто узнай оно о существовании имаго, но настоящее безумие началось бы после того, как людям сообщили бы, что имаго – это их собственная взрослая форма.

  – Воздух, среда обитания бабочек, – снова заговорил агент Донахью, блаженно закрыв глаза, – населена не ими одними. Там ещё летают птицы и насекомые-хищники, которые не прочь полакомиться мясистой гусеницей. Как воспринимала бы гипотетическая разумная гусеница их нападение на себя? Из той вселенной, куда ей нет доступа, вдруг материализуется птичий клюв – нечто острое и коническое, за чем маячит некая неясная крупная масса, во много раз превосходящая гусеницу. Или жало осы: что-то острое вдруг вонзается в тебя и ты замираешь навеки.

  Если не воспринимать какую-то стихию, какую-то среду, или дополнительное пространственное измерение, тогда появление чего-либо или кого-либо оттуда будет восприниматься как возникновение чего-то (или кого-то) словно из ниоткуда.

  Те, кто ест гусениц, не принадлежат к их виду. Не так обидно стать жертвой или добычей природного хищника – таков естественный порядок вещей, с которым мы можем примириться. Когда в джунглях на тебя нападает дикий тигр, ты чувствуешь страх и обречённость, но не обиду, ибо чего же обижаться на голодного зверя, которому ты попался в лапы? Тебя одолевает нежелание умирать, а не чувство несправедливости.

  Имаго же полностью выпадают из этой схемы. Ни один человек с «травмой прозрения» ни разу не видел, чтобы имаго поедали рыб, лягушек, крокодилов, лошадей, кальмаров или кенгуру. Иногда, очень-очень редко, они с какой-то целью убивают и непостижимым образом мгновенно обескровливают домашний скот. Гипотез на этот счёт две: либо у имаго такая забава, типа нашей корриды, либо, раз они всё-таки разумны, они проводят какие-то свои опыты и эксперименты, суть которых нам не ясна. Полоумные сторонники теории заговора винят во всём инопланетян или сказочную чупакабру, но, увы, это не инопланетяне и не чупакабра. Это всего лишь имаго, монстры из ночных кошмаров.

  Один из наших мыслителей, чрезмерно отягощённый оптимизмом или же начитавшийся комиксов про вампиров, высказал гипотезу о том, что имаго, дескать, собирают кровь домашнего скота, чтобы исследовать его свойства и понять, можно ли им перейти на животных. Якобы им самим неприятно, что они вынуждены есть людей, вот они и подыскивают нам замену.

  – Красивая идея, – сказал Бретт.

  – Красивая, – невесело усмехнулся Руфус Донахью. – Только абсолютно беспочвенная. Гораздо логичнее предположить, что кровь – это некое дополнение к рациону. Как, допустим, мы поливаем блюда соусом или позволяем себе перед основным блюдом аперитив.

  – Раз я теперь полноправный агент, значит у меня есть доступ ко всем архивам отдела? – осторожно начал Бретт.

  Напарник понял его мысль.

  – Да, конечно, теперь ты сам можешь ознакомиться со всеми материалами и убедиться во всём лично, Фома ты неверующий. Наш отдел тщательно и скрупулёзно фиксирует каждый бит информации, какую мы узнаём об имаго и то, как мы её узнаём. Отделом накоплена уже солидная база данных, но, увы, вопросов остаётся всё ещё очень и очень много.

  Он немного посидел с закрытыми глазами, а затем внимательно уставился на Бретта:

  – Тебе ещё не надоела утрированная аналогия с гусеницами? Потому что мне она чертовски нравится.

  – Я это заметил.

  – Есть ведь разновидности гусениц с ядовитыми шипами, причём их яд настолько силён, что мгновенно убивает любое хищное насекомое и даже может убить птицу или насекомоядного грызуна. Гусеницы получили эти шипы в ходе долгой биологической эволюции, а нам техногенная эволюция дала в руки излучатели Теслы.

  У всего живого есть одна общая черта – оно смертно. Имаго – не исключение. Если бы бабочка вдруг сбесилась и напала на личинку собственного же вида, шипастую гусеницу, она бы погибла. Вот так и имаго погибают от наших излучателей Теслы. Не только высшие формы способны губить низшие, но и наоборот. Одномерный электрический импульс достаточной мощности и правильно приложенный способен сварить двухмерную жидкость клеточной мембраны или убить трёхмерное живое существо. Особенности двумерной мембраны одноклеточного паразита трипаносомы делают невозможным создание против него лекарства, в результате чего ежегодно умирают тысячи трёхмерных живых существ. Вот так же и мы, трёхмерные люди, убиваем из излучателей 4-мерных имаго. Более простые губят более сложных.

  И это тоже вроде как закон природы. Всем хочется кушать, но никто не обязан при этом быть пассивной едой. Если хочешь меня съесть – попробуй, но знай, что я при этом имею полное моральное право сопротивляться всеми доступными мне средствами.

  Бретт покачал головой.

  – Я сейчас подумал, что если бы вдруг данную тему предали огласке, то наверняка нашлись бы те, кто стал бы протестовать против убийства имаго. Они бы заявляли, что это аморально или ещё что-нибудь в таком духе.

  Пытаясь как-то переварить ужасную правду, Бретт не подозревал, что это ещё не всё.

  – Друг мой, поверь, то, что мы делаем, – это единственное решение данной проблемы, – в очередной раз повторил Руфус Донахью. – Никто не в силах сделать так, чтобы имаго насовсем перестали есть людей. Для этого необходимо истребить всех имаго поголовно, а мы понятия не имеем об их численности. Но до той поры, пока существует хоть сколько-нибудь имаго, где-то кого-то будут есть.

  Когда речь идёт о насекомых, достаточно вмешаться в их ДНК и повредить гены, отвечающие за окукливание. Тогда из куколки уже не выйдет взрослое насекомое. Беда в том, что у человека пока не нашли гены, отвечающие за переход во взрослую форму, ведь мы же не можем сравнить наш геном с геномом имаго.

  Можно было бы просто не хоронить мёртвых, а, допустим, кремировать их, сжигать дотла. Кстати, возможно обряд трупосожжения тоже не возник на пустом месте... Вот только миллионы людей во всём мире, особенно помешанных на религии, этого не поймут. Если запретить трупозахоронение, придётся как-то это обосновать, иначе будет непонятно и люди восприимут это как ущемление их религиозных чувств. А если продолжать хоронить трупы, будут продолжать появляться имаго.

  Руфус Донахью тяжело вздохнул, как человек, который в разговоре подошёл к самому неприятному моменту, который лучше было бы не затрагивать.

  – К сожалению, друг мой, тотальное истребление имаго невозможно по ещё одной причине. Невозможно, кстати, как и твоя остроумная идея искусственно вызывать в мозгах добровольцев аналог «травмы прозрения». Есть тут один нюанс...

  В моём утрированном примере с насекомыми остаётся очевидным, что потомство производят взрослые особи. И это, пожалуй, единственный момент, когда аналогия с людьми перестаёт работать. Мы зачинаем детей при участии имаго, так сказать втроём. Пока ещё точно не установлено, какую именно роль в нашем спаривании играют имаго, однако без их участия зачатие невозможно.

  Ты наверняка слышал о парочках, которые на протяжении ряда лет никак не могут завести ребёнка, чего только не пробуют. Потом они расстаются, каждый находит себе другого партнёра и на тебе! У обоих рождаются чудесные детишки. Обычно это объясняют какой-то специфической формой бесплодия, или отговариваются какой-то невразумительной «несовместимостью», или просто разводят руками – дескать, вам не повезло. Но на самом деле отгадка проста и одновременно ужасна: во всех неудачных попытках зачать ребёнка рядом с несчастной парой не было имаго. Никто не знает, почему в ряде случаев имаго начисто игнорируют совокупляющиеся пары.

  Ты ведь понимаешь, друг мой, что невозможно найти добровольцев из числа мужчин и женщин, получивших «травму прозрения», для участия в подобном эксперименте. Честно скажу, наши пробовали, но ничего не получилось. Когда люди точно знают, что вот-вот рядом с ними появится имаго и начнёт что-то делать с их голыми и беззащитными телами, у них пропадает всякое сексуальное влечение.

  Бретт столько всего поразительного услышал за сегодня, что у него уже не осталось сил чему-либо удивляться.

  – То есть работа в отделе «Лямбда» грозит импотенцией? – равнодушно поинтересовался он, словно речь шла о каком-то пустяке.

  – Почти, – ответил агент Донахью. – Ну а как ты хотел? Смог бы ты сейчас познакомиться с женщиной и пойти с ней домой, чтобы заняться сексом, зная, что во время соития имаго появится рядом и начнёт производить какие-то незаметные манипуляции, способствующие её оплодотворению?

  – А если пользоваться презервативом, не ставя перед собой цели завести потомство? За небольшим исключением всё живое лишь ради потомства и совокупляется, и лишь человек способен делать это чисто ради удовольствия. Неужели имаго не видят разницы?

  – К сожалению, друг мой, мы не знаем, что имаго видят, а что не видят. Для ответов на многие вопросы нашим исследователям не помешало бы заглянуть внутрь организма имаго, да только как это сделать? Когда мы убиваем имаго, их тела исчезают в их 4-мерном пространстве, а о поимке живого имаго и речи нет. Как поймать существо, живущее в дополнительном пространственном измерении, если мы их даже целиком не воспринимаем? Это всё равно, как если бы нарисованный на бумаге плоский человечек захотел поймать трёхмерного художника.

  Агент Донахью погладил себя по затылку:

  – Ни приборчик, стимулирующий зрительную кору электрическим полем по методу Теслы, ни нейрохирургическая операция, имитирующая «травму прозрения», увы, не вариант. Я смотрю на тебя и вижу, о чём ты думаешь и что чувствуешь, узнав истину. Хоть ты и закалённый спецназовец, но сейчас тебе не по себе и это ещё мягко сказано. А если мы приведём в действие твой план и начнём делать приборчики и операции, тогда тысячи добровольцев начнут испытывать те же самые ощущения и даже больше. Шок, стресс и ужас всякий раз, когда они будут возвращаться с работы домой, к своим жёнам и подругам, тащить их в постель и замечать, что в спальне-то они не одни. Сделать так, значит обречь эти тысячи несчастных и ни в чём не повинных людей на принудительную импотенцию и бесплодие. Не каждому ведь по нутру одинокая жизнь, друг мой. Обычно люди хотят завести семью и нарожать детей, а если мы увеличим штат сотрудников-добровольцев, для них этот путь будет закрыт навсегда, причём самым пренепри-ятным и травмирующим образом. Кто гарантирует, что после такого они сохранят психическую полноценность?

  Наше руководство не глупее тебя, друг мой, ты уж не обижайся. Ты не первый, кто придумал вызывать «травму прозрения» искусственно. Однако, взвесив все «за» и «против», наше руководство не решилось на такой шаг.

  Бретт представил себе весь кошмар такой ситуации и тут же постарался выкинуть эту картину из головы, до того мерзко она выглядела.

  – Значит, если бы мы совсем перестали хоронить трупы и начали бы их кремировать по всему земному шару...

  – Верно, друг мой, – подтвердил эту мысль его напарник. – Имаго полностью исчезли бы за какое-то время, после чего люди потеряли бы способность размножаться и вскоре исчезли бы с лица земли вслед за имаго.

  Вспомни о так называемых «тупиковых ветвях». Считается, что эволюция нелинейна, поэтому человек современного типа какое-то время сосуществовал параллельно с предковыми и родственными видами. Предковые формы – эректусы – вымерли, потому что были примитивнее и не выдержали конкуренции, а родственные виды – неандертальцы, денисовцы, флоресцы – вымерли, потому что были «тупиковыми ветвями». Обычно тупиковыми ветвями считают и те разновидности приматов, австралопитеков и эректусов, чьи линии не вели к современному человеку.

  Итак, имеем целый набор «тупиковых ветвей». Но что это значит? Что стало изначальной причиной этой «тупиковости»? Откуда она взялась? В чём именно проявлялась?

  – Неужели их имаго в один прекрасный момент исчезли? Ты на это намекаешь? – догадался Бретт.

  – Не в один момент, конечно. Этот процесс скорее всего растянулся на тысячи лет. А почему бы и нет? Друг мой, мы ведь чертовски мало знаем об имаго. Есть ли у них расовое деление? Насколько они однородны, так сказать, антропологически? Как протекает их эволюция? Если считать, что вначале изменяемся мы, а уж затем вслед за нами меняются и имаго, то это, конечно, польстит нашему самолюбию, но так ли оно на самом деле или может всё с точностью наоборот? Вначале эволюционируют, изменяются имаго, а уж потом вдогонку за ними меняется человечество, причём те, кто измениться не успел, становятся «тупиковыми ветвями» и вымирают, не имея возможности дать потомство. Изменившиеся имаго перестают участвовать в их размножении.

  Эта схема может быть справедлива не только для биологической эволюции, но и для социальной и для техногенной. Вспомни наш разговор о том, что осёдлый образ жизни, земледелие и животноводство у людей возникли не совсем естественным путём. Глобальные эволюционные подвижки могли произойти сперва в обществе имаго, а их, так сказать, эхо отразилось в наш мир и обрело здесь форму неолитической революции. У человека каменного века не осталось выбора, кроме как принять свершившиеся изменения, хотя они и обернулись не на пользу ему.

  Я прекрасно понимаю, друг мой, что сказанное невозможно ни доказать, ни опровергнуть, но уж чертовски логично всё звучит и чертовски хорошо всё объясняет.

  – На самом деле не всё, – возразил Бретт, у которого только что родилась альтернативная интерпритация. – Твоя складная гипотеза не доказывает наличия имаго у наших предков до австралопитека включительно, когда эти предки были по сути животными приматами. Не подтверждает она и наличия имаго у других животных – у собак, дельфинов, осьминогов, шимпанзе... Возможно, чтобы увидеть их имаго, нужна «травма прозрения» именно их мозга, но с такой же вероятностью у них нет никаких имаго. Единственная форма жизни, которая повсеместно губит животных, это человек. Ночным монстрам на этой стезе просто нечего делать. Разве внезапно по ночам пропадают бездомные кошки, вороны или помойные голуби? Нет, потому что к ним не приходят никакие имаго потрапезничать. Разве дронты, стеллеровы коровы и американские бизоны исчезли с лица земли, потому что их имаго перестали участвовать в их размножении? Нет, их полностью истребил человек, точно так же, как сумчатого волка в Австралии и множество других животных.

  И если я прав, если никаких собственных имаго у животных нет, если животные не являются ничьими «личиночными формами», тогда как получилось, что одна-единственная разновидность гоминид обзавелась всем этим добром, едва обретя разум и тем самым выделившись из животного царства?

  Не кажется ли тебе, что мы имеем дело скорее с некоей формой паразитизма? На определённом этапе человеческой эволюции, когда гоминиды обрели самосознание и стали людьми, на них обратили внимание некие существа, живущие в 4-мерном пространстве. Как раз поэтому и обратили, что впервые за все миллиарды лет истории Земли какое-то животное стало разумным. Я без понятия, какую роль во всём этом сыграл наш разум, но видимо какую-то сыграл.

  И тогда имаго обнаружили, что цикл их размножения можно удачно оптимизировать, если вовлечь в него разумных людей, причём эти люди должны вести строго определённую жизнедеятельность, отличную от первобытной. А всех «лишних» особей, которые отличаются маргинальным складом, можно просто съедать – чтобы зазря не пропадали, и лучше по ночам, когда никто не увидит и не травмирует себе психику. Заодно и пищевой рацион приятно улучшится.

  Мы не знаем, было ли это именно так, но в то же время мы не знаем, что это было не так, раз уж ты сам признал, что мы ещё слишком мало всего знаем про имаго. Исходя из имеющейся у нас на данный момент информации вовсе не обязательно следует, что имаго – это наша взрослая форма. С таким же успехом можно считать, что имаго – это неизвестно откуда взявшийся паразит, который облюбовал человечество, как токсоплазма облюбовала кошек...

  Посуди сам, мы, конечно, много зла в мире творили и творим, но чтобы вот так эволюционировать до тотальной антропофагии – вот уж нет! Бабочки и гусеницы из твоих буколических примеров питаются разными частями растений. Растений! Мы кушаем мясо, но это мясо животных. Животных! Не может такого быть, чтобы мы с имаго были родственными душами, просто в разных формах. Лично я такую точку зрения принимать отказываюсь. То, что отдел принимает за факты, на самом деле является лишь интерпритацией некоторых наблюдений, принятой за факты. Со сменой интерпритации вся ваша доказательная база рассыпается как карточный домик.

  И это ещё далеко не всё, на что можно обратить внимание. Например, если все без исключения захороненные люди превращаются в имаго, значит имаго должно быть невероятно много, их должны быть миллиарды. Отдел «Лямбда» столько имаго не наблюдает и я вижу этому лишь три объяснения. Первое: отнюдь не всем имаго для еды нужны люди. Второе: большинство имаго умирают сразу после рождения и не доживают до зрелого возраста, в котором происходит охота на людей. И третье: у имаго есть ещё какой-то источник пропитания, намного более предпочтительный, нежели слепое и невосприимчивое человечество. А значит и их пищевой рацион намного разнообразнее, чем мы привыкли думать...

  С одной стороны Руфусу Донахью было неприятно, что его напарник ставит под сомнение официальную точку зрения отдела, но в то же время он ликовал в душе от того, что Бретт самостоятельно рассуждает и строит гипотезы. Ему не нужен был напарник, а отделу не нужен был новый агент-дуболом, способный лишь стрелять и не имеющий собственных мыслей. Столкнувшись с непостижимым феноменом, Бретт не потерял самообладания, не начал биться в истерике, не подсел на антидепрессанты и не начал каждый вечер закладывать за воротник до бессознательного состояния. Он рассуждает, строит гипотезы и пытается беспристрастно разобраться в сути явления.

  – Что? – запнулся Бретт, глядя на ухмыляющегося наставника.

  – Думаю о том, насколько мне и отделу с тобой повезло, – ответил тот. – Готов спорить на целый год жизни, что ты однажды добьёшься чего-то совершенно невообразимого. Похоже, сержантом «Дельты» не стать без способности схватывать любую мысль на лету, как и без цепкой памяти, трезвой и сосредоточенной работы ума и природного здравого смысла. И у тебя, друг мой, всего этого с избытком. Впору мне задуматься о пенсии, раз теперь есть на кого свалить всю работу...

  – Нам приходится соображать быстро, в «Дельту» не берут глупых парней, – отозвался Бретт. – А вот у вас в отделе явная нехватка позитивного мышления. Из чёртовой уймы возможных толкований и интерпритаций вы выбрали самую ужасную и поверили в неё как в догму. А, собственно, из чего следует, что ваш вариант единственно верный? Чаще всего ты повторяешь, что знания отдела об имаго оставляют желать лучшего. Но раз так, тогда и доказательств перехода человека в какую-то там «взрослую» форму у вас тоже нет. Ты упомянул бритву Оккама и сам же ей не следуешь. Всё ведь можно объяснить значительно проще. При соитии мужчины и женщины 4-мерный паразит имаго «впрыскивает» им, условно говоря, нечто, некий пока не выявленный субстрат, который способствует вызреванию в их потомстве новых особей имаго и их рождению после смерти носителей, когда тех закапывают в землю. А поскольку в обычных условиях имаго для людей невидимы, вот люди и не заморачиваются о том, что в их постели во время зачатия присутствует некто третий.

  Этот же субстрат катализирует собственно человеческое зачатие, а без него совокупляющиеся парочки бесплодны. Возможно эта форма бесплодия возникла после перехода человечества от первобытного образа жизни к последующим общественным формациям.

  – К сожалению, друг мой, твоя любопытная теория тоже не даёт ответов на все вопросы, – с некоторым ехидством в голосе заметил агент Донахью. – Всегда ли имаго обитали на Земле или прибыли сюда с другой планеты? Есть ли в 4-мерной вселенной другие планеты или же та вселенная изотропна и представляет собой сплошной сгусток материи, а неравномерно распределённая материя видимой нами вселенной (планеты, чередующиеся с пустым межпланетным пространством) лишь кажущаяся структура при взгляде из неполноценного трёхмерного континуума? Если имаго паразиты, то на ком они паразитировали до появления человека?

  За неимением новых идей Бретт пошёл на попятный:

  – Эй, я всего лишь полевой агент, занимаюсь отстрелом ночных монстров. Не моё дело ломать голову и искать ответы на вопросы. Я тот, кто формулирует вопросы и излагает некие непротиворечивые и логичные мысли, предоставляя научный поиск другим.

  Руфус Донахью нацелил ему в грудь палец.

  – Ты сам предположил, что раз наши с животными мозги устроены по-разному, значит нам нужны разные «травмы прозрения», чтобы увидеть своих имаго. То есть может у животных и нет имаго, а может есть, просто мы их не видим, потому что с нашей «травмой прозрения» способны видеть лишь наших собственных имаго. А имаго в действительности есть у всех, только они разные и требуют разных травм разного мозга. Всё же официальная точка зрения отдела отнюдь не высосана из пальца.

  Бретт шутливо поднял руки, показывая, что сдаётся.

  – Мы всё ещё слишком мало знаем об имаго, – повторил агент Донахью. – А из-за того, что имаго доступно дополнительное пространственное измерение, наши лучшие умы слишком ограничены в плане проведения каких бы то ни было исследований...

  Он провёл ладонью по губам и с надеждой взглянул на Бретта:

  – У тебя выпить ничего нет?

  – Даже не думай, – строго сказал Бретт. – Только не после инфаркта.

  После недолгой паузы Руфус Донахью снова заговорил.

  – Значит имаго подстроили нам ловушку, всему отделу «Лямбда»? Вот бестии! А я-то буквально на днях подумал о том, что может они это всё не со зла? Может им просто в организме чего-то не хватает, что они могут восполнить лишь поедая людей? Э-эх, а ты ещё говорил о нехватке позитивного мышления...

  – А я буквально недавно догадался, как вы узнали, что имаго рождаются из похороненых мертвецов, – признался Бретт. – Наверняка кто-то с «травмой прозрения» задержался допоздна на кладбище и увидел всё собственными глазами.