Текст книги "Единственное решение проблемы? (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

  – Ладно, – сказал он. – Раз ваш директор не спит, почему бы и впрямь не пройти собеседование.

  Агент Донахью был доволен, приписав успех своему красноречию.

  – Отлично, друг мой! Тебе у нас понравится. Кстати, мы уже приехали.

  Слушая агента Донахью, да вдобавок плохо ориентируясь в городе, Бретт так и не понял, в какой район они заехали. Он увидел невысокое и ничем не примечательное офисное здание, в котором горела всего пара окон.

  Руфус Донахью свернул на подземную парковку. Они с Бреттом вышли из машины и поднялись на лифте на самый верхний этаж. Бретт увидел обычный офисный зал, наполненный рабочими столами, отделёнными друг от друга перегородками, огромные мониторы на стенах, стеллажи, многофункциональные печатные устройства, кулеры и прочую дребедень.

  Сейчас, посреди ночи, здесь было темно и безлюдно, лишь в одном-единственном кабинете за прозрачной перегородкой горел свет.

  – Нам туда, – сказал Руфус Донахью.

  Директором отдела «Лямбда» оказался высокий мужчина плотного телосложения, с осунувшимся лицом, седыми висками и большой лысиной. Его серый и невзрачный костюм госслужащего был старым и отнюдь не таким дорогим и стильным, как у агента Донахью. На вид директору было слегка за пятьдесят. Он выглядел усталым и не совсем здоровым.

  – Директор Окли, – представился он, пожимая Бретту руку. – А вы значит тот самый сержант Гейслер, предположительный обладатель «травмы прозрения»...

  – Уже не предположительный, сэр, – поправил его Руфус Донахью. – Сегодня сержант прошёл боевое крещение.

  – Ого! – в глазах директора Окли вспыхнул интерес. – Ну и как он держался? Как себя показал?

  – Показал превосходно, сэр. Держался хладнокровно, не дрогнул при виде имаго и уложил тварь одним выстрелом. При этом не допуская и мысли, что ему всё мерещится. Признаюсь вам честно, сэр, я первый раз вижу человека, который в подобных обстоятельствах ни на миг не потерял самообладания.

  Директор Окли неспешно кивнул.

  – Ну что ж, раз так, сержант, значит обстоятельства существенно сэкономили нам время. Вы сами всё видели и теперь знаете, что происходит и с чем мы имеем дело. У отдела постоянная нехватка людей с «травмой прозрения», потому что никто другой не может работать полевым агентом. Когда имаго на подходе, «травма прозрения» включается и позволяет вам чувствовать их, словно встроенный в башку радар. Вы, сержант, один из немногих «счастливчиков», кто способен искать и уничтожать имаго.

  Постучав ногтем по монитору настольного компьютера, директор Окли продолжил:

  – Мне понравилось ваше личное дело, сержант. Оно характеризует вас с самой лучшей стороны. Награды, ни единого нарекания за все десять лет службы. Ответственный, добросовестный, выдержанный. Идеальный кандидат для работы в отделе «Лямбда». Если вы согласны, считайте, что с этой минуты вы переведены к нам. Нюансы с вашим армейским начальством я улажу. Или есть какие-то возражения?

  – Нет, сэр, никаких возражений, – твёрдо ответил Бретт. – Сегодня эта тварь, этот ваш имаго, убил моего кузена Терри. Так что у меня к ним личные счёты. Если такое происходит регулярно и повсеместно, я в деле. Можете на меня положиться, я убью столько тварей, сколько смогу, и буду стараться, покуда жив. Помимо этого, сэр, после всего, свидетелем чему я сегодня стал, дальнейшая служба в «Дельте» для меня всё равно, что барахтанье в луже, когда рядом есть бескрайний и неизведанный океан. Думаю, на прежнем месте мне будет скучно, сэр. Я бы хотел окунуться во что-то новое и надеюсь, что мои товарищи меня поймут.

  Бретт не кривил душой. Он полагал, что раз обстоятельства наделили его экстраординарной способностью видеть ночных чудовищ и раз он уже оказался вовлечён в противоборство, то значит его священный долг, как человека, давшего присягу, использовать эту способность на благо общества, которое он поклялся защищать. К таким вещам в роду Гейслеров относились серьёзно.

  – Сегодня я увидел и пережил то, что вряд ли когда-нибудь забуду – сказал он. – Я повстречал врага, на которого нельзя воздействовать пропагандой, денежной взяткой или торговыми санкциями, верно?

  – Я скажу вам даже больше, сержант, – согласился директор, – на этого врага не подействуют и все наши дроны, авианосцы, атомные подводные лодки, ракетные части, танковые дивизии, авиационные эскадрильи, роты спецназа, погранслужба и конная полиция.

  – Что такое спецподразделение «Дельта», сэр? Как вы должно быть знаете, это по сути команда охотников и убийц. Обычно наша цель и добыча принадлежит к людскому роду, но я не против, так сказать, расширить диапазон. Буду охотиться на ваших имаго и убивать их, пока руки держат оружие. Только, сэр, прежде, чем я приступлю к исполнению своих обязанностей, хотелось бы получить побольше информации.

  – Агент Донахью предоставит вам любую информацию. Отныне вы с ним напарники. Зачисляю вас для начала на временную стажировку, хоть и не вижу в ней надобности, – но таковы правила.

  Директор протянул Бретту стопку заранее подготовленных документов на подпись и после того, как тот их просмотрел и подписал, продолжил:

  – По мере совершенствования средств коммуникации, уже в конце XIX-го века правительства ведущих мировых держав всё больше и больше убеждались в том, что в мире существует ряд необъяснимых феноменов и что это не вымысел и не досужие фантазии полоумных «очевидцев». С этим нужно было что-то делать, что-бы не допустить массового общественного помешательства и не потерять контроль над социально-политическими процессами. До середины XX-го столетия каждая страна действовала сама по себе, однако после Второй мировой войны было принято решение объединить усилия в этой области и как-то решать свалившиеся на голову проблемы сообща, невзирая на текущие политические и экономические разногласия.

  Всего в мире насчитали примерно 24 феномена, о которых общественности лучше было не знать. Для работы с каждым феноменом по отдельности создали 24 международных отдела, обозначив их буквами греческого алфавита. Наш отдел «Лямбда» начал заниматься проблемой имаго... И с самого начала мы столкнулись с дефицитом кадров. С таким жесточайшим дефицитом, что хоть волком вой. Да, чуть не забыл! Имаго появляются исключительно ночью, так что работа у полевых агентов в основном ночная. С этим есть проблемы, стажёр?

  – Нет, сэр, никаких проблем. При отборе и подготовке в отряд «Дельта» выносливости и приспособляемости к текущим условиям уделяется не последнее место. Если я способен пробежать несколько десятков миль в полной экипировке или неделю ползать по горам и пустыням без нормального сна, отдыха и еды, то уж с ночным графиком работы как-нибудь справлюсь.

  – Никто не знает, всегда ли имаго были активны лишь по ночам, – заговорил агент Донахью, который успел сходить в комнату отдыха и сварить кофе. – Возможно когда-то давно они охотились на людей и днём тоже, но со временем разобрались, что ночная мгла позволяет трапезничать незаметно. Тихонько появился, незаметно умял жертву и так же тихонько скрылся. Никаких следов. Однако эта ночная скрытность и нам тоже действует на руку. Ночами большинство улиц безлюдно, нет лишних свидетелей и это весьма облегчает нам работу, а имаго безошибочно выбирают наиболее безлюдные места.

  – Так ведь имаго невидимы, – напомнил Бретт, беря предложенную чашку с кофе. – Не всё ли равно, в каком месте они пожирают человека?

  – Они-то может и невидимы, а вот их жертвы очень даже видимы. Представь, друг мой, имаго убивает человека в центральном парке и начинает его есть прям среди бела дня, а рядом сидят на лавочках и прогуливаются отдыхающие и всё видят. Они видят, как самый обыкновенный прохожий ни с того, ни с сего повалился замертво, а потом от его тела начали отрываться куски и бесследно исчезать неизвестно где, так что в итоге от человека ничегошеньки не осталось. Неважно, что при этом они не видят имаго, от этого они не станут менее напуганы и озадачены. Как бы ты стал убеждать этих свидетелей в том, что ничего особенного не произошло и им всё померещилось? Кто-то обязательно снял бы трапезу на айфон и уже через мгновение видео оказалось бы в сети.

  Бретт вспомнил известный фантастический фильм.

  – А у вас случайно нет такой штуки, как у «Людей в чёрном», которая стирает память?

  – Я вас умоляю! – поморщился директор Окли, прихлёбывая горячий кофе. – Умейте всё-таки отличать фантазии от реальности.

  Он аккуратно сложил подписанные Бреттом бумаги и убрал в сейф.

  – Хочу напомнить ещё раз, что отдел работает в режиме абсолютной секретности. По причинам, которые и так очевидны, вы никому не должны рассказывать подробностей о своей нынешней работе. Ни-ко-му. Ни родственникам, ни друзьям, ни священнику на исповеди, ни даже Иисусу во время Страшного суда. Ваше прошлое в «Дельте» должно было приучить вас к правильному восприятию таких вещей, верно ведь?

  – Так точно, сэр, – подтвердил Бретт. – Я очень хорошо знаю, как нужно себя вести в подобных обстоятельствах и ничего против не имею.

  – Официально, – продолжал директор, – мы якобы являемся одной из структур АНБ. Это лишь прикрытие для того, чтобы копы не останавливали нас за превышение скорости или за неправильную парковку. Или чтобы не спрашивали разрешение на оружие.

  Он встал и ещё раз пожал Бретту руку.

  – Добро пожаловать в отдел, стажёр Гейслер. Вы служили в подразделении армейского спецназа, в названии которого стоит одна буква греческого алфавита, а теперь будете служить в секретном агенстве, в названии которого другая буква. Полагаю, вы у нас быстро освоитесь...

  Так Бретт начал работать в отделе «Лямбда», стараясь не заморачиваться по поводу своих новых обязанностей, и довольно быстро освоился на новом месте и в новой роли – в роли охотника на монстров из ночных кошмаров, как любили на-зывать имаго в отделе. Рано или поздно человек привыкает ко всему, особенно человек, отдавший службе в «Дельте» десять лет жизни. Бретт без труда вписался в новый род занятий, потому что не таким уж он был и новым. В отделе «Лямбда» работать было даже легче, потому что имаго не люди, они едят людей, а значит можно не вспоминать про гуманность, этику и мораль.

  Ставший его наставником Руфус Донахью подошёл к своим обязанностям весьма основательно. После того, как он вручил Бретту временный бейдж стажёра, он отвёз его на лифте на один из подземных этажей, где располагался тир.

  – Сразу забудь про обычное оружие, – сказал он. – Забудь про обоймы, гильзы и отдачу при стрельбе. Никто, нигде и никогда не видел, чтобы на имаго действовали пули. Наши пушки, друг мой, – это особенные излучатели. Ничего конкретного я тебе про них не скажу, потому что я не технарь. Пушки для нас делают в Японии. Тамошние спецы как-то сразу ухватили суть ещё в конце сороковых. Иногда у меня создаётся впечатление, что японцы самой природой созданы для производства продвинутой и навороченной техники.

  Мишенями оказались специальные сенсорные панели, чувствительные к излучению оружия. Только оружие нужно было сперва переключить на минимальную мощность.

  Поначалу Бретт никак не мог отделаться от ощущения, что его пушка неисправна. Когда стреляешь из обычного пистолета, грохот выстрела и отдача дают понять, что выстрел произведён. Здесь же Бретт жал на спуск и ничего не про-исходило. Непонятно было, выстрелил ты или нет. Только на сенсорной панели загорался зелёный индикатор в случае попадания или же красный в случае промаха.

  – Ничего, приноровишься, – ободрил его агент Донахью. – Говорю же, забудь всё, что знал о стрельбе раньше. Представь, что это некое подобие пульта от телевизора, а твоя цель – это сам телевизор, в котором нужно переключить канал. Каналов всего два: один называется «живой имаго», а другой «мёртвый имаго». Стреляя из этой пушки, ты просто переключаешь каналы. Не нужно напрягать руку, расслабь её, действуй мягко и плавно.

  – Разве нельзя было сделать излучение видимым, типа лазерного луча? – недовольно проворчал Бретт.

  – Претензии не ко мне, – рассмеялся Руфус Донахью. – Слышал когда-нибудь о человеке по имени Никола Тесла?

  – Это тот парень, который взорвал плазменный шар над Тунгусской тайгой?

  – Возможно, но речь сейчас, друг мой, не о том. Примерно с середины девятнадцатого столетия, т.е. практически сразу же, как о проблеме имаго стало известно, к работе над её решением мало-помалу подключались многие известные и выдающиеся личности. Неофициально, разумеется. А в начале двадцатого столетия одной из таких личностей стал легендарный Никола Тесла.

  По тому, как Руфус Донахью говорил, было видно, что он большой поклонник Теслы.

  – Тесла, друг мой, был вообще исключительной личностью, уж поверь мне! Широкая общественность пока что не знает даже о половине сделанных им открытий. Ты вот уже в курсе, как можно видеть имаго – посредством «травмы прозрения». А Тесла опытным путём установил, что это не единственный способ.

  Дело в том, что наш большой и сложно устроенный мозг весьма чувствителен к воздействию электрических и магнитных полей. Воздействие поля достаточной силы влияет на нейрофизиологию и как следствие на ментальные процессы центральной нервной системы. Внешние слои мозга – кора больших полушарий – состоят из множества участков, каждый из которых отвечает за ту или иную функцию – слух, зрение, обоняние, речь, тонкую моторику и т.д. Воздействуя электрическими или магнитными полями на эти участки, можно варьировать и соответствующие функции организма.

  Тесла был большим любителем проводить эксперименты с электрическими токами и полями, в т.ч. и на самом себе. И вот однажды, во время такого эксперимента он случайно добился такого же эффекта, какой бывает при «травме прозрения». Его зрительный центр «переключился» в режим, при котором можно видеть имаго. Разница лишь в том, что при «травме прозрения» этот эффект постоянен, а Тесла мог видеть имаго, лишь пока электрическое поле воздействовало на мозг. Стоило ему выключить рубильник, зрение возвращалось к прежней норме.

  Думая, что электрическое поле вызывает в мозгу болезненные галлюцинации, Тесла обратился за консультацией к доктору. К счастью, это оказался врач, посвящённый в тайну имаго. Таким образом наши с тобой предшественники заполучили в свои ряды гениальнейшего изобретателя. Ознакомившись с проблемой, Тесла тотчас же включился в работу и вскоре создал излучатель, способный убивать имаго...

  Агент Донахью внезапно помрачнел.

  – Увы, друг мой, изобретение этого оружия стало последним изобретением Никола Теслы. Вопреки официальной версии о его смерти, могу тебе сказать, что его убили имаго. Убили и не сделали ни малейшей попытки сожрать.

  Наверно ты слышал теорию заговора о том, что правительственные агенты похитили весь архив и все чертежи Теслы, все его документы и наработки. Наши с тобой предшественники и распустили этот слух, а в действительности они сами и забрали все бумаги Теслы, чтобы продолжить работы по совершенствованию оружия против имаго. То, что ты, друг мой, держишь сейчас в руке, это результат долгих и кропотливых усилий множества людей. Уважай чужой труд и не морщись.

  Бретт, однако, услышал в рассказе агента Донахью нечто более интересное и важное.

  – Значит имаго не пассивные пожиратели беспомощных незрячих человечков? При необходимости они способны нападать?

  – Нападение на Теслу и убийство не с целью пропитания – единственный известный случай. Больше подобного не наблюдалось.

  – Ага. И этой единственной нестандартной жертвой оказался человек, придумавший оружие против имаго. Я один не вижу здесь совпадения?

  – Никто и не говорит о совпадениях!

  – Чего ещё мы не знаем об имаго? – спросил Бретт.

  – Никто в отделе не полагает, будто наши знания об имаго абсолютны, – агент Донахью словно оправдывался. – Мы собираем их буквально по крупицам. Проблема та же – дефицит кадров. Учёные и технари ведь не участвуют в войнах и спортивных состязаниях, где они могли бы получить «травму прозрения», а значит в их распоряжении имеется лишь опосредованное знание об имаго, собранное с чужих слов...

  Они продолжили этот разговор утром, когда зашли в кафе перекусить (весь остаток ночи Руфус Донахью гонял Бретта в тире).

  – Так имаго всё-таки разумны или нет? – спросил Бретт у наставника.

  Тот пожал плечами и словно нехотя сказал:

  – Сложно утверждать что-либо однозначно. Не забывай, что в наш мир имаго приходят только, чтобы покушать. Делай они здесь хоть что-нибудь ещё, было бы иначе. Пауки плетут сети, муравьи строят муравейники, пчёлы опыляют цветы, птицы поют и вьют гнёзда, олени дерутся за самку... Наглядные проявления их жизнедеятельности прекрасно иллюстрируют и характеризуют эту самую жизнедеятельность. С имаго всё иначе.

  – Случай с убийством Теслы всё меняет, – заметил Бретт. – Мы в армии привыкли, что врага лучше переоценить, чем недооценить. Пускай свидетельство разумности имаго всего одно, лично я буду считать их разумными и действовать, исходя из этого. Есть хоть какой-нибудь способ заглянуть в их мир? Откуда они вообще?

  – Нет, никакого способа наблюдать имаго непосредственно не существует, потому что с их миром не всё так просто.

  – Значит активная и самая разносторонняя жизнедеятельность у имаго безусловно есть, просто мы её не видим. Нашего мира она касается лишь в одном-единственном случае – когда они чувствуют голод и направляются к кормушке.

  Агент Донахью вздохнул.

  – Ах, если бы только у нас появилась возможность производить какие-то опыты с имаго...

  – Типа как с лабораторными крысами?

  – Да, друг мой, что-то типа того. Но пока что удаётся получить ответы лишь на какие-то незначительные вопросы, причём эти ответы порождают ещё больше вопросов. Но ещё хуже то, что некоторые опыты были бы настолько чудовищны, что вообще непонятно как их проводить, даже если бы имелась такая возможность.

  Вот, например, решили бы мы узнать, как именно имаго убивают людей. Значит для опытов нам нужны были бы добровольцы, которых мы бы облепили датчиками, подключили бы эти датчики к компьютерам, а затем... что? Просто скормили бы людей имаго? Это ведь всё-таки люди. Непонятно даже как этих добровольцев набирать. Использовать приговорённых к казни зеков? А с другой стороны, людей никем не заменишь, козы и куры имаго не по вкусу.

  – Да уж...

  – Я не уверен, что кто-то из отдела решился бы на подобный эксперимент, – признался агент Донахью. – Тогда нацисты в сравнении с нами показались бы невинными младенцами.

  Он помолчал и добавил:

  – Именно случай с Теслой показал сильным мира сего, что жертвой имаго может стать не только бездомный бродяга или припозднившийся алкаш. У нас нет доступа в мир имаго, но у них есть доступ в любую точку нашего мира и к любой человеческой персоне. Когда большие шишки это хорошенько уяснили, им стало страшно, а страх заставил их начать действовать сообща. Это одно из немногих их достоинств. Сильные мира сего могут смертельно враждовать друг с другом на протяжении веков и поколений, но когда возникает какой-то общий для них враг, они без колебаний объединяются против него и действуют сообща...

  Днём Бретт ухитрился несколько часов поспать. Отдел снял для него небольшую меблированную квартирку в доме, намного лучше того, в котором обитали Терри и Эшли. А вечером агент Донахью встретил его на машине и они приступили к работе.

  Поначалу Бретт испытывал некоторые сомнения относительно напарника. С людьми такого типа, как Руфус Донахью, он никогда прежде дел не имел и не общался. Гейслеры были слеплены из другого теста и головы у них работали не так, как у интеллигентов со вкусом к дорогим костюмам. По этой же причине Бретт весьма уютно чувствовал себя в армии, где служили в основном люди, подобные ему. Однако, агент Донахью его приятно удивил. Он вёл себя естественно и непринуждённо, старался быть открытым и дружелюбным, но без излишней назойливости. (Хотя с посторонними он при необходимости был достаточно суров и жёсток.) Он не учил Бретта жить и не старался переделать под себя, он готов был считаться со стажёром, с таким, каков тот есть. А ещё он был умным и действительно много знал, и об имаго и вообще по жизни. Вобщем, они притирались друг к другу несколько дней и в конце концов притёрлись, образовав слаженную и прекрасно функционирующую пару полевых агентов.

  Возможно кто-нибудь на месте Бретта пребывал бы в смятении чувств от столь резко изменившейся жизни и всего мировоззрения в целом, но только не Бретт. Он по-настоящему увлёкся новым занятием. Когда ты бывший боец «Дельты» и у тебя есть глубочайшая уверенность в том, что твоя работа самая важная и нужная в мире, то выполнять её – сплошное удовольствие. А работа фактически заключалась в патрулировании пустынных ночных улиц и в ожидании того, что затылок начнёт пульсировать от нового чувства, навязанного «травмой прозрения».

  – Не очень-то эффективное занятие, – буркнул Бретт как-то раз ближе к утру, когда они с Руфусом Донахью за всю ночь не почувствовали ни одного имаго.

  – Альтернативы, друг мой, увы, нет, – печально ответил старший агент.

  – Каков радиус... э-э... – Бретт похлопал себя по затылку. – Как далеко я могу почувствовать имаго?

  – В пределах одного городского квартала. Обычно этого достаточно, чтобы прибыть на место и поспеть к самому концу трапезы, после чего со спокойной душой отправить имаго в иной мир... Кстати, колесить только по городу не обязательно, мы вольны поехать куда угодно. Ты же не думаешь, что имаго окучивают лишь многолюдные мегаполисы? Уверяю тебя, бездомных бродяг, пьянчужек и припозднившихся торчков и в провинции навалом. А в нашу, так сказать, юрисдикцию входит территория всей страны.

  В последующие дни и недели они так и делали – не ограничивались одним лишь Нью-Йорком, а выезжали за его пределы и колесили по всему атлантическому побережью от Огасты до Ричмонда. Руфус Донахью был совершенно прав: имаго попадались везде. Это происходило не каждую ночь, но тем не менее происходило. В офисе агенты практически не появлялись. Поначалу это немного смущало Бретта.

  – Разве мы не должны ежедневно отчитываться перед директором Окли? – спросил он однажды.

  – А я отчитываюсь. – Руфус Донахью открыл бардачок и продемонстрировал электоронный планшет. – Для чего, по-твоему, изобрели электронную почту?

  Многолетний опыт в «Дельте» помог Бретту довольно быстро приноровиться к отстрелу имаго. Задача действительно была несложной. Рассчитывая на человеческую слепоту, имаго совершенно не таились. Не было необходимости в многомесячной предварительной разведке и сборе данных, не было нужды проникать в укреплённое убежище с несколькими контурами защиты, в обеспечении надёжного прикрытия и т.д. Затылок начинал пульсировать, Бретт определял направление, в котором чувствовался имаго, спокойно подходил, дожидался конца трапезы и стрелял из излучателя Теслы.

  Всякий раз нажимая на спуск, он мысленно представлял кузена Терри, падающего замертво, и когда имаго издавал свой предсмертный крик, по телу Бретта разливалось блаженное тепло от чувства удовлетворённости: ещё одна тварь мертва и отправлена в ад – или куда там отправляются имаго после смерти.

  Чтобы время в машине летело быстрее и с пользой, Бретт рассказывал наставнику о различных случаях из своей богатой событиями и впечатлениями карьеры, а старший агент Донахью в ответ выкладывал всё, что знал, о работе отдела или о его истории, о феномене имаго и о многом другом.

  – Середина девятнадцатого столетия, друг мой, была весьма неспокойным временем в Европе, – говорил он. – Одна за другой по ней прокатывались войны и революции, в которые с каждым разом вовлекалось всё больше и больше людей. Развивалось и совершенствовалось оружие. А это значит, что росло и количество потенциальных кандидатов на «травму прозрения».

  Скорее всего подобные травмы люди время от времени наносили друг другу ещё с первобытных пор, чисто случайно, и тогда же впервые начали видеть имаго. Возможно по этой причине мифы всех народов наполнены чудовищами и демоническими созданиями.

  Долгое время такие случаи были единичными и очень-очень редкими. Не в силах понять, что с ними происходит, несчастные бродили по городам и весям, думая, что их покарали боги и обрекли на муки воочию лицезреть исчадий ада. Люди слушали их рассказы и ужасались. Кто-то считал их сумасшедшими или одержимыми, а кто-то поддавался панике и сам становился сумасшедшим и одержимым. А если учитывать, что жизнь до середины двадцатого столетия была не слишком-то сладкой, даже в Европе, можно себе представить, какую озлобленность вызывали у обывателей рассказы о ещё одной напасти – словно и так было мало напастей. Поэтому несчастных иногда линчевали самостоятельно, а иногда доносили на них куда следует. Презумпции невиновности в те далёкие времена не существовало, если ты не был заодно с демонами, тебе следовало это доказать, нередко под пытками. Мышление же какого-нибудь среднестатистического инквизитора было довольно примитивным: раз ты воочию видишь демонов там, где никто другой их не видит и после этого бесследно пропадают люди, значит ты с демонами заодно.

  Впервые исследованием данного феномена на чисто научной основе занялись во второй половине девятнадцатого века, в ходе Франко-прусской войны и после неё. Несколько тогдашних врачей, анатомов, физиологов, невропатологов и психиатров столкнулось в своей практике с людьми, получившими в боях определённые повреждения зрительной коры и сообщавшими о том, что после выздоровления видят чертовщину. Среди наиболее известных светил того времени можно назвать Йозефа Галля, Иоганна Шпурцхайма, Пьера Флуранса, Поля Брока, Джона Хьюлингза Джексона, Густава Теодора Фрига, Эдуарда Гитцига, Давида Ферриера, Уильяма Джеймса, Эдуарда Альберта Шарни-Шефера, Соломона Эберхарда Геншена и Рихарда Крафт-Эбинга. Все эти учёные хотя бы единожды наблюдали пациентов с «травмой прозрения», а кое-кто и не единожды.

  После Русско-японской войны с данным феноменом столкнулся японский учёный Тацудзи Иноюэ, а после Первой мировой мои соотечественники Гордон Холмс и Уильям Тиндел Листер и немец Оскар Фогт. В тридцатых годах с феноменом «травмы прозрения» познакомились русские учёные Филимонов и Кононова и ещё один русский, Зворыкин, работал над ним вплоть до конца ХХ-го века.

  В официальных биографиях этих людей, разумеется, нет ни слова о феномене имаго. Но они им занимались, ещё как! Изучали затылочную кору очевидцев, их поведение после ранения. Помимо этого они выполняли и другую научную работу – чтобы писать статьи и книги и не выпадать из научного сообщества, – но помимо этого их всех занимал феномен имаго, о чём они тоже делали записи, только эти записи никто не видел, кроме весьма узкого круга лиц. Когда стало ясно, что имаго не вымысел душевнобольных, все записи учёных по этой проблеме изъяли и засекретили.

  Наблюдаемые пациенты, определённо точно не имевшие возможности сговориться друг с другом, утверждали одно и то же – что видят ночных монстров, пожирающих людей. Всех их объединяли похожие травмы затылочной коры. Оставалось лишь выяснить, галлюцинации они видят или же нет. Формально ни один случай подтверждён не был, потому что полицейские не находили на указанных местах крови или каких-либо человеческих останков.

  Таким образом учёные встали перед дилеммой: либо объявить всех очевидцев умалишёнными, запереть их в дурдоме и забыть, либо разобраться, почему именно такие травмы приводят именно к таким видениям. К чести перечисленных учёных нужно сказать, что они были гуманистами и никого не заперли в психушке, потому что за исключением монструозных видений их пациенты были вполне нормальными, адекватными людьми, не буйствовали и вели себя вполне здраво.

  Дальнейшая история напоминает лихо закрученный триллер. Будущий 26-й пре-зидент США Теодор Рузвельт, служивший до этого в полиции, а затем воевавший в испано-американской войне на Кубе, лично знал человека, получившего «травму прозрения». Этот человек уверял Тедди в существовании ночных монстров, брезговавших трупами, но предпочитавших живых ещё людей.

  Возможно Рузвельт был не самым умным человеком на земле, но он был человеком увлекающимся, упорным и деятельным. Как только какой-то вопрос начинал его интересовать, он с невиданными настойчивостью и энергией старался докопаться до самой сути и найти решение.

  Рузвельт самостоятельно вышел на врачей и учёных, занимавшихся пациентами с «травмой прозрения». В ходе частной переписки, которая хранится в нашем архиве и никогда не будет предана огласке, Тедди выяснил все интересующие его подробности, какие ему могли предоставить, а впоследствии предложил своим респондентам объединиться в неофициальную ассоциацию и продолжить работу над феноменом в режиме строжайшей секретности.

  Дело в том, что Рузвельт поверил своему знакомому и не сомневался, что тот говорит правду, равно как и остальные очевидцы. «Может ли быть, – писал он, – что столько людей совершенно случайно утверждают одно и то же, вплоть до мельчайших деталей?»

  Ему отвечали, что вообще-то такое возможно. У всех у нас мозги анатомически и физиологически устроены одинаково. Индивидуальная изменчивость касается лишь частностей. Поэтому одинаковые патологии у разных людей приводят к оди-наковым психоневрологическим расстройствам. В данном случае, вероятно, к расстройству зрения – коли уж затронута зрительная кора.

  Но Рузвельт, что называется, закусил удила и его понесло. Он не привык сдаваться. С помощью знакомых, оставшихся в полиции, и частных сыщиков он проверил все те случаи, когда чудовища якобы нападали на людей и сжирали их. И хоть полицейские не находили ни крови, ни останков, всё же выяснилось, что люди-то пропали на самом деле. Пропали и с тех пор числятся в розыске.

  Тогда Тедди задал учёным простой вопрос: если очевидцы на самом деле видели галлюцинацию о том, что неких людей без остатка сожрали, то почему же именно эти люди взаправду исчезли? Если допустить, что тех людей убили сами же очевидцы, то где доказательства? Можно ли так убить человека и спрятать тело, чтобы совсем-совсем не оставить следов? Должны же были хоть поисковые собаки что-нибудь почуять, а они не почуяли.

  Как бывший полицейский, Рузвельт знал, что при желании можно весьма ловко замести следы любого преступления. Для этого всего лишь нужны определённые знания и навыки. Главный вопрос был в том, имелись ли подобные знания и навыки у всех без исключения обладателей «травмы прозрения» и если да, то откуда они вдруг взялись, коль биографии этих граждан были чисты?