Текст книги "Единственное решение проблемы? (СИ)"

Автор книги: Эдуард Дроссель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

  – Друг мой, ты наивно предполагаешь, что сотрудники одного отдела хорошо знакомы с деятельностью других отделов, – терпеливо произнёс Руфус Донахью. – По-твоему, как это происходит? Мы встречаемся и делимся подробностями своей работы? Я сижу в баре, ко мне подходит человек и говорит: «Ба, вижу ты тоже из отделов, как и я. Ты из какого?» А я ему: «Я из „Лямбды“». А он мне: «Ну и чё там у вас как?» И тут я начинаю выкладывать ему всё про имаго – ты так это себе представляешь? Пойми, ни у кого из нас нет таблички на лбу, свидетельствующей о том, что мы из отделов. И даже если мы вдруг случайно встретимся, так сказать, с коллегой, мы об этом не узнаем, равно как и он. И уж тем более мы не устраиваем совместных посиделок, где рекой льётся вино и тянутся бесконечные рассказы про суровые трудовые будни. Деятельность каждого отдела – тайна, в том числе и для других отделов. Поэтому на самом деле я ничего не знаю ни о реальных пришельцах из космоса, ни о реальных ведьмах, ни о параллельных мирах, ни о «снежном человеке». Конечно, иногда какие-то крохи просачиваются, но настолько невероятные, что непросто принять их за истину. Внутренний здравый смысл то и дело кричит о том, что это фейк, нарочно запущенная утка, чтобы испытать нашу доверчивость и лишний раз позубоскалить.

  Ведя машину и следя за дорогой, Руфус Донахью покосился на стажёра.

  – Однако, сегодня тебе повезло, друг мой, потому что однажды я действительно повстречал агента из отдела «Дзета», так что могу тебе кое-что рассказать про зомби. Для начала признаюсь, что это случилось неожиданно. Если ты ещё не понял, опытного агента трудно, практически невозможно чем-либо выбить из колеи. Агент, которого встретил я, был не в себе, буквально сам не свой. Я без труда догадался, что он только что пережил какую-то ужасную личную трагедию. Именно личную. Учитывая специфику его отдела, рискну предположить, что зомби на его глазах убили и съели кого-то, кто был ему близок и дорог. Очень-очень близок и дорог. Это, кстати, напоминает твой случай, только твои армейские навыки пришли тебе на помощь, а у него таковых навыков видать не было и он не выдержал, сломался. Такое бывает, нечасто, но бывает. Вся деятельность отделов пролегает вдоль самой грани выносливости рассудка. Один неудачный сдвиг и психика не выдерживает, происходит эмоциональный срыв. Конкретно тот агент, о котором я говорю, пытался утопить горе в алкоголе, забыв, вероятно, что алкоголь не заглушает душевную боль и не заполняет пустоту внутри, зато развязывает язык. Честно, мне очень стыдно и неудобно, но я тогда был значительно моложе, меня, как и тебя, одолевало любопытство и я не удержался. Я подливал ему рюмку за рюмкой и расспрашивал о зомби, но довольно быстро мне пришлось об этом пожалеть, потому что то, что я услышал, было совсем не тем, что я ожидал услышать.

  «У людей нет души, – всё твердил и твердил напившийся агент и указывал на людей вокруг, поскольку дело происходило как раз таки в баре. – Ни у кого из них нет души и у нас с тобой её тоже нет.» Эти слова красной нитью тянулись через весь его рассказ, которому, кстати, я не поверил. Ты сейчас скорее всего тоже не поверишь. А с другой стороны, зачем бы агенту, которого спьяну потянуло на откровенность, врать?

  Вкратце дело обстоит так. Есть как бы три типа людей. Первый, основной тип, – это обычные люди, среднестатистическая обывательская масса. Какой-то своей собственной души в обычном человеке действительно нет и никогда не было, что бы там ни утверждали религии. Как нет души у животных, от которых человек некогда произошёл, полностью унаследовав это их свойство. Отсутствие в людях души наглядно подтверждает феномен детей-маугли, выросших среди животных. Когда этих детей находят и возвращают в людское общество, никакая «душа» в них не включается и не превращает их обратно в человеков. Они так и остаются животными, неспособными научиться говорить, неспособными пользоваться одеждой и посудой, неспособными спать на постели. Некоторые даже не могут освоить прямохождение, привыкнув передвигаться на четвереньках. Людьми они так и не становятся, более того, сам факт пребывания в чуждом человеческом обществе является для них настолько сильным стресс-фактором, что они довольно быстро погибают. Ни один ребёнок-маугли не дожил до зрелого возраста, тем более до глубокой старости.

  Таким образом, «человек» – это не врождённое свойство, определяемое некоей эфемерной «душой», а свойство приобретённое, определяемое обязательными воспитанием и обучением, обязательной социализацией среди людей, т.е. среди себе подобных. Если таковых обучения и воспитания, таковой социализации не происходит, никаким человеком младенец не становится, он остаётся неразумным диким животным!

  Подсознательно все люди первого типа понимают, что после смерти бесследно исчезнут и потому стремятся получить от жизни как можно больше – богатств, власти, развлечений, всего. Из этой массы выходят политики, олигархи, актёры, фотомодели, криминальные авторитеты высокого ранга и простые уличные гопники низшего ранга, карьеристы, телезвёзды, торгаши, жадные мещане, священнослужители, коррумпированные чиновники, спортсмены, продажные военные и менты и т.д.

  Второй тип – это люди, в которых как в некие сосуды вселяются духовные сущности из неких высших миров. Природу и местонахождение этих высших миров напившийся агент объяснить не мог, так что и мне об этом сказать нечего. Важно, что эти сущности становятся душами этих людей, благодаря чему люди начинают понимать, что после их смерти душа вернётся обратно в свои высшие сферы. Из-за этого они становятся более терпимыми и гуманными, стараются вести более нравственную жизнь, они более праведны и человечны, честны и справедливы. Если угодно, у них появляется некое внутреннее благородство. Многие из них пытаются реализовать себя в возвышенном творчестве и становятся писателями, композиторами, художниками, а кто-то углубляется в интеллектуальный поиск и становится учёным, философом, мыслителем. Другие стараются бескорыстно помогать ближним и становятся врачами, целителями, спасателями, честными военными и ментами, святыми религиозными подвижниками.

  Каждая духовная сущность всегда вселяется в человека неожиданно и за время своего пребывания в человеческом мире может сменить подряд несколько тел-носителей. Иногда мы диву даёмся, когда с каким-нибудь человеком вдруг происходят внезапные изменения. Допустим, кто-то всю жизнь терпеть не мог какое-нибудь блюдо и вдруг начинает с удовольствием его уплетать, пожимая плечами в ответ на все недоумённые вопросы – мол, сам не понимаю как раньше не любил такую вкусноту.

  В действительности раньше это был человек без души, вкусы и пристрастия которого определялись этим его естеством. Но после того, как в его теле поселилась духовная сущность, уже она стала определять потребности данного индивида.

  Изменения могут коснуться чего угодно – допустим, раньше человек любил смотреть порнушку и вдруг начинает испытывать к ней отвращение. Или гораздо более распространённый случай: прежде любил (любила) свою супругу (своего супруга) и вдруг сделался (сделалась) к ней (к нему) совершенно равнодушен (равнодушна), и не только к ней (к нему), но и к совместно нажитым детям.

  Поскольку человеческая память хранится в сугубо человеческом телесном органе, мозге, при вселении в тело духовной сущности человек не забывает себя прежнего, а просто начинает воспринимать как кого-то другого. Мол, раньше я был не я, а совсем другой человек, а вот теперешний я – это я; представляете, какие фокусы раньше выделывал – не ел вкуснятину, увлекался порнушкой, женился на этой мымре!

  Благодаря этой же памяти духовная сущность получает возможность узнать, как и чем человек жил до неё, что позволяет избегать лишних стрессов и душевных потрясений, а также неловких моментов в плане, допустим, неузнавания дру-зей и близких или сослуживцев на работе.

  Разумеется, бывают и непредвиденные обстоятельства, приводящие к полной или частичной амнезии, которая на самом деле имеет вовсе не ту природу, как полагают врачи. Иногда духовная сущность бывает вынуждена покинуть тело в спешке, допустим, после страшной автомобильной аварии, когда думает, что человек – покойник. Раньше, вероятно так и было, человек умирал от серьёзных ран, но нынешняя медицина во многих случаях способна вернуть человека буквально с того света. И получается, что духовная сущность поторопилась покинуть обречённое тело, не заботясь о том, как это отразится на его рассудке после выздоровления. В подобных случаях бывает и так, что тело вовсе не оживает, а впадает в кому. Выход из комы тоже не связан с тем, что думают врачи. Зачастую духовная сущность осознаёт свою ошибку и возвращается в тело прежнего владельца. Тогда человек и выходит из комы. А если не возвращается, то несчастный так и умирает, не приходя в сознание.

  Однако возможен и третий тип человека. Высшие духовные сущности – это самостоятельные и самодостаточные создания, у которых есть свои чувства и мысли, свои потребности и своя мотивация. Ни о чём из этого у нас нет ни малейших понятий, поэтому мы не знаем, почему сущности делают то, что делают. А сделать они неожиданно могут что угодно, если по их мнению на это есть веские причины. И только им одним эти причины известны и понятны.

  Иногда они без малейшего видимого повода вдруг покидают тело носителя, причём покидают так резко и неосторожно, что ни об амнезии, ни о коме речи не идёт. Последствия оказываются гораздо серьёзнее и ужаснее. Из тела как бы забирается сама жизнь – без учёта того, что с этим телом будет дальше. Вернее, не столько жизнь забирается, сколько та её часть, которая ответственна за рассудочную деятельность, за личность человека, за его "я".

  По невыясненным пока причинам тело при этом почему-то продолжает жить, не впадает в кому и не становится бездушным человеком первого типа. Оно остаётся живым, но при этом теряет всякое человеческое подобие, становится как животное и даже хуже животного. Это и есть зомби. Не мёртвый и не живой, а где-то посередине.

  Словно чувствуя, что ему недостаёт разума, а разум кроется в мозге, такой зомби алчет в первую очередь мозгов, хотя и мясной плотью не брезгует. Собственная физиология у него практически не функционирует, поэтому ему нужны чужая плоть и кровь, постоянно нужны, отсюда и беспрерывный неутолимый голод. По этой же причине тело зомби не реагирует на механические повреждения – его можно бить, стрелять, резать, а ему хоть бы что. Ведь раны – это нарушения внутреннего физиологического гомеостаза, от которого зависит наша жизнь, а если физиология в теле практически отсутствует, то и нарушать нечего.

  Руфус Донахью оказался совершенно прав и на этот раз. Когда Бретт слышал от наставника какие-то невероятные вещи про имаго, ему было проще поверить, потому что он своими собственными глазами видел имаго почти каждую ночь. Его разуму проще было мириться с необыкновенным и неправдоподобным, потому что он сам регулярно становился очевидцем необыкновенного и неправдоподобного. Иначе было со всеми этими инопланетянами, ведьмами, бессмертными людьми и зомби. Их Бретт никогда не встречал и потому всё, сказанное старшим агентом Донахью, казалось стажёру какой-то чудовищной дичью, особенно постулат про отсутствие у людей души.

  Он ждал продолжения, но продолжения у агента Донахью не было.

  – Изложенное, увы, было всем, что поддатый агент «Дзеты» успел мне раскрыть, прежде, чем его забрали и увезли какие-то хмурые ребята, подозреваю, что коллеги из его отдела, и больше я его не видел...

  К сожалению (или к счастью), обстоятельства не предоставили Бретту воз-можности долго раздумывать об услышанном. Затылки у него и у старшего агента Донахью начали пульсировать одновременно, причём сразу очень сильно. Так сильно, как не пульсировали ещё никогда, что заставило Бретта моментально позабыть и про зомби, и про другие отделы, и про всё остальное.

  Объяснить столь сильные ощущения можно было лишь одним – имаго заявились целой компанией. Неожиданное и несвойственное им поведение, но раздумывать над этим сейчас было некогда.

  Определить направление, где вот-вот появятся имаго, было несложно. Затылочный «радар» указывал на старый трейлер, стоявший на большом земельном участке, заросшем травой, кустами и деревьями, среди которых громко трещали ночные сверчки. Свободным от густой растительности было лишь пространство перед трейлером. На земле валялись разбросанные детские игрушки, на натянутых верёвках сушилось бельё, рядом стоял видавший виды пикап «Крайслер». Ржавая бочка использовалась как мусорный бак и была наполнена доверху; среди мусора в изобилии торчали пустые бутылки. Одним словом, сразу становилось ясно, что в трейлере обитает не самая благополучная семья.

  Внутри трейлера горел свет и было слышно, как работает телевизор. У входа, за приваренную скобу была привязана собака, какая-то беспородная дворняга. Когда агенты остановились на расстоянии и вышли из машины, собака оглуши-тельно лаяла и билась на привязи. Но лаяла она не на Руфуса Донахью и не на Бретта Гейслера. Задрав морду, она вертела ей из стороны в сторону, словно сама хотела понять, кто или что прячется в зарослях, подступавших вплотную к трейлеру с противоположной стороны. Естественно, собаку интересовали не сверчки (которые, кстати, последовательно затихали, по мере приближения имаго), потому что пульсирующие затылки обоих агентов вдруг тоже перестали указывать конкретное направление. Имаго словно надвигались отовсюду, со всех сторон.

  Никогда прежде у Бретта не было повода задуматься, а могут ли животные чуять имаго? Ему ещё не приходилось видеть, чтобы имаго трапезничали вблизи какого-нибудь животного. Но раз собаки лают на ночных монстров, а сверчки замирают, значит они их чуют. Для агента Донахью, похоже, это стало таким же открытием. Впрочем, особо ломать над этим голову тоже было некогда.

  Внутри трейлера послышался шум, дверца приоткрылась и наружу выглянул мальчик лет девяти – посмотреть, что не даёт покоя собаке. Он вышел к ней, взял за ошейник и поглаживая ей спину, начал что-то тихо говорить в самое ухо.

  В этот момент всё и произошло. Клубящаяся чернота материализовалась над ребёнком и собакой мгновенно, гораздо быстрее, чем обычно. Мальчик рухнул замертво без единого звука, собака успела взвизгнуть.

  Руфус Донахью оттолкнул застывшего Бретта и бросился к ним. Имаго лишь на мгновение показал свою уродливую морду и тут же исчез. Не стал есть свою жертву. Как Теслу.

  Бретт сразу подумал о ловушке. Неспроста ведь затылок ощущал имаго повсюду. Это не означало, что один-единственный имаго находится сразу везде, это могло лишь означать, что целая группа имаго окружила своих убийц со всех сторон.

  Второй вариант подтвердился. Имаго возник над агентом Донахью, когда тот склонился над мёртвым мальчиком. Бретт всадил в него заряд из излучателя Теслы и не обращая внимания на предсмертный крик, упал на спину, перекатился и дал ещё нексколько залпов в противоположном направлении. Инстинкты его не подвели – сзади тоже был имаго, готовился напасть. Выстрелы его не задели, только отпугнули, заставили отступить.

  В этот момент подвыпившие родители мальчика пошатываясь вылезли из трейлера, чтобы посмотреть, куда запропастился их сын и почему так резко заткнулась брехавшая собака. Оба выглядели крайне неопрятно; на мужчине были лишь трусы и майка, на женщине застиранная комбинация. Молодые алкоголики, живущие в трейлере на отшибе...

  Они увидели то, что увидели – мёртвого сына рядом с мёртвой собакой, незнакомца в мажорном костюме и ещё одного здоровяка с какой-то штукой в руке, похожей на пистолет.

  Мать завизжала и бросилась к сыну. Отец разразился бранью, вернулся в трейлер и выскочил обратно с дробовиком. Материализовавшийся имаго прикончил обоих за долю секунды и этой доли секунды Бретту хватило, чтобы всадить в него заряд – его рефлексы были по-прежнему безупречны.

  – Пошли! Пошли в трейлер! – он схватил Руфуса Донахью и потащил за собой. Чувство в затылке не утихало, значит рядом были ещё имаго.

  Агент Донахью никак не мог прийти в себя.

  – Это ужасно, друг мой, это ужасно! – повторял он, потрясённо глядя на Бретта. – Я никогда раньше не видел, чтобы имаго убивали детей!

  – А чтобы они преодолели свой гипертрофированный индивидуализм и сообща напали на агентов, видел? – Бретт присел перед окном и выглянул наружу. – Трейлер послужит нам укрытием. Подождём, может имаго уйдут.

  Услышав шорох, оба агента повернулись и замерли. В небольшой кроватке сидела совсем крохотная девочка и таращила на них испуганные глазёнки. Малышке было не больше года.

  – О нет, друг мой, – шёпотом произнёс агент Донахью, – здесь мы в смертельной ловушке. Ни стены, ни что бы то ни было не являются преградой для имаго. Я чертовски плохой наставник, если не сумел донести до тебя эту простую мысль – имаго способны появляться где и когда угодно не только на открытой местности. К закрытым помещениям это тоже относится.

  – Тогда хватай девчонку и бежим к машине, – решил Бретт.

  Третий имаго помешал им это сделать. Откуда можно было бы ожидать проникновения в трейлер – через окна, через крышу? Уродливая пасть имаго в обрамлении клубящейся черноты появилась через пол. Бретт успел подстрелить тварь, но и тварь успела сделать своё грязное дело. Малышка лежала бездыханной на руках у Руфуса Донахью.

  Не отпуская её и заливаясь слезами, старший агент схватился за сердце и растянулся на грязном полу. Затылок у Бретта перестал пульсировать. Имаго поблизости больше не было, поэтому он рискнул вызвать скорую и заодно позвонил директору Окли. Судя по всему с Руфусом Донахью случился инфаркт. Он столько времени ухитрялся избегать смерти, охотясь на имаго, но не выдержал, когда имаго впервые на его глазах убили детей.

  Бросившись к другу и наставнику, Бретт уселся рядом и, придерживая его голову, стал ждать скорую. Сентиментальность британца его не удивила, в роду Гейслеров вообще считали всех европейцев чрезвычайно сентиментальными людьми.

  Нельзя сказать, что самого Бретта не тронула смерть детей. Просто опытный спецназовец умеет прятать эмоции так глубоко, насколько это возможно. Когда-нибудь они наверняка вылезут наружу и тогда он искренне погорюет, но в самый разгар операции лишним эмоциям нет места. Умение не раскисать при виде чьей бы то ни было смерти является одним из основополагающих условий при наборе в любое спецподразделение вооружённых сил, тем более в «Дельту».

  Директор Окли прилетел на вертолёте где-то через пару часов, когда уже начало светать, и был мрачнее тучи. Перед тем скорая увезла Руфуса Донахью в окружную больницу.

  – Врачи подтвердили инфаркт, – сообщил Бретт боссу.

  – Я уже знаю, – кивнул тот. – Связывался с больницей. Езжай туда же и не оставляй напарника ни на миг, покуда он не поправится. Считай, что твоя стажировка закончена. Теперь ты полноценный агент. Я распоряжусь, чтобы кто-нибудь потом завёз тебе удостоверение.

  Бретт сразу напрягся:

  – А что? Что-нибудь случилось?

  – Случилось многое, агент Гейслер. Этой ночью я потерял нескольких человек по всей стране. Отнюдь не все сумели так удачно пережить нападение имаго, как вы с агентом Донахью.

  Услышав это, Бретт помрачнел вслед за директором.

  – Значит я не ошибся, это действительно была ловушка.

  – Широкомасштабная, целенаправленная и тщательно спланированная, – подтвердил директор Окли. – В других странах то же самое. По крайней мере в тех, что как и мы были на ночном полушарии. В эту ночь имаго ни на кого больше не нападали, только на агентов региональных отделов «Лямбда».

  Подумав, Бретт сделал закономерный вывод:

  – Значит они каким-то образом запомнили нас. Готовились, чтобы напасть на всех сразу. Я ошибался, босс. Я полагал, что имаго просто разумны, но они оказывается чертовски умны и предусмотрительны. Не хочется вас пугать, сэр, но, похоже, теперь борьба с имаго пойдёт по новым правилам.

  Директор Окли нервно закурил.

  – Сам знаю. Уж мне-то можешь не рассказывать. А теперь хватит болтать. Дуй в больницу и будь с напарником, пока он не поправится. Охраняй его и защищай. И вот ещё что. В качестве стажёра ты имел допуск не ко всей информации, связанной с имаго. Теперь же ты уполномочен узнать остальное и агент Донахью тебе в этом поможет. Ступай.

  Услышав эти слова, Бретт сразу понял, почему раньше его не оставляло ощущение, будто наставник ему чего-то не договаривает.

  В светлое время суток имаго можно было не бояться. По какой-то непостижимой причине они избегали дневных часов и даже для своей массированной атаки избрали ночь. Поэтому Бретт позволил себе не торопиться в больницу. Сперва он хорошенько позавтракал и лишь потом поехал к Руфусу Донахью.

  Окружная больница представляла из себя сравнительно небольшое здание. Бретт ожидал, что она окажется переполнена, ведь он привык к тому, что больницы в больших городах забиты до отказа. Но то ли здешние провинциалы аккуратнее относились к своему здоровью, то ли предпочитали альтернативные «народные» средства исцеления, в общем в больнице оказалось меньше людей, чем он предполагал увидеть.

  В палате, рассчитанной на четверых, Руфус Донахью лежал в одиночестве. После всех лекарств он крепко спал и Бретту пришлось прождать чуть ли не до полудня, пока напарник проснётся. Чтобы совместить приятное с полезным, Бретт завалился на соседнюю койку и сам немного вздремнул, буквально пару часов – ему этого хватило. Медсёстры и врачи не решились беспокоить здоровяка с грубыми чертами лица и глазами, по которым сложно было определить, какие эмоции их владелец испытывает в данный момент – то ли спокоен как Будда, то ли готов наброситься и свернуть шею.

  Проснувшись, Руфус Донахью первым делом попросил пить. Бретт подал ему воду и в двух словах поведал о том, что произошло ночью, о тревогах директора Окли и о том, что он больше не стажёр и должен узнать остальную информацию об имаго.

  Старший агент выглядел неважно, а когда услышал о том, что случилось то, чего они опасались, побледнел ещё сильнее. И известие о том, что Бретт теперь полноправный агент, его не сильно обрадовало.

  – Казалось бы, имаго – один из удивительнейших и интереснейших феноменов нашего мира, – невесело проговорил он, – но по мере того, как всё дальше и глубже погружаешься в детали и подробности этого феномена, он вызывает всё больше и больше отвращения и ужаса. Точнее даже не сам этот феномен, а его непростая связь с нами, людьми.

  Во взгляде агента Донахью читалась беспомощность, когда он посмотрел на Бретта. Будь его воля, он ни за что не стал бы говорить того, что сейчас должен был сказать своему напарнику.

  – Ты теперь знаешь, друг мой, что мир устроен не совсем так, как люди привыкли полагать. Всё в нём гораздо сложнее. Приведу для начала наглядный пример. Обыватель убеждён, что наша трёхмерная пространственная реальность – единственно возможная и единственная существующая. Никаких других пространств нет и быть не может, иначе – ну, а как же одушевлённой или неодушевлённой материи в них существовать?

  Им невдомёк, что есть, например, электрические проводники, внутри которых ведь тоже некое пространство, в котором электрический импульс может двигаться лишь в одном направлении, либо в противоположном. Потому что пространство электрического проводника – одномерное. Будь мы с тобой разумными электрическими зарядами, для нас не существовало бы понятий ширины или объёма, мы бы даже представить себе не могли, что это такое. Однако электрические заряды, как форма материи, преспокойно существуют в этом одномерном пространстве.

  Или возьмём другой пример – клеточную мембрану. Каждая клетка в нашем организме заключена в оболочку, состоящую из двух слоёв молекул. В обоих слоях молекулы совершенно одинаковы и имеют как бы два конца – гидрофильный и гидрофобный. Молекулы во внешнем слое мембраны и молекулы во внутреннем обращены гидрофобными сторонами навстречу друг другу, а гидрофильными, соответственно, внутрь клетки и наружу, к внешней среде. Благодаря такому устройству сквозь клеточную мембрану не просачивается что попало. Жидкости из цитоплазмы не вытекают наружу, сохраняя внутриклеточный гомеостаз, а из внешней среды в клетку не попадает всякая лишняя дрянь. В то же время наружные гидрофильные части позволяют мембране взаимодействовать с внутренней и внешней средами и осуществлять обмен необходимыми веществами, обеспечивая клетке питание, дыхание и т.д.

  Молекулы в обоих слоях не связаны жёстко друг с другом и каждая в пределах своего слоя может перемещаться по нему вдоль и поперёк. То есть клеточная мембрана – это самая настоящая двухмерная жидкость, обволакивающая клетку двойным коконом. Соприкасаясь с двумя средами (внутри и снаружи клетки), она взаимодействует с обеими, но при этом не является частью ни одной из них. И молекулы преспокойно существуют в этом двумерном пространстве.

  Логично предположить, что раз существуют пространства с меньшей мерностью, нежели наше, значит скорее всего возможны и пространства с большей. И так же, как молекула в мембране или импульс в проводнике (при наличии у них разума) не смогли бы себе представить третьей мерности – объёма, – так же и мы не в состоянии представить себе, допустим, 4-мерное пространство. Некоторые из нас, с мозгами как у Перельмана, способны более-менее описать его алгебраически, но вот представить его умозрительно мы не можем. И я сейчас говорю именно о пространстве, я не беру в качестве 4-го измерения время. Речь только о пространстве...

  Бретт вспомнил о способности имаго всегда возникать неожиданно и в любом месте, о способности проникать в наш мир даже сквозь пол трейлера. Похоже, четвёртое пространственное измерение объясняло все загадки.

  – Ты хочешь сказать, что благодаря дополнительному пространственному измерению в мире имаго, они вездесущи? – спросил он.

  – Либо так, либо они сказочные демоны, – развёл руками Руфус Донахью. – Из рациональных объяснений нашлось только такое, зато оно идеально всё объясняет. Иначе пришлось бы наплевать на принцип Оккама и удариться в мистицизм и трансцендентность.

  Одномерные проводники и двухмерные клеточные мембраны сосуществуют с нашей вселенной и по сути являются её частью. Так же и наша вселенная совершенно незаметно для нас может сосуществовать с 4-мерным миром и являться его неотъемлемой частью. Некоторые вообще убеждены, что мироздание напоминает матрёшку, где пространства с меньшей мерностью «вложены» в пространства с большей.

  Миллионы и миллиарды проводников и мембран находятся в нашей вселенной, всем им хватает в ней места и все они лишь малая её часть. Кроме них в нашей вселенной есть много всего другого. Аналогично может быть и с 4-мерным миром: наше пространство – всего лишь малая его часть, а кроме него там навалом такого, что мы себе и вообразить не в состоянии...

  Агент Донахью провёл ладонью перед лицом Бретта:

  – Нарисуй на листе бумаги обычный двухмерный лабиринт. Воображаемому двухмерному существу потребуется какое-то время, чтобы пройти его, а ведь оно может и не пройти, может заблудиться. То ли оно попадёт из точки А в точку Б, то ли нет, неизвестно. А вот тебе из твоего третьего измерения хватит секунды, чтобы ткнуть карандашом и в точку А и в точку Б. Куда девается твой карандаш, когда ты отрываешь его от листа бумаги, двухмерное существо не поймёт и не увидит. Да и сам карандаш будет восприниматься им лишь в сечении – как пятно на плоскости.

  – И мы поэтому не видим имаго целиком, – догадался Бретт.

  – Теперь ты сам видишь, друг мой, что отдел «Каппа», занимающийся параллельными вселенными, никакой нам не помощник. Как я и говорил, имаго не из другого мира, они живут в нашей же вселенной, только в дополнительной пространственной мерности. И это действительно очень-очень сложно...

  Помолчав какое-то время, Руфус Донахью начал оглядываться по сторонам.

  – В этой больнице вообще кормят?

  Бретт сбегал в больничный буфет и вернулся с салатом и чашкой зелёного чая, справедливо рассудив, что кофе и холестериновые сэндвичи человеку, толь-ко что перенесшему инфаркт, лучше не давать.

  Агент Донахью сморщился при виде такой «еды» и принялся вяло жевать с мученическим видом.

  – Ты когда-нибудь сравнивал уродливых гусениц и прекрасных бабочек? – неожиданно спросил он у Бретта. – И те и те по сути являются одним существом, но в двух разных, если так можно выразиться, ипостасях, соответствующих двум разным средам обитания. При этом одна ипостась беспрестанно жрёт и тем самым губит растительность, а другая питается исключительно нектаром и способствует опылению этих самых растений. Т.е. обе ипостаси выполняют диаметрально противоположные функции.

  Гусеница – это личиночная форма, уродливое создание, ползающее по земле и не приносящее никакой пользы. Бабочка – прекрасна, она порхает в воздухе и приносит несомненную пользу, как растениям, так и энтомологам. Если очень сильно утрировать, то можно назвать гусеницу двухмерным существом, ползающим по земле вдоль и поперёк, а бабочку можно назвать более совершенным созданием, которому для передвижения доступны уже три измерения. Она может взлететь в воздух, куда бескрылой гусенице путь заказан.

  Ничего за пределами своего плоского мирка гусеница не воспринимает. Земля и покрывающая её растительность – это всё, что ей доступно. Бабочке же доступно куда больше, и земля – это лишь одна из локаций, где она может бывать. Жизнь гусеницы – ползание. Жизнь бабочки – полёт. Пространства, доступные для передвижения обоим этим ипостасям одного существа, различаются весьма кардинально.

  Опять-таки, если утрировать, можно назвать бабочку существом высшего порядка, а гусеницу существом низшего. Будучи высшим существом, бабочка способна опускаться в среду гусеницы, а низшая гусеница неспособна взмыть в среду бабочки. Для них обе эти среды всё равно что две параллельных вселенных, вот только бабочка может преодолевать разделяющий их барьер, а гусеница нет...

  То, что Руфус Донахью вдруг заговорил об уродливых гусеницах и прекрасных бабочках как о двух ипостасях одного существа, не понравилось Бретту. Он почувствовал, что это лирическое отступление закончится чем-то очень-очень нехорошим. Обычно так и бывает – самую неприятную новость всегда начинают издалека.